Текст книги "Возвращение мастера и Маргариты"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

Появившегося в свете прожекторов Басю Мунро осыпали бурные аплодисменты. Но не смутили и не разрушили созданного образа, совмещавшего в себе визуальные признаки как Ромео, так и Джульетты. То есть определить, кто из шекспировских влюбленных вдохновил певца, было трудно, и все время казалось то так, то эдак, что завораживало, рождало ассоциации. Корсет, расшитый стразами с глубоким декольте и отделкой пером страуса, принадлежал даме, как и напудренная безволосая грудь, пожилое лицо в макияже оперной дивы и белесые завитки. Сомнения одолевали ниже талии, где начинался обтянутый ажурным белым трико компактный зад и вполне мужские жилистые ноги. Одеты ноги были в лаковые алые шпильки. Но здесь бытовые соображения уступали место эстетическим чувствам, поскольку трагическое дарование актера захватывало целиком.

В свете прожекторов разыгрывалась щемящая дущу драма. Закатив глаза и делая грациозные телодвижения, Бася с выражением шептал в микрофон нечто сугубо философское, глубокое и драматическое, касающиеся смысла жизни и взаимоотношения полов.

– О, бля... Во дает, пидер! – выдохнула Лина, толкнку ужа локтем. Гомиков ты тоже приручаешь? Новости...

– Бася милый, компанейский человек. Но лично мне это направление в современном искусстве не близко, – коротко прокомментировала Белла выступление Ромео-Джульетты. Альберт смолчал.

Слова бурного речетатива Мунро из-за полного отсутствия голоса доходили лишь частично. Зато телодвижения приводили в трепет. Во всяком случае, человека, сидевшего за роялем, и пестрого иностранца.

Шарль поднялся, вставил болтавшийся на шнурке монокль, взмахнул руками, сел, судорожно наполнил водный фужер коньяком и без всяких премудростей опорожнил его.

– В восторге! В полнейшем восторге! – взвизгнул он и захлопал прежде, чем музыка оборвалась бурным аккордом. Сдержано раскланявшись, все еще скорбно сосредоточенный Бася направился к Шарлю:

– Я пел для вас, дорогой друг! Настоящий ценитель высоких чувств заметен в любой, самой сверкающей, толпе. – Прикрывая веером помятое, густо запудренное лицо, Бася присел рядом и значительно заглянул в глаза Шарлю. Близкие души притягиваются, не правда ли?

– Полагаю, время шампанского! – щелчком Пальцев подозвал официанта, прерывая опасную беседу и нейтрализую душевный порыв Баси к сближению.

– Весьма, весьма кстати! Мой тост, господа... – с бокалом в руке Шарль поднялся и высоко вскинув бровь ждал, пока в зале установиться тишина. Наконец, лица присутствующих с вниманием обратились к нему. И прежде всего, лицо Пальцева, изобразившее неподдельный интерес.

– Чувства наполняют меня через край...Через мой край, – голос Шарля дрогнул. – Я есть поклонник истинного искусства, я есть знаток человеческих душ, я есть гражданин, что натурально, и я буду поблагодарить Альберт за случившийся тут бардак. Прошу извинить ошибку – праздник. Поблагодарить за тот пир духа... За пир духу, которым он нас всех... Которому мы все... Запутавшись от волнения в дебрях чужого языка, экспансивный иностранец всхлипнул и согнулся вдвое. Было похоже, что он схватил руку Пальцева с целью облобызать ее, но тот не позволил. Во всяком случае, заботливо усадил гостя и зашептал ему что-то на ухо.

Вероятно, Пальцев был здесь единственным, кому иностранец не казался "голубым", не очень-то иностранным и, кроме того, совсем не смешным. После встречи с шефом де Боннара в запыленной квартире и впечатляющих телевизионных шоу, господину Пальцеву во всем мерещились подвохи. И сейчас он решительно терялся, в какую сторону развернется сюжет банкета. Не нравились ему амурные заходы Баси, внезапный акцент, одолевший Шарля и неожиданная апатичность Беллы. Он незаметно покинул зал, что бы еще раз в тиши своего кабинета взглянуть на договор. Бумага с визой Мефистовича была подписана Пальцевым прямо перед банкетом и без всяких колебаний, словно его рукой водил некто. Теперь, рассматривая контракт о совместных подземных работах иностранной фирмы MWM с Гуманитарным фондом культуры, Альберт Владленович убедился, что, изображая затейливую вязь его подписи, этот некто воспользовался пером с красными чернилами! Нет, не чернила то были, кровь! С поражающей ясностью Пальцев понял, что заверил документ собственной кровью и будет не в силах нарушить ни один из его пунктов...

