Текст книги "Зимняя жертва"

Автор книги: Монс Каллентофт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

28

–  Это ты, Бенгт?

–  Я здесь, Мария. Ты видишь меня?

– Нет, я не могу тебя видеть, но я слышу, как ты летаешь.

– Я всегда думал, что делаю это бесшумно.

–  Это так. Но ты же знаешь, я слышу то, чего не слышат другие.

– Ты испугалась тогда?

– А ты?

–  Думаю, да, но вскоре я понял, что страх бесполезен, и он исчез. Ведь это так?

–  Да.

–  Тебе еще не поздно, Мария. С тобой все не так, как со мной.

–  Не говори этого.

–  Но это так.

–  Кто из нас пахнет одиночеством? Ты или я?

– Ты имеешь в виду запах яблок? Это не ты и не я, это кто-то другой.

–  Кто же?

–  Они, она, он – все мы.

–  И тот, кто стрелял в твое окно?

– Я помню, как вернулся домой и обнаружил отверстия. Я знал, что они от пуль.

–  Но кто стрелял?

–  Я думаю, все стреляли.

–  Их было много?

–  Если все мы одно, нас всегда много, ведь так, Мария?

Зак стоит в трех метрах от Карин Юханнисон, в дверях между кухней и гостиной в квартире Бенгта Андерссона. Куртка на Заке застегнута, квартира отапливается, но слабо – только чтобы не замерзла вода и трубы не лопнули. Такое часто случается в эту зиму, особенно под Рождество, когда богачи отправляются в Таиланд и в другие привычные им места, бросая котлы на произвол судьбы, а потом – бах! – и затопление.

«Теперь мне наверняка поднимут страховую премию», – думает Зак.

Карин на коленях ползает по полу, нагибается к дивану, ковыряет пинцетом дырку в обивке.

Зак ничем не может ей помочь. Но когда она наклоняется вперед или откидывается назад, то так, то этак, она очень даже ничего. Ладно скроена и способна будить желания.

Сюда они ехали молча – он всем видом дал ей понять, что обойдется без болтовни. И Карин сосредоточилась на дороге, но все же как будто хотела заговорить, словно и раньше ожидала возможности остаться с ним наедине.

Дырка, в которой копается Карин, находится как раз напротив окна, но она может быть от чего угодно.

Карин возится, ковыряет рукой и вдруг с торжествующим видом вытаскивает пинцет.

– Если поискать еще немного, даю слово, обнаружится пара таких штучек, – говорит она, протягивая к нему руку с пинцетом.

Малин в своей квартире, на кухне. Пытается выкинуть из головы образ Марии Мюрвалль, сидящей на постели в мрачной комнате.

– Вы с Заком продолжайте работать по линии Мюрваллей. Но если линия Асатру потребует новых ресурсов, мы переместим фокус туда, – сказал на летучке Карим Акбар.

Можно подумать, что вся цепочка вплоть до Марии Мюрвалль – его идея. Хорошо, однако, что можно сконцентрироваться на чем-то одном.

– Мы должны поднять дела братьев Мюрвалль, – говорит Свен Шёман. – А ты, Юхан, вместе с Бёрье продолжай работать с Асатру. Загляните под каждый рунический камень. Мы снова должны допросить соседей Бенгта Андерссона: не видели ли они или не слышали чего необычного. Теперь ведь мы знаем, что окно было прострелено.

Пули оказались резиновыми.

Три такие зеленые штуки Карин и Зак нашли в диване. Очевидно, по одной на каждое отверстие. Размер подходящий для мелкокалиберного оружия; предположительно это было легкое охотничье ружье, называемое «салонным».

Резиновые пули.

Это слишком для детской шалости, и все-таки не всерьез. Так нельзя убить, но можно причинить боль, помучить. Как мучили тебя, Бенгт.

Резиновые пули.

По утверждению Карин, невозможно установить, из оружия какого типа они были выпущены.

– Рельеф ствола отпечатался недостаточно четко – резина эластичнее металла.

Малин подливает немного красного вина в кипящую кастрюлю.

– Сегодня мы допросили нескольких фанатиков Асатру в районе Чиндатрактен, – рассказывал Юхан Якобссон. – Насколько можно судить, все из числа безобидных, так сказать интересующихся историей. Университетский профессор, пожалуй, один из самых тщеславных людей, с какими я когда-либо сталкивался, но, похоже, совершенно чист. Приятель, с которым он живет, Магнус Юпхольм, подтвердил инцидент с кошками.

