Текст книги "Возвращение мастера и Маргариты"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

Повздыхав, оставив дочери деньги на пропитание и пообещав звонить с каждой попутной телефонной станции, родители отчалили. В двухкомнатном царстве, принадлежавшем теперь только им, влюбленные распахнули все окна, глядели на двор, на крыши гаражей, скверик детсада – и без конца целовались. За крышу! За ворону на карнизе! За коврик с оленем, сохнущий на соседнем балконе! За жизнь, за лето, за одарившую их своим чудом вечную, верную, невероятную любовь!

В первый же вечер едва не согрешили, но Мара вывернулась из объятий, непонятно почему и спешно выпроводила Дениса. Сидела одна у мелькавшего телевизора и осмысливала свой странный поступок. В чем, собственно, дело? Воспитание что ли строгое, страх за себя, за него? Дура, вот дура то...

А на следующий день, в ознаменование начала настоящих каникул, Денис предложил собрать компанию. Друзья у него оказались солидные – Оса учился в Плехановке, Барон заканчивал МГУ, еще двое, явившиеся с очень нарядными и очень веселыми девочками, прибыли на своей "тачке".

Мара никогда не предполагала, что Денис может быть столь общительным, клевым. И разговоры о находящихся в загранке с родителями знакомых, о привозных шмотках, перекупленных записях, тусовках, скандалах– выпендрежные разговоры, давались ему с блеском. Только что ж плохого в том, если Оса запросто контачит с Гребенщиковым и Макаревичем, что вращается исключительно в кругу "золотых детишек", а Барон уже исколесил с предками пол-Европы? В ближайшей перспективе все они станут теми, кто определяет международную политику, культурный и экономический прогресс.

Пили много. Танцевали в полутьме, погасив все, кроме торшера. Пары разбрелись. Оса – крупный спортивный плейбоистый тип, не на шутку взялся за Мару. Он и за столом старался коснуться ногой ее бедра, задержать ее руку в своей, передавая огурчик, нашептывал фривольные остроты на ушко, касаясь губами шеи.

– Вы сногсшибательны, мисс. М-м-м... упоение... – он прижал Мару в танце с непозволительной откровенностью, любуясь смятением девушки.

– Пусти, – изо всех сил попыталась вырваться Мара, ища глазами Дениса. Тот, видимо, вышел кого-то провожать.

– Да не ломайся ты, цаца!.. – парень чуть ослабил натиск, но рук не разжал. И задышал в лицо перегаром, ища губы.

Мара вдруг осознала, что в комнате они остались вдвоем. Гости, видимо, разошлись по-английски, даже на кухне было тихо.

– Не надо, ты пьян. Я позову Дениса, – спокойно предупредила она, упершись в его грудь и уворачиваясь от влажного, наглого рта.

– Строптивая лошадка...

Одним рывком Оса поднял ее на руки и бросил на диван, шуганув ногой полный грязной посуды стол. Посыпались ножи, вилки, звякнули повалившиеся бокалы. Мара завопила, призывая Дениса. Но никого не было в квартире. Оса орудовал быстро и умело, срывая с девушки колготки. Юбка с треском разорвалась по шву и тут только Мара по-настоящему испугалась. Дотянувшись рукой, она ухватила и сдернула скатерть. Оглушительный грохот разбившейся посуды заглушила музыка. Магнитофон гремел "металлом".

– Что за проблемы? Подсобить? – появился из коридора кто-то из гостей, кажется, Барон. – Ого, царапается, киска. – Он ловко поймал и сжал над головой запястья Мары. Она видела его перевернутое, ухмыляющееся лицо в то время, как Оса овладел ее телом.

Оказывается, сознание легко теряли барышни прошлого века. От букашки, неловкого комплимента, писка мыши. Мару изнасиловали оба, по очереди держа за руки. А потом, швырнув ей скомканный плащ, Оса лениво скомандовал:

– Шагай в душ. Развлекла, целочка.

Онемев, она смотрела на него полными невыразимого отвращения глазами и не могла пошевелиться.

– Эй, нечего из-за пустяков истерику закатывать, выпей, – любезно поднес ей рюмку Барон. Он попробовал влить в рот девушки водку, но не смог разжать сомкнутые побелевшие губы. Мару тряс озноб. А в глазах застыла неизбывная ненависть.

