Текст книги "Возвращение мастера и Маргариты"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

Пришел, глянул на мой свитерок собачий жалостливо так, обстановку гостиной оценил и все просек... Занимали мы с бабушкой, как ты помнишь, две комнаты в большой арбатской коммуналке. Эх, отличное было жилье! И вещи такие удобные, сделанные на века А еще множество мелочей, из бывшей жизни: шкатулки, рамочки, вазочки, графины, подсвечники всякие. Варюша потихоньку продавать носила, да еще шарфики, что вязала соседка Дина. Внука-то подкормить надо.

– Ё-моё! Вот ведь только сейчас сообразил, что Варвара Николаевна та самая дочка Жостова – певунья в кудряшках! Я ж помню ее другой. Строгая была дама.

– Варенька – это начало жизни – само кокетство и очарование. Бабушка Варвара Николаевна – продукт трудной "биографии", эту барышню перемоловшей. Волевое, без всяких дамских ухищрений лицо, гладко зачесанные волосы и полный консерватизм в одежде. Помнишь ее темный английский пиджак в белую черточку, перешитый из отцовского костюма? Кажется, единственная вещь для выхода. Дома Варюша носила только жакеты из собачьей шерсти. Их вязала ее подруга Дина по спецзаказу – чтобы было побольше карманов. Дина вычесывала своего колли и отправляла прясть шерсть в деревню. Из нее получались потрясавшие всех стильностью свитера для студента Физтеха и рыжие кофты Варюши. Четыре кармана – и все набиты разной чепуховиной. Она не могла выбросить даже винтик или пластиковую коробочку из-под кнопок. Такая вот плюшкинская бережливость обнаружилась в некогда беззаботной моднице. Собственно, ты же еще не дошел до этого момента в моей семейной саге.

– А начало я и вовсе пропустил.

– Это очень уж далекие от волнующих нас нынче проблем события. Вернемся к Амперсу. Представил он вскоре меня своему компаньону. В Гуманитарном фонде, что ли, они вместе трудились.

Альберт Владленович произвел на меня солидное впечатление – барин, интеллигент, умница.

– Судьбоносная встреча, Максим Михайлович! – обрадовался он, выслушав доклад о моих художественных изысканиях. – Воссоздание Храма Христа Спасителя как раз стоит в центре планов нашего фонда. Нам необходим именно такой человек, как вы – с разносторонним, неоднозначным взглядом на исторические и культурные процессы, принципиальный, ответственный!

По протекции Пальцева я попал в кабинет высокого телевизионного начальства. Тут же, как по волшебству, получил должность, секретаршу и четко сформулированную цель: провести суточный телемарафон по сбору средств на дальнейшие работы по воссоздание художественного убранства Храма. Не слабо, а?

Я сосредоточился над листами бумаги и стал думать о порученной мне миссии. Получалось плохо. Конкретная идея обрастала смутными вопросами, в которых я блуждал, как дитя в ночном лесу... Что такое история? Как соотносятся дела людские и промысел Божий? Думал, думал и видел сквозь пелену морозного январского дня белокаменную громаду, медленно оседавшую в клубах пыли. Как же допустил Он деяние сие? Почему не остановил варварство, надругательство, не просветил сердца, не вразумил головы? Может, для будущего искупления? Чтобы осознавший вину народ понял преступность своих деяний и покаялся? А во искупление грехов вернул своей земле Храм?

Так ведь всегда топает человечество – через ошибки к искуплению. Но разве наше искупление состоит в том, чтобы стереть из памяти постыдное прошлое, и совершить новую ошибку – возвести бутафорскую копию истории, памятник поспешного покаяния?..

Видишь ли, Ласик, мне ведь тогда стукнуло тридцать три и я ощущал на своих плечах некую особую ответственность, а потому задавал себе слишком много вопросов. Дела же обстояли следующим образом.

В начале 1996 строительство нового здания было завершено, в стену вмурованы две мемориальные доски с именами пожертвователей. На Пасху, в апреле прошло первое богослужение под сводами пустого Храма. Работа предстояла еще большая, требующая крупных капиталовложений.