Когда побледневший и протрезвевший Альберт Владленович вернулся в зал, концерт был в самом разгаре. Публику радовала своим энергичным выступлением сипевшая в микрофон певица. У эстрады рядом с Беллой, подобрав повыше подол и без того короткого платья, сидела Ангелина. Из-за толстых ляжек колени у нее расходились в стороны, грим размазался, на груди вперемежку с музейными брильянтами блестела елочная мишура. Сразу было заметно, что многоборка здорово поддала и нуждается в эмоциональной разрядке. Между тем, Белла продолжала наполнять бокалы, и обе соперницы, звонко чокаясь, пили за что-то невероятно смешное.

– Что ж это у моего благоверного все телки – бляди? Вернее, все бляди – телки! Ты глянь на эту... – Лина указала пальцем на скачущую по сцене неуемную блондинку. Та усиливала вокальный эффект визуальным: развернувшись задом в сторону публики, задрала атласную юбочку и смачно ворочала ягодицами. – Дешовка-давалка. Кумир толпы. И те, что до нее дуэт-парочка – бардачные ребята... – Лина загрустила. – Бардак у вас тут, чертов бардак. Хоть не вылазь из-за кордона.

– Очень даже на уровне программа. Звезды эстрады, лауреаты. Их и мэр на государственные мероприятия приглашает, – возразила Белла, которой концерт казался вполне приемлемым. Может потому, что в этот вечер ее не интересовало ничего, кроме женщины, сидевшей рядом. Та икала после каждой фразы. Фразы получались короткими.

– Скажи, киска... Кого мой Бертик из этих давалок утюжит?

Может тебя, а? – криво ухмыльнулась Лина, окидывая брюнетку вызывающим взглядом. Назревала конфликтная ситуация. Как раз в этот момент к супруге Пальцева подскочил Шарль и что-то с улыбкой шепнул ей на ушко. С воплем "Ага! Я так и думала!" бывшая спортсменка вскочила и ловко поддала ногой в вихлявшийся зад выступавшей. Всенародная любимица плашмя рухнула на стол, сбивая посуду, круша фужеры и вазочки с мороженым. С визгом вскочили и кинулись врассыпную гости. Фонограмма продолжала звучать и в такт заводной песенке, ритмично и как-то весело происходило стряхивание с вечерних костюмов десертных изысков. А пострадавшая, вся в шоколадном креме и взбитых сливках, ярко характеризовала случившееся при помощи ненормативной лексики.

Однако инцидент этим не исчерпался. Высказавшуюся и завывшую белугой певицу бросились успокаивать, а та сопротивлялась и стремилась нанести обидчице телесные повреждения. Ангелина тоже рвалась в бой и Пальцеву пришлось с помощью официантов удерживать неплохо владевшую приемами самбо, но, к счастью, ослабевшую от спиртного супругу. Присутствующие с нескрываемым волнением следили за развитием приятнейшего скандала.

