Текст книги "Возвращение мастера и Маргариты"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

– Я подчиняюсь, – томно опуская веки, простонала брюнетка. Тут же грянул популярный похоронный марш – очевидно, перепутали фонограмму. Но певицу это не смутило. Пританцовывая, играя телесами, она начала действовать, словно заправская стриптизерка из казацкой деревни.

– Ну а ты чего топчешься? – рыжий нагло подступил к Тарановскому и помог ему снять галстук.

– Только до рубашки. У меня прострел. И вообще, я не понимаю грубого юмора, – сквозь зубы, сохраняя спокойную мину, нервничал режиссер. Но его слова, как и последующий диалог, отчетливо разнеслись по залу. – Я делаю концептуальные фильмы. Интеллектуальная ирония в стиле Феллини, поняли? Меня в России хорошо знают и любят, – неуверенно поглядывая в публику, но довольно нагло, сообщил голливудскому шуту Тарановский.

– Знаем мы... – Американец не слишком любезно освободил игрока от замшевой куртки. – Знаем, что здоровая эротика освежает большое искусство, а голая задница выглядит интеллектуальней, чем иное лицо. Извините, что плохо подумали. Не вас имел в виду. "Мыслитель" Родена, к примеру. Будь он в трениках, не произвел бы впечатления задумчивости. Га-га-га... неожиданно развеселился рыжий.

– Но я не хочу! – слабо сопротивлялся Тарановский, неловко расстегивая брючный ремень.

– А дама хочет. Это неуважение к даме, – Зелла Упырска, ничуть не больше американка, чем ее партнер, сосредоточила свет и внимание публики на завершавшей процесс обнажения певице.

Лишенные сверкающих нарядов, телеса брюнетки оказались упакованными в ажурное черное белье. Такое и на экране показать не стыдно, не то что кальсоны Тарановского персикового цвета. На хилой груди пост-пост-модерниста густо вилась пегая поросль. Босые ступни стояли ребрами, как у человека, наступившего в нечистоты. Рядом, втягивая его в пляску, неистовствовала, показывая себя со всех сторон, казачка.

– Давай, пост-сексуалист, соответствуй! – подначивал Тарановского американец. – Слышал, у вас здесь под исподним крутые концептуалисты Келвина Кляйна носят.

– Прекратите, умоляю, это гипноз! – взмолился режиссер. – Нельзя принуждать человека к бесстыдству.

– И снимать бесстыдные фильмы нельзя, – назидательно прогундосил Ам Арелло. – Это не интеллектуальное кино, коллега. И совсем не Феллини. Вас кто-то надул. Ваши изделия – форменное непотребство. – Протянув руку к кальсонам бедняги, он строго спросил. – Согласен? С моими словами согласен?

– Да! Честное партийное! – просветлел Тарановский, вцепившись в резинку и дотянув ее чуть не до шеи. – Ничего такого снимать больше не буду! Ей-богу!

Фонограмма похоронного марша неожиданно прервалась.

– Все слышали? – пророкотал американец в зал внушительным церковным басом. – Отпустить?

– Отпустить, отпустить! – просили сердобольные сограждане. – Он же больной.

Собрав одежду в охапку, Тарановский торопливо покинул сцену.

Успевшая снять бюстгальтер певица победно уселась на свой стул, но веселость ее прошла. Ярко и обыденно светили софиты, из зала раздавались смешки.

– Вы ж этого хотели, любезнейшая? Или рассчитывали на другой эффект? Иллюзии вредны. Скромность украшает даму, особенно, если больше ее украсить нечем, – сверкнув кривым глазом, американец ощерил клык. – Ступайте на место, милая моя. И подумайте хоть чуть-чуть. Если вас это, конечно, не затруднит.

В рядах застывших под эмблемой с голубками участников шоу наметилось движение, словно их расколдовали.

– Я протестую! Здесь происходит массовое зомбирование! – в центр сцены выступил экстрасенс. – Не удивлюсь, если прошедшие через ваш эксперимент люди сейчас выйдут на улицу и начнут убивать. Да, убивать! На кого вы работаете? На американские спецслужбы? – Речь мрачного целителя была произнесена столь убедительно, что в зале раздался визг. Визжали спутники подопытных.

