Текст книги "Зимняя жертва"

Автор книги: Монс Каллентофт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

39

Избушка, Малин.

Лес.

Нечто крадется между стволами там, на морозе.

Братья и мать.

Малин, это они причинили мне боль? Это они стреляли в мое окно, а потом повесили меня на дереве? Они покрыли ранами мое тело?

Они упираются. Пытаются сохранить то, что принадлежит им.

Или это были подростки?

Или язычники?

Вопросам нет конца.

Малин, поговори с родителями мальчиков, я знаю, что сейчас нужно делать вам с Закариасом. Внеси ясность. Подойди еще ближе к той правде, которую ищешь.

Где-то там, снаружи, есть ответ.

Где-то там, Малин.

Действуй по плану.

Не нарушай данной тебе схемы.

Ничего не оставляй, пока не будешь знать наверняка.

Объективность, Малин.

Любимое слово Свена Шёмана.

Перед ней двери, приоткрытые и закрытые, как эта.

Палец Зака на кнопке звонка. Над входом небольшой красный козырек, свет в окне рядом с дверью. Там кухня, но в ней никого нет.

Улица Палласвеген.

Около тридцати домов, построенных, судя по архитектуре, в конце семидесятых, разбросаны на забытом клочке земли сразу же за муниципальным пляжем Юнгсбру. По краям обледенелых, но тщательно посыпанных гравием дорожек выстроились мертвые белые кустарники, перед каждым подъездом расстилается небольшой, покрытый снегом газон.

«На виллу не тянет, – думает Малин. – Жилье ни то ни се, для тех, у кого нет средств на большее. Интересно, люди в этих домах тоже превращаются в ни то ни се? Даже гаражи за окруженной кустарником парковкой имеют какой-то расхлябанный вид».

Мама Иоакима Свенссона – Маргарета.

«Она дома, – думает Малин. – Почему же не открывает?»

Зак звонит снова, из его рта струится пар, белый в сгущающихся вечерних сумерках.

Когда они припарковались, часы в машине показывали 17.15. Вечер, или, может, ночь, будет долгим.

Братья сидят в камерах.

Где-то в лесу стоит избушка.

Потом Малин слышит шаги на лестнице. Скрип замка – и дверь приоткрывается.

«Ох уж все эти люди, – думает Малин, – те, что смотрят на мир сквозь щелку своей двери. Чего они боятся?»

Перед глазами возникает висящее на дереве тело Бенгта Андерссона.

Братья Мюрвалль. Ракель. «А пожалуй, хорошо, что ты, Маргарета, держишь дверь на замке».

– Маргарета Свенссон? Мы из полиции Линчёпинга, и у нас есть несколько вопросов, касающихся вашего сына. Можно нам войти?

Женщина кивает и открывает дверь. Она завернута в белое полотенце, со светлых вьющихся волос капает на пол. Следуют приветствия и рукопожатия.

– Я лежала в ванной, – говорит она. – А тут пришли вы. Посидите на кухне, пока я что-нибудь накину.

– Иоаким дома?

– Нет, Йоке где-то гуляет.

Кухня требует ремонта. Белая краска на окнах отслаивается, а плита потерта. Тем не менее здесь уютно. Покрытый черным лаком обеденный стол и необычной формы деревянные стулья оставляют впечатление полной достоинства простоты, и когда нос Малин после мороза вновь обретает чувствительность, она ясно ощущает аромат душистого перца. Они снимают куртки, опускаются за кухонный стол и ждут. На столике возле мойки стоит бутылка оливкового масла, в вазе для фруктов – пакеты с печеньем разных сортов.

Проходит пять минут.

Десять.

Потом Маргарета Свенссон возвращается, одетая в красную тренировочную куртку и белые брюки. Она накрашена, и ей не дашь больше тридцати восьми – максимум сорока, будто она всего на несколько лет старше Малин. Маргарета миловидна, с хорошей фигурой, очевидно, посещает спортзал.

Она садится за стол и вопросительно смотрит на гостей.

– Звонила ректор, говорила, что вы приходили в школу.