Мара выскочила на лестницу. Весь вечер Игорь крутился на кухне, а она жалась в углу зала, стараясь не попадаться на глаза Альберту Владленовичу. Не нравился ей хозяин и банкет тоже. А уж от мерзкого скандала, разбушевавшегося среди торжества, и вовсе хотелось бежать. Спустившись на один пролет лестницы, Мара закрылась в свое кабинете. Комната была крошечный, но уютный, с массивной лампой на письменном столе, парой бежевых кожаных кресел и скрытыми под панелью красного дерева сейфом. Над столом висела копия натюрморта Снайдерса – тушки битой дичи, головки лука, виноградные гроздья, лимон с наполовину очищенной кожурой громоздились в живописном беспорядке. Она сидела в кресле и смотрела на лимон, ощущая во рту сводящую челюсти кислоту. Почему-то представила свое хирургическое отделение, где всегда брала дежурства под праздник. В палатах оставались лишь тяжелобольные и одинокие. На прикраватных тумбочках плавали в стаканах расклекшиеся кружки выданных к празднику лимонов. Дежурный медперсонал устраивал свою вечеринку в ординаторской, а Мара обходила страдальцев с очередными уколами. Как жаль, что не умела она говорить лживых и утешительных слов, в которых так нуждались эти люди. Ведь, может, им больше уколов, сталкивающих в забытье, нужна была эта драгоценная иллюзия лжи?

...По металлической лестнице прогремели тяжелые шаги. Нет, спускался не Игорь, похоже, парочка. Приглушенные голоса, шепот, тишина. Мара прислушалась. Кто-то прошел вниз, в кладовые и сумел открыть дверь, ключи от которой имелись только у Игоря.

Она потихоньку выскользнула на лестницу и, перегнувшись через перила, заглянула вниз. Там ярко светился прямоугольник раскрытой двери, а в нем вырисовывались тесно прижавшиеся фигуры. Мара с облегчением вздохнула, узнав Пальцева и Беллу и поспешила вернуться в кабинет. Если их волнует интим в подвале – то мешать не стоит.

Прошло минут десять и снова послышались шаги – мужчина, торопливо поднимался наверх. Белла, однако, задерживалась. Может, он обидел ее?

Сорвавшись с места, Мара вмиг оказалась внизу. Посреди ярко освещенной кладовой стояла Белла. Уставившись расширенными глазами прямо перед собой, она страшно улыбалась оскаленным ртом. Неоновый свет заливал неузнаваемо изменившееся лицо мертвенной белизной, в зрачках мерцали зеленые искры.

– Белка, ты что! – Мара схватила ее руку – сильную, полную, с крупным изумрудным перстнем. Женщина ошарашено посмотрела на нее, очевидно, не узнавая, и отшатнулась.

– Это я! Да что он с тобой сделал?

Страшно взвыв, Белла медленно сползла на пол и обхватила Марины колени.

– Что, что произошло!? – Мара присела рядом. Закрыв лицо руками, Белла начала раскачиваться и тихонько поскуливать.

– Перестань! – тряхнула ее за плечи Мара. – Прекрати истерику!

Тогда, открыв лицо, женщина молча кивнула на блестящую дверь морозилки. Термометр показывал максимум – минус тридцать. Мара нажала на кнопку – двери с лязгом разъехались. На полу тесной, как одноместный лифт, камеры лежал пестрый мешок в ярких жарптичьих разводах. Дохнуло ледяным холодом, серебрилась покрывающая стены изморозь. Среди яркого шифона белела скрюченная рука в бриллиантовых кольцах.

– Ангелина... Господи... – Мара выволокла тело женщины в комнату. Та пьяно рыгнула и сжалась в клубок. Нос и щеки казались алебастровыми, а губная помада размазалась по лицу кровью. Громко всхлипнув, Белла вновь припала к Мариным коленям:

– Что теперь делать? Что!

– Надо поднять ее наверх, в кабинет. Живо!

Тело женщины оказалось невероятно тяжелым, а Белла – фантастически сильной. Перехватив Лину за могучую талию, она выволокла ее по винтовым металлическим ступенькам на площадку, от которой расходились коридоры. Из темноты кто-то шагнул навстречу, преграждая руками путь.

– Уфф, мадам, мадмуазель... До чего ж некорошо много водка! Уфф... Шарль осуждающе качал головой, глядя на распростертую Лину. -Какой мороженый мадам Пальцев! Этот женщина много лежал в снегу. Ходил гулять без пальто.– Он быстро захлопнул отчего-то открывшуюся дверь в заснеженный двор и склонился над пострадавшей. – Корошо, что вы умел оказывать помощь. Храбрые рашен вумен.

