Текст книги "Зимняя жертва"
Автор книги: Монс Каллентофт
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
68
Шестнадцатое февраля, четверг
Юнни Аксельссон положил руки на руль. Он чувствует вибрацию машины: мороз мешает двигателю работать как следует.
Раннее утро.
С полей и лугов метет то в одну, то в другую сторону, дороги почти не видно за клубами снега.
Путь от Муталы до Линчёпинга занимает около пятидесяти минут, и в это время года он, ко всему прочему, опасен: к плохому состоянию трассы добавляется гололедица, как бы дорогу ни посыпали солью.
Нет, надо быть осторожным. Он всегда едет через Фурносу, поскольку считает, что там трасса лучше, чем через Буренсберг.
Никогда ведь не знаешь, кто может выскочить из лесу. Как-то раз он чуть не наехал на косулю, потом на лося.
Во всяком случае, дороги здесь прямые. Это для того, чтобы в случае войны они могли служить взлетно-посадочными полосами.
Война? Разве такое возможно?
Или она уже идет?
Мутала – столица шведской наркомании.
Для тех, кто ищет законный способ заработать, вариантов не много.
Но в Мутале Юнни Аксельссон вырос и не хочет отсюда уезжать. Что значит пара часов в электричке? Эту цену он охотно платит за то, чтобы жить там, где чувствует себя дома. И когда он увидел в газете объявление о вакансии в «ИКЕА», ни минуты не колебался. И когда ему предложили место – тоже. Не быть ни для кого обузой. Работать, приносить пользу. Сколько его старых приятелей живут на подачки? Получают пособие по безработице, хотя потеряли свою работу десять лет назад. Боже мой, нам всего по тридцать пять, как можно даже думать об этом!
Иди и лови рыбу.
Займись охотой, наконец.
Делай ставки на бегах. Плотничай помаленьку.
Юнни Аксельссон проезжает мимо красного жилого дома. Тот стоит недалеко от дороги, и Юнни может разглядеть в окне пожилую пару. Они завтракают, и свет лампы окрашивает их кожу в золотисто-желтый цвет. Они похожи на двух рыб в аквариуме посреди равнины.
«Смотри вперед, – говорит себе Юнни. – Дорога – вот на чем ты должен сейчас сосредоточиться».
Переступив порог полицейского участка, Малин сразу же направляется в буфет. Свежий кофе из автомата.
Она садится за стол возле окна, выходящего во внутренний двор.
Небольшая асфальтированная площадка в это время года всегда завалена снегом. Весной, летом и осенью ее украшают неказистые цветочные клумбы.
Рядом на столе лежит журнал.
Малин протягивает к нему руку.
«Амелия».
Старый номер.
Заголовок: «Ты хорош, каков ты есть».
На следующей странице: «Специальная липосакция от Амелии».
Малин закрывает журнал, поднимается и идет к своему рабочему месту.
Ей бросается в глаза желтый листок на столе, словно восклицательный знак посреди вороха бумаг.
Записка от Эббы с регистрационной стойки.
Малин, позвони по этому номеру. Она сказала, что это важно. 013–173–928.
Больше ничего.
Малин берет записку и идет к регистрационной стойке. Эббы нет на месте, работает одна София.
– Ты не видела Эббу?
– Она на кухне. Пошла выпить кофе.
Малин находит Эббу на кухне. Та сидит за круглым столиком и листает какой-то журнал. Малин показывает записку:
– Что это?
– Звонила какая-то дама.
– Это я и сама вижу.
Эбба морщит нос.
– Она не захотела рассказывать о своем деле, но, насколько я поняла, это важно.
– Когда она звонила?
– Сразу перед тем, как ты пришла.
– И больше ничего?
– Да! – вспоминает Эбба. – Она словно чего-то боялась: говорила неуверенно и все время шепотом.
Малин ищет номер в «Желтых страницах».
Закрытый.
Он защищен, и до него не доберешься без формальностей, которые займут кучу времени.
Малин берет трубку, но никто не подходит, даже автоответчика нет.
Однако минуту спустя раздается звонок.
– Да, это Малин Форс.