– А ты кто такой, козел? – самым блатным образом выступил американец.

– Известный экстрасенс. Я внушаю людям добро.

– Вот так здесь у вас всегда и выходит – внушают добро, а получается как всегда. – К мужчине подступила и нежно его обняла державшаяся до сих пор в тени Зелла.

– Ой, рука холодная! – вздрогнул тот. – Тебе вообще в морг пора. Вон шрам какой! Может, и голову он тебе открутил под гипнозом?

– Отрывали по-настоящему. А вернули обратно – чудом. – Зелла улыбнулась. В уголке ее рта показалась красная пена, явилась, скатившись к подбородку, капля крови, ощерились белые, слишком острые и длинные зубы.

– Все, все! Пиздец, баста! – вскочил, словно только проснувшись, Юлий Барнаульский. Он протер глаза и потянул у рыжего микрофон. – Пора завершать наше шоу.

– Не базлань, жопа, и так все слышно. И, между прочим, видно. Прямая трансляция. – Американец указал на бесстыдно расстегнутые брюки ведущего и стоящие в проходе камеры. – Представление продолжается. – И микрофона не отдал.

Ам Арелло отступил вглубь сцены, потемневшей и засветившейся фосфоресцирующей зеленью. Участники стали похожи на несвежих мертвецов, в зал потянуло болотной гнилью. В этой неприятной обстановке, озвученной уханьем сов и какими-то дикими завываниями, экстрасенс-целитель вдруг издал голодный рык и с воплем: "Вам хорошо, хорошо!" – прильнул к шее Барнаульского, впиваясь в нее зубами. То же самое случилось с юмористом: он стал жертвой Зеллы. Раздалось хлюпанье и чавканье, из зала донесся истерический хохот. Но никто не мог покинуть своих мест, пригвожденный парализующим страхом.

– Будет. Надоели, – американец трубно высморкался с помощью двух пальцев и утерся рукавом мундира. Зажегся свет, а все участники вампировской оргии стали кланяться и делать реверансы на авансцене. Однако глаза юмориста, целителя и Юлия стеклянно застыли, лица напоминали маски из магазина ужасов.

– Ладно, граждане. Подбиваем бабки, делаем далеко идущие выводы: врать нельзя, особенно хворым и убогим. Зарабатывать деньги низкосортным непотребством – стыдно. Особенно на людях, которые и ничего хорошего-то не видели. А воровать лично я вам никак не советую. Уяснили, господа родимые? – Ам Арелло генералом прошелся перед строем участников шоу. Засим прошу простить и откланиваюсь. Свои благодарности и аплодисменты направляйте любимцу российской публики – Юлию Барнаульскому!

Бархатный занавес за спиной вышедших на поклон участников шоу задернулся, краснея по низу от света рампы. Физиономии в этом свете выглядели престранно – дурные рожи из предрассветного кошмара. Луч прожектора высветил лицо Барнаульского, наполнившееся большим внутренним содержанием. Кашлянув, актер сделал шаг вперед, пробежал рукой по наиболее ответственным деталям туалета и затянул с душой:

" – Я прошу, хоть не на долго..."

"Боль моя, ты оставь меня, – подхватил целитель, юморист, дамы, повинуясь дирижерскому взмаху голливудского секс-символа. – Облаком, синим облаком, ты улети к родному дому. Отсюда к родному до-му..."

Хор на сцене пел не стройно, но с трепетом: "Берег мой, покажись вдали краешком, тонкой линией. Берег мой, берег ласковый, вот до тебя, родной, доплыть бы, доплыть бы хотя б когда-а-а-а то..." – вывели старательные голоса.

– Дальше – все вместе! – скомандовал Ам Арелло, поднимая зал. Загромыхав креслами публика вставала, светлея лицами.

"Где-то далеко, очень далеко идут грибные дожди..." – понеслось по рядам, обретая мощь "Интернационала", исполняемого участниками Первого съезда РСДРП. -"В маленьком саду у реки созрели вишни, наклонясь до земли. В памяти моей, в памяти моей теперь как в детстве светло..." – пел зал, все больше вдохновляясь. Женщины молодели, как на первом свидании, по некоторым мужественным лицам текли слезы просветления.

