Текст книги "Возвращение мастера и Маргариты"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

Разумеется, жесткая рука должна иметь мощный идеологический аппарат обработки мозгов и силовую структуру физической очистки общества от инородных элементов. Но на новом витке цивилизации, найдутся способы самоочищения общества без ГУЛАГов и газовых камер. Ополовинив бутылку, Альберт в воображении устремился к заветным чаяниям, которые приберегал для светлого будущего.

Скорее всего, идея прочистки мозгов при помощи психогенератора не так уж и фантастична, хотя и требует доработки. Подобрав первоклассную команду, можно довольно скоро обеспечить сеансы массового "вещания". С помощью узкого круга посвященных, имеющих доступ к рычагам манипуляции массовым сознанием, в рядах просвещенной интеллигенции произойдут значительные подвижки в сторону симпатий к абсолютной власти. Сама собой возникнет и получит неодолимую притягательность кандидатура на пост Верховного... Черт, как себя назвать? Надо придумать нечто демократичное, но в самодержавно-патриархальном духе... Допустим: Глава Отчизны, Самодержавный президент, Верховный Благо-Даритель...Чем непонятней, тем лучше. Главное душевный отклик народа, его признание...

Опустив веки, Альберт покачивался во вращающемся кресле, ритмично пополняя коньячный бокал. По углам сгущался полумрак, позволяя являть свое великолепие резной итальянской кабинетной мебели из мореного дуба.

Преисполненный великих планов, будущий Глава Отчизны не мог отказать себе в эту ночь повитать в мечтах, хотя считал себя человеком трезвомыслящим и далеко не сентиментальным. Представилось ему в голубом утреннем свете нечто вроде трибуны на большой, брусчаткой вымощенной площади. А на ней колонны курсантов в белых мундирах с вывернутыми в сторону трибуны шеями, бравые генералы на движущихся платформах с флагами, грудастые школьницы в пышных бантах, несущие букеты Главе и норовящие взобраться к нему на колени...

А тем временем в государстве установиться положенный исторический порядок. Евреи, лица кавказской национальности и прочие инаковыглядящие заселят обширные земли в районах крайнего севера или пустынного юга. Станут выполнять определенные для них функции: земледелие, скотоводство, неквалифицированные работы на вредных производствах. Никакой свободы слова! Никакой "мыслящей интеллигенции" и трижды сраной демократии! Мать их!

Пальцев в раже шарахнул кулаком о стол, отчего фрамуга мудреной финской рамы распахнулась и в нее влетело нечто черное, крупное, наглое. Шелестя крыльями заметалось по комнате, сбивая со шкафов антикварные вазы и статуэтки. Поднялись вихрем лежавшие на столе бумаги, раскатились по полу какие-то карандаши, чернильницы, скрепки, опрокинулась, изрыгнув на светлый ковер остатки жидкости коньячная бутылка.

Пальцев осмотрел занывший кулак и протер глаза. В окно сквозило и заметало снег, стало трезво и зябко, но беспорядок не ликвидировался. А крупная дегтярно-черная птица, пристроившись на темя мраморного Спинозы, прочистила горло и вполне отчетливо сообщила:

– Сдохнешь. Сдохнешь вместе со всеми своими проектами.

Пальцев расхохотался. Жизнь Альберта Владленовича сложилась так, что к необычным явлениям он привык. Ему приходилось иметь дело с наглецами, как наяву, так и во сне. Прицелившись, он запустил рюмку в ворона. Тот даже не шелохнулся, стекло разлетелось о мраморный нос философа.

– Сдохнешь, как не бузи – сдохнешь, – скорбно пообещала птица после чего заурчал факс.

Пока Пальцев доставал сообщение, ворон исчез в окне. А на листке, плохо пропечатанный, но все же узнаваемый, появился портрет директора "Музы". Известный, чрезвычайно удачный снимок, сделанный для избирательной компании и фигурировавший многократно в печатной информации. Текст под портретом был самого мерзкого содержания, не стоило и читать. Скомкав пасквиль, Пальцев запустил его за неимением иного объекта в совершенно непричастного к событиям Спинозу. После чего рухнул на диван и, прикрыв голову бархатной с кистями подушкой, нарочито громко и смачно захрапел.