Тщеславный?

При этих словах Карим невольно вскинул бровь, точно упомянули заболевание, которое он подозревает у себя.

А Малин мысленно рассмеялась.

Юхан принес «Афтонбладет» и «Экспрессен». Ничего по делу. Только теперь целые страницы с большим портретом профессора, «эксперта по древнескандинавским ритуалам», посвящены описанию Мидвинтерблота и намекам на то, что старинный обряд мог быть проведен вновь.

Свен молчал почти все заседание.

Малин помешивает жаркое, вдыхает запах белого перца и лаврового листа.

Это убийство скоро выветрится из общественного сознания. Новое преступление, очередной скандал с участием телезвезд, игры политиков, смертоносные бактерии в Таиланде.

Чего стоит труп, повешенный на дереве, если он уже «не нов»? Мяченосец, ты больше не актуален.

Тщеславие.

Дверь в прихожей открывается.

Это пришла Туве.

– Мама, ты дома?

– Я на кухне.

– Ты готовишь? Я ужасно голодна.

– Будет жаркое.

На щеках у Туве яркий румянец. Самый красивый в мире.

– Я встречалась с Маркусом. Мы перекусили у него дома.

Просторная вилла медицинских работников в престижном районе Рамсхэлл. Папа – хирург, один из тех, кто носит зеленое с белым, мама – врач в отоларингологической клинике. Чета медиков – обычное явление в этом городе.

Звонит телефон.

– Ответь ты, – говорит Малин.

– Нет, лучше ты.

Малин вынимает трубку из настенного держателя.

– Малин, это папа. Как вы?

– Хорошо. Только холодно. Я полила цветы.

– Я звоню не поэтому. Все хорошо?

– Я же сказала. Все хорошо.

– У вас холодно? Я смотрел шведское телевидение, в Стокгольме в квартирах лопаются батареи.

– Тут такое тоже случается.

«У него есть что-то на уме, – думает Малин. – Интересно, он скажет?»

– Ты что-то хотел?

– Я всего лишь хотел… ну ладно, об этом в другой раз.

Хватит вилять хвостом, хватит.

– Как хочешь, папа.

– Туве там?

– Как раз пошла в туалет.

– Ну ладно, это не важно. До следующего раза, пока.

Малин стоит с телефонной трубкой в руке. Никто не прерывает разговор так внезапно, как папа. Только что он был – и вот его нет.

Туве возвращается на кухню.

– Кто это был?

– Дедушка. Немного странный.

Туве садится за стол, смотрит в окно.

– Одежда, которую носят в это время года, уродует людей, – размышляет она. – Они выглядят толстыми.

– Знаешь, – говорит Малин, – еды хватит и на Янне. Может, позвоним ему и спросим, не хочет ли он прийти?

Внезапно возникает желание увидеть его. С чего-то начать. Просто почувствовать его рядом.

Туве сияет.

– Позвони ты, – предлагает Малин, и улыбка исчезает с лица дочери так же быстро, как появилась.

– Нет, мама, ты должна сделать это сама.

Один, два, три, четыре, пять сигналов. Ответа нет.

Вероятно, он дежурит на пожарной станции.

– У него сегодня выходной, – отвечает телефонистка со станции.

Мобильный.

Говорит автоответчик: «Привет, вы позвонили Янне. Оставьте сообщение после сигнала, я вам перезвоню».

Оставлять сообщение Малин не стала.

– Не дозвонилась?

– Нет.

– Тогда поедим вдвоем.

Туве спит в своей постели.

На часах чуть больше половины двенадцатого. Малин лежит на диване, сна ни в одном глазу.

Она поднимается, заглядывает в комнату Туве. Смотрит на совершенное девичье тело под одеялом – грудная клетка ходит вверх-вниз.

Братья – не мужчины.

Жизнь переполняет ее.

Теплый, теплый кровоток. Другое тело, в другой постели.

«Янне, Янне, где ты? Приезжай сюда. Возвращайся. На плите жаркое».

«Я не могу. Я везу мешки с мукой по горам в Боснии, дорога под нами заминирована. Им здесь нужна моя помощь».

«Ты нужен нам».

Малин уходит в свою спальню. Она сидит на краю постели, когда раздается звонок мобильника.

Она бросается в зал, находит телефон в кармане куртки.

– Это Даниэль Хёгфельдт.

Гнев сменяется отчаянием, отчаяние надеждой.

– У тебя есть что-нибудь для меня?

