Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Михаил Толкач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
– Вчера нужны были! Вчера, сотник! – Голос Шепунова набирал силу. – Почему и интересовался агентом. «Гришка-третий, рваная ноздря» грохнул по столу: «Винь да положь!».
Ягупкин непонимающе уставился на Шепунова: о чём речь?
Борис Николаевич хмельно расхохотался, сузил большие глаза.
– Даёте слово офицера, Никита Поликарпович?
– Как на духу, господин полковник! – Ягупкин вновь перекрестился.
– Сперва в истории Руси были два Гришки. Один Отрепьев, а другой – Распутин. Мы имеем третьего – Гришку Семёнова! Ноздри открытые, словно у каторжника, рваные клещами…
– Как он там, в Дайрене, наш атаман? – Ягупкин не принял насмешку Шепунова.
– Резвится! Чего с ним станется? Неровно дышит ко всем своим одалискам. Жена-евреечка от злости исчахла. – Полковник плюнул на пол, как последний бродяга в грязной ночлежке. Брезгливо промокнул рот белым платочком. – Срамится под старость атаман!
Сотник пожалковал тайно: опускается в пьянстве полковник.
– Чего нос отворотил, голубчик?! – вызверился Шепунов.
– Никак нет, ваше высокородие!
– Считай, сам атаман дал приказ! Лазутчика в район Байкала! Одна нога здесь, другая – там! А что слышал тут, забудь! Понял, сотник? То была байка во хмелю! Понял?
– Так точно!
– Человек должен быть безупречным, скорым на ходу! Сколько потребуется времени?
Ягупкин колебался. Полковник понимал его затруднение.
– Как закончите подготовку, доложите! Не задерживаю, голубчик. Надеюсь на вашу расторопность, Никита Поликарпович.
Истекшие дни после свидания с Шепуновым Ягупкин предугадавший провал прежней «ходки» в Россию, наполнил лихорадочным поиском нужного человека. До 1943 года, пока официально не распустили «Всероссийскую фашистскую партию», он состоял в её руководящей пятёрке. Сейчас по-прежнему надзирал негласно в Харбине за специально отобранными в «Союзе резервистов» казаками. Намечая очередного лазутчика, Ягупкин успокаивал себя, отгоняя мысли о неудаче.
Минули все оговоренные заранее с агентом сроки – крест! Новое поручение известно в Дайрене. Сам атаман позвал! Значит Ягупкин ещё может! Переброску нужно подготовить и осуществить по первому разряду! Это и прибыток. Это и уважение сулит ему, Никитке Ягупкину, рядовому офицеру в эмигрантских конюшнях! Сам атаман!..
Очутившись с глазу на глаз с японским разведчиком, Никита Поликарпович пытался держаться независимо. Ему так хотелось бы выглядеть, но он превосходно сознавал: расходы по заброске агента в тыл большевиков опять примет на себя японская сторона. А кто платит, под дудку того и пляши! Не обойтись без задания Второго отдела штаба войск Квантунской армии и Военной миссии в Харбине…
И Тачибана накануне встречи с Ягупкиным побывал у своего харбинского начальника – полковника Киото. Разговор был о засылке агента в район Бурятии. Полковник осторожничал: следует ли осложнять отношения с сопредельной стороной? Ведь никто не может гарантировать полный успех! А если акция вызовет дипломатическую ноту? Ниппон и Советский Союз находятся в состоянии нейтралитета… Тачибане важна была поддержка полковника: легче пройдёт согласование о кредите в штабе Квантунской армии. Посылка агента сжирает не одну тысячу иен!..
– Акция поднимет авторитет Военной миссии в глазах Генштаба, вашей высокой значимости в кругу генералитета Ниппон. – Тачибана догадывался, что полковник спит и видит себя в мундире генерала. – Дипломатам хлопот не добавим. Белая эмиграция сводит счёты с большевиками. Разве Ниппон отвечает за русских? Провал – их печаль. Удача – наш улов!
– Ваши резоны следует обдумать! – Полковник назначил следующую встречу на вечер того же дня.