Изучив смету необходимых для дальнейшей отделки работ, я ахнул. Огромные деньги! И вбухать их в отделку? Но разве помогут они стране? Что они для миллионов страждущих – капля в море. Может, важнее возродить Храм, как символ начала иного пути? Ведь человеку больше хлеба насущного необходимы вера и гордость. Для всех озлобленных, потерянных, для жаждущих прощения и благословения будет светить золотой крест Храма, указывая, что не разрушение, а созидание – путь в будущее... Запутался я тогда в противоречивых аргументах.

– И я не знаю, Макс, – отозвался Лион. – Не знаю, как надо. Любой категоричный ответ – экстремизм и шовинизм, поскольку кого-то обделяет. Дефицит у нас везде – и на уровне туловища, и на уровне души. Кому-то не хватает патриотизма, у кого-то ноет пустой желудок. А как совместить? По мне, так лучше Храм, чем дорогостоящие монументы, натыканные по всей Москве.

– Да, как бы не щеголяли роскошью столичные злачные места, эти пропащие деревеньки не скоро превратятся в Прованс... Не появятся вина с названием "Шато Козлищи", не завалит прилавки продукция местных фермеров, не будут пастись на лужках молодые резвые кони. И дети в умирающих селах не появятся. А пока не возродится земля, не затеплится жизнь в заброшенных домишках – не поймут люди, что означает самое затрепанное понятие – любовь к родине. Нельзя возлюбить человечество, пребывая в нищенстве и скверне, презирая самого себя!.. – Максим вскочил, взъерошил волосы. – Напился вот и речи толкаю. Господи, до чего же всех жаль!

– Уж очень ты сердобольный! – пылко сверкнул пушкинскими очами Лион. А кто виноват то? Что нищая страна, что мы оба – гениальные мозги, выкинуты за ненадобностью на свалку?

– Не знаю. Но бандитов сильно боялся, когда о деньгах, что для Храма собирать буду, думал. "Не бойся малых духом, Макс, – говорил сам себе. Они от воровства своего сильнее не станут. А доброе дело, как его ни погань – доброе. И даже то, что озаряет оно сердца теплой радостью, дорогого стоит. Не этих твоих бренных триллионов. Вечности, старикан, вечности..."

Максим набрал полную грудь воздуха и долго, шумно его выдыхал. Получилось тяжко, с надрывом, словно тащил на спине крест и теперь на раскаленных полуденным жаром камнях сбросил его. Чтобы отдышаться, обвести прощальным взором выгоревшее небо, грозно набухающий горизонт над Ершалаимом и успеть передумать все под стук молотков, забивающих в растрескавшуюся землю деревянную сваю с перекладиной для его рук.

– Ну, что еще говорить... Дальше ты знаешь.

Глава 26

Марафон Горчаков провел точно в указанное время и с феноменальной результативностью. Смотрелся на экране как киногерой, вызывающий безграничное доверие. Удачно смонтировал кадры хроники взрыва и восстановления Храма с документальными лентами последних событий. Нашел интересных людей, вдохновленных идеей искупления исторических грехов. И собрал прямо на сцене, целый ящик наличности. Не говоря о банковских переводах. Вернувшись под утро домой, свалился спать. Варюша шепнула едва открывшему глаза внуку:

– Вот ты у меня и герой, мальчик.

– Сегодня мы с тобой пировать будем! – подмигнул он с давно забытой веселостью.

Собрав все имеющиеся дома деньги, "герой" умчался в магазины. Когда он появился, нагруженный пакетами и сумками, за столом, сложив по школьному руки и неподвижно глядя на чашечку с кофейной гущей, сидел Амперс. Бабушка усердно перебирала в коробочке мотки ниток. Пахло "валокардином".

– Смотрите-ка, что я притащил! – Максим стал выгружать на стол невиданные в их доме деликатесы.

– Сядь, – остановила его Варюша, отбирая покупки. Из пакета посыпались и разбежались по полу крупные блестящие мандарины.

– Что-то произошло? – наконец понял он.

– Умоляю тебя, Макс, без эмоций! Надо взять себя в руки и все быстро обговорить. Они скоро будут здесь, – мучительно поморщился Амперс.

– Господи... Кто?