Шарль глянул сквозь монокль на застывших подруг и уже без всяких лексических промахов скомандовал Маре:

– Вы, дорогая, бегите вызывать "скорую". Третья степень обморожения, возможна пневмония. Лежала в сугробе не менее часа... А вы, – он пригвоздил Беллу взглядом левого, без монокля, глаза, – а вы, любезнейшая мадам Левичек, позовите своего друга. Он очень, очень огорчится, застав любимую жену в столь плачевном состоянии.

Тут иностранец выхватил платок сиреневого шелка с вышитой монограммой, прижал к лицу и, ссутулясь от горя, вышел во двор. Прямо в метущую с воем метель.

Глава 30

В последний вечер уходящего года во флигельке холдинговой компании жарко топился камин. Возле него на низком диване среди атласных подушек работы Версаче полулежал Роланд, изображавший умудренного почтенным возрастом долгожителя. Его театрально-роскошный халат в стиле концертных одеяний Паваротти был распахнут, открывая край кремовой фильдеперсовой ночной сорочки и жилистые смуглые ноги, одна из которых покоилась в глубоком медном тазу с горячей пенящейся зеленью, другая лежала на полотенце. Полотенце же ниспадало с колена Амарелло, стоящего в позе оперного героя, поющего о любви. Подчерпывая корявыми пальцами из рубиновой баночки мазь, пахнущую болотной гнилью, он втирал ее в щиколотку больного. От усилий шишковатый лоб клыкастого вспотел, кирпичное лицо блестело.

– Полегче, полегче! Кости дробишь, мануальщик, – стонал мученик, прикрыв глаза.

– Может все-таки Парацельса позвать? Или этого, здешнего... Чумака. А еще лучше – мягкой лапкой махнуть, – кот поправил стоящее у стены овальное зеркало, "транслировавшее" банкет в ресторане "Музы" с полным эффектом присутствия. – Чрезвычайно удобное приспособление этот домашний экран. Какое блистательное общество собралось за праздничным столом!

– С меня довольно. Благодарю за массаж, – Роланд поднялся, морщась и разминая ноги. – Помогите Зелле! – бросил он, удаляясь в спальню.

Амарелло и Батон остались у "экрана" одни и могли полностью насладиться зрелищем. Возбужденный видом праздничного ресторанного стола, Амарелло приволок из кухни кастрюлю с макаронами "по-флотски", приготовленными им при помощи "Книги о вкусной и здоровой пище", и со словами: "завтра все одно свежее варить" – запустил в сизую гущу золотую разливную ложку с гербом Российского Императорского двора.

Кот удовлетворился порцией черничного йогурта и солеными огурчиками.

Возможно, дежурившие у зеркала предпочли бы просмотру иные занятия, но приказ помочь Зелле держал их у "экрана". Они не могли не отметить, как ловко сумел Шарль отвлечь воинственную Ангелину от Изабеллы. Шепнул даме нечто компрометирующее насчет взаимоотношений ее супруга и выступавшей певицы, типа: "Как? А вы еще не в курсе!?" Но по всему чувствовалось, что дракой многоборки с актрисой криминальная сводка вечера не завершится.

Когда сомнительная парочка – хозяин торжества и его любовница, сопровождая якобы пьяненькую супругу Пальцева в туалет, потащила даму в подвал с морозилками, Амарелло присвистнул и значительно подмигнул явившемуся в зеркале крупным планом Шарлю.

С тем, надо сказать, весь вечер творилось нечто невообразимое. Все шло честь честью, пока Шарлю не вздумалось использовать в своем тосте дешевую хохму с "пир духом". Затем события приняли и вовсе вульгарный оборот. Переодетый женщиной мужчина, спев что-то величественное, буквально прилип к нарядному иностранцу, возбужденный, очевидно, его блестящим тостом. Он игриво юлил вокруг Шарля и вскоре оказался на его коленях, разглядывая жемчужные украшения. Кот отчетливо видел, как Шарль извлек из манжет запонки, предлагая их прелестному созданию. Создание лихо отбросило стразовые клипсы, а жемчужины величиной с лесной орех и, несомненно, натуральные, удобно разместились на мясистых, огнем пылающих мочках. После чего, касаясь алыми губами жилистой шеи Шарля, красотка шепнула ему нечто никем из присутствовавших не услышанное, но весьма порадовавшее кота и Амарелло.

