Текст книги "Зимняя жертва"

Автор книги: Монс Каллентофт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

36

Девятое февраля, четверг

В этом нет ничего кошмарного.

Это всего лишь сон.

Янне меряет шагами гостиную своего дома. Мальчики из лагеря для беженцев в Кигали снова являлись к нему этой ночью, опять и опять. Они подходили к его кровати, неся в руках свои отрубленные ноги. Темно-красная кровь капала на его простыню. Кровь была совсем свежей и пахла железом.

Он проснулся оттого, что промок насквозь.

Но это всего лишь пот.

Как обычно.

Похоже, тело помнит влажные ночи в джунглях и воспринимает прошлое острее, чем настоящее. Он взбегает вверх по лестнице, приоткрывает дверь в комнату Туве. Там она спит, в тепле и безопасности.

В комнате для гостей лежит Маркус. Нормальный парень, насколько успел разглядеть Янне за коротким ужином, прежде чем те двое исчезли в комнате Туве.

Он ничего не сказал Малин о том, что с ними будет ночевать и Маркус. Она не интересовалась, и он мог бы оправдаться тем, что думал, будто ей это известно. «Конечно, Малин станет возмущаться, но ведь все в порядке, – думает Янне, спускаясь вниз. – Все же лучше, когда они у нас на виду, в квартире отца невесты.

Отца невесты?

Как я мог такое подумать?

Разумеется, я позвонил папе Маркуса и сообщил, что все хорошо.

Он был приветлив. Не такая важная птица, как большинство докторов, с которыми я сталкивался в больнице, когда приезжал туда с машиной „скорой помощи“».

Наутро в полицейском участке появилась семья Мюрвалль. Они прибыли на зеленом «рейнджровере» и миниавтобусе «пежо» уже в восемь часов.

Лакированная краска на машинах, извергающих – именно так выразилась про себя Малин – людей, переливается на солнце всеми цветами радуги.

Клан Мюрвалль: мужчины, женщины и дети, один за другим, осаждают фойе полицейского участка.

Болтают не умолкая.

Люди в точке разрыва.

Они замолчат именно в тот момент, когда потребуется, чтобы они говорили. На каждом лице, в каждом движении, взгляде – сознательное смешение упрямства и растерянности. Невероятная пестрота одежд: потертые джинсы, рубашки и куртки кричащих расцветок в самых немыслимых комбинациях; грязь, пятна и детские сопли, словно склеивающие их в одно целое.

– Цыгане, – шепчет Бёрье Сверд в ухо Малин, наблюдая сцену из окна в офисе, – цыганский табор.

В центре группы сидит мать.

Одинокая в этой толпе.

– У вас прекрасная семья, – обращается к ней Бёрье Сверд, барабаня пальцами по столу в комнате для допросов.

– Мы держимся вместе, – твердо отвечает она, – как в старые времена.

– Сегодня такое редко увидишь.

– Да, но мы держимся вместе.

– У вас, фру Мюрвалль, так много замечательных внуков!

– Девять в общей сложности.

– Вероятно, могло быть и больше. Если б Мария…

– Мария? Чего вам от нее надо?

– Что вы делали в ночь со среды на четверг на прошлой неделе?

– Спала. Что еще делать пожилой женщине ночью?

– А ваши сыновья?

– Мальчики? Тоже спали, насколько мне известно.

– Вы были знакомы с Бенгтом Андерссоном?

– Бенгтом… как, инспектор? Я читала о нем в газете, если вы имеете в виду того, которого они повесили на дереве.

– Они?

– Да, я как будто читала, что их было несколько.

– Столько же, сколько у вас сыновей?

– Инспектор, и вам не стыдно?

Малин смотрит в глаза Софии Мюрвалль. Мешки под ними почти опускаются на щеки, но каштановые волосы как будто свежевымыты и собраны в аккуратный хвост на затылке.

В зале заседаний, который используется как вторая комната для допросов, сидят Якоб, средний брат, его жена и четверо детей. Старшему десять лет, младшему семь месяцев.