– Вот это самое, не знаю, как у вас выражаются, а я обычно называю катарсис, – объявил в микрофон рыжий. – А теперь по-тихому, рядками очистим помещение... Басам подтянуться! Колоратуру погуще! Не сбивайтесь с ритма, умоляю, родимые! И душевней, душевней...

Проследив за организованным выходом хора во все имеющиеся двери, американец изобразил для телекамеры глубокий реверанс, с каким являются на поклон лебеди в финале незабываемого балета. Где-то очень кстати прокукарекал петух и на экране телевизора, ошарашив Пальцева, появилась заставка: "Трансляция прекращена из-за прохождения спутника через космическую орбиту".

Глядя в одеревеневшее лицо Федула, Альберт Владленович поднял телефонную трубку и набрал врезавшийся в память номер. Козлиный голос Шарля проблеял:

– Аллё?

– Мы согласны на ваши условия, – сказал Пальцев, слабея. – Готовьте документы контракта.

Глава 21

День во всех отношениях выдался неудачный, хоть и воскресный. То дождь, то снег, милиция – зверюги, наверно, получили указания из метро частных торговок гонять. Тетка Леокадия облюбовала переход на "Соколе". Ехать хоть не далеко, и то через пару часов торговли ноги гудят – артрит с детства, прогрессирующий, лишающий всяческой трудоспособности. Но деньги-то в дом приносить надо – плюс к грошовой пенсии? Как погибла в автомобиле младшая сестра с мужем, так двое ее дочек на руках одинокой и насквозь больной инвалидки и осталось. Приходится из последних сил крутиться, выстаивать тут на больных ногах со своим не ходовым товаром.

Начала Леокадия бизнес с продажи не очень породистых котят соседской Муськи. В благодарность соседка свела ее с людьми, разводящими кошек в домашних условиях. Оказалось, что вислоухий британец идет за семьсот долларов! А если окотится четверыми? Страшные деньги. Но на вислоухих производителей надо еще заработать, ведь держать придется парочку. Для заработка Леокадия взялась распространять некондицию клубных производителей. Вначале ей улыбалась удача – одноклассники Ани и знакомые Мары разобрали уцененных британцев и американских экзотов. А потом произошел сбой. То ли корма подорожали, то ли людям совсем не до удовольствия стало, но приобретением кошачьих друзей москвичи теперь интересовались мало. Остались трое подростков кошачьей породы дома, а через год начали размножаться. К тому же Серафиме подарили клубного перса и она прикупила к нему пару. А длинношерстные кошки вышли из моды – грязи от них полно, аллергия. В результате в комнате Серафимы жили пять взрослых особей периодически обзаводящиеся потомством. Аня и Мара сносили зоопарковую вонь – лишь бы потискать теплого урчащего зверушку, пригреть на коленях какого-нибудь подхалима, ожидающего подачки в виде дорогостоящего сухого корма.

В общем, пришлось Леокадии признать, что в бизнесе она не сильна. Но куда девать котят, не топить же?!

Уже третье воскресенье она выносила в переход станции "Сокол" четверых подростков неизвестной кошачьей национальности, называя чисто символическую цену – все бес толку. Часов в восемь измученную торговку прогнал милиционер.

– Чтоб тебе пусто было! – пожелала она сердитому лейтенантику, спускаясь к платформам. Это была низенькая, плотная краснолицая старуха пятидесяти трех лет. В метро Леокадия приглядывалась к попутчицам, прикидывая возраст, и думала, что если ей такую шубу и шляпу надеть, то, верно, получилось бы не хуже. А еще шампунь с формулой "PH-5" и помаду "Ревлон" применить, так и вовсе иномарку подавай. Ничего этого отродясь у Леокадии не было. Не появилось и теперь по причине бедности, болезненности и абсолютной ненужности. Не для кого рядиться, надо на похороны экономить.