"Буду ждать, любовь моя... Освобожу от концертов первое число и не встану с кровати, сладкий мой лапушка... Приди в королевство моей груди!"

– Ни фига себе, заявочка! – Амарелло от возмущения поперхнулся макаронами.

– А мы тут сидим... – завистливо вздохнул кот.

Затем события перенеслись в подвал, где влюбленные в порыве энтузиазма затолкали находившуюся под шафе госпожу Пальцеву в морозилку, словно рождественскую индейку. Здесь же жарко поцеловались и шеф поспешил к гостям с намерением обеспечить себе алиби. Белла задержалось, переживая экстаз чертовки. Но тут появилась худосочная ее подружка со своими вопросами на засыпку – как да что. Белла стала бледнеть и зеленеть, покрываясь пятнами гнили, рвать руками ворот, под которым обнаружился неровный багровый шрам. Впрочем, все это продолжалось не долго.

– Довольно, – пророкотал за стеной Роланд. – Оставьте ее, пусть продолжает работать на них.

– А как же мы, экселенц? Я отказываюсь стоять у плиты и открывать двери всяким. Я не этот, что там в корсете пел. У меня нервы не железные, Амарелло вмиг преобразился в горничную. Абсолютную наготу скрывал лишь кружевной передник, белая наколка на рыжих волосах и золотые туфли. – Вот на почве трудового стресса. – Он изобразил кривыми волосатыми ногами книксен.

– Ой, это уже эпидемия! – зашипев и вздыбив шерсть, кот отпрыгнул. В такой атмосфере мне тоже придется сменить ориентацию. Нет! Пусть лучше кастрируют. Молю о кастрации! Завтра же посылаю SOS в Гринпис!

Между тем, Шарль, подоспев к хозяйственному выходу ресторана, сработал чисто. Разыграл сцену совершенного непонимания случившегося, велел вызвать к замершей даме врачей и скрылся в ночи.

Во флигельке его встретил изображающий Зеллу клыкастый, а кот, мурлыча, стал тереться о ноги и норовил запрыгнуть на колени. Непонятый Шарль уединился в углу гостиной.

– Так что же с намеченным свиданием? – Не унимался кот.

Чрезвычайно обидчивый Шарль не обернулся, он чинил пенсне, составляя из трех разбитых моноклей.

– Они изволят сердиться, – заметил Амарелло. – Вот скука-то.

Часы на камине начали отбивать полночь.

– Новый год, господа. Вы обратили внимание? – промолвил, не оборачиваясь и не оставляя отвертку, Шарль.

– И правда! – обрадовался кот. – Я отправляюсь прогуляться по крышам. Кто со мной? Россияне жаждут чудес.

– Ничего они уже не жаждут, – буркнул, унося таз с зеленой грязью, Азалелло. Он вернул прежнее облачение и озабоченность хозяйством.

– Тогда я один, – небрежно насвистывая мотивчик из репертуара недобитой Ангелиной певички, кот двинулся по коридору в сторону роландовской спальни. За ним молча, словно случайно, последовали остальные.

Они столкнулись у неплотно прикрытой двери и воровски прильнули к щелке. Над обстановкой спальни экселенца особенно не мудрили – перенесли мебелишку из опочивальни маркизы Помпадур. Но Роланд и тут проявил придирчивость – заставил сократить количество предметов, убрать усыпанную самоцветами конструкцию с "ночной вазой" и оставить от пышного балдахина над кроватью скромный зачаток: резной позолоченный полукруг с вензелем W да немного драпировок синего бархата. К тому же он, как оказалось, пользовался электричеством!

В щель было видно, что на тумбочке у изголовья Роланда горит лампа под зеленым колпаком. В ее свете на высоко поднятой подушке вырисовывался горбоносый профиль в поблескивающих очках. Услышав шорох, Роланд отложил книгу, которую с интересом читал.

– Что еще за тайные собрания под дверью? Извольте войти.

– Кх... Экселенц... Маленькое сообщение... – выступил вперед Батон. Осмелюсь напомнить: Новый год!