– Это Даниэль. Есть что-нибудь новенькое для меня?
Малин охватывает злоба, но потом она становится на удивление спокойной, как будто хотела слышать его голос, и старается не обращать внимания на свои чувства.
– Нет.
– Как ты прокомментируешь обвинения в преследовании?
– Ты спятил, Даниэль?
– Меня не было несколько дней. Ты не хочешь спросить, где я пропадал?
– Нет.
Хочу спросить, хочу не хотеть спрашивать.
– Я был в Стокгольме, в «Экспрессен». Они предлагали мне работу. Но я поблагодарил и сказал «нет».
– Почему?
Вопрос вылетел сам собой.
– Так тебя это все-таки волнует? Никогда не делай того, чего все от тебя ждут, Малин. Никогда.
– Пока, Даниэль.
Она кладет трубку, но тут же раздается новый звонок. Даниэль? Нет.
На дисплее неизвестный номер. На другом конце провода молчание.
– Форс. С кем я говорю?
Вздохи, в которых чувствуется нерешительность. Может, страх. Наконец раздается женский голос, мягкий, но беспокойный, как будто сообщающий что-то запретное:
– Да…
Малин ждет.
– Мое имя Вивека Крафурд.
– Вивека, я…
– Я работаю психоаналитиком здесь, в Линчёпинге. Речь пойдет об одном из моих пациентов.
Малин инстинктивно хочет попросить женщину замолчать. Она ничего не желает знать об этом пациенте, так же как и женщина не желает о нем рассказывать.
– Я читала, – продолжает голос, – о том деле, которым вы сейчас занимаетесь, об убийстве Бенгта Андерссона.
– Вы сказали…
– Я думаю, что один из моих пациентов… я должна кое о чем вам рассказать.
– Что за пациент?
– Вы понимаете, этого я сказать не могу.
– Тем не менее нам стоит поговорить?
– Не уверена. Но приходите ко мне в кабинет сегодня к одиннадцати часам. Дроттнинггатан, дом три, напротив «Макдоналдса». Код подъезда девяносто четыре девяносто.
Вивека Крафурд кладет трубку.
Малин смотрит на монитор. Часы показывают 07.44. Еще три часа с четвертью.
Мартини, вино и коньяк. Она чувствует себя какой-то опухшей.
Поднявшись, Малин направляется к лестнице в спортзал.
Сколько я уже так иду?
Рассвело, но все-таки еще не день. Я бреду через поле, совершенно не представляя, где сейчас нахожусь.
Вся я – сплошная рана, но благодаря морозу не чувствую своего тела.
Я с трудом передвигаю ноги и не могла далеко уйти. За мной гонятся? Черный очнулся? Может, он близко?
И этот цвет, это черный едет в своем автомобиле? Это мотор темноты?
Выключите свет.
Он ослепляет меня. Подумайте о моих глазах. Может быть, это последнее, что у меня осталось.
«Глаза на дороге, – думает Юнни Аксельссон. – Глаза. Мне бы такие – доехал бы точно».
Прямо из леса.
Хорошо, что здесь открытое поле, но ветер и мороз затрудняют видимость, как будто дыхание земли, встречаясь с холодной атмосферой, превращается в пар.
Глаза.
Косуля.
Нет.
Но…
Но что же это, черт возьми?
Юнни Аксельссон снижает скорость, мигает фарами, чтобы отпугнуть выскочившую из кювета косулю. Но это не косуля, это, это…
Что это?
Человек? Голый человек? И, черт, черт возьми, как он выглядит…
И что он здесь делает? На равнине. Вот так. Утром.
Юнни Аксельссон проезжает мимо, останавливается и смотрит в зеркальце заднего вида. Это женщина. И она не обращает на машину никакого внимания, просто движется вперед.
«Подожди», – думает он.
Юнни торопится на работу, на склад «ИКЕА». Но женщину нельзя оставлять здесь. Это совершенно неправильно.
Он открывает дверцу. Тело еще помнит, каково там, снаружи, и поэтому он медлит, прежде чем броситься вдогонку за женщиной.
