Текст книги "Возвращение мастера и Маргариты"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

– Она сказала, что бы я вам не верил, – тихо проговорил пленник.

Глава 16

– Не верь им, Макс! Ничему не верь! Ничему! – кричала Маргарита, уворачиваясь от Осы. Но ему удалось вырвать у не трубку.

– И кому ты сейчас подлянку кинула? Себе любимой и приятелю идиоту. Я бы такую подружку-советчицу собственными руками придушил, – Оса с силой толкнул плачущую Маргариту и она рухнула в кресло. – Неужели надо объяснять элементарные вещи? Если просят об услуге те, кто сильнее, ты должна из кожи вон лезть, что бы эту услугу оказать. И еще поцеловать хозяину задницу. Твой дебил замешан в деле марафона. Достаточно заинтересованным господам чихнуть, чтобы "Дело Горчакова" легло на стол Генерального прокурора. А в нем – доказательство его вины на высшую меру наказания. Уловила суть? В милицию вам сейчас кидаться – все равно, что на себя ручки наложить. У шефа там, на верху, все схвачено. Куда проще прислушаться к совету старших: отработал, что надо и гуляй. А ты приключения ищешь и его на дно тянешь, нежная. – Осинский допил из фужера коньяк, брезгливо скривил красивое лицо, глядя на рыдающую девушку и рассмеялся:

– Обожаю страстных барышень. Извини, дела отрывают меня от приятнейшего занятия. Зайду попозже. Пообщаемся без всяких условностей, он удалился, продолжая хохотать и только теперь Маргарита поняла, что и глаза, и смех Осы, и его гаденькая, опасная ухмылка не человеческие бесовские.

Дверь закрылась, пару раз дрогнула ручка запираемого замка. Маргарита замерла в оцепенении, думая о том, что совершила непоправимую ошибку. Какое ей дело до этого проклятого генератора? Что плохого может произойти с людьми, если аппарат маломощный, а внушать мысли будет Максим? Но не зря же предупреждала о смертельной опасности Белла, не зря так суетятся и запугивают эти мерзавцы! Что они затеяли, куда делся Пальцев?

Маргарита заколотила в дверь, нажала ручку и чуть не вывалилась в коридор – дверь подалась без малейшего сопротивления. Другая – и вовсе едва притворенная, вела во двор. Оказавшись в тылах гостевого особняка, Маргарита огляделась. Рассвет был жиденьким, день предстоял хмурый. За кустами боярышника был виден глухой трехметровый забор. Слева он уходил в дебри сада, справа находились ворота и кирпичный теремок пропускного пункта. В будке у телефона сидел один охранник, другой, с рацией и автоматом, мерил шагами дорожку возле въезда. Довольно скоро тот, что был в будке вызвал ходившего и отослал к большой вилле, скрывающейся в глубине сада. Сам же продолжал говорить по телефону, вернее, выслушивать приказания и отвечать совершенно монотонно и однообразно:

– Будь сделано.

Прижимаясь к кирпичной ограде, Маргарита приблизилась к двери пропускной и заглянула внутрь. Охранник стоял за стойкой, лицом к стеллажу, размещенному вдоль стены и спиной к проходу!

– Ищу, ищу. Синяя папка? Левее? Нет ничего левее. Так считать от спины? – обшаривал страж полки. – А я и смотрю справа, если стоять лицом.

Маргарита глубоко вздохнула, затаила дыхание и едва касаясь плиточного пола прошмыгнула мимо. За пропускным пунктом открывалась дорожка, ведущая прямо к шоссе. Она вжалась в холодный оштукатуренный кирпич ограды и, переждав несколько секунд, юркнула в заросли гигантского борщевика. Вскоре, затравленно оглядываясь и дрожа от волнения, она выбежала на шоссе, голосуя машинам.

Маргарите отчаянно не везло. Машины попадались редко, да и те не реагировали на пытающуюся остановить их девушку. В отчаянии, завидев идущий автомобиль, Маргарита встала посреди дороги, раскинув руки. Темно синий "рафик" грузовой модели с кузовом без окон резко затормозил, взвизгнув тормозами. В открывшуюся дверь почти вывалился мужчина кавказской национальности и бурно жестикулируя, прокричал что-то бранное в адрес Маргариты. А потом дверь захлопнулась.