На повторной беседе присутствовал армянин Наголян, носатый чёрный мужчина лет за сорок. По наведённым справкам Тачибана установил: Наголян выразил добровольное желание служить в Военной миссии в Харбине. Он считался знатоком русской эмиграции. Вёл широкие знакомства со многими офицерами белой гвардии, осевшими в Маньчжурии после бегства из России. Навербовал подручных в казачьих и пехотных отрядах атамана Семёнова. У него хранилась картотека учёта лиц, наиболее пригодных для разведки и подрывной работы в тылу Советского государства.
– Для начала нужно перебросить ловкого человека, – рассудил полковник Киото. – Как вам кажется, господин капитан?
– Вполне разумно, господин полковник!
– Гурген Христианович, поможете подобрать достойного человека? – обратился Киото к Наголяну.
Тачибана имел свой реестр эмигрантов, способных выполнить деликатные поручения японской разведки, но не стал возражать.
– Позвольте, господин полковник, дать ответ завтра? – Наголян дружески посмотрел на Тачибану. – Вас устроит, господин капитан?
Корэхито Тачибана в знак согласия наклонил голову.
– Саёнара, господа! До завтра! – заключил полковник. Оба собеседника, кланяясь, отпятились спинами к двери.
В тот же вечер Тачибана назначил встречу с Ягупкиным. Японский разведчик поднаторел в русском языке – общение с эмигрантами давало отменную практику. Обходился без переводчика. Он, как и многие японцы, не владел буквой «л», подменял часто на букву «р». Ягупкин про себя нередко сравнивал его разговор с гырчанием собаки, когда у неё отбирают любимую кость.
Ягупкин пришёл к капитану, решив задачу, поставленную Шепуновым. Он положил глаз на Скопцева. Правда, у бывшего казака нежелательный набор стойких примет – рыжий и хромой. По канонам разведывательной службы – не то! Если исходить, конечно, из того, что противная сторона мыслит стандартно. Фокус Ягупкина заключался в том, что засылаемого агента с помарками по утвердившейся логике противник в расчёт не примет!
– Скопцев Пратон Артамонович? – Капитан открыл крышку специального бюро и перебрал картотеку. Тень от орехового дерева, росшего за окнами, падала на круглую голову японца. Толстая шея Тачибана распирала стоячий ворот армейского мундира.
– Как есть здоровье Скопцев? – Тачибана наконец выбрал нужную карточку, положил перед собой.
– Мешки с солью носит!
– Ему поручаем груз – тащить нада. – Тачибана задался целью установить на той, русской стороне, вблизи железной дороги радиоточку. Сперва доставить туда рацию.
– Горбушка у казака плотная – утащит!
– Не есть хорошо, пойдёт свою родину. – Тачибана рассматривал данные по карточке. – Его хватают. Провал!
– Скопцев, как вы, конечно, помните, уважаемый господин капитан, ходил к Советам и вернулся удачно.
– Хорошо… – Тачибана потёр ладошку о ладошку, погасил заученную улыбку. – Не пойти ли вам, уважаемый сотник? Провал нерзя допустить!
Ягупкин не готовился к такому разговору, заёрзал на стуле. Часто-часто заморгал. Спина облилась потом: ползти через границу?!
– Запрошу атамана. – Ягупкин облизнул враз пересохшие губы-червячки.
– Зачем атаман? Шепунов рядом… Можем попросить.
– Староват! И примета стойкая – глаза митусятся!
– Если важный господин идёт – мы надеемся хороший резуртат. Верим данным. – Тачибана изобразил на лице приятную улыбку. Для японца было непонятно: русский бережёт себя и легко отсылает в рискованную экспедицию своего хромого соотечественника. Дикие люди эти русские!
– Скопцев надёжен! За деньги он всё может! – отбивался Ягупкин изо всех сил, замирая от ужаса: пересекать границу?!
– Предупреждаем, господин Ягупкин! Вы лично несёте ответ за Скопцев.
– Само собой! Вы не сомневайтесь и на каплю! За деньги он головой стену прошибёт!
– Расходы по операции примем порностью. Мы скажем, когда ехать Скопцев.
Никита Поликарпович, испытывая чувство униженности, поклонился, намереваясь покинуть кабинет. Тачибана жестом остановил его. – Ваш Аркатов выше похвалы! Радио изучир хорошо…
– Приятно слышать, господин! – Ягупкин с кислой миной на загорелом лице поклонился ещё ниже. На узеньком лбу пролегла поперечная морщина, знак душевного волнения: его, заслуженного казака, сотника, который на «ты» со многими в штабе атамана Семёнова, посылать, как рядового, через границу! «Желтомордик ты недоношенный!» – негодовал Ягупкин, отворяя двери.