– Да, как вы, наверное, знаете, ваш сын преследовал убитого Бенгта Андерссона, – произносит Малин.

Маргарета Свенссон на мгновение задумывается.

– Да, ректор упоминала об этом. Я ничего не знала, хотя нахожу это вполне вероятным. Когда они вместе, им может взбрести в голову что угодно.

– А они держатся вместе? – спрашивает Зак.

– Да, как братья.

– И вы ничего не можете сказать об их отношениях с Бенгтом Андерссоном?

Маргарета Свенссон качает головой.

– Могли они где-нибудь раздобыть оружие?

– Вы имеете в виду ножи и все такое? В ящиках на кухне их сколько угодно.

– Огнестрельное оружие, – уточняет Малин.

Маргарета Свенссон смотрит на них с изумлением.

– Не могу представить, где им взять такое. Совершенно.

– Асатру, – говорит Зак. – Иоаким когда-нибудь интересовался чем-то подобным?

– Уверена, они не знают, что это такое. Вот насчет тэйквандо и скейтбординга им известно все.

– Он водит машину? – спрашивает Малин.

Маргарета Свенссон делает глубокий вдох и проводит рукой по мокрым волосам.

– Ему всего пятнадцать. Хотя кто знает, чем они занимаются вдвоем.

– Они говорили нам, что смотрели здесь фильм в прошлый четверг, но вас не было дома.

– Когда я около семи уходила, они сидели здесь. Когда я вернулась, Йоке спал, а фильм еще не кончился. Тот самый, про скейтбордистов, они его постоянно смотрят.

– Где вы были?

– Сначала я занималась водной аэробикой в бассейне, потом пошла в гости к моему другу. Я дам вам телефон, если хотите. Дома я была около половины двенадцатого.

– К другу?

– Мой любовник. Его зовут Никлас Нюрен. Я дам вам его телефон.

– Отлично, – говорит Зак. – Он общается с вашим сыном?

– Пытается. Думает, что мальчику нужен мужской пример.

– Папа Иоакима умер, ведь так? – спрашивает Малин.

– Погиб в автомобильной катастрофе, когда Иоакиму было три года.

Маргарета Свенссон распрямляет спину.

– Я сделала все, что могла, чтобы воспитать мальчика собственными силами. Целыми днями вкалывала помощником экономиста в чертовой строительной компании, старалась сделать из него порядочного человека.

«В этом ты не преуспела, – замечает про себя Малин. – Он больше похож на садиста и бандита».

И, словно читая мысли Малин, Маргарета Свенссон добавляет:

– Я знаю, что он не подарочек. Но он парень с характером, и таким его воспитала я. Учила его не позволять никому садиться себе на шею, он усвоил это. И достаточно хорошо подготовлен к тому, чтобы дать отпор любому, кто встанет на его пути.

– Мы можем взглянуть на его комнату?

– Вверх по лестнице, прямо напротив.

Зак остается сидеть за столом на кухне, а Малин поднимается на второй этаж.

В комнате душно. Ощущение одиночества. Плакаты с изображениями скейтбордистов, звезд хип-хопа.

Голубой ковер на полу, голубые стены. Кровать заправлена. Малин выдвигает ящики письменного стола – там ручки, бумага, чистая записная книжка.

Она заглядывает под кровать, но видит только комочки пыли в углу.

«Место ночевки», – думает Малин.

И мысленно благодарит судьбу за то, что Туве не встретила такого парня, как Иоаким Свенссон. Докторский сынок – просто мечта по сравнению с «крутыми парнями» с равнины.

Другой дом – другой мир, пусть он и находится всего в пятистах метрах от жилища Маргареты Свенссон.

Большая кирпичная вилла семидесятых годов, двухместный гараж у самого спуска к Гёта-каналу – один из десятка крупногабаритных домов вокруг благоустроенной детской площадки. Черный внедорожник «субару» припаркован у дороги рядом с кустами.

Малин нажимает кнопку звонка распространенной черно-белой модели. Ниже щитка с кнопкой закреплена табличка под стеклом, на которой неровным почерком написана фамилия – Кальмвик.

