Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Михаил Толкач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
«Красноармеец Фёдорова Людмила Карповна… Смертью храбрых 17 октября 1944 года в 200 метрах южнее фольварка Замосць в братской могиле…».
Жёлтые круги поплыли в глазах. Семён Макарович пластом рухнул на диван, на серую шинель солдатского покроя…
В субботу 4 ноября 1944 года в Забайкалье буранило. Распадковую затянуло серой пеленой. По развалу сопок крутило низкие тучи, гнало белое крошево и вдоль заборов загорбились первые намёты снега.
Фёдоров после извещения о гибели Людмилы ходил сам не свой. Он помогал сапёрам проверять миноискателем складские помещения. Тут его и настиг посыльный.
– Товарищ капитан, приказано прибыть вам к начальнику гарнизона! – откозырял и был таков.
Фёдоров увидел в затишке газогенератор. Поспешил к нему.
– Не могу! – Опанас вытирал ветошью замазученные ладони, виновато глядя на капитана. – На разрядных грузах.
– Во как нужно! – Семён Макарович чиркнул себя по горлу.
– Хиба по старой дружбе. – Опанас почёсывал затылок, отворачиваясь от буранистого ветра. – Сидайте, будь ласка!
Фёдоров подобрал полы шинели и – в кабинку.
Опанас вертел руль, пытаясь удержать «коломбину» в колее. Фёдоров хватался за скобу перед собой, чтобы не удариться о передний щиток. Ступа разговор издалека завёл:
– Откуда деньгу люди гребут? Ну, скажем, слюсарь…
– Ты о чём, Опанас?
– Есть тут людына. На «Механлите», в артели. Був у него. Царский паёк на столе. Звидкиля? Га? – Вишнёвые глаза Опанаса с хохлацкой хитринкой посматривали на Фёдорова. – Премию выдали! За дурачка мэнэ считает! Пре-емия!
– Он тебя в гости, а ты – в подозрение. Не по-дружески выходит.
– Двоюродный тын нашему плетню – вся дружба! А водка за какие вареныки?
– Ты меня спрашиваешь? – рассмеялся Фёдоров.
– Какие тут смешки! На толчке пятьсот карбованцев за пляшку. А ця промова: «Живи, пока живётся!», «Про када-сь наслухався!».
– Ну, Опанас, бесшабашный человек попался…
– Пальцы крючком. Глаза кабаньи. Хохоток с душком яким-то…
– Как фамилиё твоего царя?
– Киреем звать. Бодай его лыхо – не спросил фамильё! Кирей да Кирей.
– А ты спроси, товарищ Ступа! И к хохотку прислушивайся почутче. Уловил, товарищ Ступа?
– Думка ваша приёмна, товарищ капитан. А чого вы сумны?
– Не грусть, Опанас, горе душит!
– Жинка? – Шофер сбросил газ, притормаживая в размыве на спуске.
– В Польше…
– Ну, що ты зробышь?! – Опанас с силой нажал педаль – «коломбина» уросливо рванулась. – На каждом шагу – недоля! Ну, гады! Ну, фрицы!
Подъехали к штабу гарнизона в молчании. Фёдоров спрыгнул и поднял руку в знак благодарности.
– Думку вашу понял. До побачення!
У начальника гарнизона – полковника танковых войск – находились командиры и замполиты военных строителей, железнодорожники, офицеры комендатуры отдела передвижения войск, начальник политотдела спецчастей гарнизона. Разговор шёл о начале заполнения новых хранилищ военным снаряжением. Обговаривался график подачи грузов и сроки приёма в эксплуатацию новой ветки на базу.
– Товарищ капитан! – Начальник гарнизона обратился к Фёдорову. – Всякие радиоштучки, о которых наслышан гарнизон, вблизи новых арсеналов, сами понимаете, недопустимы!
Требование уместнее было бы адресовать гарнизонному уполномоченному отдела «Смерш», но Семён Макарович возражать полковнику не стал.
– Мне ясно!
– А мне – не очень! Конкретные действия?
Поднялся Голощёков, найдя необходимым восстановить служебную принадлежность.
– Активности агентуры врага не замечено. Поиск появившейся было в эфире радиостанции в районе Распадковой, вверенной по службе мне, ведётся непрерывно пеленгатором. Контакт держим с территориальными органами НКВД и НКГБ.
После обмена мнениями и докладами, Фёдоров направился к выходу. Его придержал Голощёков.