– Помогите! – взмолилась она, вцепившись в опущенное стекло. – За мной гонятся бандиты!

– За всеми они гонятся. Места в машине нет, сама не видишь! – кавказец указал на сидящего рядом молчаливого старика. – Деда лечиться везу. И зачем мне твои бандиты? Своих хватает. Убери руки, девушка.

– Они убьют меня! – отчаянно смотрела Маргарита в красивое равнодушное лицо. Водитель тихо тронулся с места, заметив:

– У вас здесь настоящий бардак, россияне.

Маргарита разжала руки, не успевая за машиной, и тут увидела смуглое лицо, высунувшееся в приоткрывшуюся заднюю дверцу кузова:

– Садись сюда. Быстро, – мужчина протянул руку и Маргарита оказалась в сладко пахнущей темноте, среди коробок и ящиков, забивших до отказа весь автомобиль. На полу, подстелив картонки сидел молодой мужчина, одетый как для эстрадного выступления – в праздничный светлый костюм и лаковые туфли. За расстегнутым воротом черной рубашки блестела массивная золотая цепь. Ударившись головой о потолок, Маргарита свалилась на колени сидевшему. "Рафик" рванулся вперед.

– Оказывается, ты сильно русских любишь, – не оборачиваясь крикнул маргаритиному спасителю тот, что сидел за рулем.

– Кто их любит. "Кушать да, а так – нет",– отозвался нарядный фразой известного анекдота и посмотрел на девушку с плохим интересом. Маргарита поняла, что попала в новый переплет, угодив в машину похотливых и наглых кавказцев.

– Фрукты на рынок везем, – объяснил нарядный, заметив испуг девушки и помог ей устроиться рядом. – Извини, тесно. Могла другую машину остановить, раз так сильно ехать надо. – Он присмотрелся к заплаканному лицу пассажирки. – С мужем дралась, да?

Она отрицательно покачала головой.

– Спасибо вам. Только... Только у меня совсем мало денег. Я выйду у первого метро.

Сидевший за рулем что-то крикнул через плечо на своем языке.

– Вы грузины? – ляпнула Маргарита, сообразив с запозданием, что для нее все торгующие кавказцы – грузины. А грузины – приставалы и наглецы.

– Мы – совсем наоборот, – мужчина в нарядном костюме встревожился: Хачик говорит, за нами джип идет. Обгонять не хочет, на расстоянии едет. Тебя ловят.

– Да, это, наверно, за мной! Пожалуйста, отвезите меня в милицию. – С мольбой стиснула ладони Маргарита.

– В милицию без денег зачем ехать? Без денег ничего нельзя, – рассудил нарядный, не очень, видимо, испугавшийся преследования. – Понимаешь, совсем рано решили отца в деревню везти. Там старая женщина живет, от рака лечит. Я оделся, как человек, деньги взял.

– Это дорого? – спросила Маргарита, подавляя нервный озноб.

– А! Не взяла она деньги, лечить не стала. Сказала обратно в больницу везите, пусть умирает так. Мусульмане мы, креста не носим, – кавказец распахнул ворот черной рубашки, продемонстрировав свою золотую цепь и густую черную поросль.

Водитель снова прокричал что-то, мусульманин непонятно ответил, отмахнулся и объяснил Маргарите:

– Хачик волнуется, высадить тебя хочет. Я говорю, пусть едут, раз надо. Твои приятели, да? Чего зря туда сюда метаться. У метро выйдешь, помиришься.

Кавказцы снова бурно заспорили, перекрикиваясь через ящики.

– Хачик интересуется, они стрелять не будут? – спросил нарядный.

– Вряд ли... – нахмурилась Маргарита. – Только мне к ним попадать никак нельзя. Пожалуйста! Как вас просить, не знаю...

– А чего тут знать? Я тоже сегодня старую женщину просил. Я, говорю, мусульманин, азербайджанин я. Посмотри, женщина, – видишь у Хачика крест висит. Он армянин, православный, мы друзья, какая разница? Помоги старому человеку, да? Он ведь всю жизнь в селе работал, никому зла не делал. Она руками махала, ругалась, что мы плохое предлагаем. Теперь дешевый товар на базе взяли, – бананы-мананы, абрикосы-персики сильно зрелые, продавать быстро надо, опоздать на прилавок совсем нельзя. Я торговать буду, Хачик моего отца в больницу обратно сдавать поедет. А тебе, девушка, домой надо. В Москве живешь – друзей много. Пусть они помогают. Так у всех людей положено. Даже если у них крест не висит.