Темно и холодно. На Юнгсбру уже опустился вечер, и со временем он перейдет в ночь, пронизанную еще более убийственным холодом.

Иоаким Свенссон и Йимми Кальмвик были в квартире одни с семи до половины двенадцатого. Но кто знает, находились ли они там на самом деле? Не прошмыгнули ли они наружу, чтобы выкинуть очередную дьявольскую шутку? Они могли успеть замучить Бенгта Андерссона и вывезти его к дереву. Или Иоаким Свенссон выскользнул на улицу после того, как его мама вернулась домой?

«Нет ничего невозможного, – думает Малин. – Кто знает, сколько фильмов им потребовалось посмотреть, чтобы вдохновиться на это дело? Или все это мальчишеская шалость, вышедшая из-под контроля и зашедшая слишком далеко?»

Хенриетта Кальмвик без колебаний распахивает дверь во всю ширину.

– Вы из полиции, так?

У нее пышные рыжие волосы, зеленые глаза, острые черты лица. Одета в элегантную белую блузу и темно-синие брюки. Это женщина лет сорока пяти, которая знает, что ей к лицу.

– Ваша машина, – спрашивает Малин, – там, на улице?

– Именно так. Симпатичная, правда?

Вслед за хозяйкой они проходят в дом. Хенриетта Кальмвик указывает, что куртки надо повесить во внутреннем из двух вестибюлей. Стянув пуховик, Малин видит, как Хенриетта шествует по паркету в гостиную с двумя белыми кожаными креслами возле стола; его толстые ножки из красного мрамора сделаны в форме львиных лап.

Хенриетта Кальмвик садится на меньший из диванов и ожидает гостей.

На полу розовый китайский ковер. Стену над большим из диванов украшает картина в оранжевых тонах, изображающая обнаженную пару на берегу в лучах закатного солнца. За окном в свете прожекторов ждет своего часа припорошенный снегом бассейн, и Малин думает, как хорошо, должно быть, плавать в нем по утрам в теплое время года.

– Присаживайтесь.

Малин и Зак устраиваются рядом на большем из диванов. Кожа прогибается – и они чувствуют, как утопают в мягкой обивке. Малин обращает внимание на точеную деревянную вазу на столе, с лаково блестящими зелеными яблоками.

– Ректор вам уже звонила, полагаю? – начинает разговор Зак.

– Да.

Далее следуют те же вопросы, что и Маргарете Свенссон. Те же ответы. Почти.

Зеленые глаза Хенриетты Кальмвик прикованы к бассейну за окном.

– Я давно уже оставила попытки воспитывать Йимми, – говорит она. – Он совершенно невозможен, и я предоставляю ему полную свободу действий, пока он не выходит за рамки закона. У него своя комната в подвале с отдельным входом, он может приходить и уходить когда хочет. И если вы скажете мне, что он преследовал Бенгта Андерссона, я отвечу вам: да, конечно. Оружие? И это возможно. Он перестал слушать меня в девять лет. Называл меня чертовой бабой, когда не получал что хотел. И в конце концов я сдалась. Сейчас он приходит домой только поесть, не более. Я занимаюсь другим: работаю в «Лионе» и джаз-клубе в городе.

Хенриетта умолкает, как будто давая понять, что сказала все.

– Вы, наверное, хотите взглянуть на его комнату?

Она поднимается и идет к лестнице, ведущей в подвал.

Они опять следуют за ней.

Внизу, в подвале, они проходят через прачечную, баню, мимо большой ванны-джакузи, пока наконец не достигают двери, перед которой Хенриетта останавливается.

– Его логово.

И отходит в сторону, предоставляя Заку открыть дверь.

Внутри беспорядок. В глаза бросается кровать посредине, одежда, разбросанная по каменному полу цвета травы, вперемешку с журналами, пакетами из-под сладостей, бутылками. Белые стены пусты, и Малин думает о том, что сюда снаружи проникает слишком мало света.

– Хотите верьте, хотите нет, – говорит Хенриетта, – но ему здесь нравится.