– Завернём ко мне, Сеня! Ну, не дуйся, как мышь на крупу. Да и буран приутихнет…
– Айда!
Яков Тимофеевич располагался в просторной комнате. Опрятный двухтумбовый стол. Два телефона на подставке с витыми ножками. Портреты Дзержинского и Ленина…
Голощёков помог Фёдорову снять шинель: портупея застряла под погоном. Усадил его в кресло.
– Никакие слова изменить ничего не в силах, Сеня! Одно средство превозмочь боль – побороть свою слабость.
После стычки по поводу Заиграевой Фёдоров чувствовал себя с Голощёковым стеснительно, словно напроказивший школьник перед наставником. И не потому, что был неправ, – в этом Семён Макарович не раскаивался: ему было неуютно сознавать, что старший лейтенант полон рвения, как будто бы ничего предосудительного он не совершал.
Голощёков воспринял молчание Фёдорова за знак примирения.
– Время и мужество – целители и утешители, – продолжил он негромко. – Не посчитай за банальность. Так оно и есть в жизни. Сам пережил. Отец погиб в июле сорок первого, под Смоленском. Не трави, Сеня, себя!
Пили крепкий ароматный чай. Окно секла снежная крупа. Бешеный ветер крушил что-то на железной крыше казённого особняка на пологом холме.
Фёдоров прислушивался к тихому голосу сослуживца, к буйным наружным звукам, посматривал, как обиходил комнату Яков Тимофеевич, и проникался чувством прощения. Ровным голосом спросил хозяина:
– Что даёт наблюдение за поднадзорными?
– Выпивают втихаря. – Голощёков враспояску прошёл к вешалке, достал расчатую пачку «Золотого руна», набил трубку и закурил. – Ничего конкретного пока не установлено.
– Шофёра Ступу перебросили на транспортировку взрывгруза. Теперь бить мне казенные сапоги пехтурой, как ты и предрекал. По-дружески прошу: оставь в покое Заиграеву!
– Каток покатился, Сеня! Теперь всё в руках Чугунова…
– Спасибочко за чай, Яков Тимофеевич! – От последних слов Голощёкова настроение Фёдорова помрачнело.
Спал военный городок. Спал посёлок железнодорожников. Встретился парный патруль. Присветили ручным фонариком. Откозыряли капитану. Дома Фёдоров долго стучал в калитку. За хозяйкой такого прежде не замечалось: калитка на запоре! Скворечня на шесте раскачивалась в завихрениях бурана. Лаяла Найда.
– Семён Макарович? – кричала Маргарита Павловна.
– Собственной персоной!
– Счас… – Хозяйка в густом месиве снега и лёгкого песка, срываемого ветром с барханов, не признала сразу постояльца.
– Собрался уж уходить! – Фёдоров протиснулся в калитку, заметённую бураном, задвинул засов.
– Варнаки шастают. Перво дело – замок!
– Замок – от честных людей. Бесчестного никакой запор не остановит. В милицию надо!
Поднимаясь в сени, Маргарите Павловна придержала шубейку, сползавшую с плеч, осудила:
– Ноне у милиции каша во рту замерзает! Пугнули сами – вся милиция. Тебе, Макарыч, конверт тама-ка…
Письмо от тестя, из Куйбышева:
«Игорек спрашивает про маму. Что отвечать ребёнку? Эх! Тебе, понятно, не легче, но ты при боевом деле. Надо пересилить боль свою. Сеня…».
Тесть переслал соболезнующее послание однополчан Людмилы:
«…Подразделение передислоцировалось на запад. В трёх грузовиках. Откуда ни возьмись, фрицевские танки. Расстреливали из пушек и пулемётов в упор. Ваша жена, наш боевой товарищ, бросила гранату под гусеницу… Разделяем Ваше горе, скорбим вместе с Вами. Она была смелой до отчаянности. Можете гордиться ею! Схоронили на польской земле в тот день 29 замечательных ребят. И Людмилу. С воинскими почестями положили в братскую могилу. Рядом с шоссе на Краков. Силы духа Вам и личного мужества!
Замполит роты Н. Каштанов».
– Чай напрел, Макарыч! – позвала хозяйка.