Оса присел рядом:

– Слушай внимательно, цыпа. Ты была пьяная, сама навязывалась, подставлялась. Такая вот версия, если поднимешь шум. А Дениска в курсе. Он примет нашу сторону.

– Нет! – закричала Мара, зажав уши от звука собственного голоса. Нет! Нет! Никогда...

– Позови Дена, он на лестнице ждет, – кивнул Оса Барону.

Мара зажмурилась изо всех сил. Сон, жуткий сон. Что, что надо сделать, чтобы проснуться? Нащупав завалившуюся за скомканное покрывало вилку, она отчаянно ткнула в ладонь блестящее тройное жало. Боли не почувствовала и не проснулась.

– Идиотка! – взвизгнул кто-то, выдергивая вилку из окровавленной руки.

– Да где, где здесь, черт побери, йод? – послышался голос Дениса, от которого у Мары наконец почернело перед глазами и сознание окутала спасительная тьма.

... – Почему?.. – прошептала она, придя в себя. Испуганное лицо Дениса нависло сверху. – За что? Скажи, за что?

Она забилась и зарыдала, то хохоча, то плача. Он бормотал что-то про деньги, которые занимал на книги и не мог вернуть Осе, что его вынудили, что он не знал... За Осой все девчонки бегают, на него очередь. Честь, честь он оказал, значит, Маре. А она – бестолочь. И вообще, неприлично быть такой холодной и девственной в девятнадцать лет. Кто ж, собственно, мог подумать...

Дня три Мара не выходила из дома. Думала, напряженно думала о мщении. В милицию она не пойдет. Осе позвонит, назначит свидание, будет умолять повторить встречу. Завлечет сюда и напоит вином – таблетки от гипертонии, оставшиеся от покойного деда, три или четыре упаковки, – все в вино. Усыпить и зарезать. Кухонным ножом в сердце – наискосок между ребрами изо всех сил ткнуть. И Барона так же. Встречу назначить с интервалом в два часа. В комнате один труп, в спальне – другой. А потом позвать Дениса...

План вернул Мару к жизни. Она убрала остатки пиршества, привела квартиру в порядок и больше часа пролежала в ванне. Оттуда ее извлек настойчивый звонок в дверь. Жали и жали на кнопку, словно пожар или умирает кто-то. На пороге стоял милиционер со строгим лицом.

– Маргарита Валдисовна? Очень приятно. Разговор к вам есть. Пройти позволите?

Мара слушала милиционера, с трудом сдерживая смех. Сон продолжается, ужасы наворачиваются, нагромождаются... Лобовое столкновение... В аварии погибли четыре человека. Ольга Степановна скончалась на месте происшествия, ее супруг – в больнице городка Кулдига, не приходя в сознание. Виновник происшествия – водитель грузовика, выехавший из-за поворота по встречной полосе. На полной скорости, на пустом шоссе... Но ведь так же не бывает на самом деле? Сирота...

Возле носа милиционера назревал багровый прыщ. Имелись и следы уже увядших. Мара не разбиралась в знаках отличия на погонах, но этот паренек едва ли был старше ее.

– У вас есть родные? – спросил парень, озадаченный реакцией Мары, явно борющейся с хохотом.

– Нет. Есть. Тетя. Сестра, – она прыснула и зажала ладонью рот. Той самой, пораненной вилкой. Острая боль пронзила от самой макушки и остановила сердце. Вот что испытывает бабочка, настигнутая иглой. Еще встрепенуться судорожно пестрые крылышки, но стальной стержень убил душу и жизнь ушла... Ушла.

– Телефончик тети помните? А друзья, есть друзья? – эти слова донеслись как из колодца, в который полетела Мара.

– Нет друзей. Нет! – кричала она оттуда, не размыкая губ.

В тот же вечер она пыталась выпрыгнуть из окна, пока привлеченная милиционером для надзора соседка бегала к себе кормить ужином сына-школьника, а другие сочувствующие занимались поисками тетки, сестры, друзей и коллег погибших. Мара сидела на узеньком, не шире книги, подоконнике и смотрела вниз, пытаясь понять в эти последние мгновения хоть что-нибудь. Почему, допустим, на балконе слева сушится все тот же коврик с оленями, а на зеленой крыше гаража смешная латка с меткой иностранной фирмы и остатками слова в виде трех букв "ham". Почему смеются на лавке под тополями и крутят дурацкие записи подростки? Все как всегда. И такая боль!