Они заглядывают в ящики бюро – единственного здесь предмета мебели, кроме кровати, роются в вещах на полу.

– Здесь ничего интересного, – подводит итог Зак. – Вы знаете, где Йимми сейчас?

– Не имею понятия. Вероятно, где-то бродит с Йоке. Они ведь как братья, эти двое.

– А отец Йимми? Можно с ним поговорить?

– Он работает на нефтяной платформе в Северном море, возле Нарвика. Три недели работает, две дома.

– Должно быть, вам одиноко? – интересуется Зак, закрывая дверь в комнату Йимми Кальмвика.

– Все хорошо, – отвечает Хенриетта Кальмвик. – Мы предпочитаем не надоедать друг другу. И потом, он зарабатывает очень неплохие деньги.

– Можно позвонить ему туда на мобильный?

– Нет, но можно позвонить на платформу, если что-то срочное.

– Когда он вернется?

– В субботу утренним поездом из Осло. Позвоните ему, если дело не терпит отлагательства.

40

Голос на другом конце провода, нереальный, будто во сне, отвечает в тот момент, когда Зак выруливает из ворот дома Кальмвиков. Малин с трудом разбирает норвежские фразы.

– Алло, вы спрашивали Йорана Кальмвика? Его нет здесь больше недели. Он закончил смену в прошлый четверг и ожидается не раньше чем через две недели. Я слышу вас очень плохо, очень… Где он может быть? Дома… если не там… Я не знаю… да, он работает две недели через три.

– Что за черт, – говорит Малин, заканчивая разговор. – Кальмвика-старшего нет на платформе. И нет уже больше недели.

– Похоже, Хенриетта ничего не знает об этом, – говорит Зак. – Что бы это значило, по-твоему?

– Это может означать массу разных вещей. Что он был дома на прошлой неделе, когда убили Бенгта Андерссона, и, возможно, помог мальчикам, слишком далеко зашедшим в своих жестоких забавах. Или он водит свою супругу за нос и у него есть любовница или еще что-нибудь похуже на стороне. Или он просто взял маленький отпуск за свой счет.

– Он вернется в субботу?

– Да.

– Раньше мы вряд ли на него выйдем. А может, врет Хенриетта? Разыгрывает неведение, чтобы выгородить его и сына?

– Не похоже, – отвечает Малин, – не похоже.

– Оставим Кальмвика, Форс. Сейчас, невзирая на мороз и холод, мы едем смотреть лесную хижину Мюрваллей. Самое время заняться этим.

«Самое время», – повторяет про себя Малин, закрывая глаза. Она отдыхает, позволяя образам в голове свободно сменять друг друга.

Туве на диване дома.

Обнаженный торс Даниэля Хёгфельдта.

Фотография Янне возле кровати.

И затем картина, вытесняющая остальные, заполняющая собой все, словно выжженная в сознании. Картина, которую невозможно выбросить из головы: Мария Мюрвалль на постели в своей больничной комнате; Мария Мюрвалль между черных древесных стволов в сыром, холодном лесу.

Автомобильные фары освещают лесную дорогу. Деревья – как замерзшие чудовища вокруг, черные контуры пустых загородных домов – окаменевшие мечты о золотых днях у воды, серое пятно которой мерцает в бледном лунном свете, просочившемся сквозь пелену облаков.

Так рассказывал Элиас Мюрвалль еще в доме своей матери: «Озеро Хюльтшён. Из Юнгсбру поезжайте в сторону поселка Ульсторп, а потом мимо площадки для гольфа по дороге Чьемувеген. В миле оттуда оно и будет. Тропа к избушке расчищена, вы пройдете. Мы ухаживаем за ней. Но вы там ничего не найдете».

А до этого Якоб Мюрвалль, во внезапном приступе откровенности, словно мать нажала кнопку «воспроизведение», рассказывал, как они организовывали охоту, как продавали мясо и шкуры косуль, и о русских миллионерах, буквально помешанных на мехах.

– Мы выезжаем сегодня вечером. Шёман похлопочет об ордере.