– Саёнара! – Тачибана приторно улыбался. – До свидания!
В кабинете Наголяна было не очень приглядно. Канцелярский стол с облысевшими от времени тумбами. Простые стулья. На стенке у дверей – тёмные пятна, натёртые спинами многочисленных посетителей. Довершали скромное убранство комнаты цветы на подоконнике – чахлый фикус в деревянном ящике и примула в коричневом горшке из обожжённой глины. Между ними, как бы разделяя зелёных соседей, – стеклянная ваза с двумя полураспущенными астрами.
Гурген Христианович в Военной миссии японцев в Харбине по поручению полковника Киото занимался связями с местными снабженцами, фабрикантами, деловыми людьми из маньчжурской администрации. Принимал он и русских эмигрантов по делам быта, продовольственного обеспечения. Иногда разрешал конфликты между жалобщиками и здешней администрацией.
Зазвонил телефон внутренней связи, когда Гурген Христианович разбирал утреннюю почту, часто поглядывая на свои карманные часы на ремешке, лежавшие подле письменного прибора, выполненного под морскую раковину.
– Алё-о! Говорите! – поднял трубку Наголян.
Дежурный на пропускном пункте сообщил:
– Здесь господин Лю-пу-и!
– Пропустите! – распорядился Наголян. Он владел японским языком так же свободно, как и китайским. Положив трубку на аппарат, он облегчённо вздохнул, потёр свой большой нос и спрятал в карманчик жилета часы. Запахнул форменный китель.
– Можно к вам, уважаемый Гурген Христианович? – На пороге стоял смуглый скуластый мужчина. Чёрные усы придавали ему вид разбойника. Его можно было принять и за китайца, и за монгола или забайкальского челдона.
– Здравствуйте, господин заводчик! – ответил Наголян по-китайски.
– Ваньсуй! – Пожелав «десять тысяч лет благоденствия» капитану славной армии микадо, Лю-пу-и, низенький посетитель с кепкой в руке и в свободном плаще, присел на краешек затёртого стула у простенка. Поддёрнул полосатые, узкие в щиколотках брюки. В комнате запахло чесноком.
– С чем пожаловали? – Наголян прошёл к окну, поправил астры в вазе, меняя их местами.
– Ма-ма ху-ху, – смиренно отозвался Лю-пу-и.
Наголян, поняв китайское присловие, нахмурил густые брови.
– Если ничего особенного, так зачем отнимаешь у меня время, уважаемый?
– Партия консервов для доблестных военных задержится. Прессовальный станок вышел из строя.
– Цхао! – ругнулся по-китайски Наголян. – Ничего особенного!
– Мей-ю фазца! – опустил тёмные глаза Лю-пу-и.
– Ему, видите ли, не повезло! А солдаты славной армии великого священного микадо должны страдать?!
– Вот новый срок, господин капитан! – Заводчик протянул Наголяну мятый листок. Гурген Христианович распрямил его на ладошке.
– И это вы называете – новый срок?!
– Ночи пожертвуем, господин, на исправление поломки!
– Как могли прийти ко мне, когда сорван срочный заказ Военной миссии! – Наголян стукнул кулаком по столику. Искусственная ракушка подскочила. – Что доложу полковнику Киото?..
– Мей-ю фазца!
– Отправлю в «Великий Харбин», там освежат вашу память! Пощекотят ваши пальчики!
– Помилуйте, капитан! – Лю-пу-и простёр вперёд руки. – Завод «Вэгэдэка» всегда исполнял… случайность…
– Не повезло! – Капитан рывком придвинул к себе телефон, делая вид, что намерен вызвать конвоира.
– Не губите! – Лю-пу-и бухнулся на колени, будто свалился со стула.
– Сегодня же конвейер пустить!
– Постараемся, господин! Хотя не знаю…
– Не знаете?! – оборвал его Наголян. – Навестите мадам Гречко в Модягоувке – погадает! Вот вам последнее предупреждение! – Наголян вынул из внутреннего кармана военного кителя заранее сложенную вчетверо бумажку Лю-пу-и сунул её за обшлаг плаща и попятился к двери.