Мара не думала о самоубийстве, как о возмездии за несправедливость судьбы. Ей необходимо было убежать отсюда, спрятаться, избавиться от непереносимой муки. Выйти через окно в теплую летнюю ночь и раствориться в ней. Так понятно и просто...

Она уже стояла, прислонясь спиной к распахнутой раме и глядела на занавеску, которую совсем недавно, в мае, покупала вместе с матерью, споря из-за расцветки, а потом полдня прилаживала, нанизывая на проволочку ламбрекены. Зачем все это было и почему кончилось? Кто убил вечную любовь? Убил громадное и бесценное, но оставил коврик с парой неразлучных оленей и надпись на гараже, забавлявшую Дениса...

Кто-то крепко вцепилась в ее запястье и запричитал:

– Слазь, девонька, слазь! Сейчас Анечка придет, что скажет? – голосила скороговоркой тетка Леокадия, которую, наверно, вызвал милиционер. – Все наладится, у тебя жизнь впереди.

Мара рванулась в прозрачную синеву, тетка изо всех сил потянула ее к себе...

Позже, в больнице, где все лето провела Мара, ей без конца повторяли то же самое: "жить надо", "все впереди". Почему надо? Что впереди? Таблетки, конечно, глотала, проходила массовую психотерапию, бесконечные беседы с такими же суицидниками, предпринявшими попытку самоуничтожения. Мара все выполняла аккуратно, в дискуссии не вступала, дружеских отношений с товарищами по несчастью не завязывала. Она стала молчуньей, погруженной в ничем не заполняемую пустоту.

Лишь однажды впала в ослепляющую, истерикой завершившуюся ярость. Причиной столь неожиданной реакции стал тихий попик, регулярно окучивающий душевнобольных на предмет просветления и наставления. Начинал он с духовной литературы, которую таскал в большой сумке и подсовывал страждущим. Мара не реагировала на речи подсевшего на краешек кровати духовного пастыря, что поощрило его красноречие. Посыпались цитаты из Библии, ссылки на пророков, и выходило так, что Всевышний послал Маре великие испытания из любви к ней. Выделил, так сказать, из паствы милостью своей и наградил, чтобы приблизить к себе.

Был теплый августовский день. В коридоре на столике медсестры веселые радиоголоса рассказывали о прелести морских круизов, советовали провести отпуск на островах в теплом Карибском море, где уже плещутся, загорают, взметают волну катерами юные, сильные, нормальные, а следовательно, не отмеченные божьей благодатью люди.

– Вы врете, – отчетливо проговорила Мара, с вызовом вздернув подбородок. – Если бы Бог был жив, он не стал бы никого мучить... Тот, кто понимает все и любит всех, не может быть злым. – Она встала, возвысившись над тощеньким батюшкой. – Врать стыдно. Особенно, про Бога. Бог умер и поэтому не может помочь нам. Он умер,умер!...

Четыре женщины, дремавшие в палате, поднялись и недоуменно уставившись на тихую прежде Мару.

– Вон! – кричала она, хохоча. – Я знаю, вы не хотите сказать правду: Бога нет! Его место занял другой! Да, другой. Жестокий, мерзкий, жадный! Все мы – и те, кого уже нет, и для кого готовятся ловушки – его жертвы... Он везде, везде... У него разные лица... Смотрите, смотрите, вон там! Кричала больная, отталкивая медсестру со шприцем.

Глава 16

В сентябре Мару выписали. Но в институт она не вернулась – не хотела встречаться с Денисом. Устроилась нянечкой в районную больницу и параллельно закончила курсы медсестер. Жарко, с надрывом полюбила девятилетнюю Аню. Одно у них горе и судьба одна. Мара готовила, стирала, делала все, что раньше делала мать. Даже рецепт ее кекса с орехами в записной книжке нашла и ко дню рождения Ани подготовилась со всей серьезностью. Крутилась, как белка в колесе, изнуряя себя усталостью. Боялась, что если остановится, придут мысли с которыми невозможно жить...