– Разве это не может подождать до завтра? – сомневается Зак. – Братья в тюрьме, они ничего не смогут сделать.

– Сегодня.

– Форс, но сегодня вечером у меня репетиция хора.

– Что?

– Хорошо, хорошо. Но сначала родители Иоакима Свенссона и Йимми Кальмвика.

На этот раз хрипота в его голосе выдает уверенность, что Малин будет дуться на него несколько месяцев, если он предпочтет репетицию с хором «Да Капо» этому совершенно новому направлению в расследовании.

Свен Шёман звонил и подтвердил, что с ордером все в порядке.

А сейчас Зак держит руки на руле, в то время как некий хоровой коллектив под управлением Чьелля Лённо во весь голос выводит «Свинг, учитель!» из одноименного фильма. Хоровое пение – непременное условие их дальнейшего продвижения к избушке. Зак борется с гололедицей, толкает машину вперед, нажимая на газ, тормозит, делает новый рывок. Овраг по обочине – словно окантованная белым бездна, и Малин замечает по сторонам горящие глаза животных. Это косуля, лось или олень, которым приспичило перейти дорогу как раз в тот момент, когда на ней появился автомобиль. Не многие умеют водить так, как Зак: без свойственного профессионалам самоуверенного лихачества, но с осторожностью и неуклонной целеустремленностью. Только вперед.

Они огибают озеро, но, кажется, линия замерзшей воды продолжается в лесу и дальше – что-то похожее на полоску реки, протянувшуюся в темноту, к самому сердцу ночи.

Часы на инструментальной панели показывают 22.34. Ужасное время для таких дел.

Туве дома, она не поехала к Маркусу.

– Я разогрела остатки жаркого. Мне хватило, мама.

– Как только на работе все более-менее успокоится, мы с тобой придумаем что-нибудь веселое.

«Веселое?» – думает Малин, глядя на снежные валы, громоздящиеся по обочине дороги, на кем-то расчищенный проход в снегу, на отблески света, мерцающего, точно звезды, на деревьях в исчезающей перспективе.

Веселое? А что мы можем придумать, Туве, как по-твоему? Пока ты не так выросла, было проще. Тогда мы обычно отправлялись в бассейн. Ты любила ходить в кино, с удовольствием посещала магазины, но не с той одержимостью, как многие девочки твоего возраста. Может, нам съездить в Стокгольм на концерт? Это должно тебе понравиться. Мы с тобой уже говорили об этом, но так и не собрались. Или отправиться на книжную ярмарку в Гётеборг? Хотя она, кажется, бывает осенью.

– Похоже, все верно, – говорит Зак, выключая мотор. – Надеюсь, идти не слишком долго. Чертова ночь все холоднее.

География зла.

Что она собой представляет? Как составить его карты?

Не так далеко отсюда, в пяти километрах к западу, были обнаружены следы нападения на Марию Мюрвалль. Никто из братьев не знал, что она делала в лесу, никто не рассказывал тогда об избушке. Этот участок земли достался им бесплатно от крестьянина Кварнстрёма, но никто из них толком не объяснил, зачем он им.

«Мы поддерживаем там порядок, не более…»

Мария в лесу.

Страшные внутренние повреждения.

Холодной осенней ночью.

Мир, исполненный ужаса.

Мяченосец на дереве.

Мороз на равнине.

Ветви как змеи, листва и гниющие грибы, словно пауки, и черви под твоими ногами, и острые иглы, впивающиеся в пятки. Кто там висит на дереве? Летучая мышь, сова, новое зло?

А все эти кочки и колдобины – непременная часть ландшафта?

Низкорослый лес. И женщина, чье тело прикрыто черными лохмотьями, бредет куда-то в сумерках по пустынной просеке.

Есть ли в этом лесу звери?

Вот о чем думает Малин, пробираясь вместе с Заком по снегу к избушке братьев Мюрвалль. Они освещают деревья карманными фонариками, свет отражается, играет на черной коре в мертвой тишине ночи. Кристаллы снега на земле блестят, словно глаза бесчисленного множества пугливых леммингов, словно маяки на пути в неизвестное.