Новый год, двигаясь с востока на запад, шел по российской земле и чем бы не были заняты в эту ночь люди, они открывали чистую страницу в Писании собственных судеб. Пусть даже и не думали об этом и вели себя совершенно обыденно.

"Сон приходит на порог, крепко спи-и-и-и ты, сто путей, сто дорог для тебя открыты..." – пела над детской кроваткой молоденькая армянка, проживающая в Москве в арендованной крохотной квартире с большим семейством – мужем, сестрой, матерью и свекром. Хачик давно похрапывал, накрыв подушкой красивую кудрявую голову, на кухне ругались старики, распределяя принесенный парикмахером праздничный заработок. Сусанна смотрела на черные ресницы сладко спящей дочери и представляла кадры старого фильма. Многонациональная публика цирка ласково баюкает хорошенького негритенка и обещает ему славную жизнь. И вправду, стал негритенок то ли ученым, то ли мужем Понаровской, то ли ее дедом – но в общем – удался. Кто знает, что надо сделать, что бы вышло так? Может, чаще петь эту самую песню?...

... – Я поднимаю бокал за наше счастье в новом году, – провозгласил Игорь, заглядывая в глаза Мары.

Они сидели за столом в компании вырядившейся в свой цветущий кримплен Леокадии и сыто жмурившихся котов. Игорь и Мара спешно примчались сюда, покинув банкет в "Музе" что бы успеть чокнуться под Куранты с Аней и теткой. Конечно, Игорь звал в более интересные места, но Мара тянула домой – не хотела оставлять сестру. На месте оказалось, что Анька сбежала к подруге, где и отплясывала сейчас в прокуренной комнате современную "эпилепсию" с надравшимися сверстниками, а "старики" скучно жевали у телевизора.

– Ну я совсем засыпаю, – объявила тетка вскоре после поздравления президента, ритуального чоканья и поднялась. – Еду не забудьте в холодильник поставить. Котам дорогого не давать. Сплошное после этого расстройство желудка.

– Мы тоже отчаливаем. Нас ждут в интересной компании, – с облегчением вздохнул Игорь и сжал Марину руку. Та руку высвободила и взглянула виновато: – Поезжай без меня. Я должна Аньку дождаться, волнуюсь. Первый раз она не дома Новый год встречает.

Везун нехотя удалился, заметив, что до сих пор не в состоянии постичь характер Мары, хотя и очень старается.

"Да я и сама не постигаю", – думала она, прильнув щекой к холодному кухонному окну. Тетка спала, посуда была вымыта, коты получили свое и удалились. Лишь один из них – рыжий плоскомордый метис с разорванным ухом сидел рядом, бурча и заглядывая в окно. Там заметала метель спящий город и гасли в домах праздничные огни. Неслышно подкралась Аня, засопела рядом.

– Ты что тут в темноте сидишь? Я думала вы с Игорем в ресторане отплясываете. Завидовала.

– Не интересно отмечали? Фу, ты вся продымилась, – принюхалась Мара.

– Это волосы. Там накурено было – жуть! Вообще – скучища жуткая. – Аня тоже прильнула к стеклу. – Ого, сколько крыш! Я никогда не замечала. Вот бы полетать... Выбраться на подоконник и соскользнуть, как птичка...Особенно ночью кайф – таинственно так, тихо. Мягко кружить, кружить и во все окна заглядывать! А потом улететь на юг, к морю. Представляешь?

– Представляю, – Мара помнила, как стояла на подоконнике в тот страшный день. И помнила, как до того дня чувствовала в себе легкость полета и огромную светлую силу. Не ходила, а витала и вся лучилась, словно маленькое солнце. – Летает тот, кто влюблен. – Сказала она с неожиданной горечью.

– А я обязательно влюблюсь! – Аня поцеловала кота в нос и тот в ужасе удрал. – Влюблюсь! Ведь ОН где-то там, во-он за теми окнами. И тоже ждет.

– Ждет. В это обязательно надо верить, – Мара подтолкнула сестру к двери: – Можешь идти в ванну первая...