– Друзья... – Маргарита отрицательно покачала головой, опустив глаза. И вдруг спохватилась: – Вспомнила! Есть друзья, есть! – Она пошарила в карманах жакета и вытащила скомканную бумажку, которую сунула ей на прощание Белла.

– Вот куда мне надо, – она в недоумении рассмотрела адрес. – Дом на набережной... Это такой большой, что напротив Храма Христа Спасителя! Удивительно...

– Где Кремль что ли? По центру не поедем. Пробки большие, милиция. Нам через весь город долго, лучше по окружной. Сильно опаздываем. Деда в раковую больницу завезти надо.

– На Каширку? Вспомнила я вашего деда! Он в нейрохирургии на диване сидел и вязал на спицах! Тихий такой и женщина рядом. На жену сильно похожа. У меня там сестра лежит. Операцию делать будут. Шестнадцать лет еще не исполнилось, – Мара заплакала, осознав несправедливую горечь со всех сторон навалившейся беды.

Азербайджанец и армянин затеяли спор на непонятном языке, в котором отчетливо слышались слова "больница", "джип", "Синагог". Казалось, они сильно разругались и сейчас выгонят пассажирку прямо на шоссе.

Мусульманин с тоской посмотрел на сжавшуюся девушку, пошарил в коробке и протянул банан.

– Ешь. Глаза совсем голодные. Я знаю такие глаза.

Маргарита притихла в полутьме среди ящиков, жуя предложенный ей банан и совершенно не догадываясь, куда везет ее синий "рафик". Но было ясно, что уехали они уже далеко. Наконец, резко затормозив, машина остановился.

– Выходи, – сказал шофер.

Маргарита опасливо выглянула в приоткрытую дверь автомобиля, ожидая появления Осинского. Рафик стоял у Яузы за кинотеатром "Ударник". Преследовавшего их джипа видно не было. Угрюмой громадой возвышался Дом.

– Тут, что ли? – вышел шофер, оказавшийся высоким и красивым, как Остап Бендер. Он осмотрел покрышки. – Совсем старая машина. Синагог скажет, что бы мы резину меняли. – Ветер с реки трепал его густые смоляные кудри.

– Куда джип делся? – осмотрелась Маргарита.

– На проспекте Вернадского остался. Видел только, что на него гаишники как коршуны набросились. В розыске наверно твои дружки. – Шофер улыбнулся, блеснув крупными зубами и забрался в машину. – Хорошего тебе дня, красивая.

– Бери персики, скушаешь, – протянул из кузова пакет азербайджанец. И захлопнул дверь.

– Погодите! – торопливо сняв цепочку с крестиком тетки Леокадии, Маргарита протянула ее водителю.

– Возьмите для деда. Он медный, но освещенный по всем правилам.

Армянин нахмурился:

– Зачем свою вещь снимать? Мы что – звери?

– Нельзя отказываться, это на счастье. Примета такая, – Маргарита передала в смуглую ладонь свой дар и подняла голову: – Большой дом.

– Для больших хозяев, – армянин включил мотор. – Меня Хачик зовут. Того с персиками в костюме – Начик. Заходи к нам на рынок, Маша.

– Маргарита, – проговорила она вслед уезжающему автомобилю.

Глава 17

Указанную на бумажке квартиру Маргарита нашла просто, словно сотни раз входила в просторный подъезд и поднималась на этом лифте. Тогда здесь висело зеркало, черный телефон для звонков в диспетчерскую на случай поломки, стоял дерматиновый диванчик, а полированные дверцы распахивал лифтер. Она помнила и дверь квартиры с темно– коричневой обивкой и номером на бронзовом ромбе. Сомнений не было – Маргариту пригласили в квартиру Жостовых. Звонок затрещал в передней и дверь тихо отворилась. Сама, без нажима и постороннего вмешательства. Маргарита нерешительно вошла в прихожую, освещенную под потолком лампой в круглом матовом рожке. Позвала. Никто не откликнулся. Квартира казалась не жилой. Похоже даже было, что ее заперли пять десятилетий назад и лишь теперь открыли. Повсюду пыль, запустение, старые, хмурые вещи. Калоши с малиновой подкладкой, цигейковая ушанка на вешалке. И чей-то клетчатый зонт с вылезшей спицей.