– Форс, ты как? Здесь как минимум минус пятнадцать, тем не менее я весь взмок.

Зак идет первым, пробираясь с трудом. Здесь никто не был со времени прошедшего снегопада, хотя след, по которому нужно идти, все еще виден. След снегохода.

«Животные, – думает Малин. – Должно быть, так они и охотятся на них, со снегохода».

– Чертовски тяжело, – говорит она, чтобы поддержать Зака и засвидетельствовать, что разделяет его мучения. – Мы, наверное, уже километр протопали.

– Как далеко это может быть?

– Братья не сказали.

Они останавливаются, тяжело дыша.

– Может, нам стоит отдохнуть, – предлагает Малин.

– Пошли дальше, – отвечает Зак.

После тридцатиминутной борьбы с морозом и снегом они входят в рощицу, в центре которой стоит домик, похожий на дачный. Он выглядит так, будто ему не одна сотня лет, и завален снегом по самые окна.

Она направляют на дом фонарики, световые конусы отбрасывают длинные тени, играющие на древесных стволах позади избушки всевозможными оттенками черного.

– Войдем, пожалуй, – предлагает Зак.

Ключ висит там, где и говорили братья: на крючке под ставнями.

Раздается лязг промороженного замка.

– Вряд ли здесь есть электричество, – говорит Зак, – выключатель можно не искать.

Световые конусы пляшут по пустой промерзшей комнате. «Прибрано», – замечает про себя Малин. Газовая плита на простой деревянной табуретке, на полу тряпичный коврик, стол для кемпинга посредине, четыре стула, стеариновая свеча. Ни одной лампы и три двуспальные кровати вдоль стен без окон.

Малин подходит к столу.

Его поверхность в светлых маслянистых пятнах.

– Оружейное масло, – говорит она.

– Угу, – кивает Зак.

В буфете рядом с газовой плитой хранятся консервные банки с гороховым супом, равиоли и фрикадельки. Рядом в ящике бутылки со спиртным.

– Все это странным образом напоминает раздевалку, – замечает Зак.

– Бездушная комната. Никакая.

– А чего ты ждала? Они же сказали, что мы ничего здесь не найдем.

– Не знаю. Это просто мои ощущения.

Комната без чувств.

Что стоит за ней?

Что за зло вы сотворили, Мюрвалли, если у вас такие недобрые сердца?

Внезапно Зак шикает, Малин оборачивается и видит, как он сначала прикладывает перчатку ко рту, а затем показывает на дверь. Тотчас оба прикрывают фонарики ладонями.

Теперь их окружает беспросветная тьма.

– Ты слышишь что-нибудь? – шепчет Малин.

Зак кивает, и они замирают в молчании. Доносится звук, словно кто-то ползет по снегу, приближается к дому. Кто это? Раненый зверь, добравшийся до лесной прогалины? Потом все снова умолкает. Может, зверь остановился? Братья Мюрвалль в тюрьме. Старуха? Только не она. Или у нее много обличий? Бродяги, хулиганы? Но что им здесь делать?

Прошмыгнув к открытой двери, Малин и Зак замирают по обе ее стороны и смотрят друг на друга. Звук возобновляется, но теперь уже в отдалении, и они бросаются наружу, направляя фонарики к тому месту, откуда он исходит.

За поляной мелькает черная тень, совершая медленные медитативные движения. Человек?

Женщина?

Подросток? Двое подростков?

– Стоять! – кричит Зак. – Стоять!

Малин бросается туда, куда ведет черный след, но наст ломается под ее ботинками, она спотыкается, поднимается снова, падает, встает и кричит, кричит:

– Стой! Стой! Стой! Вернись!

– Стой, стрелять буду! – звучит за спиной решительный голос Зака.

Малин оборачивается. Она видит Зака, стоящего на пороге лесной избушки с пистолетом в руке и целящегося в пустую темноту.

– Бесполезно, – говорит она. – Кто бы там ни был, теперь он далеко.

Зак опускает оружие и кивает, указывая фонариком на узкие полоски следов в снегу:

– Он пришел на лыжах.