В темных переулках за "Речным вокзалом" свистел ветер, гоняя вдоль тротуаров хлесткую снежную крошку, под ногами чавкало, в кошелке возились и пищали голодные, намаявшиеся в тесноте котята. Жалея себя до слез, Леокадия плелась к месту жительства, тяжело переваливаясь на больных ногах. Удар в спину сбил ее с ног. Рухнула прямо в грязь плашмя, раскинув руки. Тут же налетели пацаны в высоких шнурованных ботинках и, саданув взвывшей старухе под бок, подхватили сумку.

Заглянув внутрь, длинный парень грязно выругался, подкинул сумку и поддал ее футбольным пасом. У Леокадии оборвалось сердце. Хватая ртом воздух, она спрятала лицо в грязь, чтобы не видеть, как пинают ногами маленьких и беззащитных животных эти сильные, здоровые парни. Те гоготали, матерились, швыряли в лежавшую безмолвно бабку грязью и нарочито громко орали: "Пасуй сюда, давай еще..."

После этого случая Леокадия два дня не вставала с постели, пригревая единственного оставшегося в живых котенка.

Холодно и печально было в маленькой квартире. Никто из троих женщин не хотел вспоминать, что им по праву полагается праздник.

Телефон звонил долго, Аня нехотя сняла и передала Маре трубку.

– Привет, подруга. Это Игорь. Гарри-повар. Узнала? Извини, я взял твой телефон у мадам Левичек. Мне нужно заехать по делу. Срочно.

– Но... – оторопела Мара, – мы тут уборку затеяли. Тетка болеет... Она сделала паузу. – Угостить нечем.

– Я в гости не жрать езжу, – бодро объявил Игорь. И через пять минут стоял в прихожей – очевидно, звонил из машины по мобильному. Его руки отягощали две огромные плетеные корзины, с которыми ходят удачливые грибники. Накрыты корзинки были полотняными полотенцами, а под ними... Мара заохала, в коридор выползли тетка и Аня.

– Мамочки мои! – схватилась за голову Леокадия. – Это что ж... – Она в ужасе замолкла, решив, что ловкий фирмач таким образом навязывает покупателям дорогие продукты. – Сколько ж такая упаковка стоит? – покрутила она в руке незнамо чего в красиво граненой, словно хрустальной, баночке.

– В настоящий момент цены, сударыня, – моя проблема. Поверьте, я ее решаю удачно. А ваша задача, милые дамы, подготовить поле для успешной деятельности профессионала высшего класса. – Он по-хозяйски прошел на кухню. – Та-ак, ясненько... Работать придется в экстремальных условиях. Маргариту Валдисовну прошу быть внимательной а аккуратной с инструментом. Юная леди, – он хитро покосился на Аню, – может делать конспект.

– Сразу на двух языках, – похвасталась леди и представилась, сделав книксен: – Анна.

– Игорь одарил Анну восторженным взглядом, достал из пакета и привычно подвязал поварской фартук, второй протянул Маре, одетой кое-как – в джинсы и растянутый свитер. Затем обернулся к тетке:

– Дело в том, уважаемая сударыня, что я обещал Маргарите Валдисовне блиц-курс высшего пилотажа. Программа узкая: мы будем готовить перепелов, фаршированных фазаньими грудками. То, на что вы с таким отвращением взираете, называется сморчками. Это грибы, совершенно незаменимые в данном случае.

Через двадцать минут в квартире запахло божественно. О ноги Гарика, похожего на фокусника Акопяна-младшего, терлись наиболее пронырливые коты, другие наблюдали круглыми от удивления глазами со шкафов и с холодильника. Словно завороженные сидели на табуретках зрительницы, следя за быстрыми руками повара, порхавшими над столом. Сосредоточенно и молча выполняла распоряжения шефа Мара. Казалось, пятиметровая кухня увеличилась втрое, и все, находившееся в ней, стало предметами культа – от старой электроплиты, до стола и тумбочек, на которых в определенном порядке, без навала, ненужных липких бумажек, надорванных пакетов, а в мисочках, плошках, на специальных досках, прихваченных гостем, были разложены необходимые ингредиенты. Блистали бутылочки с вином и соусами, круглые головки банок со специями. В духовке на медленном жару в соусе из чернослива и инжира млели фазаньи грудки...