...В деревне Торопаца отмечали Новый год бурно – к старикам на праздники приехали молодые, парилась в бане, ходили ватагами по домам, припадая к истокам. Самогон в здешних краях делали из турнепса и очищали древесным углем.

Хаты в Козлищах до самых крыш завалил снег. Слышалась в ночи далекая гармоника, взлетела пара ракет и хлопнул, прокатившись эхом над заледеневшими озерами, выстрел. Витька-Кирпич, внук Лехи Камнева стрелял из дедова ружья в привезенную им из райцентра девушку. После уже, когда раненая скончалась в больнице, стали говорить, что была она красоты писаной, вовсе не пьяная и не в чужих объятиях лиходеем застуканная, как значилось в милицейском протоколе. Посмертные легенды растут быстро, особенно те, что окроплены кровью, озарены страстью и рождены под Новый год. При жизни же была Витькина пассия оторвой и дешевкой, да и не интересовала его настолько, что бы из ружья палить по пустяку. Но вылетела пуля, спугнув пьяную ночь и прервав пустые, непонятным смыслом горевшие жизни.

– Чую, стреляли, – прислушался Лион, вкушавший холодный квашеный огурец из подпола.

Стол у обитателей Козлищ вышел не богатый, но достаточный – картошечка разварная, курица, зажаренная в печи и всякие разносолы с грибами да патиссонами.

– Стреляли, – подтвердил Максим, надевшийся ради праздника любимый рыжий свитер.

– Размышляю вот, чи там белые, чи красные наступают? – красноречие Лиона возросло под впечатлением вишневой наливки. Максим же напротив, углубился в самосозерцание.

– Нам то что – наша хата с краю, – он скрипнул зубами. – Сидим тут как два пня. Озверели совсем. – Схватив тулуп, Максим выскочил в сени. Лишь громыхнула в сердцах захлопнутая дверью.

Лион нашел друга на крыльце среди голубого от луны снега. Почти полный, яркий по деревенскому диск стоял прямо над озером, заливая окрестности дивным таинственным светом. Максим стоял на крыльце, устремив вдаль тоскующий взгляд.

– Кого домовладелец Горчаков тут высматривает? – Лиону удалось дотянулся до плеча друга и даже похлопать по нему.

– Кого тут высмотришь...Марсианские пустыни, – Максим скомкал снежок и запустил в елку. С ветвей посыпался, серебрясь, морозная пыльца.

– Ой не скажи! – Лион приосанился, сунул руки в карманы и, устремив поэтический взгляд на отрытую в сугробах тропу, посерьезнел.

Деревья и ограды уходят вдаль, во мглу.

Одна средь снегопада стоишь ты на углу.

И прядью белокурой озарены: лицо,

Косынка и фигура и это пальтецо.

Снег на ресницах влажен, в твоих глазах тоска,

И весь твой образ слажен из одного куска.

Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом пол сердцу моему...

Максим легонько ткнул чтеца кулаком в бок, чуть не спихнув его с крыльца:

– Вспомнил, как мы с тобой "Живаго" тогда, еще на первом курсе, друг у друга из рук рвали? А чем эти стихи кончаются, помнишь? Эх, Ласик, кончаются они грустно:

Но кто мы и откуда, когда от всех тех бед

Остались пересуды, а нас на свете нет...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Весна! Весна же, в самом деле настоящая весна! Это значит, что все как бы началось заново – забыты долгая зимняя панихида по безвременно усопшему лету, истлела и ушла в землю прошлогодняя листва, а сквозь нее пробилась юная наглая травка. Остались в долгих вьюжных ночах сомнения, отступили перед натиском дурашливой безалаберности мучавшие страхи, на пепелище надежд пустила ростки такая робкая, такая нежная, но совершенно неистребимая радость.

В городе бесчинствует солнце, затевая игры с оконными стеклами, витринами, машинными зеркалами, лужами, птицами, проснувшимися мухами, жмурящимися томно котами, разнообразным цветением, тянущим к теплым лучам свои маленькие жизни. Весна – это клейкая листва на тополях, пахнущая тревожно и горько, это надежды и ожидания, распахнутые в теплынь окна и совершенно наивная вера в бессмертие.