Осторожно заглядывая в каждую дверь, Маргарита обходила комнаты, не осознавая, что здоровается со знакомыми вещами. Вот резной буфет, огромный и нарядный, как Миланский собор. За дверцами все еще поблескивают бокалы, конфетницы, чашки. Лежит на радио стопка газет, перевязанных шпагатом с фотографией макета Дворца Советов на передовой. Гигантский Ленин тянет за облака многотонную руку.

Стол покрыт кружевной скатертью, такой ветхой, что притронуться страшно. В спальне плотно задернуты шторы гранатового пыльного бархата, царит сырой подвальный полумрак, пахнущий плесенью. Словно крылья бабочки сложены створки трельяжа, голые серые матрацы двуспальной кровати под текинским ковром напоминают надгробья.

Кабинет весь в книжных полках. На вишневых корешках золотые оттиски полное собрание сочинений И.В.Сталина. Выгоревшие обои у окна сохранили прямоугольные следы от рамок. А на письменном столе завал бумаг.

Маргарита опустилась в кресло, обтянутое коричневой холодной кожей. У поясницы оказалась подушечка из шерстяной шотландки, отороченной витым шнуром. Она знала историю этой вещицы из рукописи Максима. На изготовление подушки пошел шарф Серафиминого отца, прапрадеда Максима, привезенный с гастролей по Италии. Как долго живут вещи, как бережно хранят они память прошедшей жизни. Про тот триумфальный рождественский концерт в Милане 1903 года, про ночную прохладу у Домского собора и ароматные руки черноглазой, смешливой женщины, заботливо запахивающей на знаменитом горле российского тенора подаренный ею шарф...А потом были в жизни ломбардского шарфа и поездки по свету и московские лютые холода. Видел он, как покрывалось морщинами лицо хозяина, кутающего немощное уже горло в шерстяное тепло, как расцвела дочь бывшего певца Сима, а потом тоже увяла и сшила из обветшалого шарфа покойного отца подушечку для спины своего супруга, сидя под старой лампой, блестя наперстком на среднем пальце... А время неслось вперед, уносясь все дальше от навсегда покинутой станции, где осталась Россия, молодость, мечты, любовь... Разве думали они – все они – обитавшие в этом доме, что когда-то уйдут, забрав с собой в небытие бренное тепло своей жизни? И ненужность, вечная ненужность станет уделом их осиротевших верных спутников, объединенных в племя изгоев под названием "старый хлам".

Оцепенение завладело Маргаритой, окруженной безмолвием знакомых вещей. Она прислушивалась к тишине, словно ожидая подсказку. Что-то поманило ее к поиску. Подчиняясь наитию и уже предчувствуя находку, Маргарита выдвинула центральный ящик стола. Коленкоровая папка с тесемками, альбом фотографий, обтянутый красным плюшем, тускло поблескивающая алюминиевая трубка калейдоскопа. Темно-коричневая кобура с именным оружием. Вот и все. Все, что осталось от Николая Игнатьевича, от памяти Макса, от его незавершенной саги. Под этим диваном прятался осаждавший Жостова бес. По спине пробежал холодок.

Подавляя желание сбежать, Маргарита открыла альбом. На фотографиях были знакомые лица. Двое сидят, улыбаясь в объектив. У женщины уложены валиком светлые волосы по довоенной моде. Мужчина с открытым, уверенным лицом в мундире с инженерными ромбами, уверенно смотрит вдаль. Варюша и Лев. У колен родителей стоит шестилетний мальчик – короткие штанишки на лямках, вздутые на коленках чулки. В натужно растянутой улыбке заметно отсутствие переднего зуба. Его заставили засмеяться, а потом – застыть, ожидая "птичку". Он станет коммунистом, большим начальником, строящим новую Москву, отцом Максима. Он тайно будет мечтать о том, что этот Дом, превратившийся в братскую могилу, исчезнет, а из праха возродится Храм. Он приведет сюда сына, чтобы рассказать, сколь страшна хватка компромисса, как опасен советчик по кличке Гнус.