Весна нагрянула вдруг и совершенно некстати. Нежеланная, ненужная, обманувшая, предназначенная другим. Особенно больно было смотреть на ликующие тюльпаны, расцветшие для счастливцев, в обнимку слоняющихся по Москве. И на сирень в руках улыбающихся женщин.

Она сидела на скамейке Александровского сада, не решаясь пойти в Ленинку. А вдруг снова за тем же самым столом увидит склоненную над альбомом с картинами неведомых островов умную денисову голову и события начнут разворачиваться в том же порядке?

– Можно к вам подсесть? – Маре улыбался коренастый мужчина в кожаной куртке и кепочке.

Тяжело посмотрев на него, Мара отвернулась.

– Я, собственно, по делу, – не отставал коренастый.

– Нет куриной ноги, – не обернувшись, пробормотала Мара.

– Простите, не понял.

– У Азазелло, когда он появился перед Маргаритой на этом же месте, в верхнем кармане пиджака торчала куриная нога.

Незнакомец рассмеялся и представился:

– Валерий Кормчий. Помощник режиссера. Мучаюсь, слоняюсь вот и высматриваю девушку с необыкновенным лицом. У вас – необыкновенное.

– Если вы не ослепли и в своем уме, вы должны понять – я не склонна к знакомствам. Уйдите, позову милиционера.

– Понимаю, вам не нужен не флирт, ни пустяшный треп... Догадываюсь, милая девушка, что сердечко у вас здорово ноет. Глаза какие-то шарахнутые. Но жить ведь все равно приходится. И поработать с приличными людьми всегда не помешает. Вы слышали о Петре Старовском? Вот! Я работаю с ним. Фильм о войне. Лирический, музыкальный. Нужны запоминающиеся типажи. Кстати, вы заметили, что на старых фотографиях совсем другие лица? Словно они уже знали о жизни нечто такое... Ну, вы-то меня понимаете...

Так Мара попала на "Мосфильм" к безалаберным, суматошным, но и в самом деле симпатичным людям. Ей не сочувствовали, потому что ничего не знали. И сразу стало ясно, что найденная на улице девушка, идеально соответствует роли.

– Жаль, что у тебя только два эпизода, – сказал на прощание Старовский. – В следующем фильме ты у меня сыграешь главную. И ты даже не представляешь, что я для тебя замыслил. Разговор о куриной ноге с Валеркой в Александровском сквере помнишь? – Он подмигнул усталым глазом. – Вот именно!

Фильм "Дорога" был представлен на фестиваль в Локарно и получил спецприз за гуманизм. Режиссер Петр Старовский оказался евреем и уехал в Израиль, потому что его замыслы зажимали. Мара взяла круглосуточные дежурства в хирургическом отделении городской больницы. Денег катастрофически не хватало. Переехавшая к сестрам после гибели родителей тетка Леокадия– инвалидка с детства по статье полиартрита, одинокая, неряшливая, мрачная, взялась продавать у метро котят.

И вдруг – Тарановский! Главная роль! Да не какая-нибудь, а самая любимая Марина героиня. Знать бы, какой гнусной историей завершатся съемки. Возможно, и через суд бы пришлось пройти, и выплачивать неустойку, если бы не встреча с Беллой.

...Удивительная женщина – прочная, надежная, всегда готовая ринуться на помощь. Теперь зализывать раны Мара бежала к Белле. Поссорилась с теткой, обиделась на сестру, облапал, обидел, напугал ее очередной любитель сладенького – и вот она уже сидит на кухне, в окружении роскошества итальянской мебели, греет руки о свою любимую оранжевую чашку, изливает душу и на полном серьезе обсуждает Белкины проблемы.

– А у тебя пир горой, – обратила внимание слегка отогревшаяся Мара на картину одинокого нервного ужина.

– Заседание Госдумы. На повестке для выбор кандидатуры в спутники жизни. Замучилась, – призналась Белла, пододвигая Маре вазочку с икрой и подогретые в микроволновке круассаны.