Он кладет руки ей на плечи. Она останавливается и оборачивается. Ее щеки. Они обгорели или отморожены? Есть ли у нее кожа на животе и как она вообще может идти своими ногами, черными, как виноград у него дома в саду?
Она смотрит куда-то мимо.
А потом прямо ему в глаза.
Она улыбается.
В ее глазах свет.
А потом падает ему на руки.
Двенадцатикилограммовые гантели упорно тянутся к полу, как ни пытается она поднять их.
Черт, какие тяжелые. Но нужно выдержать и повторить упражнение хотя бы десять раз.
Рядом Юхан Якобссон, он пришел сразу после Малин и сейчас подбадривает ее, будто желает, как и она, отогнать грустные мысли.
Юхану удалось вчера открыть последнюю папку из компьютера Рикарда Скуглёфа. Дома, когда дети уснули. В ней не оказалось ничего, кроме фотографий самого Рикарда Скуглёфа и Валькирии Карлссон в разных видах. Их тела были украшены узорами, напоминающими татуировку.
– Давай, Малин.
Она поднимает гантели, отжимается.
– Давай же, черт.
Но сил больше нет.
Она роняет их на пол.
Раздается глухой стук.
– Я немного побегаю, – говорит Малин Юхану.
Пот стекает у нее со лба. Последствий вчерашнего ужина как не бывало. Она делает шаг за шагом по беговой дорожке.
Малин смотрит в зеркало на себя, бегущую. Видит, какая она бледная, как струится по лицу пот и как раскраснелись щеки от напряжения.
Лицо тридцатитрехлетней женщины. И губы как будто полнее, чем обычно.
Кажется, за последние несколько лет ее лицо обрело наконец свою форму и кожа легла на скулах так, как надо. Все девчоночье, что было в ней раньше, пропало навсегда, исчезло без остатка за несколько последних напряженных недель. Она смотрит на часы на стене. 09.24.
Юхан только ушел.
Пора и ей под душ, а потом ехать к Вивеке Крафурд.
Звонит внутренний телефон.
Малин бегом пересекает комнату и берет трубку.
Это Зак. Он взволнован.
– Звонили из отделения скорой помощи в больнице. Некто Юнни Аксельссон приехал с женщиной, которую нашел на равнине голой и искалеченной.
– Я сейчас буду.
– Она в тяжелом состоянии и, по словам врача, с которым я говорил, как будто шептала твое имя.
– Что ты сказал?
– Малин, женщина шептала твое имя.
69
Вивека Крафурд подождет.
Все подождут.
Кроме троих.
Бенгта Андерссона.
Марии Мюрвалль.
И теперь еще этой женщины, которую нашли примерно в таком же виде.
Жертва бежала из черных лесов в белые поля.
Так где же источник насилия?
Скорость – семьдесят километров в час, на сорок больше допустимой. Магнитофон молчит, слышится только нервное, раздражающее гудение мотора. Они едут окружным путем: на дороге ведутся работы, кажется, лопнула труба. Улица Юргордсгатан. Деревья на территории садоводческого товарищества ощетинились серыми ветками и искрятся на солнце. Ласареттсгатан и розовые многоэтажки постройки восьмидесятых.
Постмодернизм.
Малин читала серию статей об архитектуре города в «Корреспондентен». Это слово показалось ей смешным, но она поняла, что автор имел в виду.
Они сворачивают к зданию больницы. Желтые панели фасада административного корпуса выгорели на солнце, но деньги, выделяемые ландстингом, [55]55
Орган местного самоуправления в Швеции.
[Закрыть]нужны на другое.
Автомобиль сворачивает на островок безопасности. Малин и Зак знают, что так нельзя, что его следовало бы обогнуть, но именно сейчас на это нет времени.
И вот они у подъезда корпуса скорой помощи. Тормозят, поворачивая на кольцо. Паркуются и бегут в приемный покой.
Их встречает медсестра – низенькая, коренастая женщина с близко посаженными глазами и острым носом.
– Доктор хочет встретиться с вами, – говорит она, ведя их по коридору мимо пустых больничных палат.
– Что за доктор? – спрашивает Зак.
