Текст книги "Зимняя жертва"

Автор книги: Монс Каллентофт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

20

Она входит в подъезд и включает свет.

Достает мобильный, набирает домашний номер родителей – кто бы ни был там, наверху, звонок собьет его с толку. Но, собираясь нажать кнопку вызова, она вспоминает, что родители отключили телефон.

Не вызывая лифта, Малин как можно осторожнее ступает в своих ботинках от «Катерпиллар». Три пролета вверх. Она чувствует, как потеет спина.

Дверь не взломана, ничего подозрительного.

Но через глазок сочится свет.

Малин прикладывает ухо к двери и прислушивается – тишина. Она заглядывает в щель почтового ящика: кажется, свет идет с кухни.

Она берется за дверную ручку.

Вытащить пистолет?

Нет.

Дверь скрипит, когда она тянет ее на себя. Из родительской спальни доносятся приглушенные голоса.

Потом все смолкает, но она различает, как там кто-то шевелится. Они ее слышали?

Малин резко открывает дверь в спальню.

Туве на зеленом покрывале возится с джинсами, пытаясь застегнуться, но пальцы не слушаются.

– Мама…

На другом конце кровати тощий длинноволосый парень натягивает черную футболку с эмблемой тяжелого рока. У него неправдоподобно белая кожа, как будто никогда не знавшая солнца.

– Мама, я…

– Ни слова, Туве, ни слова.

– Я… – вторит парень ломающимся голосом. – Я…

– И ты тоже молчи. Молчите оба. Одевайтесь.

– Но мы одеты, мама.

– Туве, я тебя предупредила.

Малин выходит из спальни, кричит, закрывая за собой дверь:

– Выходите оба, когда оденетесь!

Хочется кричать и кричать, но зачем? Нельзя же сказать: «Туве! Ты появилась на свет случайно – просто порвался презерватив. Хочешь повторить мою ошибку? Ты думаешь, это весело – стать матерью в твоем возрасте, даже если ты любишь своего мальчика?»

В спальне шепот, хихиканье.

Через пару минут они выходят. Стоя посреди зала, Малин указывает на диваны.

– Туве, садись сюда. А ты кто такой?

«Симпатичный, – думает Малин, – но бледный. Но боже мой, ему же не больше четырнадцати, а Туве, Туве, ты еще совсем маленькая девочка!»

– Я Маркус, – отвечает бледнолицый, отбрасывая со лба волосы.

– Мой друг, – поясняет Туве с дивана.

– Это я поняла, – говорит Малин. – Я умнее, чем ты думаешь.

– Я учусь в школе в Онестаде, – добавляет Маркус. – Мы познакомились несколько недель назад на вечеринке.

Что за вечеринка? Туве была на вечеринке?

– Маркус, у тебя есть фамилия?

– Стенвинкель.

– Можешь идти, Маркус.

– Можно мне попрощаться с Туве?

– Надевай свою куртку и иди.

– Мама, я правда его люблю! – заявляет Туве, но хлопок входной двери заглушает ее слова.

– Звучит весьма решительно.

Малин садится на диван напротив дочери. В комнате темно, она закрывает глаза, вздыхает. Но потом ее снова охватывает негодование:

– Какое «люблю»? Туве, тебе тринадцать. Что ты понимаешь в таких вещах?

– Очевидно, ровно столько же, сколько и ты.

Негодование исчезает так же внезапно, как и появилось.

– Вот так ты занимаешься с Филиппой? Туве, зачем нужно было лгать?

– Я думала, ты разозлишься.

– На что? Что у тебя есть приятель?

– Нет, на то, что я ничего тебе не сказала. И что мы пришли сюда. И что у меня есть то, чего нет у тебя.

Последние слова больно задели Малин. Это было неожиданно, и она поспешила отмахнуться от них и переключилась на другое.

– Будь осторожна. Со всем этим ты можешь нажить себе кучу проблем.