Почаёвничав в подавленном настроении, Фёдоров извинился перед Маргаритой Павловной и, облачившись в сырую шинель, направился в штаб батальона. Тревога гнала его в снежную тьму. Буран слепил глаза, переметал дороги. Ему невыносимо тяжко было привыкать к мысли: Людмилы нет и не будет! И служба идёт нескладно. Намерение дезинформацией вызвать агента на активные поступки пока не дало результата…
В коридоре штаба Фёдоров неожиданно увидел майора Васина. Шинель и серая ушанка были в снежинках. Видимо, с ночного поезда только что пришёл. Дня три назад Семён Макарович проводил майора в Читу. «Не даёт покоя и ему наш агент!» – догадался Фёдоров. Поздоровались.
– Не спится, Семён Макарович?
– А-а-а, какой тут сон! – Фёдоров бросил пальцы за ремень.
– Погода не для сна. Забуранило в Забайкалье. – Васин опустил портфель на пол и сел на деревянный диван в коридоре. – Погодка в самый раз для пакостников!
– И повод для воровских дел имеется. Красный Октябрь для наших противников – кумач для быка! – Фёдоров опирался о спинку дивана. В глазах его читались боль и безнадёжность. Васин видел удручённое состояние коллеги.
– Печаль свою не превращайте, Семён Макарович, в мировую скорбь. Ты извини, пожалуйста, за такие шершавые речи. У генерала сын погиб, сам знаешь. У Голощёкова – отец…
– Не могу, Климент Захарович! Похлопочите, чтобы отослали меня на фронт! Смутно на душе…
– Держись, мужик! Утешать не стану – это пустые звуки… Думай о деле – тут утоление наших болей.
– Не по себе мне, Климент Захарович. Какое-то предчувствие воротит душу. Знаете, как перед бедой! – Фёдоров сел обок Васина, расстегнул шинель, рядом положил ушанку. – Покойный отец говаривал: «И грабли раз в году стреляют!».
– Считаешь, погода ему в масть?
– Ящики перегружают прилюдно в тупике. Автомашины снуют от вагонов до артиллерийских складов… Заманчиво, чёрт его дери!
– Голощёков надежную охрану выставил, как считаешь? – забеспокоился Васин. – Оцепление частое? Если что, не провороним?..
– Всего в жизни не предусмотришь, Климент Захарович… Каждое дело – на свой манер! – Фёдоров тёр виски пальцами.
Климент Захарович не открылся в своём неизбывном горе. Он потерял жену. И тосковал по ней. И частые хвори его – от тоски. Вечерами в своей холостяцкой квартире в Чите ждал, что кто-то позвонит ему в дверь. И этот «кто-то» будет она. Но такого звонка всё не было. Пять лет нет такого сигнала. Ушла в темноту и – ни слуху, ни духу. Так часто оборачивается судьба разведчика. Климент Захарович знал это по службе. Но с личной участью никак не мог смириться! И для Васина самым верным другом стала работа. В редкие свободные часы он жил в тягостном одиночестве…
– Не пора ли нам пора, что мы делали вчера? – нарушил тишину Васин. – Веки сами слипаются. Пусть Голощёков самолично ловит шпиона! Доверим ему такой пустяк…
Климент Захарович подхватил пухлый портфель и ушёл в комнату для приезжих. Фёдоров подался в оперпункт «Смерша». Укрывшись шинелью, задремал на диване. Подняли его донкающие звуки. Тутукал маневровый паровоз. На гарнизонной пожарной каланче надрывно донкал колокол:
– Тревога!
Из штаба выскочили вместе с Васиным. Первая мысль: где? Засеянное снежинками небо бордово светилось над воинской веткой.
На ветке новостройки, где на ночь были оставлены неразгруженные вагоны, полыхало пламя, озаряя округу багрянцем.
– Разрядный груз! – кричал составитель поездов, сигналя фонарём с красным огнём. – Не приближайтесь!
Возле колеи суетился солдат в куцей шинели. Поблёскивал штык его винтовки. Другой военный в ватнике спускался к пути от сосен. Размахивал рукой с наганом. Помощник машиниста «маневрушки» раскатывал брезентовый шланг, прикрывая лицо локтем. В отдалении слышались звуки пожарной машины…
На пригорке, в густом бору, прятался Зверев. Отблески пламени плясали на деревьях и стволы сосен чудились отлитыми из красной меди. По расчётам урядника, огонь должен вот-вот поднять на воздух содержимое вагона. От станции бежали солдаты. В пелене бурана и красных отсветах пожара они представлялись великанами. Повизгивала сторожевая овчарка. Раздавались команды:
– Впере-ёд!