– Пошли лучше на диван, – предложила та, с хрустом откусив аппетитный рожок. – Посидим тихонечко, я пожую, а ты все спокойненько так расскажешь. Без эмоций, осмысленно. Идет? – Она протянула через стол руку.

В знак согласия Белла шлепнула ладонью. А потом чуть не до утра рассказывала все, что стоило и что не стоило говорить.

.... – Какие будут мнения? – Белла завершила рассказ про кандидатов, подчеркивая преимущества Альберта и не скрывая связанных с ним опасений.

– Надо смотреть. Ну хоть разок в глаза глянуть.

– Устрою, – Белла достала бутылку ликера "Болдс". – Расслабимся. А то сплошные магнитные бури и социальные катаклизмы. – Она налила в рюмки густой шоколадный напиток. – Уж лучше бы твои предки в Латвии осели. Все же поближе к Европе. Мне, например, Швейцария нравится. Провинция, захолустье, но какой блеск! Всю мировую элиту туда как магнитом тянет. Горы, говорят, озера. Ха! К денежкам поближе! Греют... Ладно, еще не вечер. За нас!

Они выпили, но не повеселели. После третьей Беллу охватила жажда деятельности. Подсев к телефону, она приняла грациозную позу. Нога на ногу в распахе тяжелого атласного халата. На кончике пальцев покачивался тапочек, больше похожий на золотой бальный башмачок. Белла не сомневалась, что поза влияет на состояние внутренней энергетики. Ссутулился, спрятал глаза – и всякий тебе в лицо плюнет. А расположился по-королевски и взглянул с достоинством – на коленях приползут.

Споласкивая в мойке посуду, Мара не вникала в суть ее телефонной беседы. Но тон уловила отлично – властный был тон и снисходительный. В заключение прозвучало:

– До встречи, дорогой. – Она брякнула трубку и объявила. – Порядок! В субботу приглашены на банкет к господину Пальцеву. Умолял оказать честь своим присутствием. У него юбилей – сорок пять стукнуло. Взглянешь на него, а заодно и на других посмотришь. Может, там твой принц бродит?

– Господи, я ж просила... – Мара села на диван и умоляюще взглянула на подругу. – Не дави ты на меня, Белка... Я Аньку запустила, дом. Тетка совсем сбрендила, пузырьки от глазных капель собирает, говорит, на случай гражданской войны. Вокруг – коты и котята. А запах... Со мной на тахте трое спят – на ногах, в основном устраиваются.

– Пусть бы хоть деньги в семью приносила Леокадия твоя, а то ведь из тебя сосет. И прячет.

– На черный день... Слушай, думаешь, будет еще чернее?

– Ой, не занудствуй, милая, – Белла встала, удалилась в спальню и вынесла оттуда на вешалке нечто длинное, тонкое, как змеиная кожа, и сверкающее, как алмазный фонд. – Мне узко в бедрах. Рассчитывала похудеть. К субботе явно не успею.

Белла положила платье на колени Маре:

– На лейбл взгляни и прикинь, сколько эта тряпочка стоит. Эксклюзивная коллекция Армани. У Мишель Пфайфер, можно сказать, из под носа увела. Точно твой размер.

Мара рассмеялась:

– Вот тетка обрадуется! Как раз вся ее заначка.

– Ну нет. Я не продаю. В аренду, на вечер и по бо-о-о-льшому блату

Глава 17

Поведя роскошными плечами, Белла сбросила гардеробщику в мундире с галунами нежнейшую шубу из розовой норки и показала глазами Маре на стремящегося к ним господина: "он".

– Рад, очень рад, – широко улыбался плотный статный шатен с несколько смешным чубчиком и в очках "сенатор". Про таких раньше говорили "сытый", "гладкий". И остерегались называть товарищем.

– Извини, опоздали, – Белла улыбнулась с полным сознанием собственной неотразимости и первостатейной ценности в нынешнем празднестве. – А это моя самая задушевная, самая любимая подруга. Рвалась с тобой познакомиться. Белла представила Мару, скрывавшуюся за колоссальным букетом в зеркальном целлофане.

