Текст книги "Зимняя жертва"

Автор книги: Монс Каллентофт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

33

«Да, она переночует здесь».

Сообщение от Янне пришло в двадцать пятнадцать. Усталая Малин едет домой после тренировки в спортзале полицейского участка. Нужно было слегка прочистить мозги, слишком много дерьма за один день она перевидала.

На обратном пути после разговора с «крутыми парнями» из Юнгсбру она еще раз коротко подводила для себя итоги.

Бенгт Андерссон подвергался издевательствам и преследованиям, вероятно, не только со стороны истекающих тестостероном озлобленных юнцов. Завтра мы допросим их родителей. Посмотрим, что нам это даст. Собственно говоря, сейчас нет никаких оснований для задержания подростков. Что касается оскорблений Бенгта Андерссона, в которых они сознались, это дело закрыто и прекращено с его смертью. Но что, если были и другие шалости?

Выстрел в окно гостиной.

Чокнутые язычники там, на равнине. Убийство слишком похоже на ритуал.

И семейство Мюрвалль – как огромная тень, накрывшая все расследование.

И оружие в сейфе.

Мария Мюрвалль, бессловесная, изнасилованная. Кем? Бенгтом?

В ответ на этот вопрос Малин хочется сказать «нет». Но она знает: ни одну из дверей не следует закрывать раньше времени. Вместо этого она пытается охватить взглядом необозримое. Прислушивается к разным голосам. Кто еще выйдет из мрака?

«Да…»

Она смотрит на первое слово в сообщении.

На несколько мгновений отрывает взгляд от дороги.

Да.

Однажды мы сказали это слово друг другу, Янне, но мы не видели того, что нам предстоит. Какими же самоуверенными мы тогда были!

Поставив машину на парковку, Малин спешит в квартиру. Поджаривает себе пару яиц, опускается на диван и включает телевизор. Она останавливается на программе, в которой какие-то психически неуравновешенные американцы соревнуются в конструировании самого красивого и удобного мопеда. Программа поднимает ей настроение, и через несколько рекламных пауз она понимает почему.

Янне мог бы находиться среди этих американцев! Как был бы он счастлив, оторвавшись от будней, от всех воспоминаний, предаться тому, что в действительности составляет его единственную страсть.

Малин смотрит на бутылку текилы на столе.

Как это сюда попало?

Это ты поставила, Малин, как только убрала со стола тарелку с остатками яичницы.

Жидкость янтарного цвета.

Не выпить ли немного?

Нет.

Программа о мотоциклах закончилась.

В дверь звонят. Первое, что приходит в голову Малин, – это Даниэль Хёгфельдт, перешедший все границы и явившийся к ней без предупреждения, как будто их отношения узаконены официально.

Вряд ли это Даниэль. Но возможно.

Малин идет в прихожую и открывает дверь, не взглянув в глазок.

– Даниэль, черт тебя…

Нет.

Это не Даниэль.

Это мужчина с темно-синими глазами, пропахший машинным маслом, жиром, потом и лосьоном для бритья. Его глаза горят. Они кричат, почти в ярости глядя на нее.

Он стоит напротив двери. Малин смотрит на него, и что она видит? Злобу, отчаяние, бешенство? Он невероятно велик, намного больше, чем казался тогда, на кухне. Какого дьявола он тут делает? Зак, ты должен быть сейчас здесь. Или он хочет войти?

Внутри все сжимается от ужаса, а через доли секунды начинает незаметно трястись. Его глаза. Дверь надо закрыть, он настроен решительно.

Она пытается захлопнуть дверь – но нет. Огромный черный сапог мешает. Проклятый сапог! Она бьет его, пинает, топчется на нем, но это причиняет боль только ей самой. Потому что он словно стальной, а ее ноги в одних чулках такие слабые, беззащитные…

Мужчина силен – он кладет руки на дверь и снова распахивает ее.

Противостоять ему бессмысленно.

Мария Мюрвалль. Или будет то, что было с тобой?

Страх.

Сейчас он скорее мысль, чем чувство.