– Карапчи только и умеете! – Наголян зыркал горящими от негодования глазищами.
– Оскорбляете, капитан! Воруют ерги-бродяги. Моя фамилия исходит из рода Сунь-чжан-мао!
– Ну и что? Что из этого следует? Это позволяет вам срывать поставки для армии Страны Восходящего Солнца? – Наголян вышел из-за стола, всё ещё не усмирив свой гнев.
– Мей-ю фазца! – Лю-пу-и выставил перед собой левую руку. На её мизинце был отращён ноготь в вершок длиной как символ зажиточности и знатности. – Все китайцы – аристократы! Из 454 фамилий кто-либо восседал когда-либо на китайском престоле за пять тысяч лет!
– Цуба! – разбушевался Наголян, собираясь вышвырнуть посетителя за дверь.
– Шанго, капитана, шанго! – Заводчик вдруг перешел на русский язык, оградил себя кепкой, как щитом. – Десять тысяч лет вам жить, капитана. Помните, от злости легко самому задохнуться!
– Во-он!
Хиленький заводчик поспешно прикрыл за собой двери. В комнате остался острый чесночный запах.
Наголян прочитал записку, переданную ему Лю-пу-и. Моментально сжёг её над пепельницей, растёр пальцами чёрные клочья. Закурил папиросу «Антик».
В раскодированной шифрограмме из Читы был запрос Центра об интересе Военной миссии Харбина к дислокации строительных частей в Забайкалье.
Внешне Лю-пу-и не выглядел мужественным: маленький, худенький, с круглым жёлтым личиком, проворными раскосыми глазами. Лет ему было за сорок, но семьи у него не было. В Харбине он появился сразу после вселенского августовского наводнения 1932 года. Тогда в Трёхречье стихия разрушила множество сёл и городков, породив тысячи беженцев, потерявших кров и средства к существованию. Вереницы несчастных заполняли дороги Маньчжурии.
Лю-пу-и сумел сберечь часть своего имущества и в Харбине сперва занялся разносной торговлей – перепродажей продукции, доставляемой крестьянами восточных районов Китая. Накопив денег и взяв в Китайском банке кредит, он выкупил у разорившихся владельцев запущенный заводик «Вэгэдэка». Разворотливый новосёл поставил на ноги эмальцех. Позднее смонтировал оборудование для консервирования овощей.
На людях заводчик появлялся свежевыбритым. Смуглое лицо не выдавало внутреннего состояния души. Внешне он представлялся подобострастным и услужливым мелким предпринимателем, зависящим целиком от заказчиков, властей, полиции, оккупантов-чужеземцев…
Лю-пу-и снимал квартиру на самом верху доходного дома японца Мацуури на Китайской улице.
– Чем выше этаж, тем сходнее цена! – объяснял он Наголяну. Это соответствовало и его финансовым возможностям: завод «Вэгэдэка» не отличался обилием заказов.
Квартира находилась в углу этажа, а двери её выводили в коридор, кончавшийся открытой площадкой с выходом на крышу. Две комнатки и кухня вполне отвечали образу жизни заводчика. Он не был расточителен, выглядел домоседом, сну отводил большую часть суток. Экономя электричество, читал книжки на открытой площадке. На замечание соседей: «Глаза испортите, уважаемый» – отвечал со значительной миной на круглом лице: «Три дня не читаешь – рот грубеет!». Соседи восприняли это, как обиду и намёк: «Сами не читаете, то не мешайте другим!». Управляющий домом, благоволя к неприхотливому и чистоплотному жильцу, разрешил заниматься физическими упражнениями на открытой площадке.
Дом Мацуури выгодно вписывался в строй соседних зданий: в этой части Китайской улицы он был самым высоким. Из других домов было невозможно наблюдать за тем, что делается в квартире Лю-пу-и. Улица пролегала в центре пристанского района и была одной из самых оживлённых в Харбине. Дом был заселён преимущественно японскими чиновниками. На первом этаже его размещался роскошный универсальный магазин и престижное кафе.