Маргарита вскочила, подбежала к окну, уперлась руками о подоконник сворачивая шею – Храм стоял, светясь белизной в сизом вечернем мареве. Омывавший купола дождь становился золотым – яркое свечение окружало плывущую в сумраке громаду.

Прихватив коричневую папку, она устроилась на диване в дедовском кабинете.

В папке оказались пожелтевшие, исписанные лиловыми чернилами листы. Крупным, летящим почерком звенел нежный женский голос, мелким, округлым задумчиво шептал печальный баритон.

"Родной, любимый, единственны", – писала размашистая женская рука.

Глава 18

" Левушка, родной, любимый, единственный!

Пишу каждую пятницу после спектакля. Все разбегаются, я быстренько привожу в порядок гардероб и остаюсь одна. Сижу за гримерным столиком самой Котляревской! Вот бы наша примадонна разоралась, если б узнала что костюмерша проводит пару интимных часов в ее владениях! Да, интимных. У меня такое чувство, что собираюсь на свидание с тобой, скоро увижу тебя, смогу прикоснуться, обнять... Не смейся, перед тем, как взять перо, наложила грим, точно такой, как был у грымзы сегодня и даже окутала плечи ее драгоценным боа! В нем она поет выходную арию Сильвы. Ах, Левчик, честное слово, я выгляжу лучше, хотя конечно... Конечно, внешность в музыкальном театре не самое главное. Ладно. Не ныть, не ныть, не ныть... Это я себя уговариваю, потому что твердо верю: все обязательно уладится! Помнишь наше свидание на крыше? "...И хочешь знать, что ждет впереди, и хочется счастья добиться..." Мы тогда загадывали, что проживем долгую и очень красивую жизнь. Пока не получается, но мы все равно сделаем это, хотя бы ради Мишеньки, ладно?

Об отце ничего нового узнать не удалось. Десять лет без права переписки. Осталось еще семь. Каждый день заново пересчитываю, все пытаюсь как-нибудь обмануть время. Не получается. Вот мама молодец! Представляешь, возглавляет в Уфимском лагере какой-то драмкружок, и пишет, что люди в коллективе подобрались чрезвычайно талантливые.

Ты зря, клянусь, зря все повторяешь одно и то же. Ты не прав, Левушка. Я не приносила никакой жертвы. Дочь врага народа не может оставаться женой ответственного работника. Мы же сами знаем, что наш развод – уловка, а разлука – дело временное. Вместо того, чтобы вместе с нами попасть под следствие, ты служишь родине на ответственном участке! Ты можешь применить свои способности, свой талант! И ты должен сохранить себя для всех нас, для народа. Кстати о способностях. Мишка таскает по арифметике сплошные тройки. Боюсь, он не в тебя, но особыми вокальными дарованиями тоже не отличается. Здесь на Арбате такая шпана! Затеяли джаз-банд, кто постарше, конечно. Голубей с утра до вечера гоняют. А дерутся – ужас! Я у Мишиного дружка настоящий нож с выдвижным лезвием видела!

Но ты не паникуй. Дядя Федя нам сильно помогает. Хорошо, оказывается, когда сосед милиционер. Вообще мы в нашем клоповнике живем дружно. Вместе, к слову, дустом по клопам ударили. Избавились пока. Представляешь – шесть семей! Вечером собираемся на кухне и митингуем – ну прямо настоящее собрание общественности. Сплошнее диспуты – с огнетушителем не растащишь.

Снова о себе. Вот пишу, а сама мимоходом в зеркало поглядываю и думаю, а что если и в самом деле наступит мой час? Выйду на сцену вся такая роскошная-роскошная... Вокруг кордлебалетники во фраках на коленках стоят и тянуться ручку целовать. Звучат последние такты вступления, я набираю воздух диафрагмой и... А в зале родители, ты с Мишей и эта грымза. Успех, конечно, бешенный! Котляревская от зависти вся сыпью пойдет... Воображаешь, выговорила мне сегодня, что волан на нижней юбке обтоптан! А кто топтал я? У нее ножки-то слоновьи, вот юбки и заказывает длиннющие, сцену так и метет. А каблуками подшивку треплет!