– Излагаю факты. Собранные во время марафона деньги остались до утра в подвальной подсобке. Там дежурил парень из охраны.

– Их даже пересчитать не успели. Целые ящики. Надо срочно отправить машину в банк.

– Не надо. Деньги уже забрали. Охранник убит. Действовали профессионалы. Обнаружили в десять утра. На месте преступления работают менты.

– Не найдут... – схватился за голову Максим.

– Никого не найдут... Сосредоточься: Пальцев – твой покровитель и мой компаньон – исчез. Вместе со счетами "Музы".

– Ого! – Максим рухнул на стул.

– Его заместитель Вадим Савченко, мой давний приятель и, в общем, близкий человек... – губы Амперса дернулись, он ткнулся лицом в ладони, не договорив.

В дверь зазвонили специфически требовательно.

– Денис Акимович Лущенко. Следователь, – представился Максиму симпатичный мужчина в дубленке нараспашку. Перехватив кофе и покряхтев насчет погоды, бандитского беспредела и служебных тягот, Денис Акимович перешел к делу:

– Господина Савченко – содиректора банка и ближайшего помощника исчезнувшего Пальцева нашли мертвым на пустыре возле дома рано утром. Над ним скулил, дергая повод, дрожащий доберман...Ну, рука-то окоченела, а ремешок петлей... Стреляли в спину, с небольшого расстояния... Кто-то знал, когда и где он выгуливает пса... Ничего определенного пока сказать нельзя. Нам известно, что именно по рекомендации Пальцева вам предоставили довольно значительный пост на телевидении. С подачи того же Пальцева руководитель канала поручил вам провести марафон. Деньги марафона исчезли, Пальцев тоже... Логика есть?

– Разумеется. Только я не знал, что моей работой из-за спины непосредственного начальства руководит Пальцев.

– Возможно, вас подставили, – устало вздохнул Лущенко. -Сочувствую, Максим Михайлович. Выбраться вам будет не просто.

– Да что за чушь! – вышел из столбняка Амперс. -Горчаков абсолютно не знал, чем занимаются Пальцев и Савченко в "Музе". Он вообще – человек книжный. А уж если кому-то было необходимо прикрытие, то лучшей кандидатура для козла отпущения не найти!

– Кому? – пожал плечами следователь. – Иных уж нет, а те далече. На месте массовка, фигуры второго плана и вы, уважаемые господа.

– Пардон, Гуманитарный фонд научных открытий, который я представляю, более всего пострадал от случившегося. – Амперс с достоинством закурил. Мы разорены, дорогие товарищи.

– А если мне заплатили за соучастие, так где же деньги?! – вскипел Максим. Он стал выворачивать карманы, извлекая оставшиеся от покупок смятые купюры и мелочь.

– Не надо демонстраций, Максим Михайлович. Подумайте лучше, как выйти из трудного, можно сказать, скандального положения. Подозрения в вашей причастности к сговору весьма серьезны.

Постарайтесь всемерно помочь следствию, припомнить детали, не искажать пусть даже нелицеприятные факты...

– Чистосердечное признание смягчит приговор, – улыбнулся Максим. – Что ж, этого следовало ожидать...

– Хроническая НЕСРЕЛ... – вымолвила бабушка и спохватлась: – Простите, это наш семейный жаргон. Дело в том, что мой внук с рождения страдал несовместимостью с реальностью. Диагноз, увы, подтверждается.

Глава 27

– На следующий день меня увезли в Матросскую тишину. Это, знаешь ли, отдельный рассказ... А через неделю выпустили! Нашелся господин Пальцев! Явился на экраны телевзоров и сделал смелое заявление. Оказывается, его держали в плену те, кто ограбил марафон и вынуждали отдать все деньги "Музы". Ему удалось бежать, утаив от злодеев, кое-какие заначки банка. Виновник, разумеется, до сих пор не найден... А бабушка не выдержала... Варюша умерла от кровоизлияния в мозг, не приходя в сознание. Как рухнула, узнав о моем аресте, так больше и не встала. Три дня в больнице – и на Ваганьковское, к деду под бок... Там у меня теперь целый мемориал.