Из окон открывался вид на Сунгари, железнодорожные мосты. За вершинами маньчжурских орехов, насаженных вдоль улиц, проглядывали дома Нахаловки, железнодорожная станция, паровозное депо, пешеходный виадук. По вечерам Лю-пу-и любил сидеть на площадке и наблюдать освещенный город. По огням просматривались кварталы Пристани и Нового города, посёлка Чэнхе. Из темноты одинокими светляками помигивали Модягоувка и Корпусной городок. В чёрной вышине красными точками помечена мачта радиостанции…
В тесной каморке за остеклёнными дверцами сидел у окна пожилой, с окладистой бородой и седоватыми длинными волосами протоиерей. Светский мужчина лет сорока в синем костюме при зелёном галстуке и с волосами на пробор вертел в руках пенсне на жёлтой цепочке. Возле него на полированном столе – стопка справочников по юриспруденции.
– Леонид, строго-настрого предупреждаю: записки мои весьма крамольные! – Басовитый голос священника бился колокольно о стенки. – Плутовские деяния кое-кого… В Дайрене за мною присматривают. Я, грешный, побаиваюсь…
Мужчина положил руку на тетради:
– Папа, сохраню, как ты желаешь! Мне позволено ознакомиться?
– Ради Бога, Леонид! Западёт в память – не забывай… Ох, грехи наши тяжкие!
– Не сомневайся, отец! Ты только за этим пустился в такой дальний вояж?
– И да, и нет. Настоятель здешнего монастыря нуждался во встрече. Заговорились, потрапезничали, а поезд на Дайрен через час. Суета сует! Как внучка?
– Шалунья, не приведи, Господь!
– Соскучился по ней, да видит Бог, – не случай! В другой раз повидаемся. – Священник придвинул к сыну тетрадки. – Лихоимство и пороки господ превысили всякую меру. Прегрешения завладели душой и помыслами…
– А на словах: радение за Россию, за её народ! – Леонид пролистал первую тетрадку.
В комнатку заглянул японец. Маленькие усики словно расплылись над раскрытыми губами – зубы навыкат. Наклонил прилизанную голову.
– В чём дело, господин Никагомицу? – спросил Леонид.
– У господина есть поручения? – Узкие глаза японца блудливо скользнули по тетрадкам.
– Сняли копии со всех документов?
– Постарарся, господин Труфанов! Глаза засрезились от напряжения.
– Можете идти. Поклон супруге!
Никагомицу приложил к плоской груди сложенные ладошки, наклонил голову и прикрыл за собой дверку.
– Неисполнительный клерк! Выгнал бы с треском да жену с детишками жалко.
– У тебя мягкое сердце, мальчик мой! – Батюшка перекрестил Леонида. – Да сохранит тебя Бог!
Они обнялись. Протоиерей троекратно поцеловал сына. Тот проводил отца до трамвайной остановки, помог подняться в вагон.
Вернувшись в контору, Леонид надел пенсне и погрузился в чтение тетрадок. Отец описывал церемонию обращения еврейки Розенфельд в православную веру. Девица была из хористок, которых содержал Григорий Михайлович Семёнов при атаманском дворе. Красавицы обходились в копеечку – до миллиона иен в год.
Далее следовало изложение обряда венчания атамана с вновь обращенной, которая в угоду щедрому покровителю назвалась православным именем Мария и взяла отчество Михайловна.
В тетрадках был обширный реестр «светских» расходов Григория Михайловича. Для ублажения невесты атаман приобрёл соболью шубу-манто ценой в 250000 рублей. Свадебный подарок жениха – кулон с бриллиантом – стоимостью 700000 рублей. В день ангела невесты преподнёс ей ожерелье с превосходной огранки изумрудом. Ювелир представил счёт на 280000 рублей…
Священник выделил исповедь некоего Зверева, который некогда доверился батюшке в Алексеевской церкви в Харбине. Казак был причастен к воровству казачьих знамён в Омске, к допросам «красных». Признался, что грех обуял его и он придумал пытку особой изощрённости: лежачему арестанту вливали через нос воду. Полковник Шепунов называл это «операцией с чайником». Жертва погибала в адских мучениях…
Чем дальше читал Труфанов записки протоиерея, тем яснее осознавал: документы взрывные! Дознайся штабисты атамана Семёнова о существовании таких обличений, беды не оберёшься! Он не исключал возможности, что дело может кончиться «операцией чайник». Не безопаснее ли переправить записки в Союз?.. Как распорядится Центр?..