Ой, извини, болтаю, болтаю... Хотела ведь сказать, что выгляжу неплохо, нет – потрясающе, и в свою звезду все еще верю. Ну не нытик я по натуре! Врожденное благополучие в самых лихих переделках сказывается. От него и в ссылке не отделаешься, как показывает пример моей хрупкой, но несгибаемой мамочки.

Да, перехожу к самому интересному. Ты нашу соседку Юлечку Измайлову помнишь? Голос, конечно был, не чета моему. Еще бы – солистка Большого! Так ее в прошлом году арестовали за связи с иностранцами! Я и не знала. В Дом-то никогда не хожу и рядом стараюсь не бывать. Отношения, естественно, ни с кем из того круга не поддерживаю. А вчера встретила в театре знаешь кого? Обалдеешь. Клавдию! Да не одну – с мужем. А кто муж? – Бывший Юлин супруг. Ничего себе поворотик? Жену, значит, увезли на перевоспитание в северные края, а начальник, честный коммунист, быстренько развод оформил и нашел себе спутницу жизни чисто пролетарского происхождения. И отнюдь не фиктивно расторг свой брак – уж поверь мне. Отрекся подчистую.

А вышло так. Во время спектакля я иногда на откидном месте пристраиваюсь. Ну, если Верецкий поет или Зоя. Зоя – настоящая роскошь, такая колоратура! Ладно, о ней потом. Представляешь, прохожу через буфет, а меня дама окликает. Шикарная, в перманенте, чернобурка, платье длинное из панбархата синего – прямо Фиалка Монмартра. Шампанским с супругом охлаждается. Манеры графские: мизинчик оттопырен, бинокль на серебряной цепочке болтается вместе с бисерной сумочкой, а глаза опытные-опытные! Чмокнула меня в щечку, но с таким видом, словно это я у нее в прислугах состояла. Болтала без умолку, а в гости звала фальшивым голосом. Не пойду, конечно. Никогда больше в Дом ни ногой! Выселили врагов народа, чего ж теперь среди порядочных людей вертеться. Прости, прости... Раскапризничалась. Погода ноябрьская – чуть что – сразу кукситься тянет. А вообще все говорят, что у меня вместо сердца – пламенный мотор. И крылья, как у чайки, что на занавесе Художественного театра. Белые, летучие! Учти, Левушка, я тебе очень нужна. Смотри, никаких дамочек не приваживай! Лучше все равно не найдешь.

Ого! Уже поздно. Затянулось свиданьичко-то. Физиономию отмою, боа в коробку спрячу и домой. Мне было с тобой очень хорошо. Ты просто великолепен, Левчик.

Мишка допишет утром. Душей и телом твоя.

В.Н. Октябрь 1939 года

Милая, милая моя!

Все понимаю. Понимаю, как нелегко приходится тебе, голубка. Самого иногда тоска так прижмет – сорвался бы и уехал! Несколько раз даже за чемодан хватался. Разволнуюсь, забегаю, а потом говорю себе: спокойнее, товарищ Горчаков. Сядьте и подумайте, не мальчик уже, что бы коленца выкидывать. Плешь от уха до уха проглядывает. Подумайте хорошенько: можетли главный инженер, присланный партией на ответственную стройку, бросить начатое дело? Ведь не личное это дело, товарищ Горчаков – государственное.

Образумлюсь, поостыну и сажусь строчить тебе письмо. Год, Варенька, всего лишь год остался. К сентябрю железно обещают замену прислать. Я же как рванул с горя сюда – на передовую стройку пятилетки, так без продыха и пашу. Но какая дивная электростанция поднимается! Как гляну с холма утречком – дух захватывает и думаю: да, человек может все. И звучит, черт подери, гордо!

Напрасно беспокоишься о Михаиле. Я тоже в начальных классах больше бузил, чем учился. Принес как-то за пазухой в класс маленького полоза ( это змеюка такая не ядовитая), чтобы рассмотреть его чешую под микроскопом. Он улизнул, успел напугать до полусмерти нашего классного наставника и скрыться под шкафами. Аврал, шум, гам! Была произведена чуть ли не полная эвакуация гимназии. Ах, до чего же давно все было. Вроде даже не со мной.