Двухчасовое священнодействие завершилось праздничным ужином. Коллектив успел сблизиться и перейти на дружескую ногу. Стол, задействовав праздничные фужеры и сервизы, очаровавший тетку и Анну волшебник, накрыл сам. А перед тем, как приступить к дегустации, Игорь попросил дам переодеться, а сам ненадолго отлучился. Явился с букетом цветов, фантастически великолепным даже для тропической страны.

– Примите мои поздравления, удивительнейшая! – Гарик протянул Маре цветы и покосился на ее порезанный, пластырем заклеенный палец. – Экзамен по приготовлению перепелов сдан на отлично. Ты на редкость способная повариха, отделалась малым увечьем, ножи-то у меня, как в операционной... Ну, это во-первых. А во-вторых, и в– главных, – с днем рождения, королева!

– Ой, правда, – спохватилась тетка, принарядившаяся в платье, которое упорно считала красивым, – из пестрого кримплена шестидесятых годов.

– А я подарок к завтрашнему дню готовлю. Всегда ведь в воскресенье отмечают, – нашлась Аня, начисто о дате забывшая.

– В паспорте у меня день рождения сегодня, – Мара взяла букет и посмотрела на Игоря светящимися радостью глазами.

После выяснилось, что про день рождения Игорю сказала Белла "случайно" обмолвилась. А он не упустил повода. К Маре его тянуло, но не так, как обычно тянуло к дамам.

– Понимаешь, к ним хочется залезть под юбку, а тебе в душу, – объяснил он Маре через месяц платонических, весело-приятельских отношений.

Глава 22

Пальцев навестил Беллу. После недолгой, но бурной любви он сидел в кровати, томно откинув голову к задрапированной розовым атласом спинке. Тело массивного плейбоя, выглядевшее в умело сшитых пиджаках мощным и сильным, оказалось белым, нежным и довольно рыхлым, как у стареющей толстухи. Взмокший чубчик прилип ко лбу, словно приклеенный. Смяв шелковые простыни, рядом возлежала Белла. Она прильнула щекой к животу Пальцева, его рука перебирала длинные, круто вьющиеся волосы одалиски. Озеркаленные арками стены размножали отражение в разных ракурсах. Краем глаза из-под длинных ресниц Белла успела оценить мизансцену и нашла ее удачной. Ее голос прозвучал властно:

– Я свободна, Берт. И мне надоело слышать про бесконечно хворающую и лечащуюся на курортах психопатку Ангелину.

Покрутив в руках коробок сигарет, Альберт скомкал его и швырнул на ковер. Даже сейчас, в ситуации нервной и напряженной, он не позволил себе расслабиться. Здоровье – прежде всего. Человеку баснословно богатому и удачливому подобает жить долго.

Еще в юности Альберт увидел в каком-то документальном фильме, запущенном по телевизору, завтракающего Ротшильда. Сухонький старичок хозяин могучей империи, одиноко восседал за сервированным со сказочной роскошью столом. Перед ним зеркально сверкали блюда, тарелки, соусники, бокалы, рассчитанные на трапезу из сорока блюд. Слуга с почтительной церемонностью подал хозяину гигантский поднос, на котором скромно белело яичко в серебряной подставке и налил в бокал нечто полезное, вероятно, модный по тем временам тыквенный сок. "Вот это и есть настоящий кошмар", подумал Пальцев и решил никогда не пренебрегать собственным здоровьем.

– Ты как всегда права, дорогая, Лина опасна. После грабежа фонда марафона несчастная женщина рвалась объявить журналистам, что ее муж прячется с любовницей, прихватив деньги, – он вздохнул. – Не просто иметь дело с ревнивой дурой.

– Следовательно... – напористо подталкивала его к выводам Белла. Закинув руки, она скручивала волосы на макушке. Выглядела так – с торчащими тяжелыми грудями и темными подмышками, невероятно соблазнительно.

– Следовательно, – Альберт повалил ее, прижал плечи к кровати и посмотрел в лицо. – Мы должны отодвинуть ее с нашего пути. Совсем.

Красивые черты Беллы не исказил ни страх, ни жалость. Кошачьи глаза вспыхнули опасной зеленью, губы приоткрылись, словно в ожидании лакомства.