– Мама, это как раз то, чего я боялась, – ты видишь одни проблемы. Думаешь, я глупа и не понимаю, что вы с папой произвели меня на свет по оплошности? Кто сознательно обзаводится детьми в таком возрасте? Но я буду осторожнее.

– Туве, что ты говоришь? Ты не была оплошностью! Кто тебе такое сказал?

– Я знаю, мама, но мне тринадцать, а в тринадцать у девушек уже есть парни.

– Кино с Сарой, уроки с Филиппой… Какой же надо быть дурой! И как давно вы вместе?

– Скоро месяц.

– Месяц?

– Неудивительно, что ты ничего не замечала.

– Это почему же?

– А ты как думаешь, мама?

– Я не знаю, подскажи мне.

– Стенвинкель. Его зовут Маркус Стенвинкель, – с важностью выговаривает Туве.

Потом обе умолкают.

За окном неистовствует зимняя ночь.

– Так значит, Маркус Стенвинкель! – смеется наконец Малин. – Такой бледный! Ты знаешь, чем занимаются его родители?

– Они врачи.

«Элита», – невольно приходит в голову Малин.

– Прекрасно, – говорит она.

– Не волнуйся, мама. Кстати, я хочу есть.

– Пицца, – предлагает Малин, хлопнув себя по коленке. – Я сама ничего не ела за сегодняшний вечер, кроме пары бутербродов.

«Шалом» на Трэдсгордсгатан – самая большая пиццерия в городе. Лучший томатный соус и самые уродливые интерьеры: любительские изображения нимф из гипса на стенах и дешевые пластмассовые столы вроде тех, что стоят на дачах.

Они выбирают «Кальцоне».

– А папа знает?

– Нет.

– Хорошо.

– Почему?

Малин отпивает куба-колы.

Снова звонит телефон, на дисплее появляется номер Даниэля Хёгфельдта. Но Малин без колебаний решает не отвечать.

– Так что там с папой?

– Для меня важно, что ты ничего не сказала не только мне, но и ему.

Туве выглядит задумчивой.

– Странно, – говорит она, взяв в рот кусочек пиццы.

Над их головами мигают люминесцентные лампы.

Любовь – это борьба, Туве. Борьба, в которой можно потерять все.

21

Седьмое февраля, вторник

Только что миновала полночь.

На выходе из редакции «Корреспондентен» Даниэль Хёгфельдт нажимает кнопку, и дверь с маниакальным скрежетом открывается. Он доволен: хорошо поработал.

Вдыхая ледяной воздух, Даниэль озирает Хамнгатан.

Он звонил Малин – по делу и так… да, собственно, что он хотел у нее спросить?

Хотя теплая куртка застегнута до самой шеи, морозу достаточно нескольких секунд, чтобы проникнуть сквозь ткань.

Он быстро шагает по Линнегатан.

Возле церкви Святого Лаврентия глядит на темные окна квартиры Малин. Вспоминает ее лицо и глаза, думает о том, как, в сущности, мало ее знает и каким он должен казаться ей – чертов журналист, нахал, наделенный какой-то непреодолимой сексуальностью и шармом. Тело, вполне годное к использованию, когда собственное тело хочет получить свое.

Секс.

Так или иначе, но он нужен.

Он проходит магазин «Н&М», размышляя над этим. Нужен кому? Секс безличен, это не то, чем занимаемся ты или я, словно в это время от человека отделяется какое-то постороннее существо.

Сегодня звонили из Стокгольма.

Расточали лесть и обещания.

Даниэль нисколько не удивился.

Что я, собственно, делаю в этой дыре?

Последний номер «Корреспондентен» смотрит на Малин с пола прихожей: она едва успела одеться и на негнущихся со сна ногах ковыляет из душа на кухню. Несмотря на полумрак, она различает заголовок на первой странице, безошибочно узнавая стиль Даниэля Хёгфельдта.

«Полиция подозревает ритуальное убийство».

Ты первый, Даниэль. Теперь ты доволен.

Серьезный Карим на фото из архива. Заявление, сделанное по телефону поздно вечером: «Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, что в настоящее время мы разыскиваем тайную секту языческого движения Асатру».