Во флигельке раскрыты рамы с бронзовыми стеклами, ветер играет шторами, затканными парчовыми лилиями, пушистит золотистую шерсть кота, глядящего в окно с томлением влюбленного гимназиста – подперев круглую щеку лапами и прищурив оранжевые глаза.

– Я этого никогда не пойму. Недоступно осмыслению. Нонсенс,– тоскливо изрекает он, ни к кому не обращаясь. В гостиной еще двое. Амарелло с озабоченностью старательного завхоза занят хозяйством – собирает с диванов и раскладывает на подоконниках яркие версачевские подушки. Шарль, весенне преображенный бледно-розовым, умопомрачительно-элегантным костюмам, расхаживает по комнате, поглядывая на свое отражение в зеркалах и стеклах картин. Пенсне с затемненными окулярами сидит на переносице на редкость ровно, клинышек броды строг и ароматен, в осанке чувствуется порода и бурление внутренних сил. Он даже напевает себе под нос нечто бодрящее, что-то вроде: "Журчат ручьи, слепят лучи, ... И даже пень в апрельский день министром тоже стать мечтает..."

– Господин пень, что вы думаете по поводу здешнего населения? обратился к старшему товарищу пытливый Батон с въедливой интонацией начитанного ученика.

– В целом впечатление противоречивое, но скорее приятное, – Шарль остановился у камина, изящно облокотясь о вишневый мрамор из Дворца Дожей. – Мы отсутствовали пять месяцев. Мы присланы экселенцем для самостоятельной работы. Он предупреждал, что именно в весенний период у землян наблюдаются эмоциональные всплески, приливы высоких чувств и поэтических настроений. – Рассуждая менторским тоном, Шарль приблизился к Батону. – Но при чем здесь, вы, сэр? Объясните, чем объясняется задумчивость на вашем юном лице? И философские заскоки?

– Пусть лучше ковры пылесосит, чем мыслями мается, – взмокший от трудов Амарелло расстегнул золотые пуговицы своего алого мундира, с которым категорически отказался расстаться. Под мундиром оказалась заношенная тельняшка. – Нам предписано соблюдать все правила местного проживания. По здешним обычаям, когда возвращаются, положено проветривать помещение, производить влажную уборку и менять правительство. Не помню, что первее.

– Правительство не трогать. Шутки – отставить. Экселенц, между прочим, может сообщить о своем прибытии каждую минуту, – строго напомнил Шарль, поправляя шелковый шейный платок расцветки салата "Витаминный" с дорогостоящим присутствием креветок и редиски.

– А мы совершенно не готовы, – вздохнул кот.

– Кто как, – Амарелло притащил громадный моющий пылесос и включил его, заполнив комнату фабричным шумом.

Шарль поморщился:

– Вырубай мотор, генерал! Ну нельзя же, в самом деле быть таким буквоедом! Если уборка, так уж камня на камне не оставишь. Уйми аппарат. Пусть пыль сама всасывается, если уж она имела такую наглость забраться на нашу территорию. И вообще, прекратите суетиться, давайте поразмышляем целенаправленно, позитивно, по-деловому. Присаживайтесь к столу. У меня имеется инструкция по пребыванию в стране. С двадцатого числа согласно договору, Холдинговый центр MWM начинает прием посетителей в качестве филиала Гуманитарного фонда, руководимого господином Пальцевым А.В. – Шарль выложил на украшенную перламутром столешницу набор делового человека записные книжки и блокноты в кожаных переплетах. – График работы подробно расписан. Могу зачитать штатное расписание: Заместитель директора фирмы господин Шарль де Боннар. Ну, титулы я пропускаю.

– А мне интересно узнать титулы, – Амарелло, скосив глаза, поправлял пышные, сияющие золотом эполеты.

– Допустим, Академик. И разное всякое по международным каналам Президент, Вице-президент, Глава сообщества... да, пустяки, – Шарль поднял бровь и взглянул поверх пенсне. – Читаю дальше. Секретарь -референт фирмы Ба Тоне. Ударение на первом слоге. Форма тела и одежды обязательная. Я имею в виду – местная.

– Разумеется. Мы же не в цирке. И не в Варьете, – с героическим самоотречением согласился кот.