– Разве?

– Не двухтысячный, экселенц. Мы знаем, что вы отмечаете только тысячелетия. Но специфика местной ситуации такова...

– Аборигены вселятся. Жители Москвы опасаются, что до двухтысячного дотянет только президент, – вставил осторожно Шарль. – В качестве изучения местного менталитета, специфики, так сказать, организации празднеств... мы могли бы вести наблюдения...

– Да чего там наблюдать? – гаркнул Амарелло, – Повеселиться охота.

Батон оттеснил его локтем и деликатно проурчал:

– Мы можем присоединиться к торжеству, экселенц?

– Ступайте. Только уж извольте – без глупостей, – предупредил Роланд и поднял руку в знак прощанья. – С Новым годом, друзья.

Подождав, когда за визитерами закроется дверь, он снял очки и принялся за книгу. Михаил Булгаков "Мастер и Маргарита". "...Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это!..."

– Формулировки мне всегда удавались! – пробормотал он, молодея. Только что могущественному экселенцу пришлось изображать одряхление и даже прибегнуть к маскараду с очками. Экселенц не был расположен принимать участие в забавах свиты, но и не хотел охлаждать пыл скепсисом всеведения: шутки учеников были известны ему наперед.

Он отложил книгу, затем долго смотрел сквозь потолок в ночное небо, что-то обдумывая. Вздохнул, порылся в тумбочке, извлек зеленую обтрепанную папку, на задней крышке которой было выдавлено: "Папка канцелярская. Цена 14 коп." Развязал тесемки, быстрыми пальцами карточного шулера не глядя пролистал стопку листов и вытащил из нее нужный.

"...В канун Нового, 1932 года вдоль Кремлевской набережной..."

Глава 31

"В канун Нового, 1932 года вдоль Кремлевской набережной по направлению к мосту двигались двое мужчин – высокий костистый и среднеростый кругловатый. В свете фонарей ювелирной россыпью блестел мелко сыплющий снег, тянула по скованной льдом реке поземка, серебрилась изморозью кирпичная кладка стены. Ветер дул прямо в лицо идущим резкими, злобными порывами.

Рядом с кругловатым, обнюхивая сугробы, послушно трусила старая собака с отвислым брюхом. Она изредка тянула за поводок, увлекая в сторону хозяина – человека интеллигентной наружности, прячущего лицо в поднятый каракулевый воротник ратинового пальто. На черноволосой голове лежала пирожком шапка такого же шоколадного каракуля, руки прятались в толстых, подбитых мехом, перчатках.

Второй – сухощавый и прямой, как палка, шагал размашисто, подставляя лицо ветру и сунув голые кисти в карманы старой шинели.

– Никак не смирюсь с московскими зимами. Мучаюсь, словно эфиоп. Все же я фрукт южный. В такие морозы, если б не Дуся, меня под пистолетом из дома не выгнать, – хозяин собаки потуже стянул узел кашне.

– Я-то и вовсе за компанию страдаю, – откликнулся второй. – Считайте, Борис, что вы и меня вместе с Дусей выгуливаете. Привык, знаете ли, с осени к нашим моционам. Да и сплю плохо, если не выгуляюсь. Всю квартиру провонял: смолю и смолю. – Заслонившись от ветра он прикурил новую папиросу и щелчком отправил в сугроб окурок.

– Н-да... Скверная привычка. Фискунов, между прочим, бросил. И знаете как? В санатории отучили. А вас, видать, там в оборот как следует не взяли.

– Старались сильно. Уверяли, что я отравил весь целебный воздух Кавказа. Уговаривали и так и этак. Только ведь я – орешек крепкий. Не по зубам докторицам.

– Ничего. К тридцать четвертому обещают мою Барвиху открыть. Вот там как насядут на вас лучшие медицинские кадры – не отвертитесь. Вообразите: все самое передовое! Я ведь о такой лечебнице еще в Италии мечтал, когда больничку в Перуджии проектировал. Размахнусь, думал, когда-нибудь, чертям тошно станет. Когда и где, конечно, ясно не представлял. О том, что на родине такая каша заварится, только во сне и видел. Мечтал, знаете ли, возводить города будущего! С карандашом в руке засыпал. Едва глаза протру, а рука уже рисует, что в фантазиях пригрезилось.