Зверев сорвался с места. Бежал он в глубину тайги. На спуске в овраг замер, прислушался. Посыпал свои следы махоркой. Спружинив на ногах, прыгнул вниз. Стремился как можно дальше улететь от обрыва. Приземлился, пропахав борозду в снегу. Рукавом разровнял её и вновь рассеял махорку. В густом лесу буран не властвовал. Гудели вершины деревьев, трусил снежок. На бегу, проваливаясь до колен в сугробах, он ловил ухом звуки. Взрыва он не услышал: «Неужели в вагоне хранились не опасгрузы?». В суматохе, в нервном напряжении мог и пропустить момент. Вон, буран и тот мало слышен, не то, что на открытом месте…
В сомнениях и переживаниях Зверев очутился километрах в пяти от города. Распадком прокрался в Гадючий овраг. Там хранились лыжи, подбитые камасиной. Они скользили отменно вперёд и тормозили движение назад. Став на лыжи, Зверев почувствовал себя уверенно. Погони он не слышал. Шумели деревья. Вырулив на дорогу, ведущую в город, он попал на твёрдую лыжню, слегка припорошенную свежим снегом. И снова обратился к махорке, высеяв её на длинной отрезке своего следа…
– Не духарись, Изот! – урезонил себя Зверев, свободно двигаясь по спуску в улицу.
Метель не ослабевала. Дорогу пересекали перемёты. Зверев замер. Воровски оглянул округу. Кроме свиста ветра, ничего не услышал. Опустил уши лохматой шапки – два дня выискивал такую на барахолке. Пересёк пустырь. Темнели три сосны. Возле них – остатки чьей-то лачуги. В развалине спрятал лыжи. Дождался, пока позёмка сгладит следы и целиной потопал в посёлок НСЧ.
В своём запечном закутке, накрывшись с головой одеялом, мысленно перелопачивал случившееся. Картинки обрастали детальками, представала настоящая панорама пережитого.
…Накануне он встретил шофёра Ступу. Обменялись мнениями о боях советских воинов в Венгрии и Югославии, посетовали на погоду, договорились о вечеринке в праздничные дни. Опанас пожалковал:
– Нема часу дух перевести! Партия вагонов со снарядами привалила! Хай ему бис в бок! Раньше возили от пакгаузов, а теперь – от проходной. Вертишься, як белка в колесе.
– Ездка коротка – одно смыканье! – сочувствовал бывший шофёр Кирей Зверев.
– Так я ж кажу: вертёж-крутёж! Набиваем нижний склад под крышу…
Зверев после встречи со Ступой взобрался на вершину Лысой горы и поверх вершин в бинокль прикинул расстояние от проходной до крайнего хранилища – метров сто от силы! Если поджечь вагон на краю ветки, то пожар перекинется на строения. Ветер с Селенги тянул по долине Берёзовки в сторону нового хранилища.
Глубокой ночью Зверев проник к стоянке вагонов. Разгружать опасный груз в темноте интенданты не разрешали. Он видел караульных в оцеплении. Обмануть их не составляло труда – в школе под Харбином он навострился оставлять в дураках постовых. Высмотрел он в метельной замятие часового у вагонов. Улучив промежуток, когда он топал у края сцепки, Зверев открыл крышку буксы, накрутил на сучковатую палку маслянистую паклю, помазал откатную полосу дверей вагона и успел сорвать пломбу с запорной накладки. Скатился в кювет. Караульщик, пытаясь поднять ворот короткой шинели, отвернулся от ветра. Похлопывая себя по бокам, вновь отошёл за вагон. Следующим заходом Звереву удалось бесшумно отодвинуть дверь – по смазке она откатилась легко. Прикрывшись полой, он ширкнул термитным шариком о досочку. Вспышка ослепила его. Он сунул огненный ком в щель двери, с остережением притворил её. Отпрыгнул в кювет. Упал и, утопая в намёте, уполз в тень навала грунта, образовавшегося при расчистке ложе ветки. Оскользнулся на глинистом гребне и по-заячьи упрыгал в первые сосновые заросли. В бору побежал на горку. Оглянулся: огня не было. Темнели вагоны. Часовой притопывал в сторонке от рельсов…
Железнодорожники и пожарная инспекция гарнизона свели расследование случая к одному знаменателю: искры из трубы маневрового паровоза стали причиной возгорания. Правда, и те, и другие недоумевали: почему не взорвались снаряды? Интендант, ведающий артиллерийскими складами, осведомлённый о манёвре сотрудников контрразведки «Смерш», профессионально доказал, что груз не успел нагреться до критической степени.