Адам Мюрвалль.

Это ты причинил боль своей сестре? Оттуда этот взгляд? Не потому ли ты так рассердился сегодня?

Только страх. Перебори его.

И где куртка с моим пистолетом? Но он только смотрит на меня, улыбается, ухмыляется, а потом глядит растерянно и отодвигает ногу. Он не рвется внутрь. Он убирает руки, поворачивается и уходит так же быстро, как, должно быть, пришел.

Черт.

Руки дрожат, в теле мощный выброс адреналина, сердце стучит как сумасшедшее.

Малин озирает лестничную площадку. На каменном полу бумажка. Неровный, прыгающий почерк.

Оставь семью Мюрвалль в покое.

Это не твое дело.

Вот так, просто. Даже с угрозой. Не твое дело…

И тут Малин начинает чувствовать его снова, этот страх. Он закипает, разгоняя по телу адреналин, а потом переходит в ужас, и она захлебывается собственным дыханием. А если бы Туве была дома?

Потом ужас сменяется гневом.

Как, черт возьми, можно быть таким глупцом!

Мужчина за дверью.

Он мог бы взять меня, разорвать на части.

Я ведь совсем одна.

Она возвращается на диван. Садится, одолевая искушение выпить текилы. Проходит пять минут, десять, может, полчаса, прежде чем она собирается с духом, чтобы позвонить Заку.

– Он только что был здесь.

– Кто?

Внезапно его имя вылетает у Малин из головы.

– Тот, с темно-синими глазами.

– Адам Мюрвалль? Прислать к тебе кого-нибудь?

– Нет, к черту. Он уже ушел.

– Проклятье, Малин, проклятье… Что он сделал?

– Думаю, можно сказать, что он угрожал мне.

– Мы заберем его немедленно. Приезжай, как только будешь готова. Или мне заехать за тобой?

– Спасибо, я справлюсь сама.

Три машины с голубыми мигалками – на две больше, чем приезжало несколько часов назад. Адам Мюрвалль видит их в окно: они остановились перед его домом. Он готов, он знает, зачем они здесь и зачем он сделал то, что сделал.

– Нужно высказаться.

Тысяча разных вещей: и младшая сестра, и старший брат, и то, что произошло в лесу. Но ведь если человек вбил себе что-то в голову, ничего другого для него не существует.

– Поезжай к этой полицейской девке, Адам. Отдай ей записку и уходи.

– Мама, я…

– Поезжай.

В дверь звонят. Наверху спят Анна и дети, братья спят в своих домах. На пороге четверо полицейских в форме.

– Можно, я надену куртку?

– Будешь препираться с нами, дьявол?

И вот полицейские сидят на нем, а он, лежа на полу, с трудом глотает воздух. Они прижимают его к полу, а Анна с детьми стоит на лестнице, и дети кричат: «Папа, папа, папа…»

Во дворе полицейские удерживают братьев на расстоянии, а его ведут, словно пойманную бродячую собаку, к машинам.

А где-то там, в освещенном окне, стоит мать и смотрит на него, пытаясь выпрямить свою скрюченную спину.

34

На морозе тревога развеивается и страх исчезает, сходит на нет эффект адреналина. По мере приближения к зданию полицейского участка Малин все больше настраивается на сегодняшнюю встречу с Адамом Мюрваллем и завтрашнюю с остальными братьями. Ведь как бы ни желали они оставаться вне общества, сейчас они вмешались в его дела, и обратного пути нет, даже если такая жизнь и была возможна раньше.

Проходя мимо старой пожарной станции, Малин, сама не зная почему, вдруг вспоминает о родителях. О кирпичном доме в Стюрефорсе, где выросла. Лишь потом она поняла: мама всегда хотела, чтобы их дом казался шикарнее, чем был на самом деле. Но немногие понимающие люди, переступавшие его порог, конечно, видели, что «роскошные» ковры на полу довольно среднего качества, литографии на стенах из тех, что штампуются большими тиражами, а в целом все это жилище – не более чем попытка пустить пыль в глаза. Или все было совсем не так?