Я остался совсем один и желание одно: бежать, бежать! Невмоготу было сидеть в комнате среди оставшихся бабушкиных вещей. Даже ее собачью кофту со спинки стула не стал снимать. От всех этих событий подфартило некому господину Штамповскому – он давно на арбатскую квартиру глаз положил и все расселение жильцам предлагал. Главным тормозом были Горчаковы, уж очень не хотели насиженное гнездо покидать. Вот я и дал ему добро. Получил деньги и сбежал. Вспомнил про Козлищи, сел в электричку и...

– А я ведь поверил твоей причастности к афере с марафоном... Охотно даже поверил. Твое превращение в матерого ворюгу оправдывало мою вражду к тебе. Ведь я тебе завидовал! Думал: вот ведь как ловко и своевременно слинял Горчаков с нивы научно-технического прогресса! "Ящик" наш развалился. Галка меня бросила. Тему списали, как бесперспективную, спецов отпустили за ненадобностью. Страшное, знаешь дело... Вынашивал в себе с пеленок зерно гениальности, сотворил почти что нечто запредельное! И вдруг – никому не нужен...

– То же самое произошло и со мной. Злость жуткая, страх, хочется зарыться, исчезнуть, умчаться на край света... "Струсиная политика, говорила мне Варюша. – Чуть что – голову в песок". Она хотела вырастить меня сильным и бодрым, как паровоз... – Максим подошел к окну, за которым стояла непроницаемая чернота ночи. – Край света... Деньги-то я за продажу комнат в коммуналке получил приличные. Вот в собственность вкладываю.Теперь частный собственник и владелец двадцати соток.

Поселился в этом доме в апреле и чуть не сбрендил от тоски. "Нет, не смогу. Не смогу остаться здесь, – решил я, едва переступив порог чужого, разоренного жилья. – Не выдюжу, кишка тонка..." Но пересилил себя остался. Может, чем-то приманила смена боли – то ныли свои раны, мучила своя головная боль. А здесь – чужая. Боль разоренного жилья, покинутых деревенек. Да такая, словно обидели ребенка, наказали и предали неразумного...

Через месяц зацвели на бугре яблони – белым и розовым, а холмы сплошь покрыло лилово-сиреневое море люпинов. Не представляешь, какая здесь благодать весной! Вон там, прямо за окном, по овсяному полю волшебной бархатистости перекатывает волны ароматный ветерок, за ним опрокинулись зеркала озер. А над ними и в них – , высоченное, невероятной голубизны небо. Глянул я как-то окрест утрецом и аж дух захватило! Причем, никого один под небом вместе с травами, озерами, комарами, лягушками, цветами этими...

Потом появились шабашники с фермы с пилами и необходимым инструментом. Разобрали хлев и подновили домик. Во всех строительных делах я участвовал на равных. С охоткой, с душой, с тайным желанием задавить в себе слабака Горчакова. И верно, падал на топчан после трудовых свершений, как убитый, и спал до утра.

Мебель кой-какую привез из Торопца. Книжные полки, письменный стол, кухонные шкафчики. Душ с обогревателем соорудил – словом, окопался солидно.

– Вот и вижу, что человек прочно осел. Кастрюльки эти, книги, то да се... Слушай, Макс, а если я здесь тоже обоснуюсь. А что? Две хаты – почти улица. – Лион поднял палец и хитро посмотрел: – возникает в такой связи некая идейка. Мы подадим прошение о переименовании населенного пункта! Сейчас все переименовывают.

– Меньше Лозанны я не согласен.

– Ай, старик, да не отрывайся ты от корней. И взгляни на нас – две особи столь разного физического статуса, оба в бородах и в полном ... Смекаешь? Деревня "Большие Козлы" – звучит, по моему, внушительно.