– Заместитель директора по хозяйственной части, инструктор противовоздушной и прочей обороны, шеф-повар, ведущий швейцар, консультант по взаимодействию с ФСБ и НАТО – Амарелло.

– Ого! Навалили на самого безропотного, – рыжий вскочил, отшвырнув дворцовый пудовый стул. – Готовить отказываюсь.

– Друг мой, это же все – сплошная условность, рациональное использование штатных единиц, – примирительно заулыбался Шарль. – Нельзя не согласиться, что участок работы у тебя наиболее ответственный. А питаться будем скромно. Продукты, если надо, станем закупать по очереди. Только на рынке, что бы совместить с изучением нравов.

– Может, прямо сейчас и отправимся? – оживился Батон.

– Кажется, я плохо объяснил. Вначале работа, потом еда.

– Ладно, пусть голодание. Пусть ограничение в выборе обмундирования. Но как можно работать, не понимая людей! – Батон заходил по комнате, изящно жестикулируя гибкими лапами, как играющий с клубом котенок : – Заметили, что сейчас здесь происходит? Нет, вы обратили внимание на ситуацию? Уму не постижимо! Я наблюдал в окно – двое целовались прямо на качелях, женщины вывели прогуляться детей! Да они размножаются, как ни в чем не бывало! Они рождаются и живут так, словно их часы не сочтены и их бытие ни есть постоянное и совершенно безнадежное движение к финальному звонку!

– В этом-то и вся штука! Люди проходят свой путь бок о бок со смертью и умудряются рассуждать о счастье и вечной любви! Даже здесь! – подхватил Шарль. – Это делает нашу миссию особенно достойной и интересной. Именно об этом нам говорил экселенц, объясняя сверхзадачу визита. – Он повернул вдохновенное лицо художника к роденовскому "Поцелую".

– Распустили нюни и заладили – "любовь, любовь"! Какая еще любовь?! Их силы поддерживают войны, революции, лишения. Им надо все время страдать и все время бороться, – Амарелло решительно цыкнув торчащим зубом, что делал лихо и нагло.

– Вечный бой защитывается как трудовые будни. Не позавидуешь, – кот вздохнул, – Но в наших силах, друзья, внести в столичную жизнь немного весеннего оживления. А что еще делать? Здесь все убрано. – Батон старательно обтер бархатистой лапой кальян Роланда и даже показательно лизнул мундштук. – Идеальная чистота! С уборкой, можно считать, мы справились. Айда изучать нравы!

– Экселенц категорически запретил отклоняться от предписаний и ввязываться в конфликты, – заскучал Шарль. – Будем работать над документами.

– Естественно будем! Изо всех сил! Но потом. А сейчас, в этот весьма подходящий для наблюдений вечер, предлагаю совершить ознакомительную экскурсию. Разумеется, только в рамках! Только в рамках предписаний! Я говорю о тишайшей мирной прогулке. Представьте, мы просто движемся от Смоленки к "Праге", никого не трогаем, любуемся историческим ландшафтом и вызываем восторг мирного населения. В конце концов они заслужили праздник на кануне таких катаклизмов... – Кот в энтузиазме распушил усы. Но не заметив поддержки со стороны соратников, выдвинул последний аргумент: – Да вам просто слабо!

– Поехали! – согласился Амарелло, напяливая треуголку и вскакивая на подоконник.

– А чего не через дверь? – Батон мгновенно оказался рядом.

– Да ну, еще из "Музы" заметят и с вопросами привяжутся, – Амарелло кивнул Шарлю. – Ждем-с.

Шарль, нарочито кряхтя придвинул стул, взобрался на подоконник, отряхнул безупречные брюки цвета розового лепестка и с тоской поглядел во дворик, словно собирался сигануть с небоскреба.

– Учтите, я не был согласен с предложением Батона. Я воздержался.

– А чего тогда вырядился, как жених, если не для прогулки? Во фраер! с восторгом оценил прикид стоящего на ветерке Шарля кот. – Я-то парень совсем простой – как дома сидел, так на люди и вышел. Все свое ношу с собой.