Тайную секту? Асатру?

Интервью Даниэля с профессором Сёдерквистом, подтвердившим, что был допрошен полицией, которую сам ранее проинформировал о языческом ритуале.

Потом скриншот сайта об Асатру, паспортного формата фото Рикарда Скуглёфа, проживающего в Маспелёсе, – якобы центральной фигуры в этих кругах. «Вчера вечером нам так и не удалось выйти на связь с Рикардом Скуглёфом для получения каких-либо комментариев».

Вставка о ритуале зимнего жертвоприношения.

Это все.

Малин сворачивает газету, кладет на кухонный стол и ставит на нее чашку с кофе.

Тело. Мускулы и сухожилия, кости и суставы. Все болит. От подъезда сигналят. Зак, ты уже здесь?

«Йончёпинг, выезжаем рано», – последнее, что сказал ей Зак при прощании у дверей квартиры.

Часы из «ИКЕА» на стене показывают без пятнадцати семь.

Это я припозднилась.

Что делает со мной эта зима!

Вот Зак снова за рулем зеленой «вольво». Усталые плечи, опущенные руки. Немецкая хоровая музыка в миноре переполняет салон. Они оба утомлены.

Трасса Е4 пролегает через белые поля и промерзшие пространства равнины.

«Мобилиа» возле поселка Манторп, торговый центр, любимое место прогулок Туве и кошмар Малин. Городки Мьёльбю и Грэнна, озеро Веттерн – как проблеск надежды вдали у горизонта, где разные оттенки серого, сливаясь, образуют непроницаемый для света клубок мрака и холода.

Голос Зака словно освобождает ее от мыслей.

– Что ты думаешь обо всех этих древностях? – спрашивает он достаточно громко, чтобы заглушить музыку.

– Карим выглядел вполне убедительно.

– Мистер Акбар? Что может знать о таких вещах полицейский бройлер вроде него?

– Зак, он не такой уж плохой.

– Да нет, я понимаю. Мистеру Акбару нужно было создать иллюзию, будто мы на что-то вышли. А отверстия в стекле? Как тебе это на свежую голову?

– Не имею ни малейшего представления, что они могут означать. Вполне возможно, это дверь… я не знаю куда.

И Малин подумалось, что и здесь все так же, как и в любом крупном расследовании: очевидное прячется где-то совсем рядом, недосягаемое и насмешливое.

– Когда Карин закончит с обследованием стекла?

– Сегодня или завтра.

– Замечу одну вещь, – говорит Зак, помедлив. – Чем больше думаю я об этом Мяченосце с дерева, тем крепче во мне чувство, что мы имеем дело с каким-то заклятием.

– И у меня тоже, – отвечает Малин. – В таком случае нам только и остается, что эта связь с Валгаллой… и всем прочим.

Малин звонит в дверь квартиры Ребекки Стенлунд. Та живет на втором этаже желтого кирпичного дома на возвышенности в южной части Йончёпинга.

Должно быть, из окна квартиры открывается чудесный вид, а летом вся округа утопает в пышной зелени берез. Даже гараж неподалеку от дороги выглядит мило, с выкрашенными оранжевой краской воротами, окруженный низким ухоженным кустарником.

Дом Ребекки Стенлунд стоит в районе, который можно назвать середнячком – без роскоши, но уютном. Из тех, где у ребенка есть возможность вырасти порядочным человеком. Не то что кварталы иммигрантов и других обитателей социальных низов! Здесь люди живут своей жизнью, не привлекая внимания и не вызывая особого интереса, но вполне благополучно. Существование в точке разрыва, здоровая ветвь на больном дереве. Попадая в эту среду, Малин каждый раз удивляется тому, что подобное до сих пор существует – простое человеческое счастье, места, где на каждого ребенка приходится две целых и три десятых качелей и горки.

На звонок никто не открывает.

Сейчас чуть больше девяти утра. Вероятно, им следовало бы позвонить и предупредить о визите, но знает ли хозяйка, что случилось с ее братом?

«Поедем так» – это были слова Зака.