Невыспавшиеся, обескураженные контрразведчики сошлись в оперативном пункте сотрудников «Смерша». Голощёков курил трубку и с сожалением разглядывал свои хромовые сапоги, измызганные глиной. Фёдоров у порога очищал полы своей мокрой шинели. Васин, покашливая и шмыгая носом, расположился на диване и листал свой блокнот.
За окнами завывал с прежней силой буран. Гудели телефонные провода. Сухая ветка тополя, задевая край железной крыши, рождала скрежет, раздражающий слух.
– Что ж мы имеем с гуся, как говорят одесситы? – Васин обвёл взглядом коллег. – Что доложим генералу? Удача или неудача видится вам в этом пожаре?
– Как смотреть на происшествие. – Фёдоров не склонен был драматизировать ситуацию. В его понимании, уловка удалась, враг раскрылся. Распекать устроителей оцепления за то, что не словили диверсанта, нет основания: буран изрядно подвёл!
– Удача и неудача – родные сестры! – Голощёков стучал трубкой о край кадки с фикусом, выколачивая пепел.
– А кто осуществил диверсию? – напирал Васин.
– А почему не согласиться с выводами специалистов о возгорании от искры паровоза? – спросил Голощёков.
– Потому, товарищ старший лейтенант, что «маневрушка» в те часы находилась на ветке стеклозавода! – парировал Фёдоров, уловивший подтекст вопроса Голощёкова, желавшего умалить просчёт в организации охраны взрывгруза. По мнению Семёна Макаровича, теперь нужно усердно следить за эфиром. Исполнитель акции с пожаром не преминет отчитаться перед хозяевами. Это ведь его первый реальный шаг!
– Ты допускаешь, капитан, что будет второй? – Голощёков вновь раскурил трубку и пыхал табачным дымом. В душе он обиделся на Фёдорова, но внешне держался беспристрастно.
– И второй. И третий! – Васин заказал по телефону разговор с Читой. – Товарищ старший лейтенант, насторожите пеленгаторщиков! Ушки на макушке!
– Слушаюсь!
– По Заиграевой есть новое?
– Наблюдение пока ничего не дало! – ответил Голощёков.
– А не даст! – Фёдоров снял шинель, повесил её у входа. Ему хотелось спать.
– Поживём и увидим, Семён Макарович!
– Планомерно, поголовно, всесторонне… – Фёдоров впервые с утра улыбнулся. – А подарок к празднику получили, Яков Тимофеевич!
– Случайное, конечно, бывает. Не без греха наша служба!
Васин, занятый суммированием деталей пожара, намётками дальнейших розыскных действий, отреагировал резко:
– Случай, милейшие, – первейший враг шпионов, грабителей, диверсантов, убийц! Случайно одно. Случайно второе. Случайно третье. Уже закономерность! Преступник попадается!
– Если толковые преследователи! – ввернул Фёдоров и заговорили о Распадковой. По его убеждению, агенты всё ещё не покидают город. Они понаблюдали за пожаром – урона базе не нанесли. Они не оставят её в покое! Возможно, догадались, что взрыв не случайно не состоялся…
Затрезвонил телефон. Васин схватил трубку, придвинул к себе блокнот и начал докладывать генералу.
Фёдоров разбирал бумаги на столе. Перед ним на видном месте – приказ:
«За нарушение субординации, выразившееся в пререкании с командиром, и обсуждение приказания вышестоящего начальника капитана Фёдорова С. М. подвергнуть домашнему аресту на трое суток с исполнением служебных обязанностей».
За чтением этого документа и застал его лейтенант Сидорин. Капитан возликовал:
– Здравствуй, вояка!
На бледном лице Григри выделялись веснушки яркой крупой. Русый чуб острижен под «ёжика». Семён Макарович, которому лейтенант показался совсем мальчишкой, прикинул: «Вылитый Серёжка, братишка самарский!».
– Лейтенант Сидорин прибыл для дальнейшего прохождения службы! – Васильковые глаза его сияли. – Выписали, Семён Макарович.
Фёдоров в порыве чувств обнял Григри, усадил на диван.
– Как чувствуешь себя?
– К службе годен! – Лейтенант пошевелил пальцами правой, раненой руки. – Пистолет держит!