Глава 28

Анюта Илене – пятнадцатилетняя черноглазая акселератка фотомодельного роста и звездных амбиций, сидела на полу среди разбросанных журналов с яркими глянцевыми иллюстрациями. От матери – уроженки солнечного Кишинева, она унаследовала горячий, взрывчатый темперамент и яркую южную красоту. От отца – упорную латышскую целеустремленность и конфигурацию узкокостной, вытянутой фигуры. У Анны было все, что бы ждать от жизни самого лучшего: смекалка, хорошая память, выносливость, доброжелательность и полная очарования внешность. Блестящие ореховые глаза затеняли пушистые ресницы, напоминая о Бэмби, нос и губы не хуже, чем у Джулии Робертс и даже точно такая грива, как у звезды в фильме "Красотка". Каштановые волосы Анюты живописно вились и проявляли отзывчивость ко всем рекламным средствам хороши были от шампуней разных характеристик, лаков известных и неведомых фирм, гелей супермягких и фиксирующих.

Анечке вообще шло абсолютно все: мальчишеский спортивный прикид, строгие деловые костюмы и романтические платья. Правда, разгуляться особо было не на что. Но Мара старалась наряжать сестру – это доставляло ей удовольствие. Работа в салоне "Шик" открыла совсем другие материальные возможности – заботы о пропитании сменились более женственными – сестры совершали регулярные набеги на вещевые рынки. В результате чего Анечка окончательно убедилась в собственной неотразимости. Напольные весы, стоящие под диваном, являлись главным арбитром в ее постоянной борьбе с подростковым аппетитом. Аня обожала вишню в шоколаде, взбитые сливки, мучительно-привлекательное импортное мороженое, чтение лежа. Но регулярно завтракала овсяной кашей и бешено занималась айробикой. У нее была цель, ради которой стоило претерпеть все.

"Льет за окошком дождь осенний, дома сижу одна. Верю в тебя, мое спасенье, маленькая страна..." – пела в магнитофоне Наташа Королева. Весенняя страна с синим морем, неувядающим цветением и поклонником на золотом коне символизировали Анину мечту. Она без конца могла слушать эту песню и в дождь, и в снег, и в любое другое время, поскольку двенадцатиметровая комната, поделенная с сестрой в скромной квартире панельного дома, не имела ничего общего с роскошью, в которой предполагала обитать Аня. Нет, она вовсе не собиралась бездельничать и не ждала манны небесной – только везения, полагавшегося ей по праву.

Покачивая в такт песне хвостом, стянутым на затылке пестрыми жгутами, Аня вырезала из журнала фотографии актрис и топ-моделей, на которых следовало равняться. За ее действиями внимательно наблюдал желтыми глазами полосатый кот Тихон, стараясь не упустить из виду шуршащие листы, прицелиться и напасть, захватив журнал передними лапами, а задними ритмично отбивать жертву. Маленькая кошачья радость.

– Пшел! Я тебя! – шуранула Аня кота, наткнувшись на ошеломляющую информацию. Тихон нехотя удалился за дверь и занял там наблюдательный пост. Держа перед глазами развернутые листы, Анюта быстро пробежала текст и уставилась на фотографии. Навернувшиеся слезы тяжело скатились по щекам. В сердцах ткнув клавишу, она прервала вокальный рассказ о маленькой стране и ждущих там счастливицу радостях. Уткнулась лицом в покрытый старым ковриком диван и разрыдалась.

Господи! Ну от чего такая несправедливость! Ксения Агафонова, пятнадцатилетняя школьница из Тюмени (рост 177, 89-59-90) и ее ровесница Маша Невская из Москвы (рост 177, 87-57-87) выезжают в Ниццу на финальный международный конкурс "Elite Model Look". Четырнадцатилетняя Наташа Семенова с параметрами, сильно превышающими допустимые (рост 179, плюс объем бедер 96 см) на Неделе моды в Париже произвела сенсацию и была завалена предложениями от модельеров. А еще до конкурса сам Джанфранко Ферре, руководивший тогда Домом Кристиана Диора, прямо закричал: "Я буду работать только с ней! Когда она окончит школу, я буду работать с ней в Париже!" Вот пруха, Господи!

Ну почему, почему все это достается другим?! Почему не звонят даже из модельного агентства, взявшего координаты и портфолио?

Вскочив, Аня умчалась в ванную и прильнула к зеркалу. Слезы ей тоже шли. На скулах вспыхнул румянец и припухшие губы выглядели невероятно заманчиво!

– Все будет, стоит только расхотеть. Перестань зацикливаться на этом. Попробуй увлечься чем-то другим. И тогда удача сама подвалит. У нее повадки такие, – поучает сестра с материнской заботливостью.