«Ведь может выйти, что именно мы принесем ей страшное известие».

«Неужели ей никто не сообщил, прежде чем об этом узнали все?»

«Но ведь никто не знал об этой сестре, да и газеты давно уже перестали обращать внимание на такие мелочи».

Малин звонит еще раз.

От соседней двери доносится скрежет замка, и появляется приветливое, улыбающееся лицо пожилой женщины.

– Ищете Ребекку?

– Да, мы из полиции Линчёпинга, – отвечает Малин, а Зак протягивает удостоверение.

– Из полиции? Да, конечно. – Старушка испуганно щурится. – Надеюсь, с ней ничего плохого не случилось? Мне трудно себе это представить…

– Ничего не случилось, – отвечает Зак как можно спокойнее. – Мы просто хотели поговорить с ней.

– Она работает внизу, в магазине «Иса». Спросите там. Она заведующая. Лучшего магазина «Иса» я в жизни не видела, готова поклясться в этом любому инспектору. Может быть, вы там застанете и ее сына. Замечательный мальчик, каких больше нет. Часто помогает мне.

Когда они приближаются к автоматическим дверям магазина «Иса», у Зака звонит телефон.

Малин стоит в стороне, но слышит, что он говорит, и видит, как он морщит лоб.

– Да-да, все сходится.

Потом Зак нажимает отбой и говорит:

– Они нашли дело об ударе топором. Старик рассказал чистую правду. Лотта-Ребекка все видела. Ей тогда было восемь лет.

В магазине фрукты и овощи разложены аккуратными рядами, и от запаха еды у Малин пробуждается голод. Красивые вывески, каждый угол освещен, словно для демонстрации: здесь чисто.

«Эта тетя была права, – думает Малин. – Здесь все свежее. И во всем видно одно желание – сделать жизнь окружающих чуточку приятнее, чуточку поднапрячься ради другого. Забота – хороший товар. В такие магазины возвращаются».

На кассе устроилась женщина средних лет – полная, с жесткой химической завивкой на обесцвеченных волосах.

Это она?

– Простите, мы ищем Ребекку Стенлунд, – говорит Зак.

– Это заведующая. Спросите в мясном отделе, она маркирует товар.

У мясного прилавка сидит на корточках худенькая женщина в белом халате с красным логотипом магазина, черные волосы убраны под сетку. «Этим халатом она будто защищается от мира, ждет, что кто-то вот-вот набросится на нее со спины, – думает Малин. – Словно все вокруг желают ей зла и потому нужно всегда быть начеку».

– Ребекка Стенлунд? – обращается она к женщине.

Та поворачивается на деревянной подошве своих сабо, озираясь. Малин видит приятное лицо: мягкие черты, карие глаза, искрящиеся дружелюбием, слегка загорелая кожа, щеки, излучающие здоровье.

Ребекка Стенлунд смотрит на Малин.

У нее слегка подрагивает бровь, отчего один глаз будто бы мерцает чистым, ясным светом.

– Я знала, что вы придете, – говорит она, помедлив.

22

– Думаешь, он ждет нас?

Слова Юхана Якобссона повисают в воздухе. Машина заворачивает во двор.

– Несомненно, – отвечает Бёрье Сверд и раздувает ноздри так, что каштановые усы начинают вибрировать. – Он знает, что мы приедем.

Три каменных дома посреди Эстергётландской равнины, в нескольких километрах от дремлющей в утренних сумерках Маспелёсы. Они, кажется, задыхаются, сдавленные сугробами, достающими почти до крохотных окошек. Соломенная крыша прогнулась под тяжестью снега, в левом из домов свет. Недавно построенный гараж с кустарниками по обе стороны зажат между двумя огромными дубами.

«Одно плохо: Маспелёса никогда не просыпается», – думает Юхан.

В открытом пространстве разбросаны несколько крестьянских дворов, с полсотни вилл да небольшие многоквартирные дома. Они из тех обитателей равнины, кого жизнь, как кажется, обходит стороной.