Он вытянул хвост по струнке, присел, как гипсовая купальщица перед стартом, отвел за спину лапы с кальяном и ласточкой соскользнул с карниза. За ним последовали остальные...

Минут этак через пять мимо театра имени Евгения Вахтангова не спеша двигалась великолепная троица. Углубленный в себя Шарль ступал торжественно, словно по версальскому паркету, Амарелло изображал Наполеона Бонапарта, заложив правую руку за борт мундира и глядя пасмурно из-под кустистых ржавых бровей. По своей хозяйственной привычке он не упустил случая прихватить по пути пяток голубей на ужин и теперь нес их пучком за скрученные шеи. Кот шел на задних лапах, вальяжно и мягко, держа под мышкой кальян.

По причине рабочего дня и не позднего еще времени особого разгульного энтузиазма на Арбате не было. Люди, в основном гости столицы, шли густо, глазея на уже зажигавшиеся витрины и прилавки торговых рядов. Троицу гуляющие огибали, скользнув равнодушным взглядом по комедийно "загримированным" лицам и карнавальным костюмам. Неожиданный интерес к мирной группе проявила компания панков, мужественно сохранивших соответствующий статусу возмутителей покоя вид – торчащие хохлы разных цветов, обшитые железками кожаные одежки.

– Гляди – Вицин, Моргунов и Никулин! – рявкнул своим дружкам бритоголовый пацан в черной коже и подскочил к Шарлю с вопросом: – Кургуду?

– Да не, эти жопы из цирка, – разочаровал его кореш с зеленочным "ирокезом" и дернул Шарля за полу длинного, облегающего узкий торс пиджака: – Тебя спросили, дед. Надо соблюдать вежливость. Отвечай как положено – "Барбамия".

Шарль медленно развернулся к любопытным ребятам и ласково вопросил:

– Вы комсомольцы, мальчики? Ах нет еще!? Вот жалость-то, – он сделал "козу" и притопнул ногой: – Брысь в комсомол, говнюки. Или, если угодно, и что, в сущности, одно и тоже, – катитесь-ка вы, детки, к рифленой матери!

Амарелло удержал де Боннара за рукав от физических действий, проводив глазами парней, уносимых в переулок локальным ураганным порывом. Те катились, кувыркаясь через головы и путаясь в своих цепях. Группа элегантных полицейских в экипировке от Зайцева невозмутимо посторонилась.

– Договорились ведь – гуляем мирно, – и вообще, не надо коверкать русский язык. Что еще за "рифленая"? Надо говорить – рифменая, от слова "рифма". "Рифмена мать" – непереводимая игра амбивалентных понятий. Понял? Имеется в виду то, с чем слово "мать" рифмуется.– Учительским тоном втолковал кот. – Причем, обычно говорят не о собственной, а о "твоей матери".

– Моя мать? И с чем это она рифмуется? – озадачился Амарелло и начал громко перебирать варианты.

– Тихо, на нас смотрят! – оборвал его кот, краем рыжего глаза наблюдавший за реакцией встречных. Не было, честно говоря, никакой особой реакции, не считая того, что пару раз его дернули за хвост и старенький иностранец приценился к кальяну: "Сколико стоить матрошка?"

Бойкая бабулька, торговавшая кружевными салфетками, заподозрила в нарядном розовом господине знатока прекрасного и долго сопровождала его, размахивая своими скатерками, как тореодор платком у морды быка. Но результата не добилась – Шарль смотрел мимо жизни потерянным взглядом концептуального поэта.

– Я голоден, – доложил, наконец, он с мученическим видом. – Здесь должен быть ресторан.

– Ни в коем случае! – нахмурился Амарелло. – Знаем мы, чем эти походы в ресторацию тут кончаются. Как консультант по связям с ФСБ я категорически против. Связываться с общепитом не будем!

– Подчиняюсь, – смиренно вздохнул Шарль, на минуту куда-то исчез и появился с цветной коробкой. "Стиральный порошок для ручной стирки с повышенным пенообразованием" – значилось на упаковке. Шарль ткупорил ее, запустил внутрь изящную руку и засыпал в рот горстку голубоватой крошки. Продекламировал печально, нараспев: – "Если нужно сил моральных и физических привлечь, ешьте порошок стиральный – укрепляет грудь и плеч". Классика.