Почему, почему каждый считает, что именно он знает, как жить правильно, чего надо опасаться, а чего хотеть? Вот Мару из больницы в меховой салон еле вытащили, а Ане, к примеру, – что за хворыми горшки мыть, что под расстрел. И не потому, что безжалостная или очень много о себе понимает. Здоровое самосознание и нормальное, абсолютно нормальное стремление в Париж и Ниццу! Но прежде всего – на обложках журналов появиться, и чтобы вся школа их видела. А что тут плохого? Разве хоть кто-нибудь от этого отказался бы? Разве никто о таком не мечтал?

Трудностей работы моделью Аня не боялась. Будет, если понадобится, вкалывать день и ночь. Для начала можно и вовсе за гроши работать, что бы заметили, а потом – неудержимо выходить в лидеры. Не деньги важны принцип. В своем деле надо быть лучшей. Особенно, если родилась с ярко выраженным призванием блистать и всю себя отдавать людям. Мара по натуре старая дева. Такая же, как тетка. Может офигенное платье прикинуть и в обществе тусоваться, но придет домой – и снова замарашка у старых кастрюль. А ночами – в свое любимое хирургическое отделение шастает! Вот ужас-то! Настоящее самоистязание. И в кино снималась, и в салоне вертится, с иностранцами знакомится – все впустую. Повара этого, вполне клевого мужика, на расстоянии уже два месяца держит. Непонятно чем. Характер у нее, при всех добродетелях, мрачнейший, да и внешность – так себе. С мужчинами вообще зануда. Надо на больничной койке окочуриваться, чтобы от нее внимания и ласки добиться.

Устремившись к холодильнику, Аня демонстративно извлекла оттуда припрятанный теткой кусок торта, вернулась в свою комнату и набила полный рот с таким остервенением, словно принимала смертельную дозу яда, перемешанную с битым стеклом.

В двери с металлическим вывихом хрустнул замок, Мара сбросила в передней сапоги, куртку и явилась на пороге с чемоданом и несвойственным ей румянцем. Чемодан был клевый и чужой, румянец естественный.

– Тетка где? – Мара даже не взглянула на сестру, поглощенная своими мыслями.

– Спит, – прогундосила Анна, спешно заглатывая торт.

– Пусть. Так пока лучше, – Мара поставила чемодан, откинула крышку и подошла к шкафу. Распахнула, задумалась. – Я только черный свитер возьму и брюки. Остальное тебе оставлю.

– Уезжаешь?! – ахнула Аня, оседая на пол в развал цветных обрезков. Слез как не бывало.

– Переезжаю, – Мара присела рядом, взяла сестру за руки. – Тебе Игорь как?

– Подходит... – Аня мгновенно просияла. – Он ведь свой ресторан открыл?

– Потрясающий! А меня в заместители пригласил.

– А-а... – разочарованно протянула Аня. – Я думала, ты замуж.

– Замуж тоже. Ой, Нюта, так странно все вышло!.. Он ведь тоже сирота... – Мара смутилась. – Утром прошлись вот по магазинам и я приехала домой. Нельзя же сразу так...

– Можно! – горячо заверила Аня и прижалась к сестре. – Ой, так он, что, в машине ждет?

– Ждет. Там все пакетами и коробками завалено – для кухни, для постели. Мне в салоне у Беллы жакет купил норковый. Она хотела подарить вместе с отпускной – я ведь там больше работать не буду. Но Игорь деньги отдал.

– Марочка, ты хоть меня в этот ресторан пригласишь? Там же люди все важные, самые важные! Они ж всем шоу-бизнесом ворочают!.. – Аня просияла, вмиг превратившись в рекламную завораживающую красотку.

Лицо Мары, напротив, погрустнело и взгляд погас, вернее, унесся в дальние дали, созерцая нечто пугающее.

– Ань, ты в любовь веришь? Ну, бывает она такая, как в книжках пишут?

– Как у Ди Каприо в Ромео – бывает. Я точно знаю. Но мужчинам нюни и рохли не нравятся. Они их не замечают. И не способны потерять из-за них голову. Только обезуметь от страсти.