Быть может, я спрошу тебя об этом, мама, когда мы увидимся в следующий раз. Но ты, конечно, отмахнешься от моего вопроса, даже если поймешь, что я имею в виду.

– Вот ведь дурак! – возмущается Зак.

Малин снимает куртку и вешает на свой стул. Весь участок в ожидании, и даже запах свежесваренного кофе кажется другим, не таким, как по утрам.

– Не слишком умно, правда?

– Не знаю, не знаю… – отвечает Малин.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Они из тех, кто управляет эволюцией. Ты об этом не думал?

– Не усложняй. – Зак качает головой. – С тобой все в порядке?

– Да, более-менее.

Двое полицейских в форме, с красными от горячего кофе щеками, выходят из буфета.

– Мартинссон! – кричит один из них. – Сколько голов забил твой парень в матче против «Модо»?

– Он был чертовски хорош против «Ферьестада», – замечает другой.

Зак игнорирует реплики коллег, делает вид, что занят и не слышит.

На помощь приходит Карим Акбар.

– Мы взяли Мюрвалля, – говорит он, встав рядом с Заком и Малин. – Шёман проследил, чтобы пикет забрал его прямо сейчас. Доставят с минуты на минуту.

– На каком основании его задержали? – спрашивает Малин.

– Преследование полицейского у него дома.

– Он позвонил в мою дверь и оставил записку.

– Она при тебе?

– Конечно.

Малин роется в кармане куртки, достает свернутый листок, протягивает Кариму, который осторожно разворачивает его и читает.

– Ясно как божий день, – провозглашает он. – Воспрепятствование осуществлению уголовного расследования, граничащее с преследованием и запугиванием.

– Все так и есть, – соглашается Зак.

– Малин, почему именно ты, как думаешь?

– Все просто – потому что я женщина, – вздыхает Малин. – А женщину легко запугать. Так скучно…

– Предрассудки – это всегда скучно, – говорит Карим. – И больше ничего?

– Ничего другого мне не приходит в голову.

– Где Шёман? – спрашивает Зак.

– Едет сюда.

Что за возня у входа?

Они уже здесь? Нет, на площадке нет синих мигалок.

И тут она видит его.

Даниэль Хёгфельдт жестикулирует, возбужденно говорит, но сквозь пуленепробиваемое звуконепроницаемое стекло между офисным помещением и вестибюлем ничего не слышно. Она может лишь видеть это хорошо знакомое лицо, фигуру в кожаной куртке. Он чего-то хочет, он что-то знает, выглядит серьезно и в то же время как будто играет.

Рядом с Даниэлем юная девушка-фотограф увлеченно снимает Эббу – сотрудницу за регистрационной стойкой, и Малин задается вопросом: что будет, если вдетое в нос кольцо застрянет в камере или растаманские косички запутаются вокруг объектива?

Бёрье Сверд пытается успокоить Даниэля, но потом удаляется, безнадежно качая головой.

Даниэль бросает взгляд в сторону Малин. Выражение самодовольства так и разливается по его лицу. А может быть, это тоска? Игривость? Трудно определить.

«Фиксирует взгляд», – думает Малин.

– Встречаем прессу! – объявляет Карим, улыбаясь Малин, в то время как сама кожа на его лице вдруг становится какой-то другой.

– Итак, Малин, – обращается он к ней, – ты выглядишь усталой. Все в порядке?

«Усталой? Ты никогда не скажешь такого коллеге мужского пола», – думает Малин, поворачиваясь к своему компьютеру и делая вид, что занята.

Карим улыбается снова.

– Но, Форс, я только спросил, из самых лучших побуждений.

К ним выходит Бёрье Сверд. Взгляд его слегка возбужден, как у человека, получившего нечто такое, что бы очень хотелось иметь всем остальным.

– Профессиональная журналистская гордость. Он хотел узнать, подозреваем ли мы Адама Мюрвалля в убийстве или задержали его по какой-то другой причине, и разозлился, когда я ответил «без комментариев».