Измученные, невыспавшиеся, они буквально валятся от усталости.

– Четверо детей, – говорит Малин, – вы должны считать себя счастливой. У меня только один.

– Здесь можно курить?

– Нет, к сожалению, с этим строго. Но я могу сделать исключение, – отвечает Малин, подвигая ей чашку из-под кофе. – Это вместо пепельницы.

София Мюрвалль роется в карманах зеленой куртки-«монах», достает пачку «Бленда» с ментолом и зажигалку с рекламой какого-то транспортного предприятия.

Она закуривает, Малин начинает тошнить от сладковатого мятного запаха, и ей стоит труда сохранять на лице улыбку.

– Должно быть, непросто жить там, на равнине?

– Временами бывает невесело, – отвечает София Мюрвалль, – но кто сказал, что должно быть легко?

– Как вы познакомились с Якобом?

София оборачивается назад, делает затяжку.

– Это вас не касается.

– Вы счастливы?

– Обалдеть как счастливы…

– И даже после того, что случилось с Марией?

– Это ничего не изменило.

– Трудно в это поверить, – сомневается Малин. – Якоб и его братья, должно быть, сильно переживали?

– Они заботились о своей сестре, если вы это хотите знать, и продолжают до сих пор.

– Это заботясь о своей сестре, я полагаю, они повесили Бенгта Андерссона на дереве?

В дверь стучат.

– Войдите!

В комнату заглядывает недавно назначенная ассистент полиции по имени Сара.

– Там плачет мальчик. Говорят, его надо покормить. Можно?

На лице Софии Мюрвалль не отражается ничего.

Малин кивает.

Женщина, должно быть жена Адама Мюрвалля, вносит толстого орущего младенца и передает Софии. Малыш разевает рот, ищет грудь. София Мюрвалль, затушив сигарету, распахивает куртку-«монах». Ребенок жадно хватает розовый сосок.

Понимаешь ли ты, в чем твое счастье?

Знаешь ли ты, что это такое?

София гладит ребенка по головке.

– Проголодался, мой дорогой?

Потом говорит:

– Якоб не может иметь к этому никакого отношения. Это невозможно. Он спит дома каждую ночь, а днями пропадает в мастерской. Я вижу его там из окна кухни.

– А свекровь? У вас с ней все хорошо?

– Да, – отвечает София Мюрвалль. – Она самый замечательный человек из всех, кого я знаю.

Элиас Мюрвалль молчит. Его память подобна раковине с жемчужиной внутри.

– Я ничего не скажу. Все разговоры с полицией я прекратил пятнадцать лет назад.

– Мы не такие страшные, – подает голос Свен Шёман. – Уж точно не страшнее крутых парней вроде тебя.

– А если я ничего не скажу, то как вы узнаете, что я делал и чего не делал? Или вы считаете, что я слабак и поддамся на ваши уговоры?

– То-то и оно, – отвечает Свен Шёман, – что мы не считаем тебя слабаком. Но если ты ничего не скажешь, у нас будут трудности. Ты хочешь, чтобы у нас были трудности?

– Что ты имеешь в виду?

– Это ты стрелял…

Но рот Элиаса Мюрвалля сшит невидимой хирургической нитью, а язык парализован и неподвижно лежит во рту. Мертвую тишину нарушает только гудение вентиляторов.

Со своего места Малин не слышит звука. Но она знает, что он есть: глухое механическое жужжание. Людям нужен свежий воздух.

Якоб Мюрвалль смеется в ответ Шёману.

– Какое мы можем иметь к этому отношение, вы с ума сошли! Мы теперь законопослушные граждане, живем тихо. Механики хоть куда!

– Хорошо, – говорит Бёрье Сверд. – Но ходят слухи, что вы угрожали человеку, который хотел купить в Блосведрете дом, выставленный на продажу, агенту по недвижимости. Что ты на это скажешь?

– Брехня. Это наша территория, и если мы предлагаем более высокую цену, то покупаем мы.