– Да нет, ничего нового. А что ты имел в виду?

– Я имел в виду, что всегда рад видеть тебя, когда тебе это удобно.

– Ты дома?

– Да. Ты придешь?

Малин смотрится в зеркало в прихожей, и чем дольше она смотрит, тем сильнее расплываются контуры лица.

Почему она должна отказывать себе?

Она шепчет в трубку: «Я приду, приду, приду».

Прежде чем выйти из квартиры, выпивает стакан текилы.

На полу в прихожей записка:

Туве!

Звонили с работы, я доступна по мобильному.

Мама

Часть 2
Братья

[В темноте]

Это вы?

С любовью?

Эскизы, рисунки, моя маленькая черная книжка с маленькими черными словами, снимки: сегодняшнего дня, будущего, прошлого, крови.

Я не сумасшедший. Это всего лишь часть меня не выдержала и трещит по швам. Что толку говорить с психологами? Там, дома, в гардеробе, лежит дневник, там крошки печенья, яблоки, полный почтовый ящик, и там то, что нужно сделать, то, что уже сделано, и то, что нужно сделать еще раз.

Впустите меня, послушайте, здесь, снаружи, холодно. Впустите меня.

Почему вы смеетесь? Ваш смех разрывает меня на части.

Здесь холодно и сыро.

Я хочу домой. Но теперь мой дом здесь.

Я только хочу играть с вами.

Хочу вашей любви.

Только и всего.

29

Восьмое февраля, четверг

Спальня Даниэля Хёгфельдта.

Что я здесь делаю?

Это его руки на моем теле? Он полон энергии, решителен, обнимает, щекочет, шлепает. Он бьет меня? Пусть бьет. Пусть немного поцарапает, ведь это приятно – причинить кому-то немного боли.

Я поддаюсь. Будь что будет. У него крепкое тело – этого достаточно, мне плевать, кто он.

Серые стены. Мои руки у хромированного изголовья кровати, он кусает мне губы, его язык у меня во рту, и он ходит, ходит.

Пот. Тридцать четыре градуса ниже нуля.

Туве, Янне, папа, мама, Мяченосец, Мария Мюрвалль.

Даниэль Хёгфельдт на мне. Ты решил, ты думаешь, я твоя, Даниэль? Мы можем сделать вид, что это так, если хочешь.

Это причиняет боль. И это прекрасно.

Она перенимает инициативу, откатывается от него, прижимает его к матрасу. Залезает сверху.

Давай, Даниэль, давай.

Я исчезаю в этой приятной боли. И это чудесно.

Что еще нужно человеку?

Малин лежит рядом с Даниэлем, потом разворачивается, садится. Смотрит на мускулистое тело спящего. Поднимается, одевается и выходит из квартиры.

Пять часов. Линчёпинг пуст.

Она направляется в полицейский участок.

«Малин, я слышал, что ты уходишь, я не спал, но ты не заметила.

Я хотел остановить тебя, там ведь, на улице, такой дьявольский холод, я хотел сказать: хочу, чтобы ты осталась. Даже самым жестким, самым суровым на вид нужно тепло. Оно нужно всем.

В тепле нет ничего необычного.

Тем не менее оно – все.

Я копаю, я роюсь в жизни людей, пытаясь раскрыть их тайны.

В этой суете нет тепла, но тем не менее я люблю ее.

Как я стал таким?»

Братья Мюрвалль.

Адам, Якоб, Элиас.

Их документы лежат перед Малин на письменном столе. Она рассеянно листает бумаги, читает, пьет кофе.

Три человека. Одного поля ягоды.

Список преступлений братьев Мюрвалль читается как протокол боксерского поединка.

Первый раунд. Мелкие кражи в магазинах, гашиш, угнанные мопеды, вождение без прав, воспрепятствование исполнению должностных обязанностей, взлом киоска, ограбление грузовиков фабрики «Клоетта».

Второй раунд. Нанесение телесных повреждений, драка в пивной.

Третий раунд. Браконьерство, вымогательство, кража лодки, незаконное хранение оружия.

«Салонное» ружье, Хюскварна.

Такое впечатление, что на этом матч закончился.

Последние записи в делах – десятилетней давности.

Так что же случилось с братьями Мюрвалль? Успокоились? Создали семьи? Встали на путь исправления? Поумнели? Во всяком случае, не последнее. Такого не бывает. Гангстеры всегда остаются гангстерами. Кто из них хуже?