– А это значит... – сладко вымолвили губы. Альберт не выдержал. Ни одна женщина не возбуждала его так сильно, как эта чертовка, особенно, когда говорила об убийстве.

Пальцев со смаком обсуждал вместе с Беллой детали устранения неугодных лиц, наслаждался полученными известиями о происшествиях и полным замешательством следственных органов. Делал он это, как сейчас, – в процессе любви. Изысканная приправа к сексу. Не многие могут позволить себе подобную роскошь.

Белла всегда поддерживала коварные планы любовника. Лишь однажды она защитила жертву. Юродивого физика Горчакова следовало убрать со сцены сразу же после отыгранного им эпизода. Но Альберт дал ему возможность спрятаться, а потом засомневался:

– Он поселился в деревне где-то на Валдае. Может, разыскать и ликвидировать? Там места пустынные, никто не заметит, никто не вспомнит, лениво предложил Пальцев.

Белла зашипела, как кошка:

– П-ф-ф! До чего же не элегантно! Оставь беднягу, он и так сбрендил от страха. Если поднаберется смелости и станет мешать – успеешь от него отделаться.

На этот раз три часа интенсивной любви в розовой спальне были посвящены захватывающему обсуждению двух вопросов: ликвидации супруги Берта (обсуждалось в постели) и назначение на пост замдиректора ресторана сотрудницы Беллы – Мары Илене ( рассматривалось за столом).

– Ой, не трогай ее, зайчик, – Белла кормила любовника пельменями, сделанными домработницей и выдаваемыми за собственную продукцию. – Оставь девочку мне.

– Ее выбрал Игорь, – одетый в банный темно-зеленый халат и тапочки, Альберт Владленович аккуратно разлил коньячок. – Но мне-то зачем она под боком нужна?

– Уж если подумать, то Мара лучше, чем другая. За ней я пригляжу. Она со мной всем делится. – Белла выловила шумовкой пельмени в пузатую гжельскую супницу и посыпала нарубленной зеленью. – Ну как? У меня, за что ни возьмусь, все отлично получается.

– Не хуже, чем у Гарика... – Павел подцепил пельмень. – Ты сокровище, Изабелла. И прекрасно это знаешь.

Изабелла загадочно улыбнулась, стоя за спиной любовника и глядя в лаковую, розовую от удовольствия плешь.

Глава 23

Под Новый год в воскресенье Игорь пригласил Мару на экскурсию. Новенький алый, вполне демократичный "фольксваген-гольф", привычно покрутившись в арбатских переулках, круто свернул за желтоватую башню бывшего цековского дома и оказался в уютном, чистым снегом припорошенном дворе. Одетые в оранжевые фуфайки краснощекие тетки скребли дорожки широкими лопатами. На детской площадке среди резных скамеек и ледяных горок копошились малыши в ярких комбинезончиках.

Тесное кольцо дворика окружали строения разного возраста и несоизмеримого эстетического достоинства. Шестнадцатиэтажная башня из розового кирпича возводилась для слуг народа времен "застоя" и была прозвана цековской. Перед подъездом с лифтершей выстроился караул серебристых елей. Менее оптимистично смотрелись хаотически громоздящиеся дома довоенной застройки с грязными облупленными тылами и арками, уводящими вглубь темных дворов-колодцев. Совсем тоскливо выглядывала из-за полуразрушенного забора ободранная стена двухэтажной развалюхи и необыкновенно элегантно вырисовывался на ее фоне щегольски отреставрированный особняк "Музы".

– Тишь да благодать. Строение конца прошлого века, четыре этажа. Два верхних занимает "Муза", два нижних – мои. Парадный подъезд, естественно, с улицы. Это тылы. – Гарик подвел Мару к стене особняка, почти скрытой высокими, обросшими снегом ясенями, и, склонившись над замком металлической двери, зазвенел ключами. – Ну, прошу пожаловать.

В темном хозяйственном помещении Игорь взял Марину руку и как-то странно заглянул в глаза. Настороженно или смущенно. Мог бы последовать поцелуй, но не последовал. Резко отстранившись, он повел девушку по коридору.