– В ночь со среды на четверг? Я спал в постели рядом со своей женой. Да, не всю ночь, но я был там, в постели со своей женой.

– Мария? Ты недостоин произносить ее имя. Слышишь ты, полицейское рыло? Бенгт Андерссон… Мария… Мяченосец – выродок, ей надо было послать его ко всем чертям.

Якоб Мюрвалль вскакивает, но затем опять оседает на стул, словно мускулы теряют свою силу.

– Она заботилась о нем. Она была самым добрым, самым теплым человеком. Божьим подарком этой проклятой планете. Она всего лишь заботилась о нем, можешь ты это понять, полицейское рыло? Она была такой. И никто не мог помешать ей. И если он отблагодарил ее тем, что сделал в лесу, то он заслужил смерть и дорога ему в преисподнюю.

– Но вы ему не помогали туда попасть?

– А ты как думаешь, полицейское рыло, как ты думаешь?

37

«Армия отступает», – замечает про себя Малин.

Клан Мюрвалль покидает фойе полицейского участка, дрожит на морозе, занимает места в своих машинах.

Элиас и Якоб усаживают мать на переднее сиденье автобуса – разве она не справилась бы сама?

Она только что стояла в вестибюле, с шалью на голове, ее широко открытые глаза, казалось, были готовы выскочить из орбит.

Она кричала на Карима Акбара:

– Я должна забрать моего Адама домой!

– Руководитель предварительного расследования…

Карим, в котором с детства воспитывали уважение к старшим, был обескуражен внезапным приступом гнева пожилой женщины.

– Ему надо домой. Немедленно!

Остальные члены семьи стояли за ней стеной, впереди жена Адама, дети, вьющиеся у нее под ногами, всхлипывающие.

– Но…

– Тогда я должна, по крайней мере, увидеть его.

– Фру Мюрвалль, ваш сын… он не может принимать посетителей. Руководитель предварительного расследования Свен Шёман…

– По мне, хоть сам дьявол руководитель предварительного расследования! Я должна увидеть моего мальчика, и все.

Улыбка быстро превращается в гримасу, обнажаются невероятно белые зубные протезы.

Это возмущение – спектакль, игра.

– Я посмотрю, что можно…

– Да ничего ты не можешь сделать.

С этими словами Ракель Мюрвалль поворачивается, поднимая руку, и командует отступление.

Часы на стене в вестибюле показывают 14.50.

Зал заседаний. Слишком холодно для проветривания, поэтому здесь все еще пахнет сигаретами с ментолом.

– Лисбет Мюрвалль обеспечила алиби своему мужу Элиасу, – говорит Малин.

– Все они так или иначе обеспечат друг другу алиби, – отвечает Зак.

– Похоже, они никак не связаны с Бенгтом Андерссоном, если не считать того, что он был клиентом их сестры и проходил по делу об изнасиловании, – замечает Юхан Якобссон.

– Тем не менее мы должны провести обыск в Блосведрете, – добавляет Свен Шёман. – Я хочу знать, что есть в тех домах.

– Достаточно ли у нас оснований? – сомневается Карим Акбар. – Мотив, несколько улик – и больше мы ничего не имеем.

– Я знаю, что мы имеем. Этого достаточно.

– Мы только посмотрим немного, – успокаивает его Бёрье Сверд. – Это не так уж страшно.

«Всего лишь перевернем все вверх дном, – думает Малин, – остальное не страшно». И говорит Кариму:

– Выпиши ордер.

– О’кей, – соглашается Карим.

– Я хочу поговорить с родителями Иоакима Свенссона и Йимми Кальмвика, – напоминает Малин. – Кто-то должен подтвердить, чем они занимались в среду вечером. Возможно, мы больше узнаем и о том, как они преследовали Бенгта Андерссона.

– Выстрел, – напоминает Зак. – Мы по-прежнему не знаем, кто стрелял.

– Делаем так, – объявляет Свен. – Сначала обыск. Потом можете поговорить с родителями парней.

Малин кивает и думает о том, что в операции в Блосведрете должны быть задействованы все силы. Кто знает, что может прийти в голову этим безумцам.