Младший брат, Адам. Курильщик гашиша и склонный к насилию любитель техники, если верить бумагам. До крови избил гонщика в Манторпе, не оправдавшего его надежд и не выигравшего заезд.

Ставка? Конечно. Три месяца в исправительном учреждении города Шеннинге. В феврале убил двух лосей. Месяц в Шеннинге. Избиение подруги. Предполагается попытка изнасилования. Шесть месяцев.

Средний брат, Якоб. Неграмотный, если верить бумагам – страдает дислексией. [38]38
  Избирательное нарушение способности к овладению навыком чтения и письма при сохранении общей способности к обучению. (Прим. ред.)


[Закрыть]Склонен к буйству.

Что же натворил этот? Ударил врача в седьмом классе, повалил на землю своего ровесника возле киоска в Юнгсбру. Специализированная школа. Курил гашиш на школьном дворе по возвращении, сломал челюсть полицейскому при попытке его задержать. Шесть месяцев в Норрчёпинге, вымогательство у торговцев в Буренсберге, вождение в нетрезвом состоянии. Год в Норрчёпинге. Потом ничего. Как отрезало.

Старший брат, Элиас. Тот еще экземпляр! Имел что-то вроде таланта к футболу, в тринадцать лет играл во втором составе, пока не был исключен из клуба за ограбление киоска «Юнгсбру ИФ». Совершил непредумышленное убийство, когда, будучи пьяным, врезался в дерево. Шесть месяцев в Шеннинге. Нанесение тяжких телесных повреждений в ресторане «Гамлет»: бросил пивную кружку в голову одного из посетителей, человек ослеп на один глаз. «Медленно соображает, легко подвержен внушению, неуверен» – замечания психолога. Медленно соображает? Неуверен? Разве так пишут?

Младшая сестра, Мария.

Так вот каковы твои братья, Мария? Те, которые украсили картинками стены твоей комнаты? Это сделал Адам? На их языке, полагаю, это означало проявление заботы.

Синее тело Бенгта на дереве.

Была ли это месть трех братьев?

Четвертый раунд. Убийство?

Малин протирает глаза, потягивая кофе уже из третьей чашки. Она слышит, как дверь открывается, чувствует порыв холодного ветра. Доносится голос Зака, скрипучий и усталый:

– Что, Форс, пришла с утра пораньше? Или это ночь так затянулась?

Зак включает радио – на минимальную громкость.

– Захватывающее чтение, правда?

– Они, похоже, успокоились, – говорит Малин.

– Или просто стали хитрее.

Зак хочет сказать что-то еще, но его слова заглушает голос из радиоприемника. Пронзительный скрип, перебивающий последние аккорды только что отзвучавшей песни, а потом мягкий голос подруги Малин: «Это был…»

Хелен.

«Она выросла там, – думает Малин. – И почти ровесница братьев Мюрвалль. Может, она их знает? Стоит позвонить ей. Позвоню».

– Привет, Малин.

Голос такой же ласковый, такой же сексуальный, как и в радиоприемнике.

– Можешь говорить?

– У нас три минуты и двадцать две секунды до того, как закончится эта песня. Потом я смогу дать тебе столько же времени, когда закончу говорить.

– Тогда я сразу перехожу к делу. Знавала ли ты неких братьев по фамилии Мюрвалль, когда жила в районе монастыря Вреты?

– Зачем тебе?

– Ты знаешь, я не могу объяснить.

– Братья Мюрвалль? Конечно. Все их знали.

– Они пользовались дурной славой?

– Можно сказать и так. Их еще называли «сумасшедшие братья Мюрвалль». Было в них что-то жуткое и в то же время тоскливое. Понимаешь, они были из тех, про которых все знают, что ничего путного из них не выйдет, и которые открыто выступают против существующего порядка. Такие с самого начала стоят в стороне от всех, как будто они… я не знаю… обречены вечно стучаться в ворота нормального человеческого общества без всякой надежды, что им откроют. Они словно меченые. Семья Мюрвалль жила в Блосведрете – это адский угол, самый продуваемый участок равнины. Не удивлюсь, если они живут там до сих пор.

– Ты помнишь Марию Мюрвалль?

– Да, но с ней все было иначе. Училась в параллельном классе.

– Вы общались?

– Нет, она держалась немного в стороне. Словно тоже была меченая, и ее хорошие оценки мало помогали, как бы ужасно это ни звучало. Братья защищали ее. Один парень ее обижал, не помню почему, так они натерли ему щеки наждачной бумагой. Получились две большие раны, но он так и не решился сказать, кто это сделал.