Машина останавливается. Бёрье и Юхан выходят, стучат в дверь.

Из дома напротив слышится мычание, а потом раздается звук, как будто кто-то бьет по металлу. Бёрье оборачивается.

И вот открывается низенькая косая дверь.

Высовывается голова с торчащими в разные стороны волосами.

– Кто вы, черт вас дери?

Борода тоже всклокочена и, кажется, растет по всему лицу, на котором, однако, выделяются живые синие глаза и острый нос.

– Юхан Якобссон и Бёрье Сверд из полиции Линчёпинга. Можно войти? Вы, я полагаю, Рикард Скуглёф?

Голова кивает.

– Сначала удостоверения.

Они роются в карманах, нехотя снимают перчатки и расстегивают куртки, чтобы достать документы.

– Теперь довольны?

Рикард Скуглёф машет рукой, одновременно открывая дверь.

– С даром рождаются. Он воплощается в человеческом теле, чтобы войти в наше измерение.

Голос Рикарда Скуглёфа ясен и чист.

Юхан трет глаза, озирая помещение, которое выполняет в доме роль кухни. Низкий потолок. Мойка завалена грязными тарелками и коробками из-под пиццы. На стенах изображения Стоунхенджа, языческие символы, руны. На Скуглёфе штаны из черной холстины, очевидно домашнего пошива, и еще более черная накидка, ниспадающая наподобие рясы на его толстый живот.

– Дар? – с сомнением переспрашивает Бёрье.

– Да, сила, чтобы видеть и воздействовать.

– То есть сейд?

В доме холодно. Это старая ферма восемнадцатого века, которую Рикард Скуглёф, по его собственным словам, отремонтировал. «Обошлась недорого, зато продувается насквозь».

– Сейд – это название магической техники. Но силу нужно применять осторожно. Она отнимает ровно столько жизни, сколько дает.

– А зачем вам сайт о сейде?

– Для них.Мы утратили истинные корни своей культуры. Но остались мои товарищи…

Рикард Скуглёф, будто крадучись, переходит в другую комнату. Они следуют за ним.

Потертый диван у стены и гигантский черный монитор, установленный на блестящей поверхности покрытого стеклом стола, два жужжащих системных блока на полу, рядом современный офисный стул, обтянутый черной кожей.

– Товарищи? – переспрашивает Юхан.

– Есть люди, которых интересует и сейд, и наши древние пращуры.

– И вы встречаетесь?

– Несколько раз в году. Между встречами мы общаемся на форумах и по электронной почте.

– И много вас?

Рикард Скуглёф вздыхает, останавливается и смотрит на гостей.

– Если хотите поговорить еще, пойдемте со мной в хлев. Я должен накормить Сехримнира [32]32
  В скандинавской мифологии вепрь, которого каждый день варит в своем котле повар Андхримнир, чтобы подать к столу остальным богам-асам. Однако к вечеру Сехримнир снова оживает.


[Закрыть]и остальных.

Куры кудахчут, бегая из угла в угол. В хлеву еще холодней, чем в доме, стены плохо оштукатурены, в углу прислонена пара беговых лыж.

– Любите ходить на лыжах? – спрашивает Юхан.

– Нет, не люблю.

– Тем не менее у вас пара новых лыж.

Рикард Скуглёф не отвечает, направляясь к животным.

– Здесь черт знает сколько градусов ниже нуля! – возмущается Бёрье. – Ваше зверье замерзнет насмерть.

– Ничего подобного, – отвечает Рикард Скуглёф, бросая курам корм из ведра.

Вдоль стен расположены два стойла – в одном упитанный черный поросенок, в другом бурая с белыми пятнами корова. Оба едят, поросенок довольно хрумкает зимними яблоками, которые только что получил.

– Если вы думаете, что я назову имена товарищей, которые бывают на наших встречах, то ошибаетесь. Вы сами должны найти их. Хотя это ничего вам не даст.

– Откуда вы знаете? – спрашивает Юхан.

– Такими вещами интересуются только безобидные юнцы да одинокие старики, у кого больше ничего не осталось в жизни.