Потом ей вспоминаются слова испуганного Фредрика Уннинга: «Ведь это останется между нами, правда?» И она понимает, что теперь просто обязана провести эту линию расследования как можно дальше.

– На Блосведрет! – провозглашает Юхан, вставая.

– Если замутить воду в болоте, что-нибудь всплывет обязательно, – замечает Бёрье.

Болото. Ты знаешь кое-что о нем, Бёрье, ведь так?

Ты побывал в болоте, когда бессонными ночами лежал рядом со своей женой и слышал, как ей трудно дышать, потому что ее атрофировавшаяся диафрагма еле-еле удерживает легкие.

Ты чувствовал влагу, слизь на своих пальцах, ночью, в слабо освещенной спальне, когда она хотела, чтобы за ней ухаживал ты, а не безымянный социальный работник.

Да, ты знаешь кое-что о болоте, Бёрье, но есть и то, чего ты не знаешь.

Ты тоже по-своему ловил за оградой мячи, но никто не смеялся над тем, как ты это делал.

Ты никогда, никогда не был по-настоящему голоден, Бёрье.

По-настоящему одинок. Опасно одинок. Одинок настолько, чтобы остро отточенным топором отрубить ухо своему отцу.

Я парю над равниной, приближаясь к Блосведрету. Отсюда, сверху, строения этого крохотного поселка похожи на черные точки на бесконечном белом покрывале, а дерево, где я висел, напоминает частичку пепла в нескольких милях к западу.

Я опускаюсь, вижу автомобили, мерзнущих полицейских и Мюрваллей, собравшихся на кухне дома Ракели. Слышу их проклятия, вижу злобу, которую они не могут скрыть.

Если реактор не охлаждать, он взорвется. Или вы не понимаете принципа скороварки?

Насилие можно запереть, не более. А сейчас вы находитесь у его границы. Или вы думаете, что четыре человека в полицейской форме за дверями этого дома смогут удержать насилие внутри?

В мастерской, в самом большом или просто большом белом кирпичном доме?

Малин и тот, кого зовут Закариас, откройте двери одной из дальних комнат. Там, внутри, холодно, всего десять градусов, но вы почувствуете запах.

Тщеславие приведет вас туда.

Или любопытство?

Или, может, раскаяние, Малин?

Вам станет интересно, почему Мюрвалли не убираются как следует у себя дома, и этот интерес перерастет в подозрительность. Что же это такое? Что за зверь, который вечно лезет на рожон?

И вы увидите цепи высоко под сводом, траверсы, которые помогают людям поднимать тяжелые вещи к самому потолку, а то и к небу.

Вы увидите следы запекшейся крови.

И почувствуете запах.

И тогда вы поймете…

– Зак, посмотри!

– Я вижу. И чувствую.

Запах моторного масла, заполнявший первый, большой зал мастерской, во внутренней комнате словно выветривается.

– Света, надо больше света.

Тотчас легко разъезжаются хорошо смазанные огромные железные двери, разделяющие комнаты.

«Как невесомые», – замечает про себя Малин и видит следы колес, ведущие к выходу.

Здесь предметы теряют вес, как хорошо смазанная раздвижная дверь.

В этой комнате нет окон. Бетонный пол весь в пятнах. Цепи, закрепленные на балках, висят под потолком неподвижно и в то же время, кажется, издают скрежещущий звук, как гремучие змеи. На самом верху траверсы, словно маленькие черные планеты. Вдоль стен – стальные скамьи, матово блестящие в темноте. И этот запах смерти и крови.

– Там.

Зак указывает в сторону выключателя на стене.

Спустя несколько секунд комнату заливает свет.

Зак и Малин видят запекшуюся кровь на полу, на цепях, на ножах, аккуратно разложенных рядами на сверкающих стальных скамьях.

– Что за черт?

– Зови техников.

– А мы сейчас же осторожно выходим отсюда.