– А чего ж нашивку за ранение? – Фёдоров ткнул его в грудь. – Пришейте жёлтую ленточку, тяжёлое ранение!
– Так то, если в действующей армии… Насмотрелся на фронтовиков в госпитале. Такое рассказывают! – Сидорин смущённо признался: – Просил командование госпиталя выписать меня в маршевую роту.
– Не вышло? – посмеивался Фёдоров. – Ишь, стрекануть от нас собрался!
Из-за двери выглянула ушастая голова Гошки Андреева. В комнате он снял шапку. Выцветшие за лето волосы упали на лоб. Широкоскулое лицо – в тревоге.
– Петька ходит будто во сне! Что с ним?
– А мы знаем? – Фёдоров пересел за стол. – У нас не справочное бюро, Андреев.
– Дак он вам доверяет…
– Двоек нахватал – весь сон!
– Опять смеётесь!
– Ну, докладывай!
– После убийства шпиона в тайге он, как помешанный. Что-то скрывает от меня. И дома у них кавардак!
Фёдоров вспомнил разговор хозяйки о варнаках. Странное поведение Петьки.
– Вот тебе, лейтенант, и первое поручение. Ты знаком с Петькой. Разберитесь. Гошка поможет.
Сидорин и Гошка покинули оперпункт. И сразу же звонок Голощёкова:
– Известная вам квартира посещена. Тебе ясно, Сеня? Он мечется! Не зря едим хлеб России! А ты, помнится, ручался? А?..
– Один хлеб едим, Яков Тимофеевич!
Фёдоров, положив трубку, подумал: не потому ли Петька нервничает? И от Ступы что-то нет сигнала: как там его Кирей?
Вечером к Фёдорову домой вновь пришла учительница Ширяева.
– Такое дело… Не знаю, как сказать. – Учительница мяла уголок шали.
– Начните сначала, Галина Степановна.
Агриппина Петровна Заиграева доводится дальней-предальней родственницей Ширяевых. В родне уж забыли про это. И вот вчера, как сказала Груня, объявился в посёлке родственник первого мужа. Он работал на Дальнем Востоке. Предприятие оборонное, вредное производство. Он уехал без разрешения. Тут бы устроиться куда-нибудь, а трудовой книжки нет. Вот и попросила Агриппина Петровна: не выправит ли она документ?
– Моя дочка служит в отделе кадров паровозоремонтного завода. Чует сердце: что-то тут нескладно!
Фёдоров, поразмыслив, подсказал:
– А вы согласитесь, Галина Степановна. Мы, в свою очередь, поинтересуемся родственником. Вы, надеюсь, не отказали?
– Обещала подумать.
– Товарищ Ширяева, конечно, вас не нужно предупреждать, что служба наша особой гласности не терпит.
– Непременно! – Ширяева извинились, поговорила о чём-то с Маргаритой Павловной. Учительница покинула дом, а хозяйка – с вопросом к постояльцу:
– Не тот варнак, что шуровал у Заиграевой в сараюшке? Чему дивитесь, Семён Макарович?.. Говорила Груше: «Сбегай в милицию. Теперь, «здрасте!», родственник нагрянул!
«Ну, остроносенький мой лейтенант, не оплошай!» – думал Фёдоров, шагая на рассвете в свой оперпункт. Снег слепил глаза. Он опустил уши шапки. Позади послышались быстрые шаги: Петька! Приложил пальцы к губам, как заговорщик. Остановились за углом кирпичного дома.
– Шпиона словили? – спросил Петька, пугливо оглядываясь. Он прикрывал лицо воротником овчинного полушубка.
– Работаем, футболист! – Фёдоров загородил собой мальчишку от ветра. – Выкладывай свои секретные планы.
– Ходит к нам чёрный мужик! Кривоногий. Злой! Мамка плачет. Мне ничего не говорит. От каждого стука вздрагивает…
Петька признался: взял у Гошки Андреева одностволку. Патроны с картечью!
– Убью!
Фёдоров прижал к себе парнишку.
– Потерпи маненько, Петьча!
– Так вы знаете его?! – Он по-мальчишески порывисто сжал руку Семёна Макаровича. – Если что, я помогну, дядя Сеня!
– Тс-с-с! – Теперь Фёдоров приложил палец к губам.
* * *
Накануне 7 ноября 1944 года установилась морозная ясная погода. Распадковая – в белом убранстве. На зданиях – красные флаги. Праздничные лозунги. Портреты Ленина и Сталина. Жестковатый ветер взвихрял позёмку, переметая дороги.