Рад, что ты работаешь в театре. Это твое место. Труд костюмера вложен в каждый спектакль. Ну как бы пел мистера Икс – твой Верецкий – без костюма, в одной маске? Или, вообрази, та же Зоя. На фото, что ты мне прислала, у этой прелестницы корсет едва не лопается. Поверь мне, как инженеру – грубейшее нарушение техники безопасности, катастрофическая перегрузка конструкции.

Извини, шучу глупо. Тоска иной раз такая, хоть вой. Ты спрашиваешь, помню ли я ночь на крыше!? Ой, как помню! Ведь это – самое лучшее, что у нас было. И мы не знали, что любили друг друга в последний раз перед долгой, зверски мучительной разлукой.

Знаешь, Варенька, что становится мне совершенно ясно, как закон Архимеда? Только любовь к тебе удерживает меня наплаву. Без нее я обесточен, без нее – всего лишь неодушевленное тело, камнем идущее ко дну.

Мы обязательно будем вместе. Ради этого я продерусь сквозь самую темную чащобу бед, сдирая кожу и мясо.

Жди, считай дни, моя Варенька...

Лев Горчаков, Ведущая стройка пятилетки. За год до встречи.

Лева, просто не верю, не могу поверить: пройдет этот месяц и еще один – и ты дома! Кажется, не переживу – упаду, не встану. Как думаешь, от счастья можно умереть?

Мишка тебя помнит и все время расспрашивает о тебе. Я говорю, что его отец – самый важный инженер на самой грандиозной стройке страны. В столе среди дорогих ему вещиц сын хранит дедову портупею и твой калейдоскоп. Тот, со стеклышками из Храма.

Дядя Федя занимается с ним геометрией и гантелями. Даже учит его приемам милицейского сыска. Основательный и серьезный мужчина.

Зойка беременная. Ее партии отдали Котляревской! Вот скандал! Ведь она после неудачного романа, когда он ей в законном браке отказал, Верецкого на дух не выносит, а по роли придется сплошной лямур крутить!

Недавно узнала: Клавкиного супруга упекли по строгой статье. Оказывается у этого важного чинуши рыльце было в пушку. И отправилась наша Клавдия за сто пятый километр. Вот оно как вышло! Думаю, правда, очухается немного Клавочка и найдет себе более удачную партию. Не удивлюсь, если снова увижу в буфете на какой-нибудь премьере. Да хватит о ней...

Лев, я сейчас тебя спрошу об одной очень серьезной вещи. Скажи честно, я действительно уже не смогу петь? Ведь нервное потрясение проходит, я совсем веселенькая стала после возвращения мамы. Выходит, голос тоже вернется? Только не говори, пожалуйста, что меня зажимают из-за отца. Что у меня подпорченная анкета и от этого я вместо главных ролей или даже пустяковых, глажу и подшиваю тряпки в костюмерной... Левушка, признаюсь в самом страшном: у меня на самом деле ушел голос. Честно. Я пробовала заниматься. И ничего! Но раз был, то ведь должен вернуться? Все должны вернуться... Написала и прислушалась к тишине, словно твоего ответа жду.

Ладно! Больше не ною – знаю, ты вернешься и я стану заливаться жаворонком. Сильва будет моей! И вообще, все будет отлично! Все будет. Да будет ли?

Как же я жду тебя... Как сильно люблю! (Не обращай внимание, что строчки расплылись. Это духами нечаянно брызнула)

Мне нравится, как поет Клавдии Шульженко:

В пожелтевшей старой пачке писем мне недавно встретилось одно,

Где строка похожая на бисер, расплылась в лиловое пятно.

Хранят так много дорогого те пожелтевшие листы,

Как будто ты вернулся снова, как будто вновь со мною ты...

Это танго про нас. Только через многие-многие годы.

Январь 1940 года.

... Ты просто убил меня, Лев! Ну как же так? Это невозможно, это не по-человечески. И что за формулировка такая – "в качестве поощрения попросили поработать начальником участка еще год"? А семья? Разумеется, они же не знают, что тебя ждут жена и сын. Конечно, ты не можешь этим мотивировать, ведь по анкете – холостяк! Но я все решила: черт с ним, с театром! Еду к тебе. Буду в клубе работать. Мишу пока оставлю с мамой. Заберем, когда устроимся. Мы оформим брак и получим большую комнату. А может, и отдельное жилье!