Кот почесал задней лапой за ухом и отвернулся.

– Пусть ест. Это выводит шлаки, – сказал Амарелло, но угоститься из коробки отказался.

Дальше шли молча, не вызывая смятения в рядах местного населения даже валившими изо рта нарядного господина в пенсне мыльными пузырями.

– Зря стараетесь произвести впечатление, – хмыкнул Амарелло. – Народ знает, что теперь за все надо платить, особенно за противное. Вот глянет только гражданин на такого афериста с пузырями или малого в шерсти кота, а потом не отвяжется – гони за просмотр денежки. Или еще лучше – в лотерею заставят играть или голосовать за кого-нибудь.

– Эй, мужики! – окликнул троицу энергичный человек из-за деревянного барьерчика. На огороженной площадке в центре прогулочной зоны размещались гигантские куклы, муляжи популярных президентов, обезьянка на цепи под пальмой – все, что необходимо для памятных фотографий. У обратившегося к прохожим тщедушного хозяина сих угодий болтался на шее поляроид, а на лысой голове горела апельсином люминесцентная каскетка. – Слушайте, имею к вам коммерческое предложение. Как насчет подработать? Дела идут бойко особенно по выходным. – Он обшарил опытными глазами Батона и Амарелло. – Классный прикид. Во, котяра! – Он щелкнул пальцами перед глазами Батона. – Как живой! Недавно у японцев видел костюмчик – так тот еще круче, ну вообще от крокодила не отличишь. А у тебя мордулет, честно говоря, не очень фотогеничный.

Шерсть у кота встала дыбом и не известно, чем бы кончился эта попытка общения с массами, если бы за спиной Батона не запел ласковый детский голосок:

– Киса, кисонька...

Девочка лет пяти, притянув за руку уставшую и ко всему безразличную маму, осторожно погладила бок Батона и подняла к нему бледное, испачканное мороженным личико.

– Такой мягонький, игрушечный! Ты пойдешь с нами жить, если я тебя очень сильно попрошу? Папа куда-то делся, а нас с мамой надо защищать. Я отдам тебе свою кроватку, если конечно поместишься. Пойдем, ну пожалуйста!

Батон сунул Шарлю кальян, протянул к ребенку лапы и поднял, прижимая к меховой груди. Усища осторожно отвел назад и уши сложил посимпатичней.

– Та такой красивый! Такой сильный...– лепетала девочка, запуская ладошки в мягкую шерсть. – Твои друзья тоже хорошие, но только у нас одна комната и еще там спит бабуля.

– Вот и сфотографируйтесь все вместе на память! – не упустил момент фотограф. Он умело рассадил всю компанию под пальмой, навел поляроид, прицелился. Что-то затрещало в аппарате, замигали огоньки, и запахло горелым пластиком.

– Ни фига себе! – отдернув от глаза вспыхнувший аппарат, фотограф перепугано задул на него. Но тут раздался нормальный щелчок и вопреки явной аварии вскоре явился влажный снимок. Девочка с мамой загляделись на всплывающее изображение, а Шарль потянул друзей в сторону. – Бежим! Мы же не можем проявиться на пленке.

– Я проявлюсь. Уж будьте покойны, – заверил Батон. – Так поднапрягся, всю энергетику сосредоточил, чуть прямо не лопнул. Пусть девочка радуется.

Воровски улизнув в переулок, троица искала укромное место для взлета. Тут подвернулся под ноги Амарелло крупный, нарядный и грозный господин и вместо того, чтобы уступить дорогу, наступил на его гигантский лаковый ботинок.

– Шид! Куда претесь, господа? – зло зыркнув на бродяг, мужчина поспешил к своей арке. Но те преградили ему путь.

– А кто будет прощенье просить, товарищ? – с интонациями доброго чекиста поинтересовался коротышка в треуголке.

– Перебьешься, артист, – огрызнулся нарядный господин, некто Штамповский, проживавший в Арбатском переулке в результате финансово выгодного расселения горчаковской коммуналки. Оттолкнув наглого коротышку, он уже входил во двор, когда под его ребра шмыгнули два жестких пальца и устроили сатанинскую щекотку.