Шофёр Опанас Ступа загрузился на ветке ящиками со снарядами и повёл «коломбину» на новую базу. Мотор постреливал, как при обеднённой смеси горючего. Опанас с тревогой ожидал подъёма на пологий перевальчик. Двигатель чихал всё чаще. На самом взлобке, среди соснового мелколесья, машина, чихнув чёрным дымом, замерла. В самом неподходящем месте!
– Бис тоби в бок! – Опанас выбрался из кабины на обочину. Обошёл автомобиль, приминая свежий снег ботинками. Первым делом сунул палец в раструб отвода вентилятора – урок Кирея запомнил! Так и есть – сосновая шишка.
– Вот бесенята! – Опанас озадаченно смотрел на топливник. Чёрный бугор, залепленный снегом, выпирал со стороны кабины. Банка не банка – квадратная железная коробочка. Трогать побоялся – вдруг грохнет? В кузове – ящики со снарядами!
Чумазый шофер «полуторки», гружёной ящиками, притормозил возле газогенератора.
– Помочь?
– Подкинь, товаришок, до КПП. – Опанас стал на крыло ГАЗа. Вскоре он вернулся к машине в сопровождении сержанта Дубаева.
Тот, прежде чем поднять тревогу, решил сам удостовериться. Обжёгся на записке! Обошёл автомобиль – ничего! Так и есть – опять подвох!
– Играете, красноармеец Ступа?!
– Туточки воно було! – Опанас гладил ладонью железо. Хлопал глазами в недоумении.
Сержант принюхался. Не уловив запаха спиртного, гаркнул:
– Два наряда вне очереди! Доложите командиру автовзвода!
– Слухаю! – Ступа недоумённо вертел головой: как могло произойти, что коробочка исчезла?..
После очередной ездки Опанас завернул в оперпункт «Смерша». Беседа с Фёдоровым заняла не больше пяти минут.
Вечером Ступа отпросился у взводного: проведать приятеля перед праздником. Доложил он и о наказании.
– Тебе, Ступа, игрушки, а дело-то серьёзное! – насупился взводный. – Из «Смерша» про тебя спрашивали, старший лейтенант.
– «Смерш» сам по соби, а я – сам по соби!
Кирея он застал дома. Тот – шматок сала на стол. Бутылка нашлась. Краюха хлеба да луковицы. Заплёлся разговор. Первым делом – о дорожном происшествии.
– Чёрт попутал! – хохотал Кирей, оголяя свои стальные зубы. Крючковатыми пальцами скрёб свою шею. – Сказки да и только!
– Тоби сказки, а мэни – «Смерш»!
– Унтер, а труслив! – Кирей прятал свои кабаньи глазки, смачно пережёвывая шкурку сала. – Примерещилось тебе, товаришок!
– Своим очам не верить? – Ступа налил себе в кружку.
– И старшина не страшен? – поддел Кирей.
– Ось, бачишь? – Опанас потряс карман гимнастёрки. Там пересыпались сухие кедровые орешки. – Твоя наука, друже!
– С праздником! – Зверев первым поднял кружку.
Выпили. Закусили. Кирей нервно похохатывал. Маленькие глазки втягивались в складки припухших щёк.
– Три к носу – всё пройдет, Опанас!
В сыром хвойном климате Распадковой Кирей начал отекать. «От живота, наверное!» – успокаивал он встревожившихся стариков, а сам с опаской смотрел утрами на себя в зеркало: одутловатость не уменьшалась! Руки покрылись красными точками. Врачебной помощи он боялся. Уходить обратно в Харбин? Тачибана отправлял провалившихся агентов на дно Сунгари!
– Чого ты, Киря, поправился, чи шо? – Опанас заметил опухлость Зверева. – На стахановских харчах?
– Родина не забывает своих героев! – Зверев выцедил из кружки остаток водки. – Слушай, а как «Смерш» узнал про тебя?
– Побачив коробку, найперше позвал сержанта Дубаева.
– Специалиста нашёл!
– Так вин под Москвой минёром служил.
– Тогда, конешно… Говорят, у вас пожар случился?
– Искра с паровоза! Обошлось без взрыва – пожарники успели погасить вагон… Да, кореш, про тебя Фёдоров пытал.
– Это кто? – насторожился Зверев.
– Особист наш, капитан.
– А я при чём? – Голос Зверева отвердел, наливаясь тревогой.