– Доктор Стенвинкель, хирург, который будет ее оперировать.
«Хассе», – думает Малин.
Первое, что она чувствует, – нежелание встречаться с отцом Маркуса на службе. Но потом понимает, что теперь это не важно.
– Я знаю его, – шепчет она Заку, следуя вместе с ним за медсестрой.
– Кого?
– Врача. Так что будь готов. Это отец приятеля Туве.
– Все в порядке.
Медсестра останавливается перед закрытой дверью.
– Вы можете войти. Стучаться не надо.
Сегодня Ханс Стенвинкель совсем не похож на себя вчерашнего. Куда подевались его легкость и общительность? Он сидит перед ними, одетый во все зеленое, строгий, серьезный и собранный. Он весь – профессионализм и компетентность.
Сухо здоровается с Малин, хотя и называет ее по имени. «Да, мы друг друга знаем, но нам предстоит важная работа» – таков подтекст его приветствия.
Зак ерзает на стуле. Очевидно, вид этого помещения производит на него впечатление. Какое достоинство придает человек в зеленом этим стенам с белыми ткаными обоями, книжным полкам из дубовой фанеры, простому письменному столу с потертой поверхностью.
«Вот так оно было раньше, – думает Малин, – когда люди испытывали к врачу особое уважение. А потом Интернет сделал всех экспертами по всем недугам».
– Она только что поступила, – говорит Хассе. – В сознании, но ей надо скорее дать наркоз, тогда мы сможем посмотреть ее раны. Потребуется пересадка кожи. Здесь такое возможно. Мы лучшее ожоговое отделение в стране.
– А обморожения? – спрашивает Зак.
– Да, и обморожения. Но с медицинской точки зрения это почти одно и то же. Она не могла попасть в лучшие руки, чем наши, поверьте.
– Кто она?
– Этого мы не знаем. Но она говорит, что хочет видеть вас, Малин, значит, вы, наверное, знаете, кто она.
Малин кивает.
– Тогда мне лучше с ней увидеться. Если можно. Мы должны узнать, кто это.
– Я думаю, она выдержит короткий разговор.
– У нее сильные повреждения?
– Да, – отвечает Ханс. – Совершенно точно, она не могла изувечить себя так сама. Она потеряла много крови. Мы сделаем переливание. У нее адреналиновый шок. Ожоги, обморожения, колотые, резаные раны, насколько я успел разглядеть, дробления, сильные повреждения во влагалище. Это чудо, что она не потеряла сознание и кто-то вовремя ее нашел. Остается вопрос, что за монстр разгуливает по равнине?
– Как долго она находилась на морозе?
– Как минимум всю ночь. Обморожения тяжелые. Но думаю, нам удастся спасти большую часть пальцев на руках и ногах.
– Повреждения задокументированы?
– Да, все так, как вам нужно.
По голосу Ханса чувствуется, что он делал это и раньше. С Марией Мюрвалль?
– Хорошо, – говорит Зак.
– А что за мужчина ее привез?
– Он оставил свой телефон. Работает в «ИКЕА». Мы хотели задержать его, но он сказал: «Дух Ингвара не любит, когда опаздывают». Мы не могли помешать ему уйти.
Ханс смотрит Малин в глаза.
– Предупреждаю вас: она выглядит, будто прошла через чистилище. Это страшно. Надо иметь невероятную силу воли, чтобы пережить то, что пережила она.
– В человеке просыпается нечеловеческая воля, когда ему нужно выжить, – говорит Зак.
– Не всегда, не всегда, – возражает Ханс, голос его звучит задумчиво и печально.
Малин кивает, как бы в подтверждение: она знает, что он имеет в виду. «Но знаю ли я?» – спрашивает она себя.
«Кто она?» Малин открывает дверь в палату, Зак остается ждать снаружи.
Единственная кровать у стены. Слабый свет, пробивающийся сквозь жалюзи, тонкими полосками ложится на серо-коричневый пол. Осциллограф мигает беззвучно и ритмично. На его дисплее два маленьких огонька, словно барсучьи глаза, глядящие из темноты. Капельницы с кровью и физраствором, трубка катетера. И фигура под тонким желтым покрывалом. Голова покоится на подушке.