– А кто отец?

– Он был разнорабочим. У него была обычная светлая кожа, но его называли Черный. С ним произошло какое-то несчастье – сломал позвоночник и оказался в инвалидном кресле. Потом пил до смерти, хотя и до этого прикладывался к бутылке. А шею он вроде сломал у себя же дома, спускаясь по лестнице.

– А их мать?

– Ходили слухи, что она ведьма или нечто в этом роде. Но я думаю, она была самая обыкновенная домохозяйка.

– Ведьма?

– Малин, это слухи. В такой паршивой дыре, как Юнгсбру, жизнь держится на слухах и сплетнях.

Из радиоприемника доносится голос: «А следующую песню я посвящаю моей подруге Малин Форс, самой яркой звезде линчёпингской полиции».

Зак ухмыляется.

«Малин, улыбнись! Теперь ты мировая знаменитость. Как раз сейчас она расследует дело Бенгта Андерссона, которым так заинтригован весь наш город. Если вам есть что сообщить ей, звоните в полицию Линчёпинга. Любая информация представляет интерес».

Зак ухмыляется еще шире.

– Ну, теперь жди шквала звонков!

Звучит музыка.

«Это моя песня о любви. Это мое время на Земле…»

Голос певца Плуры, [39]39
  Плура Юнсон, настоящее имя Пер Мальте Леннарт Юнсон – шведский певец, гитарист, писатель, уроженец Норрчёпинга.


[Закрыть]дрожащий от сентиментальной тоски.

«…Я то, что я есть… мальчик из провинции, зовите меня мальчик из провинции…»

«Совсем как я», – думает Малин.

Девочка из провинции?

Не по любви. Вероятно, по необходимости.

30

Лишь только закончилась песня, как на столе Малин зазвонил телефон.

– Черт знает что! – возмущается Зак.

– Это может быть кто угодно, – говорит Малин. – Не стоит чертыхаться.

Трубка вибрирует на следующем сигнале, не на шутку требуя, чтобы ее подняли.

– Малин Форс, полиция Линчёпинга.

В трубке тишина.

Слышно только, как кто-то дышит.

Малин делает предупреждающий жест в сторону Зака, застывая с поднятой рукой.

Потом раздается невнятный ломающийся голос:

– Это я, с видеоигрой.

С видеоигрой?

Малин лихорадочно роется в памяти.

– «Воины гну».

– Простите?

– Вы допрашивали меня.

– Теперь припоминаю. – Малин снова видит Фредрика Уннинга с джойстиком в руке в подвале зажиточного дома и безучастный взгляд его папы, брошенный в сторону сына.

– Я спрашивала, есть ли тебе что сообщить нам.

– Да, именно так. Я слушал радио.

В голосе тот же испуг, что был во взгляде. Быстро вспыхивающее и так же быстро исчезающее чувство.

– А ты что-нибудь знаешь?

– Вы могли бы приехать сюда – вы и тот, другой?

– Сегодня мы будем в ваших краях. Может, задержимся, но попозже приедем.

– И никто не узнает, что вы здесь были, правда?

– Ну да, все останется между нами, – обещает Малин, а сама думает: «Это, конечно, зависит от того, что ты скажешь».

И сама поражается тому, с какой легкостью лжет молодому человеку, когда дело касается расследования, ее главной цели. Самой бы ей страшно не понравилось, если бы кто-нибудь так обошелся с нею. Тем не менее она повторяет:

– Это останется между нами.

– О’кей.

В трубке раздается щелчок. Она ловит вопросительный взгляд Зака, сидящего по другую сторону стола.

– Кто это?

– Помнишь Фредрика Уннинга? Подростка за видеоигрой в той богатой хибаре?

– Он?

– Да, он хочет что-то рассказать, но сначала братья Мюрвалль. Или как ты думаешь?

– Семейка Мюрвалль, – соглашается Зак и кивает на дверь. – Интересно, что это такое на сердце у молодого Уннинга?

– Стоит перейти через дорогу, и цены на жилье падают на тридцать процентов, – говорит Зак, поворачивая возле пустынной автозаправочной станции на дорогу к группе домов, известной под названием Блосведрет.

Снаружи яростно трещит мороз, мечется во всеоружии своих градусов в порывах ветра, вздымая снег на мертвых сугробах; белая пыль прозрачными волнами омывает ветровое стекло.

– Черт, как дует! – говорит Малин.

– Даже небо белое.