Мишка в начале огорчился, когда узнал о моем отъезде, а потом сказал, что он пока будет старательно учиться под наблюдением дяди Феди и приедет к нам на зимние каникулы. Воображаешь, этот Новый 1941 год мы будем встречать вместе! А вокруг – колоссальные сугробы и вьюга! Огонь в печке трещит, пироги с капустой пахнут одурительно! До обморока хочу тебя обнять. Хочу настоящих новогодних пирогов и воротник из лисы, ты ж писал, что там у вас лисиц полно.

Люблю, люблю, пылко, страстно, по уши. Можно любить по уши? Или только влюбиться? Но ведь я как влюбилась, так и люблю. По самые уши.

Март 1940.

Левушка, милый!

Долго не писала, извини. Кручусь, кручусь, рухну в постель и засыпаю, как убитая. Иной раз забываю раздеться. Беру работу на дом, строчу и шью. Прямо – Анка-пулеметчица. Говорят, в моих вещах есть особый шарм незавершенности. Это от того, что глаза слипаются и руки немеют.

Лев, дорогой, выслушай и постарайся понять. Я не приеду. Не проклинай меня, прости. Прости глупую, слабенькую канарейку. Тощую, щипанную, безголосую теперь, но все равно глупую.

Не знаю, как объяснить... Жутко звучит: я встретила другого человека. Нет! Это не совсем так. Другого быть не может. Такая любовь, как была у нас с тобой, не повторяется. И вообще – не бывает. Она приснилась нам, Левушка.

Я не влюблена по уши в этого другого человека, но я устала быть одна. Устала жить ожиданием и мучаться сомнениями. Признайся, ты тоже здорово побаивался, не принесет ли разочарований наша встреча и как я приживусь в твоей тамошней жизни. Слишком далеко разошлись наши дорожки. Мы нарочно этого не замечали, изо всех сил делали вид, что ничего измениться в наших отношениях не может...

Мы ведь потеряли друг друга давно, еще тогда, правда? Мы оба знали это, но цеплялись за иллюзию. А между тем каждый жил своей жизнью. Ты стройкой. Я – Мишкой, театром, бесконечной задачей свести концы с концами. Трудно жилось мне, Лев. Очень трудно. Ты ни разу не приехал к нам, словно мы чумные. Говорил, не дают отпуск, некому заменить тебя... Я так и думала. Старалась думать. А в глубине души понимала – наша встреча, наш повторный брак – явление в жизни главного инженера, коммуниста Горчакова, нежелательное. Ведь ты не можешь существовать без своего дела. А это значит – не можешь быть мужем дочери расстрелянного врага народа. Наверно, и гибель отца мы оба предвидели, но делали вид, что ждем окончания срока заключения, встречи. Делали вид, что можем соединиться – я и ударник коммунистического труда, представленный к Сталинской премии...

Ты чудесный, ты необыкновенный, ты – единственный. Но тебя нет! Есть Федор. Честный, заботливый, не хватающий звезд с неба, но живой, реальный. Михаил к нему относится серьезно, уважает. Полагаю, ты станешь еще спокойней и плодотворней работать, если будешь знать, что я с сыном под надежной защитой. Со временем сможешь устроить и свою личную жизнь. Женишься, переберешься в Москву. Будем друг к дружке семьями в гости ходить...

Прости, пожалуйста, прости. Будь счастлив. Не думай обо мне плохо.

Варвара Жостова.

Здравствуй, Варенька.

Вот и дождался я того самого письма, которого больше всего боялся. Но никогда не сомневался – оно придет. Ты права, все эти годы мы играли в сложную игру, стараясь уберечь друг друга от страшных ран. И лгали, лгали...

Даже сейчас ты не хочешь сказать мне всю правду. Ты развелась со мной и радовалась моему дальнему отъезду не потому, что хотела спасти меня. Вернее, не только поэтому. Ты не могла жить с предателем. С предателем, которого вопреки всему продолжала любить. Я прав, Варя?

Да, я подозревал с самого начала, что проблема заключается именно в этом, но постыдно трусил затевать откровенный разговор. Боялся разрушить мираж и выпустить на волю эту самую убивающую нас правду.