– А каких замечают?

– Королев! Ты ж сама все время говорила, что надо быть ведьмой, вроде Маргариты. Надо уметь бороться и отстаивать свою любовь!

– Выходит, мне к Игорю не спускаться? Не такая я, Нюша... Не королева, не ведьма.

– Сумасшедшая! Он тебя любит. Это с первого раза всем было заметно, когда он с рябчиками на день рождения приперся. Втрескался, втрескался, втрескался! До потери пульса.

– А я?

– Ты тоже совершенно обезумела! – Анюта заглянула в тревожные, светлые даже в сумерках, глаза сестры. – Ну подумай, подумай, Марочка, когда ты в последний раз не ночевала дома?

Мара рассмеялась, обняв ее:

– Совсем ты взрослая у меня, Нютка!

Глава 29

Открытие ресторана состоялось 31 декабря. Круг приглашенных – самый узкий. Только друзья и представители творческой интеллигенции, наиболее приближенные к "Музе". Белла охотно согласилась принять участие в торжестве, должном иметь решающие последствия. Любовники подробно обговорили, что и как должно случиться с Линой. Разве не щекочет нервы сознание собственной силы, особенно острое рядом с тем, чьи часы сочтены тобою?

Последнее время Белла ощущала прилив особой клокочущей энергии. Ее манил риск, острое ощущение опасности и победы.

Знакомые, смотревшие по телевизору трансляцию скандального шоу "Сад страсти", утверждали, что прибывшая из Голливуда актриса Упырска страшно похожа на Беллу. Только изящнее и с явно свежепроизведенной косметической операцией в области шеи. Намекал на это сходство и пристально приглядывавшийся к любовнице на последнем свидании Берт. А Белла хохотала, запрокинув голову и говорила, что ей страшно приятно напоминать всем заезжую стерву, шельму и чертовку, едва не загрызшую прямо на сцене любимцев московской публики.

Белла прибыла на встречу Нового года в качестве приглашенной Мары, официально вступившей на пост замдиректора ресторана. Ей в кавалеры был приставлен комедийный французик, знакомый по торжеству в честь дня рождения Альберта. Белла ощущала стремительный ток крови в жилах и необычайную легкость. Казалось, стоит слегка поднапрячься и перемахнешь за черту дозволенного в иное измерение, где можно абсолютно все, где побеждает самый отчаянный и дерзкий. Гвалт и блеск банкета доходили к ней сквозь пелену собственного кипучего праздника.

По случаю торжества столы составили буквой П, а стены, люстры, арки украсили хвойными гирляндами. Ресторан был похож на зал аристократического дома в добротном традиционном духе, разве что несколько мрачноватом.

Хозяин восседал в центре в окружении супруги и господина де Боннара с мисс Левичек, и был похож на маслину во фруктовом салате. Шарль позволил разгуляться своей страсти к умопомрачительным туалетам, вполне уместной сейчас, как он шепнул Изабелле, лишь в африканском племени и в московском бомонде. Однако несколько все же перестарался. Не считая дамы – супруги Пальцева, иностранец оказался самым нарядным в далеко не скудно экипированном обществе. Его парчовый пиджак, сильно приталенный, длинный, наподобие камзола галантного века, украшала дюжина искрящихся пуговиц. Синюю парчу сплошь покрывали серебряные хризантемы, как утверждал чудак, ручной вышивки тибетских монахов. Камзол удачно дополняли брюки-дудочки окраса "металлик" и запонки с жемчугами, а также брошь, сверкающая в пышном шелке элегантного шейного банта. В сочетании с бородкой клинышком, едва осеребренной сединой шевелюрой, и моноклем, сменившем пенсне, костюм потрясал воображение.

Жена Пальцева – бывшая спортсменка многоборка – обладала фигурой, сводящейся к простейшему геометрическому построению – квадрату. Но при этом считала себя красавицей. У Лины было крупное плоское лицо с тяжелыми щеками и борцовским подбородком. На этой обширной площади, ухоженной косметологами до гладкости и чистоты каррарского мрамора, старательно и без излишней сдержанности выписывались основные детали: глаза, рот, брови. Все крупное, яркое, зовущее. Волосы Лина красила в лиловато-медный цвет и стригла под бобрик. Для редкого случая совместной с мужем светской вечеринки дама надела самые впечатляющие драгоценности и шифоновое короткое платье цвета пера жар-птицы.