Малин, Зак и Юхан Якобссон стоят на кухне дома Адама Мюрвалля. Полицейские в форме вытряхивают содержимое ящиков в гостиной; пол завален газетами, фотографиями, скатертями и столовыми приборами.

– Внутренняя комната мастерской похожа на бойню? Может, там они и сделали все это? – спрашивает Юхан.

Зак кивает.

– А вы что нашли? – интересуется Малин.

– Весь подвал завален мясом. Огромные белые морозильные камеры. В них пакеты, на которых год и название продукта: «фарш две тысячи один», «стейк две тысячи четыре», «косуля две тысячи пять». Такие подвалы есть во всех домах. И в мамином, конечно, тоже.

– Что-нибудь еще?

– Невероятные кучи разного хлама, но бумаги не так много. Как видно, они не из тех, кто придает большое значение документации.

Их беседу прерывает крик из четырехместного гаража возле дома Элиаса Мюрвалля.

– У нас здесь есть кое-что! – возвещает радостный петушиный голосок.

«Неужели и у меня был такой же девять лет назад? – спрашивает себя Малин. – Когда я сразу после экзаменов в полицейской школе вернулась в родной город и отправилась в свой первый рейд в качестве патрульного? Вернулась… навсегда?»

Малин, Зак и Юхан выбегают из кухни Адама Мюрвалля, пересекают двор, дорогу и направляются к гаражу.

– Здесь! – кивает в угол один из самых молодых в форме.

Его глаза блестят от возбуждения, он указывает на погрузочную платформу «шкоды»-пикап.

– Невероятно! – восклицает он. – Похоже, эту чертову платформу просто мыли кровью.

«Едва ли», – думает Малин и предупреждает:

– Ничего не трогайте.

Она не замечает, как лицо молодого человека, только что счастливое и самодовольное, вдруг омрачает та ноющая, свербящая злоба, которую может вызвать только высокомерный начальник.

Мускулы живота Бёрье Сверда напряжены, он чувствует, как его тело буквально излучает силу.

Надо отдать должное этим придуркам: бензоколонка в приличном состоянии. Ничего необычного ни в магазине, ни в мастерских. Везде порядок и чувствуется знание дела. Здесь он и сам бы, пожалуй, оставил машину.

За магазином небольшой кабинет. Папки с бумагами на полке, факс. И еще одна дверь. Два крепких висячих замка на задвижке. Такие ли уж они крепкие?

В мастерской Бёрье находит лом. Возвращается в кабинет и просовывает его за задвижку, повисая на нем всей тяжестью. Вскоре замок поддается, Бёрье еще раз налегает на лом грудью – металл гнется, и задвижка отлетает.

Он заглядывает в комнату и сразу чувствует хорошо знакомый запах оружия. А потом видит ряды стволов, выстроившиеся вдоль стен. «Что за черт?» – думает он. И тут ему приходит в голову, что все это время комната не была достаточно хорошо защищена от взлома. Если человек хранит оружие на бензоколонке, то он не слишком опасается кражи, иначе держал бы его где-нибудь в другом месте.

Бёрье усмехается, представляя себе разговор в мини-автобусе: «Что бы вы ни делали, не трогайте бензоколонку в Блосведрете. Братья Мюрвалль совершенно сумасшедшие, имейте в виду».

Темнота сгущается у горизонта. Все смешалось в голове Малин: люди в форме и без, кровь, оружие, замороженное мясо. Вся семья собралась на кухне Адама Мюрвалля и теперь следит за ними из окна старухиного дома.

Малин кажется, что здесь кого-то не хватает. Кого? Ну конечно же, Даниэля Хёгфельдта. Ему полагалось бы уже подоспеть.

Но вместо него явился какой-то другой газетный писака, имени которого она не знает. Девица-фотограф все та же, с кольцом в носу и прочим.

Малин ловит себя на том, что ей очень хочется спросить про Даниэля. Но это совершенно невозможно, с какой стати?

Звонит телефон.

– Привет, мама.

– Туве, милая, я скоро буду дома. Сегодня у нас на работе так много всего случилось.