– Порадовали меня, красавицы, – объявил театрально картавя юбиляр после церемонии рукоцелования. – Извините, глазу отдохнуть не на ком. Супруга лечится, а посему и остальные предпочли явиться без дам. – Он оглянулся на группу ожидавших приглашения в зал мужчин. – Похоже на клуб геев... Но вот я сейчас вас представлю, Марочка, надежнейшему мужичку, как за себя ручаюсь.– Альберт Владленович сделал знак, и тут же возле Мары вырос брызжущий энергией брюнет с цыганскими кудрями до плеч, южным загаром, в кожаных брюках, мешковатом пиджаке и черной тенниске под ним. Брюнет припал к руке Мары, дохнув запахом спиртного, скорее всего коньяка, чем, очевидно, и объяснялась его веселость.

– Прошу прощения прекрасной дамы... Только что прилетел из Норвегии. С корабля – на бал. Небрит, голоден, вооружен и очень опасен. Пиджачок, в качестве обязательной в этом заведении формы, выдали из прокатной коллекции, а пятьдесят грамм коньяка успел перехватить в Пестром. Отчитался по всем статьям?

Мара отрицательно покачала головой. Она хотела заметить, что руку целуют лишь замужним дамам и то, если она подана соответствующим образом. Но брюнет, по всей видимости был далек от церемоний и понял ее замешательство по-своему.

– Как? Вы не слышали о Пестром зале? О, мне дьявольски повезло! – он подхватил даму под локоток и повел по лестнице на второй этаж.

Двойная дверь в большой, обшитый дубом зал была распахнута, представляя взору изящно и щедро накрытый банкетный стол. Официанты в черных смокингах и белых перчатках расставляли в вазы принесенные гостями цветы. Люстры, лепнина, дубовые панели выглядели солидно и празднично. Вокруг стола рассаживались приглашенные.

– Мы явились последними, – мужчина в прокатном пиджаке предложил Маре место рядом с собой и, окинув быстрым взглядом двадцать персон, не тесно расположившихся по периметру, шепнул: – Предстоит унылая обжорка. Приглашены официальные лица, неформальное торжество планируется в загородной вилле юбиляра.

Мара не стала говорить, что в любом случае для нее этот вечер не более чем дружеское обязательство и к веселью она отнюдь не стремится. Встретившись с ней взглядом, Белла едва заметно подмигнула бровью.

Она сидела рядом с Альбертом Владленовичем, возглавляя пиршество. По другую сторону от юбиляра вертелся и что-то громко вещал забавный персонаж, привлекающий общее внимание. Прежде всего, пиджаком из какой-то театральной парчи и забавнейшей внешностью, смахивавший то ли на актера Гарина в роли короля из "Золушки", то ли на "всероссийского старосту" Калинина. Явно кого-то напоминала бородка клинышком, острый хрящеватый нос, оседланный поблескивающим пенсне, мелко вьющиеся темные, похоже, крашенные волосы, стоящие над узким черепом жесткой копной. Недюжинная эксцентричность бородача заявляла о себе в размашистых жестах, норовящих совершить неловкость – задеть локтем юбиляра, смести со стола серебряный прибор, смахнуть соусник с тележки официанта, проявлялась в смехе, слишком громком и неуместном, в беспардонной яркости пышного шейного платка и ниспадающего углом из нагрудного кармана серебристого пиджака платке. Комедийный персонаж из оперетты или водевиля.

– Понравился? – перехватил взгляд Мары брюнет.

– Забавный. Лицо, приближенное к юбиляру?

– Ко всем нам, очаровательнейшая. Впрочем, его окучивает Альберт Владленович. А статисты должны изображать довольство. Это вовсе не трудно, девочка. Внимательно взглянем на стол.

– Красиво.

– Изысканно! Обратите внимание на это огромное блюдо. Клумба, букет, натюрморт! Потрясающая колористическая гамма. Коричнево-бежевые треугольнички изваяны из утиной печени, темные плитки – из копченой утиной грудки, звездочки желе из портвейна. А румяные бриоши среди овощной бахромы манят взор, словно белый гриб в нежной траве. – Он со знанием дела смачно цыкнул. – Здешний шеф рисует эскизы, прежде чем составлять блюда. Виртуоз композиции. Какой изыск форм!

– Чувствую себя как на экскурсии в Третьяковке, – Мара улыбнулась соседу. – Простите, я не расслышала, как вас зовут.