– Начну с шоковой терапии, ты сегодня бледненькая. Зажмурься... Так, сюда... Не ударься, дверь... Открывай!

– Здорово... – оторопела Мара, озираясь. – Как раз то, о чем ты мечтал.

В ярком свете массивных кованых светильников предстал зал, отделанный панелями темного дерева. Потолок расчерчивали массивные дубовые балки. Направо в углу возвышалась барная стойка, прямо против центрального входа красовался огромный, из валунов сложенный камин. Был здесь рояль и нечто, вроде эстрады. На небольших столиках стояли низкие лампы под матовыми стеклянными колпаками.

– Я догадывалась, что собственный солидный ресторан – твоя жар-птица. Очень солидно. Еще красками пахнет.

– Осуществил строительство в предельно сжатые сроки. По заданию господина Пальцева, – Игорь пододвинул Маре тяжелый с высокой спинкой стул, и сам сел напротив за пустым столом. – Мой ресторан будет функционировать по типу привилегированного английского клуба – лишь для узкого круга членов "Музы". А поскольку это все люди чрезвычайно солидные, приходится с особой серьезностью заниматься охранными службами и тщательно подбирать персонал.

– Среди коммунистов с двадцатилетним стажем и лауреатов Госпремии?

– Среди друзей. Один кадр у меня уже на примете есть, – Игорь сделал интригующую паузу. – Я говорю о тебе, дорогая.

– Понадобился узкий специалист по перепелам со сморчками? – Мара не улыбалась. Игорь же улыбался с несвойственной ему напряженностью и был похож на фокусника, собирающегося показать рискованный трюк.

– Я предлагаю тебе кресло зама.

– Бешеная карьера! Бывшая медсестра районной больницы – замдиректора клубного ресторана! Удачная шутка. Но у тебя обычно бывают смешнее.

– Предложение серьезное. Мне нужен надежный, исполнительный человек. Тебе – хороший заработок. Ты сможешь, наконец, содержать все свое семейство. А потом переедешь в коттедж. Представляешь? На газоне у бассейна будут нежиться твои домочадцы, зверюшки, друзья...

– Ты очень внимательный, Игорь. И щедрый, – Мара ответила на рукопожатие.

– Лады!? Формальности я предусмотрел. Мадам Левичек в курсе и мой выбор одобрила, – обрадовался Везун и ладонь девушки не выпустил.

– А твой шеф? – Мара осторожно высвободила руку.

– Альберт? Думаю, он поддержит мою кандидатуру. Видишь ли, расклад простейший – он выбрал в подруги Беллу, Белла – тебя.

Цепочка должна замкнуться, согласна? Круговая структура надежна, выдерживает большие нагрузки.– Игорь поднялся. – Ладно, не стану торопить. До утра можешь думать. А пока я представлю будущему заму сердце моего детища. В качестве соблазна.

Они прошли в кухню, обставленную новейшим импортным оборудованием. Электропечи, мангалы с дровяной топкой, разделочные столы, холодильники, полки со всевозможной кухонной утварью выглядели как войска перед смотром командующего армией – все сияло, улыбалось, трепетало.

– Не терпится разжечь огонь и чего-нибудь изжарить, – призналась Мара.

– Надеюсь, мы осуществим эту кулинарную мечту. Но еще не все представлено хозяйке.

Вслед за Игорем Мара спускалась по винтовой металлической лестнице в глубокий подвал. Вспыхивали и гасли за спиной лампы в матовых колпаках. Стены до половины покрывали серебристые панели.

– Там что, атомный бункер?

– Почти. Во всяком случае, мои морозильные камеры могут быть использованы в качестве надежного убежища в случае мировой катастрофы.

– Ничего себе! – оторопела Мара. Стены тридцатиметровой, узкой, как вагон комнаты состояли из сплошных контейнеров. Ребристый металл тускло поблескивал в свете голубых неоновых ламп, идущих вдоль потолка. – Зачем столько морозилок? От голода члены клуба "Муза" уж точно не помрут.

– Но необходимо предусмотреть летальный исход при других обстоятельствах. Допустим, от переедания. Не заявлять же в милицию? Куда логичнее спустить давшего дуба клиента сюда и – пожалте! – Игорь нажал на кнопку, металлические дверцы разъехались, открывая внутренности глубокого рефрижератора. – Полагаю, персон сорок разместить можно.