– Ты не хочешь спросить, хорошо ли мне было этой ночью у папы?

– Разумеется, тебе было…

– Да!

– Ты дома сейчас?

– Дома. Правда, я думала, не сесть ли мне на автобус и не поехать ли к Маркусу.

Сквозь шум доносится голос Юхана:

– Бёрье нашел на бензоколонке много оружия.

Малин глубоко вдыхает холодный воздух.

– К Маркусу? Было бы… может, ты там и перекусишь заодно?

38

Щеки Карин Юханнисон сияют, словно отражая свет фар. Ее коричневый загар оттенен блестящей тканью гламурного пуховика винно-красного цвета. Это уже не тот, что был на ней в прошлый раз, под деревом, другой.

«Бордо», – думает Малин. Именно так, должно быть, сама Карин обозначает этот цвет.

Карин качает головой, приближаясь к Малин, которая топчется у входа в мастерскую.

– Насколько мы можем судить, здесь кровь исключительно животных, но потребуется не один день, чтобы обследовать каждый квадратный сантиметр помещения. Если хочешь знать мое мнение, здесь они забивали животных.

– Давно?

– В последний раз несколько дней назад.

– На многих из них сейчас охота закрыта.

– Это я определить не могу, – говорит Карин.

– Однако это не мешает кое-кому охотиться круглый год, – продолжает Малин.

– Браконьерство?

Карин морщит лоб, словно ей неприятна сама мысль о том, что можно бродить по лесу в тридцатиградусный мороз с винтовкой за плечами.

– Вполне возможно, – отвечает Малин. – Ведь это деньги. Когда я жила в Стокгольме, то часто спрашивала себя, откуда в магазинах свежая лосятина круглый год.

Карин направляет взгляд в сторону гаража.

– Похоже, то же самое и с машиной. Насколько можно судить сейчас.

– Кровь животных?

– Да.

– Спасибо, Карин, – говорит Малин, улыбаясь сама не зная чему.

Карин смущена.

Она поправляет шапку так, что показываются мочки ушей, в каждой из которых мерцает по маленькой сережке с тремя бриллиантами.

– С каких это пор, – спрашивает она, – мы стали благодарить друг друга за выполнение служебных обязанностей?

На полу магазина при бензоколонке выстроились черные мешки для мусора, наполненные оружием. «Это не обычный магазин, – думает Малин, – с горячей колбасой и хот-догами, а просто центр бензоколонки». Несколько обязательных плиток шоколада да гудящий в углу ржавый холодильник для напитков, остальное – моторные масла, запчасти, автомобильные аксессуары.

Янне бы здесь понравилось.

Винтовки из Хюскварны.

Гравюры с изображениями косуль и лосей, мужчин, пробирающихся сквозь лесную чащу, цветов.

Охотничьи ружья «смит-и-вессон».

Пистолеты «люгер», кольт и «ЗИГ-Зауэр Р-225» – штатное оружие полиции.

Ни маузеров, ни пневматических ружей. Насколько может судить Малин, здесь нет оружия, из которого могло быть прострелено окно Бенгта Андерссона.

В домах нашлись только охотничьи дробовики и ружья. Может, у братьев есть тайник в другом месте? Или же, несмотря на весь этот арсенал, они не имеют никакого отношения к выстрелу в окно, как и утверждают?

Самое интересное: два армейских автомата «Карл-Густав М/45» и ручная граната. «Похожа на яблоко, – замечает про себя Малин, – на неправильной формы яблоко нездорового зеленого цвета».

– Слово даю, что эти пистолеты и граната с оружейного склада в Кварне, который был ограблен пять лет назад, – говорит Бёрье. – Тогда было украдено десять таких пистолетов и ящик гранат. Черт меня возьми, если это не оттуда.

Он кашляет, бродит взад-вперед по комнате.

– Со всем этим они могли бы начать войну, – говорит Зак.

– А может, уже начали, – отвечает Бёрье, – когда повесили Бенгта Андерссона на дереве.