– Зак, помолчи, закрой рот.

– Малин, я люблю, когда ты ругаешься, мне это нравится.

Жуткое место. Таково первое впечатление.

Все-таки хорошо иметь под боком Зака. Случись что – он сориентируется за доли секунды. Когда тот наркоман из Ламбухова вытащил свой шприц и приставил к ее горлу, она и глазом моргнуть не успела, как Зак ударил его по руке так, что тот выронил свое оружие. А потом Зак повалил наркомана и продолжил бить в живот.

Ей пришлось тогда схватить коллегу за руку, чтобы он остановился.

«Форс, не волнуйся, это будет выглядеть как пара обычных тумаков. С его стороны все серьезнее. Он хотел, черт возьми, убить тебя, а этого мы не могли допустить».

Новый порыв ветра, еще сильнее прежнего.

– Удивительно, ведь по дороге сюда почти не дуло. Что случилось?

– Блосведрет – Бермудский треугольник. Здесь может случиться что угодно.

Одна-единственная улица – Блосстиген.

По одну сторону дороги – красный деревянный дом, по другую – гараж и мастерская. Еще один дом – кирпичный, жалюзи подняты. Большое белое здание впереди, в самом конце улицы, почти не видно сквозь метель.

В домах, не принадлежащих семье Мюрвалль, тихо: очевидно, все на работе. Часы на инструментальной панели показывают половину двенадцатого, скоро время обеда, и Малин чувствует, как сжимается желудок.

Еды, но, пожалуйста, только не кофе.

Братья Мюрвалль живут по соседству, в двух последних деревянных домах и кирпичном. Белая вилла принадлежит их матери. В окнах деревянных домов темно, возле них валяются разбитые автомобили, наполовину обледенелые и припорошенные снегом. Но в кирпичном доме за шторами свет. Черная железная ограда, ветхая и гнутая, качается под порывами ветра. Напротив тяжелые ржавые железные двери мастерской, перед которой стоит «рейнджровер», старая модель.

Зак останавливает машину.

– Дом Адама.

– Позвоним.

Они застегивают куртки, выходят из машины. Здесь разбитых автомобилей еще больше, но они не такие, как у Янне. Эти брошены на произвол судьбы, и нет любящей руки, которая могла бы о них позаботиться. У входа в гараж зеленая «шкода»-пикап. Зак заглядывает в погрузочную платформу, разгребает снег перчаткой, качая головой.

Порывы ветра, не поддающиеся никакому описанию – озлобленные, мощные, дышат арктическим холодом, который легко и словно с насмешкой проникает сквозь ткань куртки и шерстяное полотно свитера.

Песок на бетонной лестнице. Звонок не работает. Зак барабанит в дверь, но все тихо.

Малин заглядывает в дом сквозь зеленое стекло и различает слабые контуры предметов в прихожей, детскую одежду, игрушки, оружие. Кругом беспорядок.

– Никого нет дома.

– Должно быть, они на работе, – предполагает Малин.

– Вероятно, стали честными людьми, – кивает Зак.

– Странно, – замечает Малин. – Тебе не кажется, что дома каким-то образом связаны друг с другом?

– Все они – одно целое. Даже не в материальном смысле. Если у домов бывают души, то у всех у них душа общая.

– Пойдем к жилищу матери.

Деревянная вилла находится в каких-нибудь семидесяти пяти метрах вниз по дороге, но невозможно что-то различить, кроме контуров фасада и белого дерева, тут и там мерцающего в окружающей белизне.

Приближаясь, они видят сквозь слабеющую пургу и морозную дымку целый яблоневый сад. Черные ветви высоких деревьев качаются на ветру, топорщась в разные стороны, и Малин втягивает в себя воздух, пытаясь почувствовать весенний запах цветущих деревьев и аромат яблок позднего лета.

Но этот мир не имеет запаха.

Она открывает глаза.

Фасад дома осел, и кривое дерево, кажущееся изможденным, решительно сопротивляется смерти. Из окна льется свет.

– Мать семейства, похоже, дома, – говорит Зак.

– Да, – отвечает Малин, но больше сказать ничего не успевает.

Дверь белой виллы открывается, и появляется высокий мужчина – со щетиной по крайней мере недельной давности вокруг четко очерченного рта, одетый в зеленый рабочий комбинезон. Он стоит на крыльце и пристально смотрит на них.

– Кто вы, черт возьми? Попробуйте подойдите к дому – и я прострелю вам головы!