– А вы сами? У вас в жизни есть еще что-нибудь?

Рикард Скуглёф показывает в сторону животных:

– Хозяйство да эти проказники, быть может, дают мне в жизни больше, чем имеют другие.

– Я не это имел в виду.

– У меня дар, – поясняет Рикард Скуглёф.

– Что за дар? Расскажите подробнее.

Бёрье вопросительно смотрит на стоящего перед ним человека в холщовой одежде. Рикард Скуглёф отставляет в сторону ведро с кормом, взирает на них, и лицо его искажает презрительная гримаса. Он отмахивается, явно не желая отвечать на вопрос.

– Значит, сила сейда дает и отнимает жизнь, – говорит Юхан. – И поэтому вы приносите жертвы?

Взгляд Рикарда Скуглёфа становится еще более усталым.

– А-а-а, – отвечает он, – вы полагаете, что это я повесил на дереве Бенгта Андерссона. В это, кажется, не поверил даже журналист, который побывал здесь до вас.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Приношу ли я жертвы? Да, приношу. Но не так, как вы думаете.

– А как мы думаем?

– Что я убиваю животных и, возможно, людей. Но здесь важна воля жертвующего, само желание что-то отдать. Жертвой может быть даже время, или плоды, или совокупление.

– Совокупление?

– Да, половой акт тоже может быть жертвой. Если совершается открыто.

«То же, чем мы с женой занимаемся один раз в три недели? – думает Юхан. – Ты это имеешь в виду?» И говорит:

– А что вы делали в ночь со среды на четверг?

– Об этом спросите мою подругу, – отвечает Рикард Скуглёф. – Ну что ж, теперь они немного подкрепились. Животные не боятся мороза, они не такие нежные, как некоторые.

Они выходят и видят во дворе молодую женщину. Босоногая, она стоит, подняв руки чуть под углом к телу и, похоже, совершенно не замечая мороза, хотя на ней только трусы и топик. Лицо с закрытыми глазами обращено к небу, волосы лежат черной тенью на белой спине.

– Это Валькирия, – говорит Рикард Скуглёф. – Валькирия Карлссон. У нее утренняя медитация.

Юхан видит, что Бёрье начинает терять самообладание.

– Валькирия! – кричит он. – Пора кончать с «мумбо-юмбо», мы хотим поговорить с вами.

– Бёрье, какого черта!

– Кричи не кричи, это не поможет, – подает голос Рикард Скуглёф. – Она закончит через десять минут. Не нужно мешать ей, подождем на кухне.

Они проходят мимо Валькирии.

Ее карие глаза открыты, но ничего не видят. «Она далеко отсюда», – думает Юхан. Но потом его снова одолевают мысли о деле, о том, что надо сосредоточиться на другом.

Кожа Валькирии Карлссон порозовела от мороза, а пальцы прозрачны, как стекло. Она вдыхает аромат горячего чая, держа чашку у самого носа. Рикард Скуглёф сидит за столом, усмехаясь, довольный, что заставил их ждать.

– Что вы делали вчера вечером? – повторяет вопрос Бёрье.

– Мы были в кино, – отвечает Рикард Скуглёф.

– Новый «Гарри Поттер», – мягким голосом говорит Валькирия Карлссон, опуская чашку. – Чушь, но забавно.

– Кто-нибудь из вас знал Бенгта Андерссона?

Валькирия качает головой, потом смотрит на Рикарда.

– Я не слышал о нем ничего до того, как прочитал в газете. У меня дар. Этим сказано все.

– А в среду вечером? Что вы делали тогда?

– Мы приносили жертву.

– Здесь, дома, – шепчет Валькирия Карлссон, и Юхан смотрит на ее грудь, тяжелую и невесомую одновременно, как бы парящую под тканью, в нарушение законов гравитации.

– Вы не знаете никого в ваших кругах, кто мог бы сделать это? – спрашивает Бёрье. – Язычников, я имею в виду.

Рикард Скуглёф смеется:

– Я думаю, вам пора.