Якоб и Элиас Мюрвалли сидят по обе стороны от своей матери за кухонным столом в ее доме. На заднем плане – выдвинутые ящики, на тряпичном ковре на полу груды фарфоровой посуды.

Братья напряжены, словно в ожидании приказа, который надо будет выполнить любой ценой. «Совсем как на войне, – думает Малин, вспоминая слова Бёрье, – готовые вот-вот подняться из окопа и ринуться на врага».

Ракель Мюрвалль, почтенная матрона, сидит между ними: нижняя челюсть слегка выдвинута, голова откинута.

– Вы, Малин и Зак, берите этих, – сказал Свен Шёман. – Надавите на них, припугните.

Полицейские в форме ждут за дверью, в гостиной – на всякий случай.

Зак и Малин сидят напротив этой троицы. Все давно расписано, ход допроса – рутина. Все старо как мир: есть зло и есть добро. У Зака глаза волка, почуявшего запах крови посреди замерзшей равнины.

– Хоть самого черта.

– О’кей. А ты выдержишь?

– Рядом с тобой я спокойна, как слон.

Малин нагибается через стол, смотрит сначала на Якоба, потом на Элиаса и их мать.

– Вы нажили себе кучу неприятностей.

На лицах никакой реакции. Все трое глубоко и ровно дышат, как будто их сердца и легкие работают в одном ритме.

– По пять лет каждому. Как минимум, – продолжает Зак. – Кража со взломом, незаконное хранение оружия, браконьерство, а если мы найдем человеческую кровь, речь будет идти об убийстве.

– Кража? Какая кража? – недоумевает Элиас Мюрвалль.

– Тсс… Ни слова больше, – шипит их мать.

– Или вы думаете, мы не можем взять вас за армейские пистолеты?

– Никогда, – шепчет Элиас. – Никогда.

Малин видит, как что-то в голосе Элиаса Мюрвалля выводит Зака из себя. Такое бывало и раньше – когда он, словно выдернув из себя предохранители, вдруг превращается в сгусток энергии, клубок мускулов и адреналина. Единым движением он огибает стол, хватает Элиаса Мюрвалля за шею и давит, прижимая его голову к деревянной столешнице так сильно, что у того белеют щеки.

– Проклятый индеец, – шепчет Зак. – Я повыдергиваю перья из твоей задницы и запихаю их тебе в глотку.

– Тихо, Якоб, – говорит мать. – Тихо.

– Это вы убили его, черт, вы сделали это? Там, в мастерской? Как паршивую собаку. А потом вывесили на дереве на всеобщее обозрение, чтобы вся проклятая равнина знала, как тягаться с Мюрваллями. Вы сделали это?

– Пусти, – шипит Элиас Мюрвалль, а Зак давит все сильнее. – Пусти меня, – скулит тот, и Зак убирает руку.

«Железная хватка, – думает Малин. – Ты и один бы справился с братьями, если бы потребовалось».

– Я понимаю, – спокойно говорит Малин, когда Зак возвращается на место, – вы не могли избавиться от мысли, что это Бенгт изнасиловал вашу сестру, и захотели отомстить ему так, чтобы это видели все.

– Какое нам дело до всех? – подает голос Якоб Мюрвалль.

Хозяйка откидывается на спинку стула, сложив на груди руки.

– Ни слова, мать, – говорит Элиас Мюрвалль.

– Разве этого не достаточно? – спрашивает Зак. – Мы, конечно, найдем кровь Бенгта на пикапе, и у нас будут все основания, чтобы предъявить обвинение.

– Вы не найдете там его крови.

– Вы должны были сильно разозлиться. В прошлый четверг вы поддались злобе. Это был день мести? – У Малин мягкий голос, в глазах сочувствие.

– Берите мальчиков за браконьерство и хранение оружия, – говорит мать. – Об остальном они ничего не знают.

«А ты знаешь?» – думает Малин.

– А вы знаете?

– Я? Я не знаю ничего. Расскажите ей об охоте, мальчики, и об избушке у озера, расскажите, и отделаемся наконец от этого.