Кто это?
Щека скрыта под слоем бинтов.
Но кто она?
Малин осторожно приближается, и фигура на постели издает стон, поворачивая к ней голову. Малин кажется, что в просвете между бинтами мелькает улыбка.
Руки, завернутые в марлю.
Глаза.
Она узнает их.
Но кто?
Улыбка исчезает. Малин смотрит на ее нос, глаза, волосы и вдруг вспоминает.
Ребекка Стенлунд.
Сестра Бенгта Андерссона.
Она поднимает забинтованную руку, делает жест в сторону Малин.
И этим жестом, полным невероятного напряжения, она говорит все. К нему больше нечего добавить, словно это последнее, что она хочет сказать.
– Ты должна позаботиться о моем мальчике, если я не выберусь. Проследи, чтобы с ним все было хорошо.
– Ты выберешься.
– Я постараюсь, уж поверь мне.
– Что случилось? Ты можешь рассказать, как все было?
– Автомобиль.
– Автомобиль?
– Он забрал меня.
Ребекка Стенлунд крутит головой, пытаясь поудобнее расположить свою забинтованную щеку на подушке.
– Потом землянка. В лесу. И столб.
– Землянка? Где?
– В темноте.
– Где в темноте?
Ребекка закрывает глаза, как бы пытаясь сказать этим: «Я не знаю».
– Потом?
– Сани и автомобиль. Снова.
– Кто?
Ребекка Стенлунд чуть заметно качает головой.
– Ты не видела?
То же движение.
– Меня хотели повесить, как Бенгта.
– Их было несколько?
Ребекка снова качает головой.
– Не знаю, я не уверена.
– А тот, кто привез тебя сюда?
– Он помог мне.
– То есть ты ничего не видела…
– Я ударила черного, я ударила черного, я…
Ребекка закрывает глаза, продолжая бормотать:
– Мама, мама, можно нам побегать среди яблонь?
Малин склоняется ухом к самому ее рту.
– Что ты сказала?
– Останься, мама, останься, ты не больна…
– Ты слышишь меня?
– Мальчик, возьми…
Ребекка замолкает. Но она дышит, ее грудная клетка движется.
Спит она или бредит? «Может, это ей снится?» – думает Малин. Она надеется, что еще много ночей Ребекка не будет видеть сны, хотя знает, что эта надежда напрасна.
Рядом мигает осциллограф.
Его глаза горят.
Малин поднимается.
Некоторое время она стоит у постели, потом покидает комнату.
70
Зак на пути в «ИКЕА», а Малин поднимается по лестнице дома номер три по улице Дроттнинггатан. В камень ступеней вмурованы ископаемые животные, которым миллионы лет.
В доме четыре этажа, кабинет Вивеки Крафурд на третьем. Лифта нет.
«Психотерапевт Крафурд» – гласит витиеватая надпись на медной табличке, прикрепленной к коричневой двери.
Малин нажимает на ручку. Заперто.
Она звонит.
Один раз. Два. Три.
Дверь открывается, и показывается женщина лет сорока, с вьющимися черными волосами и круглым и в то же время угловатым лицом.
В ее взгляде светится интеллект, хотя карие глаза плохо видны за стеклами роговых очков.
– Вивека Крафурд?
– Вы опоздали на час.
Она открывает дверь чуть шире, и Малин обращает внимание на ее одежду. Кожаная жилетка поверх пышной синей блузы с лиловым отливом, плюшевая юбка в зеленую клетку достает до щиколоток.
– Можно войти?
– Нет.
– Но вы…
– Я жду клиента. Спуститесь в «Макдоналдс», я позвоню вам через полчаса.
– Я могу подождать здесь?
– Я не хочу, чтобы вас здесь видели.
– У вас есть…
Дверь кабинета закрывается.
– …номер моего мобильного?..
Последний вопрос Малин повисает в воздухе. Но тут ей приходит в голову, что подошло время обеда и сейчас у нее есть прекрасная возможность поддержать монстра американского фастфуда.