– Добро пожаловать в Блосведрет. – В улыбке Зака сквозит нетерпение.

– Мы из полиции.

Малин приближается к человеку на крыльце, протягивая удостоверение.

– Можно войти?

Теперь она их видит – семью, которая разглядывает гостей в окна белого дома: усталых женщин, детей разного возраста, закутанную в шаль даму с черными глазами, острым носом и прямыми прядями белых волос, падающими на прозрачные, словно стеклянные, щеки. Малин смотрит на лица за окном, и ей кажется, будто все эти люди срослись нижними частями своих тел, скрытыми сейчас от ее глаз, в одно целое. Что их бедра, колени, икры и ступни ног слиты, неотделимы друг от друга и все они есть нечто иное, отличное от нее и осознающее свое превосходство.

– Что вам нужно? – бросает им в лицо человек с крыльца.

– А с кем мы имеем честь говорить? – решительно уточняет Зак.

– Элиас Мюрвалль.

– Тогда, Элиас, впустите нас и не заставляйте стоять на этом морозе.

– Мы никого сюда не впускаем.

Из дома раздается резкий женский голос, обладательница которого, как видно, привыкла во всем добиваться своего:

– Впусти же полицейских, мальчик.

Элиас Мюрвалль отступает в сторону, следует за ними в прихожую, где в нос им ударяет запах тушеной капусты.

– А обувь вам придется снять, – говорит тот же женский голос.

Прихожая завалена зимней одеждой: детскими куртками всевозможных расцветок, дешевыми пуховиками, камуфляжем. Отсюда Малин видит и прихожую: стильная мебель на коврах «вильтон», репродукции пейзажей Юхана Крутена с изображениями эстергётландских пастбищ, купающихся в лучах солнца, неуместный здесь тонкоэкранный монитор последней модели.

Малин снимает ботинки от «Катерпиллар», в одних носках чувствуя себя беззащитной среди этих людей.

Кухня.

За гигантским раскладным столом посередине, накрытым к обеду, сидит в напряженном молчании, должно быть, семья Мюрвалль в полном составе. Их больше, чем она видела в окне, и вовсе они не срослись между собой. Малин успевает насчитать трех женщин с младенцами на руках; дети самых разных возрастов сидят вокруг стола на стульях. Разве некоторые из них не должны быть в школе? Надомное обучение? Или они еще слишком малы?

Мужчин здесь двое: один гладко выбрит, у другого короткая ухоженная борода. Они одеты в такие же рабочие комбинезоны, что и Элиас Мюрвалль, и имеют такой же решительный вид. Выбритый кажется моложе – должно быть, это Адам. Он постукивает по поверхности стола, словно это дверь, у него синие глаза такого темного оттенка, что кажутся черными, как у матери. Средний брат, Якоб, лысеющий, с заметным под комбинезоном брюшком, сидит у камина и смотрит затуманенным взглядом, словно ему уже тысячу раз приходилось сталкиваться с полицейскими и он тысячу раз посылал их ко всем чертям.

Мать семейства стоит у камина – худенькая невысокая женщина в красной юбке и серой кофте.

– По средам у нас на обед капустный пудинг, – обращается она к Малин.

– Отлично, – отзывается Зак.

– А вам-то откуда знать? – удивляется хозяйка. – Или вы уже ели мой капустный пудинг?

Одновременно она жестом приглашает Элиаса сесть наконец за стол.

Несколько детей, потеряв терпение, спрыгивают со стульев и убегают из кухни в гостиную, откуда устремляются по лестнице на второй этаж.

– Ну?

Старушка смотрит на Малин, потом на Зака.

Нисколько не смутившись, даже слегка улыбаясь, Зак переходит к делу:

– Мы здесь в связи с убийством Бенгта Андерссона, который фигурировал в деле об изнасиловании вашей дочери Марии Мюрвалль.

И Малин, несмотря на эти неприятные слова, ненадолго ощутила внутри себя тепло. «Именно так все и должно быть, – подумала она. – Явившись в это осиное гнездо, Зак бесстрашен и держится с достоинством. Иногда я об этом забываю, но знаю, что меня в нем восхищает».

Ни малейшей реакции со стороны хозяев.

Якоб Мюрвалль лениво тянется через стол, достает сигарету из желтой пачки «Бленда» и закуривает. Младенец на руках молодой женщины начинает хныкать.

– Мы ничего не знаем об этом, – отвечает хозяйка. – Или как, мальчики?

Братья за столом качают головами.

– Ничего, – ухмыляется Элиас, – ничего.