– Везун. Это фамилия. Откликаюсь на имя Гарик.

– Мара.

– Звучит вполне аппетитно. С привкусом лаванды, лимонной или перечной мяты. Прохлада и горечь.

Загрузив тарелку, Гарик энергично ел.

– Ничего, если я буду жевать в процесс беседы? В самолете проспал обед, полутруп от усталости, но обаятелен и весел. Что требуется для ощущения полного счастья? Красивая женщина, манящий стол, удачно завершившееся дело. У меня все есть.

– Тсс! Старикан в пенсне будет говорить речь, – остановила соседа Мара.

Взгляды застывших с набитым ртом гостей устремились в сторону поднявшегося джентльмена. Он оказался высок ростом, но, как-то нервно передергивал плечами и, вроде, кособочился. В руке тостующий держал бокал, с явным намерением использовать его как микрофон.

– Я буду краток, друзья мои. Мы присутствует при величайшем эпохальном событии. В муках родился гений. Наполеон современности. Которого еще ждет... Которого ждет... – Он дунул в бокал, прислушался к звучанию последнего слова, чему-то очень огорчился. Лицо болезненно сморщилось, из-под пенсне явилась, блеснув хрусталем, слеза. Содрогаясь от нахлынувших чувств, гость махнул рукой и сел. Аплодисменты завершили его впечатляющую речь.

– Цирк, – шепнула Мара. – Это родственник юбиляра?

– Окститесь, полу литовка. Шарль де Боннар – потомок русских эмигрантов-аристократов. Изъясняется он, как слышали, на чистейшем великом и могучем. Махинатор общемировой вездесущности. Где ни появишься – Европа ли, Америка, или вовсе – Занзибар, – затеваются какие-то акции, фонды, возникают сказочные пожертвования, инвестиции. В деловых кругах Боннара знают все, его имя произносят с придыханием и загадочно поднимают брови, словно знают про него нечто жутко значительное, не подлежащее разглашению. Новый, супер-деятельный Хаммер. И, как мне кажется... – Гарик повел крупным носом. – Пахнет серой!

– Понятно. Банкет, в сущности, затеян ради этого господина.

– В основном. Вообще, куда ни поверни шею – сплошные странности. Боннара этого я в глаза не видел. А он, едва о банкете узнал, сразу поинтересовался: "Игорь Везун будет?" Шеф меня экстренным порядком из Норвегии вытащил, я примчался – не одет, не брит... Кинулся к интересовавшейся мною персоне, а она посмотрел на меня, как сквозь стекло, промычала нечто невнятное и отвернулась! С какой стороны я ему сдался – ума не приложу. Если только, как знаток сего заведения. Этот домик – мое хобби. Черт-те откуда страстишка завелась – похаживать сюда, подмечать, изучать... Может, я из роду Олсуфьевых, выстроивших этот особнячок сто лет назад? Впоследствии в нем произошло много интересного и, особенно, с тех пор, как дом стал писательским клубом. Помните: "Порционные судачки а натюрель. Виртуозная штучка"? Грибоедов это, милая моя, тот самый МОССОЛИТ, – со значением произнес Гарик.

– Знаю. По роману Булгакова... – Мара смутилась, что столь слабовато информирована о знаменитом доме. – Но ведь Коровьев и Бегемот на прощанье спалили его.

– Как посмотреть. Вопрос состоит в том, что мы с вами предпочитаем вымысел или реальность. Честно говоря, я на стороне хорошего вымысла. Но то, что мы сейчас с вами сидим здесь и жуем, свидетельствует в пользу реальности. А кроме того – история не горит. Здесь в каждом зале живут тени минувшего. И шепчут, шепчут!

Перед сменой блюд, дорогая, мы совершим ознакомительную экскурсию. Обожаю великолепие! Это от несчастного детства. Представьте, Мара, приют, а в нем хиленький сиротка... Ах, не представляйте, не представляйте ни в коем случае – не хочу портить вполне жизнеутверждающую атмосферу вечера. Вообразите лучше что-нибудь нежащее – ресторан на берегу океана. Играет скрипка, только вы и я! – Игорь загляну ей в глаза и смешливо подмигнул.