Она действительно не любит «Макдоналдс» и твердо решила никогда не ходить туда с Туве.
Мини-морковь и сок.
Мы в ответе за желудки своих детей.
Тогда давайте прекратим продавать картофель фри и газировку. Иначе чего стоит эта наша ответственность?
Сахар и жир.
Малин с отвращением толкает дверь.
Сзади нее автобус поворачивает на площадь Тредгордсторгет.
Бигмак и чизбургер – этого достаточно, чтобы тошнота подступила к самому горлу. Кричащие краски и навязчивый запах кипящего масла лишь усугубляют ее состояние.
Звони же!
Двадцать минут. Тридцать. Сорок.
Звонок.
– Малин?
Папа? Только не сейчас!
– Папа, я занята.
– Мы здесь обдумали все еще раз…
– Папа…
– Разумеется, мы будем рады, если Туве приедет к нам вместе со своим другом.
– Что? Я сказала, что я…
– …если они по-прежнему хотят…
Еще один входящий.
Малин откладывает разговор с Тенерифе и принимает следующий звонок.
– Да.
– Теперь вы можете подойти.
Кабинет Вивеки Крафурд напоминает библиотеку в богатом доме рубежа прошлого века. Книги. Множество томов Фрейда в блестящих кожаных переплетах. Черно-белая фотография Юнга в широкой золоченой раме. Дорогие ковры, письменный стол красного дерева и кресло с восточным орнаментом возле кожаного дивана цвета бычьей крови.
Малин садится на диван, отклонив предложение Вивеки растянуться на нем. Она думает, что Туве наверняка понравилось бы в этой комнате, воссоздающей по-своему, на современный лад, обстановку эпохи Джейн Остин.
Вивека сидит в кресле, скрестив ноги.
– То, что я расскажу, останется между нами, – предупреждает она. – Вы никому не должны говорить об этом, это не попадет ни в полицейский рапорт, ни в какие-либо другие документы. Этой встречи не было. О’кей?
Малин кивает.
– Наша профессиональная честь будет поставлена под угрозу, если что-то выйдет наружу. Или если узнают, что об этом рассказала я.
– Вероятно, мне придется сослаться на свою интуицию, если я воспользуюсь вашей информацией.
Вивека Крафурд улыбается.
Через силу.
Потом ее лицо снова принимает серьезное выражение, и она начинает рассказывать.
– Восемь лет назад ко мне пришел человек – тогда ему было тридцать семь – и сказал, что хочет избавиться от своих детских страхов. В этом не было ничего необычного, однако удивительным оказалось то, что за первые пять лет он не достиг в этом совершенно никакого прогресса. Он имел хорошую работу, был обеспечен. Приходил раз в неделю, говорил, что хочет побеседовать со мной о своем детстве, однако речь заводил совсем о другом. Мне приходилось выслушивать его монологи о компьютерных программах, о лыжных прогулках, об уходе за яблонями, о каких-то религиозных сектах. О чем угодно, только не о том, о чем он намеревался рассказывать.
– Как его звали?
– Я дойду до этого, если будет необходимость.
– Я думаю, будет.
– Однако четыре года тому назад что-то произошло. Он не говорил, что именно, но, кажется, одна его родственница стала жертвой преступления, ее изнасиловали. И это событие каким-то образом изменило все.
– Изменило все?
– Да, он начал рассказывать. Сперва я не верила, но потом… поняла, что там могло быть и не такое.
– Потом?
– Да, после того, как он упорно твердил одно и то же.
Вивека Крафурд качает головой.
– Иногда, – продолжает она, – я задаю себе вопрос: зачем некоторые люди заводят детей?
– Я спрашиваю себя о том же.
– Его отец был моряком и погиб, когда ребенок еще находился в чреве матери.
«Это не так, – думает Малин. – Его отец не был моряком». Но продолжает слушать дальше.