У нее был повод для внутреннего торжества и основания предполагать, что начался новый этап совместной жизни с неукротимым Бертиком. С тех пор, как бравый полковник Секвестр Фийхатдулин был списан в отход, его дочь стала открытой помехой на пути преуспевающего бизнесмена. Альберт объявил ее больной и сослал лечиться на Антильские острова. Но развода не потребовал. Ангелина смекнула: она до сих пор замужем лишь потому, что мужу выгодно быть женатым, причем на женщине хворой, бросить которую ему якобы мешает совесть. А раз так, существует некая шлюшка, имеющая право серьезно претендовать на должность законной супруги. Участь Лины зависела именно от настойчивости разлучницы. Случай разобраться на месте в сложившейся ситуации неожиданно представился – Альберт сам вызвал ее в Москву. Обращался нежно, про дела не упоминал, лишь увлеченно живописал о банкете в новом ресторане клуба, открытие которого намечалось под Новый год.

Оглядев гостей, Лина наметила три кандидатуры на роль разлучницы. Первая – разумеется, крашеная, щипаная белобрысая курица, непрестанно заливалась таким зычным, хрипатым и пьяным смехом, что он перекрывал звон посуды и гул голосов. Любимая народом певица мечтала о выступлениях голяком, о чем заявляла в своем творчестве и, по всему видно, уже приближавшаяся к своей мечте. Лицом и повадками певица смахивала на саму Лину, и это пугало.

Имелась среди приглашенных еще одна подозрительная особа. С ней Лина уже встречалась в Милане, выбирая очередную шубу в салоне, рекомендованном мужем. Прыткая особа. Замужем за немцем, дочь учится в Германии. Ну что ж, такая тоже способна работать на два фронта.

Лина решила, что в этот же вечер вычислит соперницу и внимательно следила за мужем. Алберт же ни с кем не флиртовал, погруженный в задумчивость.

Пальцева многое настораживало. И прежде всего то, что загадочный "грек" так и не появился, не осчастливив своим присутствием торжественное застолье.

– Зря, ей-богу зря ваш шеф игнорирует общением с российской творческой интеллигенцией! – прожурчал Пальцев скучающему французу. – Я подготовил оригинальную художественную программу, совмещенную с десертом. У нас теперь любят и умеют веселиться. Вот Изабелла охотно подтвердит. – Он попытался втянуть в разговор углубившуюся в размышления мадам Левичек, но та лишь мечтательно простонала:

– Веселиться умеем и любим.

– А еще пуще того – божиться. И, заметьте, без всякой надобности. А крестами обвешались все, кому ни лень. Вчера посмотрел передачу из зала суда, так видите ли – на скамье подсудимых рыло к рылу – по десятку убийств на каждом. Так ведь тоже – с крестами!.. – Шарль даже задрожал от волнения и заговорил с акцентом. – Это черт знает что! Профанасьён, мизерабль!

– И я так считаю, – поддержала иностранца госпожа Пальцева. – В массах – вопиющая бездуховность, полное моральное вырождение. Поголовное блядство. – Она зыркнула в сторону приглашенных звезд, но они скрылись.

– Артистиков подбирал ты, дорогой?

– Это друзья "Музы", преданные друзья. Согласие на выступить они дали в качестве любезности. Все будут в восторге, вот увидишь, дорогая.

Тут погасли люстры и зажглись покрытые колпачками светильники, погрузив зал в зеленый полумрак. Два прожектора, пристроенных у потолка, ярко вспыхнули, скрестив лучи на площадке у рояля. За инструмент сел, раскланявшись и отбросив фалды фрака, длинноволосый носатый шатен. Не обращая внимания на поощрительные хлопки, пианист некоторое время находился в глубокой сосредоточенности, потом хищно вскинул скрюченные пальцы и уронил их на клавиши. Зазвучало нечто бравурное, похожее на увертюру к балету Прокофьева.