– Вашу сестру изнасиловали. И один из тех, кто фигурировал в этом деле, найден убитым, – говорит Зак.

– Что вы делали в ночь со среды на четверг? – задает вопрос Малин.

– Мы ни черта не должны им рассказывать, – говорит Элиас подчеркнуто напористо, как кажется Малин, словно боится выглядеть слабаком.

– Нет, вы должны, обязаны даже, – говорит Зак. – Ваша сестра…

Адам Мюрвалль поднимается со своего места, вытягивая руки, и кричит через стол:

– Очень даже может быть, что этот дьявол изнасиловал Марию! А теперь он мертв – и это только к лучшему!

Цвет его глаз меняется от темно-синего до черного.

– Может, теперь она успокоится.

– Мальчик, сядь, – доносится голос матери со стороны камина.

Теперь дети начинают кричать, женщины пытаются их успокоить, а Элиас Мюрвалль прижимает брата к стулу.

– Ладно, – произносит хозяйка, когда все утихает. – Теперь, я думаю, пудинг готов. И картошка тоже.

– Асатру, – говорит Малин. – Вы имеете какое-то отношение к этой организации?

Комната оглашается дружным хохотом.

– Мы нормальные парни, – говорит Якоб Мюрвалль. – Не викинги.

– Вы храните дома оружие?

– Охотничьи ружья есть у нас у всех, – отвечает Элиас Мюрвалль.

– Как вам удалось получить на него лицензию? С вашим прошлым?

– Вы о наших детских шалостях? Это было так давно…

– У вас есть «салонное» ружье?

– Какое вам дело!

– Так это не вы стреляли в окно Бенгта Андерссона? – спрашивает Малин.

– Если кто и стрелял в его окно, – отвечает Элиас Мюрвалль, – то сейчас ему это уже без разницы.

– Мы хотели бы взглянуть на ваш оружейный сейф, – говорит Зак. – Ведь у вас есть такой? У нас много вопросов, и мы хотели бы поговорить с каждым из вас по отдельности. Здесь и сейчас или в участке, выбирайте сами.

«Женщины, – думает Малин. – Они смотрят на меня, их глаза пытаются понять, чего я хочу. Как будто я должна забрать у них нечто такое, что они готовы защищать до последнего вздоха, даже если в глубине души вовсе не хотят этого».

– Вы можете вызвать моих мальчиков на допрос. И мы дадим вам осмотреть сейф, если придете с ордером на обыск, – говорит женщина. – Ну а сейчас мальчикам Мюрвалль пора есть, сами видите.

– Мы хотели бы поговорить и с вами, фру Мюрвалль, – обращается к ней Зак.

Ракель Мюрвалль задирает нос к потолку.

– Элиас, проводи полицейских.

И вот Малин и Зак снова стоят на морозе, смотрят на фасад, на очертания предметов за мутнеющими стеклами. Малин чувствует, как это приятно – снова быть в обуви.

– И так можно жить в Швеции сегодня! – восклицает она. – Вне всяких норм. Странный анахронизм…

– Я так не думаю, – отвечает Зак и затем выдвигает первое попавшееся объяснение, которое ему приходит в голову: – Это все пособия. Чертовы пособия! Слово даю, вся эта шайка получает и по безработице, и социалку, и весь полный комплект. И детские на такую ораву наверняка составляют в месяц целый капитал.

– Насчет пособий не уверена, – возражает Малин. – Скорее всего, здесь не только это. И тем не менее… Третье тысячелетие. Швеция. Семья, которая, как кажется, живет исключительно по своим внутренним законам.

– Пока мы вкалываем, они охотятся, рыбачат и возятся с техникой. Ты хочешь пробудить во мне симпатию к ним?

– К детям, может быть. Кто знает, каково им?

Зак молчит, похоже погрузившись в размышления.

– Жить вне общества – не такая уж редкость. В этом нет никакого анахронизма. Стоит вспомнить подобные банды в Бурленге, Кнутбю, Шейке и доброй половине чертова Норрланда. Да, они живут среди нас. И их никто не трогает до тех пор, пока они не нарушают общественного порядка. Пусть живут своей жалкой жизнью, чтобы обычные люди могли жить своей. Нищие, чокнутые, иммигранты, инвалиды. Они никого не волнуют, Малин. Другое дело – уверенность в том, что именно твое существование нормально. Кто мы такие в самом деле, чтобы решать, как должны жить другие люди? Может быть, им веселей, чем нам.