– Самое первое воспоминание, до которого нам с ним удалось добраться, было о том, как мать запирает его в гардероб. Ему было тогда около двух лет, и она не хотела показываться с ребенком на улице. Потом мать вышла замуж за человека с буйным характером, появились новые дети. Три брата и сестра. Муж и его сыновья считали своим долгом мучить моего пациента, а мать всячески поощряла это. Зимой они голым оставляли его на улице, и он стоял на морозе, в то время как они ели на кухне. А когда он возмущался, его били. Больше, чем обычно. Его колотили, царапали ножами, обливали горячей водой, забрасывали крошками печенья. Подбадриваемые папой, братья перешли все границы. Дети могут быть очень жестокими, если жестокость поощряется. Они не понимают, что это плохо. Избирательное насилие. В конце концов, то же самое в сектах. Он был их старший брат, но какое это имело значение? Взрослые и дети против одного ребенка. Братья тоже должны были пострадать в такой ситуации. Запутаться, ожесточиться, сплотиться вокруг того, что каждый в глубине души считал несправедливостью. Решительность и неуверенность одновременно.
«Ты веришь в добро», – замечает про себя Малин.
– И что помогло ему выжить?
– Фантазии. Собственная вселенная. Землянка в лесу, которой, как он сказал, никогда не было. Компьютерные программы, религиозные секты – все то, за что мы, люди, цепляемся, пытаясь взять свою жизнь под контроль. Образование. Он выбрал свой путь и выжил. Для этого надо иметь сильную волю. И потом, сестра, которая, кажется, заботилась о нем, хотя и не могла защитить. Он говорил о ней, большей частью несвязно, о том, что в лесу случилось нечто… Он как будто жил в параллельных мирах и научился разделять их. Но с каждой нашей встречей он все острее переживал свои детские кошмары, в нем просыпалась злоба.
– И жажда насилия?
– По отношению ко мне – никогда. Но возможно, к другим. Они жгли его свечой. Он описывал избушку в лесу, где они привязывали его к дереву, а потом жгли. И плескали в него горячей водой.
– Как они могли?
– Люди могут сотворить что угодно с себе подобным, когда перестают считать его человеком. История знает тому немало примеров. Ничего особенного.
– А как это начинается?
– Я не знаю, – отвечает Вивека Крафурд. – В данном случае, вероятно, все пошло от матери. Или даже раньше. Она не любила его и в то же время нуждалась в нем, я так думаю. Почему она не отказалась от него? Не знаю. Может, ей нужно было ненавидеть кого-то, чтобы давать выход своей злобе. А то презрение, которое ее муж и сыновья питали к моему пациенту, выросло именно на почве ее ненависти.
– Почему она не любила его?
– Не знаю. Вероятно, что-то произошло.
Вивека замолкает.
– В последние годы он приходил и ложился на тот диван, на котором сейчас сидите вы. Он то впадал в ярость, то рыдал. И все шептал: «Впустите меня, впустите. Я мерзну».
– А вы?
– Я старалась его утешить.
– А теперь?
– Год назад он перестал ко мне ходить. Во время последнего сеанса выбежал вон из комнаты. Не вынес. Кричал, что словами тут не поможешь, что надо действовать, что теперь он знает, теперь он знает, он кое-что узнал. Дескать, теперь он знает, что нужно делать.
– И вы больше не пытались с ним связаться?
Вивека Крафурд смотрит удивленно.
– Лечение – дело добровольное. Пациенты могут приходить ко мне, если хотят. Но я вижу, вы заинтересовались этим.
– Как вы думаете, что произошло?
– Чаша переполнилась, его миры столкнулись. Могло случиться все, что угодно.
– Спасибо, – говорит Малин.
– Вы хотите услышать его имя?
– Это лишнее.
– Как я и думала, – кивает Вивека Крафурд и отворачивается к окну.
Малин поднимается, чтобы выйти.
– Сами-то вы как себя чувствуете? – задает вопрос Вивека Крафурд, не глядя на нее.
– А что?
– Все написано у вас на лице. Вас что-то тяготит, вам чего-то не хватает. Редко это читается с такой очевидностью.
– Честно говоря, не понимаю, что вы имеете в виду.
– Я всегда к вашим услугам, если что.
За окном падают огромные снежинки. «Как частички звезд, которые миллиарды лет назад где-то в космосе рассыпались в порошок», – думает Малин.