Звякнул колокольчик над входной дверью. Нотариус поспешно убрал тетрадки в стол и скорым шагом очутился в небольшом холле.
– Гурген Христианович! – сердечно приветствовал он пришельца. Крепко пожал руку. Помог снять утеплённый плащ. – Как протекает жизнь, господин капитан?
– Вашими молитвами, дорогой Леонид Иванович! Да благоволением начальства, то бишь полковника Киото. – Наголян опустился в кресло, предназначенное для клиентов нотариуса. Закурил «Антик» – папиросу «от Лапото». Колечками пускал сизоватый дым.
– Вижу, расстроены чем-то, Гурген Христианович?
– Владелец «Вэгэдэка» выбил из колеи! Овощные консервы задержал. Начальство, естественно, мне замечание. Серьёзное замечание, дарагой!
– А вы меняйте замечания на рис! – Труфанов обрадовался визиту давнего приятеля. – Будете сберегать в день по горсти, через десять лет купите лошадь!
– Мне не до смеха, Леонид! В Военной миссии и так ниходзины косятся – зачуханный армяшка представляет имперские интересы – нонсенс! Спасибо, полковник Киото не позволяет им вышвырнуть меня за дверь.
– Капиталы твоего батюшки не позволяют, так вернее.
– Могут обвинить в нерадении.
– Нерадение моего японца отбивает клиентов. Это как? Молиться на него прикажете?
– Гони в шею!
– Детишки… Жена русская. Да ещё такое обстоятельство, Гурген. Доподлинной уверенности нет, но твёрдое подозрение: Никагомицу тайно посещает «Великий Харбин». Сам догадайся, чем это грозит. Потому, наверное, лучше знать, кто есть кто. Не правда ли?
– Повременить придётся, ты прав. Если это слежка, то утроить внимательность. Ни одной зацепки, дарагой!
Леонид Иванович отворил застеклённую дверцу, проверил холл и соседнюю комнату. Вернувшись к столу, тихо спросил:
– Есть новости, Гурген?
Наголян передал ему тонкую трубочку из папиросной бумаги. Нотариус положил её в карман. Гурген Христианович весело спросил:
– Не соскучился, дарагой, по Сунгари? Нет ли желания побаловаться удочкой? На протоке, возле железнодорожного моста?
– Так вот сейчас, как есть? – Труфанов поправил зелёный галстук, одёрнул полы хорошо сшитого пиджака.
– Зачем, дарагой? Авто в нашем распоряжении. Фан отвезёт и привезёт. Хоть на край света! Снасти возьмём напрокат. Приваду найдём у «Деда-винодела»! Собирайся, дарагой!
– А твой шеф? Твоя служба? Опять замечание?
– Полковник Киото осведомлён обо всех моих слабостях!
Труфанов смахнул папки, бумажки в стол. Колебался, как поступить с тетрадками отца? И всё же запер их в сейф, вделанный в стенке под картиной Верещагина «Апофеоз войны».
– Вперёд, несносный армянин!
На Китайской улице их ждал автомобиль. За рулём – китаец Фан. Путь друзей преградил фотограф с треногой на плече.
– Кака Лившиц снимайла, капитана! – Уличный фотограф сноровисто раздвинул треножник и, не успели приятели опомниться, как вспышка озарила улицу.
– Моя ходи кантола. Мала-мала снимки давайла…
– Не нравится мне такой экспромт! – обеспокоился Труфанов, умащиваясь в салоне машины.
Гурген Христианович, закурив папиросу «от Лапото», успокоил друга:
– Дарагой, свой хлеб каждый зарабатывает, как умеет. Так устроен мир! – Наголян положил руку на плечо Фана. Машина тронулась.
Отпустив Ягупкина, японский разведчик отворил дверцу отделения сейфа, вынул тонкую папку, на обложке которой чётко отпечатано:
«П. А. Скопцев. Отряд атамана Б. В. Анненкова. Рядовой казак. Рождения 1893 года. Православный. Русский».