– Не раздражай прессу без необходимости, – делает замечание Карим. – Эти журналисты несносны не более, чем обычно. Собственно, как он узнал, что у нас здесь происшествие?

– Восемь полицейских, восемь мобильных телефонов, – отвечает Зак.

– Плюс еще трое, – добавляет Малин.

– Плюс смешные заработки, – уточняет Карим и направляется к Даниэлю.

– Что это было? – спрашивает Бёрье. – Попытка заигрывания с работягами?

– Кто знает, – отвечает Зак. – Может, и у него бывают неподконтрольные порывы.

– С ним все в порядке, – заступается за Карима Малин. – Хватить болтать вздор.

Снаружи яростно замигали синие огни – и вот уже мускулистые коллеги распахивают двери белых автомобилей пикета.

Мускулы.

Они вцепились в руки Адама Мюрвалля железной хваткой, жмут его так и этак – и вот уже наручники режут ему запястья. Рывок – и тело в инстинктивной попытке защититься наклоняется вперед, голова свешивается, и в таком положении они ведут его. Мелькают их синие брюки, черные ботинки, а магнетический синий свет делает покрытую снегом асфальтированную площадку похожей на звездное небо. Вспышки фотокамер. Вот разъезжаются автоматические двери. Холод снаружи сменяется холодом внутри.

Резкий голос – это мужчина или женщина?

– Адам Мюрвалль, вы знаете, за что вас задержали?

«Ты считаешь меня дураком?»

Потом еще одна дверь, синяя, под ногами узор цвета беж, голоса, лица, молодые девицы, пара усачей.

– Ведите его в комнату для допросов. Немедленно.

– В какую?

– Первую.

– Кто?

– Ждем Шёмана, – произносит решительный мужской голос.

«Он думает, что акцента не слышно. Но так или иначе, он всего лишь чертов чурка».

Через окошко в комнате допросов Малин видит, как Свен Шёман включает магнитофон, слышит, как он начитывает время и дату, свое имя и имя допрашиваемого, а также номер дела.

Она видит, как Шёман устраивается на покрытом черным лаком металлическом стуле.

Комната четыре на четыре метра.

На серых стенах перфорированные акустические панели. Большое зеркало, которое не обманешь. За ним окошко. «Через него за мной наблюдают». В черный потолок вмонтированы галогеновые лампы. Здесь доверие должно возникнуть и укрепиться, вина – подтвердиться, преступник – признаться. Правда должна выйти наружу, а она требует покоя и тишины.

Нет человека спокойнее Свена.

Это его дар.

Это нужно для того, чтобы человек доверился, чтобы из врага стал другом.

Он действует примерно так: «Расскажи мне о доме, где ты живешь. Как он выглядит? Детали, мне нужны детали».

По другую сторону сидит Адам Мюрвалль.

Он спокоен.

Руки в наручниках на блестящей поверхности покрытого черным лаком стола, свежие синяки чуть выше металлических колец. В полумраке цвет его глаз выравнивается, и Малин в первый раз обращает внимание на его нос, неуверенный, с острым кончиком и аккуратными, словно точеными ноздрями.

Не совсем крестьянский нос.

И не кран, как говорят на равнине.

– Что, Адам, – обращается к нему Свен, – не мог сдержаться?

Лицо Адама Мюрвалля неподвижно, он только крутит руками, отчего слышится режущий звук металла, трущегося о металл.

– Мы не будем говорить об этом сейчас. И о твоей сестре тоже. Мы поговорим об автомобилях, если тебе это больше нравится.

– Нам вообще не о чем разговаривать, – обрывает его Адам Мюрвалль.

Свен нагибается через стол. Его голос – квинтэссенция дружелюбия и доверительности:

– Расскажи мне о тех автомобилях в вашем саду. Думаю, разбирая их, вы зарабатываете хорошие деньги?

35

Тщеславие, Малин. Управляй ими при помощи тщеславия. Тогда они раскроются. А когда они раскроются, все встанет на свои места.

Свен Шёман.