– Италия вообще – место идиллическое. Утопии там разные отлично произрастают. Томазо Компанелло, Морелли, фашисты всякие.

– Не знаю, как насчет утопий. Утопии – дело зряшное. Сколько себя помню – проектировал, чтобы конкретно строить. С тринадцати лет – десятки, сотни проектов! – человек в каракулевом пирожке рванулся за собакой, потянувшей в сторону. Та присела у дерева, напряглась.

– Мечтаю – следовательно, существую. А существую – значит, строю! произнес он с вдохновением, деликатно отвернувшись к реке. – Пищеварение у Дуси последнее время барахлит. Все, как у людей. Слава богу, освободилась. Ну что, через мостик и домой?

– Не возражаю. Маршрут известный. Ничего ведь у вас здесь, пока я на Кавказе баклуши бил, не изменилось. – То ли вопросительно, то ли с вызовом откликнулся худой. Кругловатый, все еще пребывавший в своих мыслях, вызова не заметил.

– Ну, это как посмотреть. Если с земли или с карликового роста обывателя какого-нибудь, то изменилось не многое. А если, к примеру, с высоты вашего положения или с закорок моей летучей музы, то очень даже грандиозные метаморфозы! – он гордо посмотрел на огромный Дом, светящийся огнями на противоположном берегу реки. Подобно некому фантастическому кораблю Дом рассекал черноту ночи и, казалось, несся вперед сквозь кипучие волны метели.

Мужчины свернули на мост. По негласной договоренности они сегодня обошли то место, где под снежной ризой лежали руины Храма.

Их вечерние моционы начались осенью и вошли в привычку. Борис являлся автором проекта Дома. Он жил в Доме и работал тут же – в Управлении по проектированию Дворца Советов, располагавшемся в первом этаже. Сидячая работа руководителя Управления, требовала движений. Старушка Дуся – помесь русской борзой с волкодавом, пришлась кстати, выводя хозяина на прогулки.

Жостов плохо приживался в новой квартире: тянуло на волю в свободное от службы в Наркомфине время. Ему приходилось частенько встречаться с Архитектором в официальной обстановке различных комиссий, собраний, комитетов. Вскоре после новоселья он столкнулся с Брисом Михайловиче во дворе.

– Рад видеть соседа! – засиял Архитектор. – Замотался, знаете ли. Не думал даже, какой переполох вызовет в верхах заселение. В Доме пятьсот квартир, а желающих и к тому же, имеющих право рассчитывать на ордер тысяча! Списки жильцов составлялись с чрезвычайным трудом, а как только были оглашены, начались кровавые бои. Представьте, вполне достойные люди старались доказать, что они ничем не хуже какого-то карьериста, получившего здесь квартиру! Излагали заслуги перед отечеством, добивались аудиенции у членов Комиссии по расселению и у меня лично. Я даже получил несколько форменных доносов. Естественно, я этим бумагам ходу не дал. Все – в стол, в стол. – Отвернувшись, Архитектор высморкался в аккуратный платок, от которого в воздухе повеяло лавандой.

Они уже вышли из двора на осеннюю набережную и направились к мосту, прокладывая маршрут будущих прогулок.

– Х-м-м... – поморщился Жостов. – Делить имущество вообще вредно. Особенно в обществе, основанном на принципе всеобщего равенства. А распределять ранги по заслугам на уровне эмоций и вовсе некорректно с математической точки зрения. И справедливости заодно. Почему я, к примеру, должен пользоваться лифтом, газом, горячей водой, иметь личный кабинет, в то время как честный парень, выстаивающий смену у станка, живет по-свински?