Тачибана неторопливо листал бумаги в досье Скопцева. Вот документ о приводе пьяного казака в полицию. На Гоголевской улице Харбина собственник требовал от Скопцева уплаты «канум пулу» – налога за спаньё на земле под открытым небом в пределах его усадьбы. Капитан Тачибана знал, что бездомные «владельцы солнца» уходили ночевать на китайскую сторону, в Фу-Дзя-Дзянь, а у Скопцева тогда не было, по-видимому, ни фэна и он укладывался до рассвета под забором, где меньше задувал ветер. Хозяин усадьбы обратился в полицию. Возникла потасовка. За Скопцевым числились дебоши в опиокурильне, в харчевне русского купца Фёдора Морозова, выходца с Волги…
Тачибана мысленно посмеивался над суеверием китайцев: они сторонились рыжих людей, как наказанных Богом. А Скопцев – рыжий! Китайцы боялись общаться с жителями, имеющими светлые волосы. Правда, сыны великой Аматэрасу называют европейцев «акачихэ», как неполноценных белолицых человечков.
Он продолжал знакомство с бумагами Скопцева, сшитыми в одной папке. Китайский полицейский дотошно выспрашивал русского казака, надо полагать, выцеливая для себя осведомителя. Потому в досье набран материал, на первый взгляд, имеющий малое касательство к заявлению о «канум пулу».
«С атаманом Анненковым я лично знаком не был. Я слушал его речи и этого было достаточно, – читал протокол допроса Тачибана. – Мы шли за ним без раздумья. Нас оставалось в Джунгарии около пятидесяти из разных мест Забайкалья. Лихие казаки подобрались! Лично я из Сотникова, хотя из купцов, но в драке голыми руками меня не возьмёшь! Да вы же убедились! Были и другие из тех мест, из Забайкалья. Атаман был шибко предан царю-батюшке, царство ему небесное. Я подчинялся приказам атамана. Расправа над своими?.. А что я мог? Отказаться? У чёрных гусар шашки востры! У начальника контрразведки поручика Левандовского руки длинные. Ну, если бы, допустим, я даже решил не подчиняться, меня всё равно никто не поддержал бы. Лежал бы теперь в земле под Кара-Булаком или ещё где».
Выдержка из свидетельских показаний сотника Никиты Поликарповича Ягупкина. Тачибана с особой заинтересованностью вчитывался в них. Ему хотелось проверить свои впечатления о сотнике ещё раз.
«…Да, я знал его, как свои пять пальцев, видел в боевом деле не один раз. Может подтвердить урядник Аркатов. Они прибились к нам, семёновцам, дай Бог память, под Читой. До того воевали в Семиречье. С кем воевали? С краснопузыми, с кем более? Детишек рубили? Девочек насиловали?.. Наговор, господин инспектор! Чистая выдумка! Отважные казаки оба. И у атамана Григория Михайловича Семёнова твёрдую руку показали. Сжигали сёла? Брехня! Шла война, а на войне без потерь не бывает. Конечная мудрость была тогда – выжить в заварушке! Так что, господин инспектор, моё слово в защиту Скопцева. Во имя её, матушки России нашей, несли мы свой крест, видит Бог!»
Из собственноручно подписанных свидетельств урядника И. Д. Аркатова:
«… Я знаю цену шашки, а на ножны мне наплевать! Скопцев – отчаянный рубака, это уж точно! Не заплатил сквалыге? Землепользователю-скупердяю?.. Так то же мелочь, господин инспектор. Эй, переводчик, ты точно толмачь! Смотри у меня! Почему защищаю Скопцева? Козе понятно, господин хороший. Сейчасная жизнь его – страх Божий! Платоша пригодится, вот вам крест! Мы выполняли приказы. Почему незаконные? Не мне судить: законные или незаконные. Наша служба: «Слушаюсь!» – и руку под козырёк! Почему добровольно? Почему палачи?.. Вы, часом, не красный большевик, господин полицейский чин? Ну-ну, легче, пока моя рука не ворохнулась! Это не переводи, чернильная душа! Судьба казака – воевать. Казак он и есть казак! По своему желанию присягали царю, вере, Отечеству, как отцы наши, как деды. Такая планида! Да и вам мы под рукой, если что. Рубить лозу ещё не разучились!».