– Я кажу ему: гарный хлопец!
– А он? Ему-то зачем я понадобился?
– «Смершу» до всех дело – такая служба! Ну, друже, пора!
Выпили посошок. Зверев проводил Ступу за ворота. Прислушался, как под ногами Опанаса поскрипывал снег. Метались мысли: засвечен! Если следили, то видели, как он снимал «липучку» с топливника, – провал! Возможно, обнаружили следы от машины в тайге?.. Нечистый попутал припереть мину сюда, на квартиру. Как не пофартило! Мина была пристроена им незаметно. Завёз бы Опанас на базу. Надо же случиться задержке на подъёме! И похвалил себя за предусмотрительность: проследил за рейсом. Вскоре Зверев покинул домик в поселке НСЧ. Он нёс мину в сарайчик Заиграевой – решил повременить: пусть уляжется суматоха после пожара! И этот интерес особиста. Он пропустил время связи с Харбином на прошлой неделе. А сегодня под утро его сигнала ждут хозяева…
* * *
Голощёков опирался на заплот усадьбы Заиграевой. Рядом стоял Фёдоров. Оба в белых маскировочных халатах. У старшего лейтенанта поперёк груди – автомат ППШ.
– Не бросился бы наутёк! – тихо сказал Фёдоров. – Надёжная ли засада у стариков!?
– Будь спок, капитан! Научились кое-чему.
Ждали сигнала Петьки. Он должен был задёрнуть занавеску, как только не известный ему гость переступит порог сенец.
Гнало и гнало позёмку. Гасли огни в избах. На окраине посёлка горланили песню – кто праздничку рад, тот накануне пьян!
– Не мог он пропустить мимо ушей обмолвку Опанаса насчёт «Смерша»! – маялся в напряжении Фёдоров. – Засуетится ли?..
– Засуетится! – Голощёков переминался в валенках.
Вот взметнулась палка из-за угла избы: гость в сарае! Фёдоров поправил на рукаве красную повязку – комендантский патруль! Приосанился Голощёков. Из сумерек выдвинулся Васин в шинели. Серая шапка с опущенными ушами…
Забелела занавеска на окне Заиграевых. Троица поспешила в избу.
– Извините, хозяева! – Климент Захарович шагнул в прихожую.
Вошедший минутой раньше Зверев не успел расстегнуть брезентовый плащ и опустить мешок на пол. Васин продвинулся вперёд, отрезая гостю путь к окну.
– Зажгите свет, пожалуйста! – попросил он. Агриппина Петровна, обмершая от страха, щёлкнула выключателем.
– Военные у вас квартируют? – Голощёков очутился за спиной Зверева.
Агриппина Петровна рухнула на колени, теряя соображение. Она боялась за Петьку. Зверев прожигал её кабаньими глазками.
– Чего перепугалась, хозяйка? Нет так нет. – Васин притёрся к Звереву – тому руки не поднять.
– А ваш документ, гражданин! – Голощёков тронул Зверева за плечо.
– Можно. – Зверев пошевелил рукой. Пухлое лицо в напряжении. В голове сумбур. Ждали или случайная проверка? Рука вспотела, сжимая рукоять маузера. Двоих вояк пришьёт в два мига!
– Ти-ихо-о! – Строгое предупреждение за спиной. Лейтенант Сидорин перехватил руку Зверева. Фёдоров вырвал маузер.
– Руки на затылок! – потребовал Васин.
Зверев локтем ударил Фёдорова в пах. Смел с дороги Петьку. Сунул кулак в подбородок Сидорина. Плечом высадил оконную раму и вывалился наружу. Комната наполнилась клубами заснеженного воздуха. На беглеца кинулся сержант Дубаев. Вслед за Зверевым выпрыгнул Сидорин. Помог скрутить Кирея.
К усадьбе подкатил газогенератор. Группа захвата и задержанный поместились в кузове.
– Допрашивать немедленно, пока не опомнился! – распорядился Васин по прибытии в оперпункт.
Зверев вёл себя уверенно. В длинном офицере он признал капитана, о котором трезвонил Опанас.
– Зверев Кирей Сергеевич? – Семён Макарович держал перед глазами справку. – 1898 года рождения?
– Там всё написано. – Зверев потирал ладонями колени, стригая острыми глазками по комнате.
– Это ваша медицинская справка об освобождении от призыва в Красную Армию? – вмешался Васин.
Зверев подтвердил.