Мастер вытягивать, дать высказаться.

Адам Мюрвалль думает, что этот человек работает в полиции давно, хотя и не так давно в этом городе – иначе бы он его помнил. Потому что не мог забыть. Они никогда не забывают. «Или он притворяется? Сейчас они стоят за зеркалом, пялятся на меня. Пяльтесь, что мне с того! Думаете, я проболтаюсь? Как вы только могли подумать! Не волнуйся за автомобили, но, конечно, если тебя интересуют автомобили, я всегда готов говорить о них. Что в них секретного, в автомобилях?»

Адам чувствует, что немного расслабился, сам того не желая.

– Тебя не было здесь десять лет назад, – говорит он. – Где ты был тогда?

– Поверь, моя карьера сложилась не слишком удачно, – отвечает Свен. – Десять лет назад я был криминальным инспектором в Карлстаде, но потом жена получила здесь работу, и мне ничего не оставалось, как немного подвинуться.

Адам Мюрвалль кивает, и Малин видит, что он доволен ответом. Почему его заботит послужной список Шёмана? И тут Малин осеняет: если бы Шёман был в городе давно, он встречался бы с братьями и раньше.

Тщеславие, Малин, тщеславие.

– Ну так что с автомобилями?

– Да, мы этим занимаемся.

Голос Адама Мюрвалля звучит как только что смазанный мотор. Он доволен собой.

– Мы их разбираем и продаем годные части.

– И на это живете?

– Кроме того у нас есть бензоколонка. Возле дороги, в сторону акведука. Заправочная станция.

– И так сводите концы с концами?

– Сводим, похоже, или как?

– Ты знал Бенгта Андерссона?

– Я знал, кто он был. Все это знали.

– Он имеет какое-то отношение к изнасилованию твоей сестры, как думаешь?

– Черт с ним, не будем об этом.

– Я должен был спросить, Адам, ты знаешь.

– Не хрюкай тут ничего о Марии. Незачем трепать ее имя.

Свен поудобнее устраивается на стуле, ни единым движением не выдавая, что обиделся.

– Ты хорошо ладишь с сестрой? Я слышал, что именно ты навещаешь ее чаще других братьев.

– Не говори о Марии. Оставь ее в покое.

– Так ты поэтому написал записку?

– Это не ваше дело, мы разберемся сами.

– А что ты делал в ночь со среды на четверг?

– Мы ужинали у мамы. А потом я со своей семьей пошел домой.

– Значит, вот как ты проводил время. Значит, это не вы повесили Бенгта на дерево? Или вы и с этим разобрались сами?

– Свинья. – Адам качает головой.

– Кто? Я или Бенгт? А может, это ты или кто-то из твоих братьев стрелял в окно его гостиной? Может, вы проникли к нему однажды вечером, как сегодня к инспектору Форс? Чтобы оставить сообщение?

– Я ничего не знаю ни о каких выстрелах в какое-то чертово окно. Больше я ничего не скажу. Ты можешь продержать меня здесь хоть всю ночь. Отныне и навсегда я нем.

– Как твоя сестра?

– Что ты знаешь о моей сестре?

– Что у нее доброе сердце. Это все говорят.

Мышцы на лице Адама Мюрвалля немного расслабляются.

– Ты знаешь, что ты на плохом счету, ведь так? Угроза должностному лицу, ожесточенное сопротивление, воспрепятствование судопроизводству. С твоим прошлым это серьезные вещи.

– Я никому не угрожал. Я передал письмо.

– Я знаю, каким злым ты можешь быть, Адам. Ты был зол на отвратительного, жирного Бенгта, который изнасиловал твою сестру и разбил ее доброе сердце? Так, Адам? Это ты повесил…

– Я должен был сделать это.

– Так это ты…

– Ты думаешь, что знаешь все.

– Чего же я не знаю?

– Иди к черту, – шепотом отвечает Адам Мюрвалль и медленно прикладывает указательный палец ко рту.

Свен выключает магнитофон и поднимается. Потом выходит из комнаты, оставляя Адама Мюрвалля одного.