– Дикари! – Тачибана вложил папку в отсек сейфа, запер его на два ключа. Пали казаки до уровня «поклонников солнца», как называют их китайцы, бездомников этих. Он, капитан армии микадо, терпеть не мог людишек в лампасах: чубатые казаки сорок лет назад рассекли голову отцу его под Мукденом!.. Изменив однажды, они изменят и дважды. Он не раз видел в Харбине, как утрами люди в потёртых мундирах и кителях, в сюртучках с неизменными «Георгиями» и «аннами» на груди осаждали биржу труда в поисках заработка. И не жалел их!
Корэхито Тачибана считал себя с рождения солдатом. Самые первые иероглифы, прочитанные им в школьном учебнике: «Слава Будде, что я японец!». С первых шагов в казарме: «Забудь, что сердце стучит, зачем солдату сердце?». Он неизменно держал в уме строчки:
Выйди на море – трупы в волнах.
В горы пойдёшь – трупы в кустах.
Все умрём за императора!
Без оглядки примем смерть…
Корэхито был верным последователем пропагандистской идеи «Ипцу» – восемь углов под одной крышей. Восемь углов света под крышей Ниппон. Тогда будет мир и земной рай. И владыками в нём будут самураи.
Тачибана летал в благословенную Ниппон. Не успел снять шинель, как вызвали в штаб Квантунской армии, в Чаньчунь. Полковник Асадо был обеспокоен передвижением русских воинских частей в Забайкалье. Среди лета 1944 года из поля зрения императорской разведки вдруг исчезли две части, строившие укрепление в Даурии. Куда переместились? С какой целью? Конечно, для всего пространства от Владивостока до Байкала потеря двух русских батальонов – мошка в море насекомых! Но полковник славился в штабе своей въедливостью и любовью к ясности на его секретной карте.
– Узнать и доложить!
Это «узнать и доложить» повторил теперь полковник Киото в Харбине, но без огласки интереса Ниппон. Вот и приходится капитану обращаться к Ягупкину. Он намеренно не воспользовался услугой Наголяна – не верил он армянину!
Корэхито Тачибана не желал даже себе признаться, что перед большой войной на Западе Советы разгромили агентурную сеть японцев, часть нитей которой была в железном ящике капитана, тогда ещё начинавшего карьеру в разведке. Усилия штаба Квантунской армии, предпринимаемые для создания опорных пунктов соглядатаев на Дальнем Востоке и в Забайкалье, ощутимых результатов не принесли.
Полковник Шепунов, приближенный атамана Семёнова, и сотник Ягупкин уверяют, что на той стороне границы у них есть законсервированные агенты. Но как верить им? Особенно пройдохе Ягупкину! Он, как и большинство русских в Харбине, живёт подачками. А когда тебе грозит голодная смерть, ты готов продать отца родного в обмен на корм! Для дикарей это норма прозябания на чужой земле. Они бездомны, как брошенные собаки, ищут пропитание на помойках. Угроза жизни равняет всех на свете. Жить захочешь, обманешь и чёрта! Комиссар Люшков отправлял на расстрел соотечественников без трепета в сердце. Когда же коснулось себя – переметнулся! Задрожал, испугался за свою жизнь.
А что подвигнуло Наголяна к сотрудничеству с нами? Какие мотивы его поведения? Он не беден. Большевики не притесняли его никогда – родился в Маньчжурии. Почему доверяет ему слепо полковник Киото? Не потому ли, что капиталы отца Наголяна вложены в заводы, владельцем которых является компания, где солидный процент акций самого полковника?
Измена своему народу – вот определения сути поведения русских, подобных Ягупкину. Так не поступил бы сын страны Ямато. Чувство гордости за потомков священной Аматэрасу захлестнуло душу Корэхито Тачибана. Из оперативных донесений капитан знал, что в ходе войны с американцами генералы славной армии микадо Сайто и Нагумо не перенесли бесчестья и совершили над собой обряд сэппуку. На острове Сайон японские солдаты предпочли смерть подчинению акачихэ – рыжим европейцам. Вот так поступают настоящие члены небесного воинства!..
Как разведчик Корэхито Тачибана с годами службы остерегался агентов, готовых угодить любому хозяину. Гражданин-патриот – таков верный слуга Отечества! И только сложившиеся обстоятельства понуждают его иметь дело с русской эмиграцией. И выполняют они для японцев черновую работу…