– Не надо! Я не люблю шуток! – орал Штамповский, брыкаясь и отмахиваясь во все стороны. Самым неприятным было то, что ряженых и след простыл, но по его ребрам продолжали бегать наглые пальцы.

Троица оставила в подворотне заливающегося болезненным смехом господина.

– Глядите, ресторан... – с тоской голодного нищего покосился Шарль на сияющие двери отремонтированной "Праги".

– Мы уже опаздываем домой к обеду, – оттащил его кот. – Вон Амарелло голубями запасся.

– Не хочу я отравленных голубей У них сульманелла и СПИД, – заныл Шарль. – Ну хотя бы закусочку на лету перехватим. Или деволяйчик с картофелем фри и каперсами.

– В ресторан не пойду, – отрубил Амарелло. – Я за жесткую дисциплину.

Но сам направился к прилавкам с ушанками и матрешками, уловив заинтересованные взгляды продавцов, сосредоточившиеся на его треуголке.

– Давай хоть заглянем. Только заглянем и уйдем, – Шарль подтолкнул Батона к зеркальным дверям, возле которых стоял весьма представительный и нарядный швейцар. Де Боннар сделал надменное, барственное лицо. Швейцар с почтительным поклоном распахнул перед гостями тяжелую дверь.

– Я иметь при себе живой кот! – сообщил с акцентом и с вызовом Шарль, пропуская вперед шествовавшего на задних лапах Батона. Змеевик кальяна свисал из-под шерстяной лапы, плоская морда выглядела более чем нагло совершенно неприемлемо.

– Пожалте проходить, – одобрил швейцар.

– Так с котами можно!? – вспылил де Боннар на чистом русском.

– Пожалуйте-с! – еще смиренней произнес неестественной вежливости человек в могущественной ливрее.

– А если можно, то почему нигде не написано "с котами можно"! Иностранец придирчиво рассмотрел дверь. – Не вижу! И представьте, только тут, в этой глуши можно встретить подобное пренебрежение к меньшинствам! Возмутительно! Форменный фашизм! – Бушевал Шарль, привлекая внимание прохожих и спугнув швейцара.

Тот куда-то позвонил и вскоре у дверей вырос элегантный породистый господин, представившийся как дежурный администратор. Он стал зазывать гостей внутрь для выяснения претензий, но вздорный иностранец кричал, что шагу не сделает в этот филиал КГБ. Конфликт разрешился тем, что на сияющей двери появилась красиво выполненная табличка "С КОТАМИ МОЖНО", по сути соответствовавшая требованию клиента. Но Шарль кушать расхотел. Все еще ворчащий, машущий руками, он был отведен Батоном в какой-то двор, где штабелями поднимались пустые коробки, бидоны и ящики.

– Ну все, кончаем базар, – сказал кот, очищая от мусора богатый хвост. – Мне лично прогулка понравилась. Мои философские тезисы получили эмпирическое подтверждение: Человек – это звучит гордо. Иногда даже в одной отдельно взятой стране и в конкретной социокультурной ситуации. Я даже склонен к абсурдной мысли, что они и в самом деле бессмертны. Но оставим смелые гипотезы. Куда подевался Амарелло?

– Давно тут жду, – в развалку вышел из-за тары кривой. Он был без голубей, но в ушанке. – Толкнул птиц москвичам, раз вы есть отказываетесь. Отдал бесплатно. Очередь даже за голубями встала. Шляпу вот на треуголку выменял. Все там говорили, что мне идет, а у треуголки устаревший фасон. Кроме того с ней можно сделать вот так. – Он отогнул уши и завязал тесемки под подбородком, довольно щеря клык. – Очень тепло.

– Глаз не оторвать, как хорош. Сегодня же пригласим портретиста Шилова для запечатления, так сказать, не забываемого образа, – съязвил сердитый Шарль. – И вот что, имею к вам предложение... – Он жестами сплотил друзей в тесный кружок и свистящим шепотом, от которого в окнах зазвенели стекла, предложил: – Экселенцу о прогулке ни слова.

– Ха! – схватился за бока Батон, изображая хохот. – А если спросит?