Тот сидит с неправдоподобно прямой спиной, как будто его позвоночник представляет собой стальную балку, которую невозможно сломать никаким усилием.

– Что вы об этом думаете? – Свен Шёман смотрит на коллег.

Карим Акбар, весь в ожидании, застыл у двери.

– Здесь что-то не стыкуется, – говорит Малин, но сама не может понять, что именно.

– Он не отрицает, – замечает Юхан Якобссон.

– Они – крутые парни, – говорит Зак. – Отрицать или признаться, им все равно, лишь бы не уступить. С ними не все так просто.

– Свен решил задержать Адама. На ночь мы посадим его в самую холодную камеру, может, тогда он станет сговорчивее, – заявляет Карим.

Все замолкают, недоумевая, в шутку это сказано или всерьез.

– Я шучу, – поясняет Карим, выдержав паузу. – Уж не думаете ли вы, что я собираюсь устроить здесь курдскую тюрьму?

Карим смеется, на лицах остальных появляются улыбки.

Черные стрелки часов на стене показывают двадцать минут двенадцатого.

– Я думаю, имеет смысл поговорить со всей семьей Мюрвалль, – предлагает Малин. – Завтра.

– Мы можем держать его здесь неделю. Братьев и мать вызовем на завтра. Жен тоже надо прихватить, – поддерживает Карим.

Малин видит сквозь звуконепроницаемое стекло, как двое полицейских в форме – бройлеры из пикета – выводят Адама Мюрвалля из комнаты для допросов, чтобы поместить в тюремную камеру.

Небо усеяно звездами.

Млечный Путь словно улыбается людям. Звезды смотрят строго и в то же время тепло, умиротворяюще.

Малин и Зак стоят на парковке возле черного «мерседеса» Карима Акбара.

Скоро полночь.

Зак курит, что делает редко. Пальцы посинели от мороза, но ему все нипочем.

– Не стоит так переживать, Форс.

Звезды смотрят холоднее.

– Переживать по поводу чего?

– По поводу всего.

– Всего?

– Сбавь обороты, не суетись.

Малин молчит, ждет, что небо снова потеплеет, но оно все так же холодно. Оно не потеплеет никогда.

Зак тушит сигарету, роется в поисках ключей от машины.

– Поедешь со мной?

– Нет, пройдусь, – отвечает Малин. – Немного прогуляться мне не помешает.

Адам Мюрвалль лежит на тюремной койке. Он натягивает одеяло на свое мускулистое тело и вспоминает слова Черного, которые тот опять и опять повторял, до головокружения, как мантру, когда сидел на кухне, уже полностью прикованный к своему инвалидному креслу:

– День, когда ты уступишь, будет началом твоего конца. Конца, ты понял?

Черный уступил. Хотя сам так и не понял этого.

Потом Адам Мюрвалль думает о матери, о том, что она может положиться на него так, как он никогда не мог положиться на нее. Она всегда стояла как стена между ними и всеми остальными.

Адам не из тех, кто много болтает. Дети теперь, конечно, спят, хотя Анне, вероятно, было нелегко успокоить их.

Адам Мюрвалль представляет себе, как ходит вверх-вниз хрупкая грудная клетка семилетней Аннели, светлые кудри трехлетнего Тобиаса на простыне с маленькими голубыми парусниками, видит восьмимесячного малыша, лежащего на спинке в детской кроватке.

Потом Адам засыпает, и ему снится собака, стоящая зимой за дверями дома. Ночь ясная, звездная, и собака воет так громко, что трясутся ржавые гвозди, на которых держится дверь. Адам видит самого себя, сидящего за накрытым столом на кухне в большом белом доме. Он видит, как чья-то рука, покрытая тонкими изящными жилками, отламывает ножку от запеченного в духовке цыпленка и бросает в окно собаке, которая все мнется и воет в снегу.

Получив еду, собака умолкает. Но потом вой раздается снова, теперь в нем слышится иное.

Впустите меня.

Не оставляйте стоять снаружи.

Мне холодно.