– Уж лучше останемся здесь, а вы мне покажите другие залы, предложила Мара, отметив в себе расцвет не часто посещавшей ее веселости.

...Когда в банкете наступил перерыв и гости начали подниматься, гремя стульями и роняя с колен салфетки, Гарик скомандовал:

– Пошли, – он внимательно оглядел Мару. – Не сочтите за пошлость, но меня преследует ощущение, что я вас где-то видел.

– Вполне возможно, – выйдя из-за стола, Мара поправила узкое, плотно охватывающее тело платье. Бретельки постоянно спадали с плеч. Вероятно, модельер задумал подобный эффект, но Мару это раздражало и все время хотелось закутаться во что-то мягкое и теплое. – Я демонстрирую и продаю шубы в салоне "Шик". И еще снялась в эпизоде хорошего фильма. Хорошего но не заметного.

– Часто именно так и бывает, поскольку интересует людей больше не хорошее, а скандальное. Вот, к примеру, виртуозно исполненный бифштекс проглотят и не заметят. А мочевой пузырь крокодила в розовых лепестках под соусом "экскримент"?.. – Взгляд Гарика стал стеклянным. К ним, распахнув руки и сияя белым пластроном сорочки, направлялся шустрый иностранец.

– О! О-о-о! Счастлив снова видеть вас, мой друг! Давненько не встречались, говубчик!

Возражения застыли на устах Гарри, изобразивших самую радушную улыбку. Двумя руками Боннар потряс протянутую лодочкой кисть повара, увидел Мару, склонился к ее руке, бормоча нечто восторженное. Потом поднял остробородое лицо к дубовому потолку и резко взгрустнул:

– Бывал я здесь, бывал... Интереснейшие вещи происходили в сем чертоге. Тут, именно тут собиралось правление Союза писателей. Э-э-э, деточка, вам невдомек, сколь важна миссия литератора в обществе! Союз Писателей СССР – дитя русской словесности и государственного аппарата. Капризное, уродливое, но могучее: помесь танка с патефоном. А роль Правления Союза можно сравнить лишь... – Он воздел глаза, но тут же, словно смутившись, перешел на серьезный тон. – Принимало Правление в ряды инженеров человеческих душ, исключало, давало советы, поощряло... М-да!.. И характеристики составляло, письма протеста в ЦК... Активная велась деятельность! А уж насчет путевочек, дачек, зарубежных читательских конференций – сами знаете – имелся определенный фонд и требовалось выбирать достойных. Увлекательнейшая процедура!

– Редкая осведомленность для жителя других, гм... широт, – восхитился Гарик, так и не выяснивший ни гражданства, ни места проживания Шарля.

– По случаю, друзья мои, по печальному случаю. "Доктора Живаго", помнится, здесь разбирали, тысызыть, анализировали стилистические особенности, идейную направленность произведения рассматривали... Горячее было дельце. Не любили в Стране Советов Нобелевских лауреатов.

– Зато теперь чтят, – восстановил справедливость Игорь. – И все исторические ошибки критически обсуждают.

– Вот оно-то и радостно! Оно-то и обнадеживает! – иностранец просиял. – А люстра здесь знаменитая. Вам, конечно, известно, что это подарок Иосифа Виссарионовича?

Мара и Гарик, переглянувшись, пожали плечами.

– Дело, видите ли, было так. В день открытия первой станции метро к товарищу Сталину подошел сочинитель Горький, этот самый Союз писателей возглавлявший, и в который раз пожаловался, что у клуба литераторов нет своего здания. Все есть – и темы, и идейная направленность, и мощь художественного слова, и совесть партийная, а здания нет. Вождь сочувственно покачал головой, обещал дом выделить и добавил, указывая пальцем на станционный "канделябр": "А люстру вот эту вазмы". – Шарль ловко изобразил акцент. – Невообразимый, скажу вам, был человек. Как-то на даче в Усово засиделись мы с ним до звезд. Комары, знаете ли, звенят, сирень так и светится, луна за соснами и тишина сумасшедшая. Коба пыхтел, пыхтел трубкой, а потом спрашивает: "Скажи, Шарло, а через сто лет меня помнить будут?" Ну, что я мог ответить? Вынужден был спешно уехать за границу.