Мара отпрянула:

– Юмор у тебя не ресторанный. Или здесь будет филиал морга?

– Посмотрим... – Игорь распахнул дверцы соседнего шкафа – внутри было светло, как на манеже цирка, стены и полки покрывала пушистая серебристая изморозь. Контейнер был пуст, лишь в центральной камере лежала розовая тушка индейки.

– Птица пребывает в слабой заморозке. Предпраздничная спячка. Берем ее, цыпочку, и спешим к печам. Ты ж собиралась обновить кухню, – Игорь поднял индейку на вытянутой руке. – Вот она – наша голубая мечта!

Глава 24

Флигелек во дворе банка "Муза" с незапамятных времен окружал дощатый забор. Вначале полуразвалившийся двухэтажный дом хотели сломать и возвести на драгоценной арбатской земле еще одну номенклатурную башню. Но здесь появились некие тщедушные ученые, защитники памятников старины, и послали в разные инстанции бумаги, из которых следовало, что флигель, как и каменный дом клуба "Муза", принадлежал некоему господину, дружившему с декабристами и лично с Александром Сергеевичем Пушкиным. А еще при Екатерине в нем, якобы, проживал мыслитель и бунтарь, покровительствовавший бродягам и авантюристам.

Бывал в доме то ли Джиакомо Казанова, то ли граф Калиостро. Играла здесь на арфе графиня Дашкова, а Михаил Ломоносов слушал, лежа на софе и декламировал свеженаписанное: "Царей и царств земных отрада, возлюбленная тишина..." Байки, конечно, исторические анекдоты, прикрывающие вопиющее диссидентство псевдоученых, цеплявшихся за всякий старорежимный хлам. В ходатайстве защитникам старины отказали, строение списали на снос.

Гибнущий дом с пустыми глазницами вышибленных окон привлек внимание своим местоположением мыслящих людей, обнадеженных процессом приватизации. Какое-то СП выразило желание преобрести руины. В доказательство, что флигелек всего лишь ветхий хлам, доброхоты ободрали штукатурку, обнажив старые доски. Но СП развалюху не отдали, слегка подчинили забор и вскоре про нее забыли.

Однако это была лишь видимая забывчивость. Потому что даже в самое смутное время при самом бесхозном руководстве, есть люди, которые хорошо осведомлены о стоимости земли в Арбатском переулке.

В середине декабря в тихий дворик въехал не слишком большой, но очень солидный, очевидно, антикварный автомобиль. На похожих моделях разъезжали в военных фильмах высокие чины Третьего рейха. Из автомобиля вышли четверо мужчин и направились к ветхому забору. Хорошенько разглядеть прибывших секретарше Пальцева, печатающей слепым методом на компьютере, не удалось. Удивило, правда, что один, по походке явный старик, был одет, как католический пастор – в узкое черное пальто и котелок с круглым верхом. Под локти его поддерживали двое – высокий и низкий, по виду типичные рыночные барыги злополучной кавказской национальности. Впереди быстро семенил кривыми ногами то ли подросток, то ли лилипут-переросток, чрезвычайно энергичный и нарядный. Несмотря на мороз, кривоногий был одет в ярко-алый клубник с золотыми пуговицами и лаковые туфли, блестевшие в снежно-грязевой каше. Он со знанием дела распахнул косую дверцу в заборе, пропуская компанию во двор. Затем дверь захлопнулась, взвизгнув ржавыми петлями. Больше ничего заинтригованной Леночке, застрявшей на слове "ходатайствовать", разглядеть не удалось.

Вскоре повалил густой снег, двор окунулся в лиловые, летучей мглой забеленные сумерки, наступил вечер. Всеми окнами светилась шестнадцатиэтажная башня, поднимаясь, как флагман, над крышами низкорослых особняков, и казалось, что неслась она вперед, разрезая застекленными лоджиями волны метели. Окна "Музы" погасли, Леночка отбыла на премьеру в театр Сатиры и не кому было обратить внимание на дымок, потянувшийся из трубы ожившего флигелька.