– Ну, вот, сказанули! Не ожидал... От вас – не ожидал! Да ведь такая постановка вопроса делает не возможным всякий прогресс! Великие памятники зодчества сооружались чаще всего для избранных. Следуй итальянцы вашей теории уравниловки, вся их страна сейчас состояла бы из хижин и примитивного коммунального жилья! – Архитектор, задетый за живое, горячился. – Вот что я вам скажу: если нет способа осчастливить всех сразу, надо найти в себе мужество выделить самых достойных, то есть – социально полезных. И сделать их символом, примером! Головным отрядом грядущего, как пишут идеологи. А от того, что человек такого ранга, как товарищ Жостов незаурядный руководитель, – получит собственный кабинет и ванну, будущее только выиграет. И рабочий, о котором вы так печетесь, в первую очередь.

– Не уверен, – уклонился от спора Жостов.

Архитектор, конечно, знал, что в квартиру Жостова затащили чуть ли ни силком и наверняка воспринимал эту акцию как политическое позерство. А ведь верно – так оно со стороны и получалось.

Заговорили о перспективах, о знакомых, соседях, подтрунивали, смеялись и все больше нравились друг другу. С тех пор вечерние прогулки Архитектора и руководителя стали регулярными. Огромным достоинством происходивших по их ходу бесед, являлись свежий воздух, торжественная обстановка центра столицы и отсутствие свидетелей.

...Лечиться на Кавказ Николай Игнатьевич отправился внезапно, в конце ноября и вернулся каким-то странным. Во время прогулки помалкивал желчно, с ухмылкой, отшучивался неудачно и все смотрел на чернеющую во льду полынью, словно примеривался к купанию. В конце декабря это выглядело странно. Может, так и должен вести себя больной грудной жабой? А может, болезнь похуже точила костистое тело бывшего комиссара?

На середине моста Архитектор остановился. Переводя дух от резких порывов ветра, всмотрелся в Кремль. За темнеющими стенами поднималась крыша Дома правительства и два этажа под ней. В центральном светилось изумрудом высокое окно.

– Работает. Многое хочет успеть. Редчайшего полета мысли человек! сказал Архитектор задумчиво, вроде про себя.

– Не дремлет, – неопределенно отреагировал Жостов, глядя вниз, в черную тень моста.

– А что, ведь рапортовать вашему брату-руководителю есть о чем? Есть чем гордиться? – задиристо подступил к нему Архитектор. – Я отчеты вашего ведомства основательно штудировал на предмет осмысления строительных перспектив. Грандиозный размах! И поверьте – голова идет кругом! За последние каких-то пару лет открыты новые заводы, фабрики, институты! Я вед не праздно здесь митингую. Мне новые технологии и специалисты позарез нужны. И ваше понимание, как руководителя, между прочим, тоже. Не мне, нашему общему грандиозному делу! – Архитектор вдохновился. Он больше не прятал лицо от ветра, на щеках запылал юный румянец. – Строительство Дворца Советов требует переоснащения всей промышленности. Дело-то фантастическое! Территория в три раза больше Кремля. С Храмом мы благополучно разделались. Предстоит по моим прикидкам снести еще порядка ста шестидесяти построек и около полутора десятков передвинуть. И вы знаете, мощная у юных коллег родилась мысль! Превратить Дворец как бы в постамент гигантского памятника Ленину! Я в начале идею эту не разделял, хотел наверху центрального здания статую рабочего с факелом поставить. Предполагал, мелкая моя душонка, что товарищу Сталину больше понравиться обобщенный, так сказать, образ. Символ победившего пролетариата.

Жостов неожиданно хохотнул и перешел на "ты":

– Рассчитывать ты мастер. Решил, значит: Сталину ни чей монумент, кроме собственного, на крыше вашего Дворца видеть не захочется. А если уж не свой, так лучше обобщенный!

– Да не одобрил он рабочего! – горячо и несколько озадаченно парировал Архитектор. Иосиф Виссарионович двумя руками ухватился за идею увековечивания образа Ленина во всепланетном, так сказать, масштабе! Вот это настоящий вождь! Средства на строительство выделяет колоссальные, лично площадку под Дворец выбирал, а корысти никакой. Никакой мании собственного величия!

– Знаю, что ты его к Храму возил, преимущества местоположения расписывал.

– Так после этого визита дело и пошло. Кстати, личная вам от меня, Николай Игнатьевич, благодарность, – глаза Архитектора лукаво сверкнули. Говорят, ваш голос решающим был на заседании комиссии по территории.