Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Михаил Толкач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Фурункэ я
кавадзу тобикому
мидзу-но ото.
– Ты учил своего Пушкина? Он не сказал так коротко о мире.
Старый пруд…
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
– Тут вечное, и мгновения жизни, господин Ягупкин. – Тачибана застыл, сложа руки на груди ладонь к ладони.
Ягупкин тихонько изменил позу, вытягивая ноги на циновке.
– Хай! – поднял голову Корэхито. – Слышу. Лучше 50 иен сейчас, чем сто иен – потом! Саёнара!
– Саёнара! – Ягупкин на коленях отполз к порогу, шатаясь поднялся, едва ни свалив раздвижную стенку. Слуга вывел его из отеля.
* * *
Варвара Игнатова не открывала ставни уличных окон, как от неё ночью ушёл Скопцев. Постоянные покупатели по-свойски стучали в калитку. Она отпускала им картошку, лук, чеснок. Занда была притянута к хлевку за короткий поводок.
– Мигрень изводит! – жаловалась она соседям.
Думала о Скопцеве. О своей судьбе. О годах, проведённых в изгнании. И не находила в прошлом дней, в которые хотелось бы вернуться, в которых бы желалось побыть ещё раз да покрасоваться в своём счастье. Заботы о больной полковничихе, боль утраты родных, тяготы переходов, пьяная ругань казаков, гибель Егора Усова, надсада по уходу за усадьбой, умасливание квартального старосты, чтобы не зачисляли на принудительные работы в городе, подачки чиновникам городского департамента при регистрации торговой лицензии – маета и унижение до слёз! Всюду не считали человеком, смотрели на неё, как на вещь, из которой можно вылущить выгоду. А Платон Скопцев? Чем он лучше других? И тут же урезонивала себя: зачем так? Мыкается где-то по чужой указке. Мужик хозяйственный, подлаживал сарай, фанзу, тяжёлые хлопоты по хозяйству брал на себя. Маленькое счастье заглянуло во вдовье оконце. А кто порушил его? Кто застил поздний рассвет? Кто покусился на надежду?..
Она сходила в Алексеевскую церковь, поставила большую свечку во здравие раба Божьего Платона. На Стрелковой улице жила Вера-хиромантка. Варвара Акимовна наведалась к ней: «Жив ли червовый король?». Предсказательница уверяла Игнатову: «Жив и здоров!». Она уходила домой с долей успокоения. Очутившись в своём подворье, оставшись наедине со своими думками, вновь впадала в тревогу. Она даже не подозревала, как прочно лёг на сердце рыжий казак. Вставала утрами, а подушка мокрая от слёз. Нередко Варвара Акимовна ночами вскакивала в душевном надрыве с кровати. Падала на колени перед образами, истово била поклоны, крестилась до изнеможения. Молилась за Платона Скопцева, прося у Бога защиты и удачи ему. На какое-то время умиротворялась. Она обряжалась в домашний халат и начинала хозяйничать в избе, на огороде. Вернётся Платошка, а у неё – порядок во всём!
Чулан в углу не прибирался с той поры, как она узнала о гибели Егора Усова. Здесь было подобие мастерской. Станок по дереву – Егор точил различные ручки. Инструмент пимоката – пробовал Усов катать тёплые сапоги из овечьей шерсти. Катанки выходили кособокими – баловство одно без уменья! Варвара Акимовна наткнулась на тёмную бутылку, запылённую, в паутинах. В нос ударило резким запахом серы. Она опустошённо села на табуретку, слаженную рукой Егора.
– На кого спокинул несчастную! – Охватила голову своими холодными руками. Зарёванная, в тёмных кругах глаза её пробегали по углам чулана. Чудились тёмные фигуры…
Жизнь шла для неё, как в тумане. Ночами наваливалась тревога с особой силой. Чуткая дремота, когда слышен каждый скрип двери, писк мыши, вздох поросёнка в закути, вряд ли можно было считать сном. Голос сторожа в Питомнике, а она подхватывалась и опрометью – к двери: Скопцев! И, разочарованная, возвращалась, как пьяная, в кровать. Утром ходила с больной головой, квёлая, словно захворавшая курица.
Она рискнула навестить сотника Ягупкина: может, есть весточка от Скопцева?
По этой улочке провожала она вахмистра Усова в последний поход. Тут она обняла его напоследок. По этой притоптанной мураве ушёл от неё Скопцев. Она всё выскажет кощею-сотнику!
Встречались китайцы в синих тёплых кацавейках.
– Исидраствуй, мадама!
– Нинь-хао! – отвечала она по-китайски.
В Харбине стояла предзимняя пора. Листья с вязов почти облетели. Голыми зябли ореховые деревья вдоль улиц. На тротуарах китайцы в стёганых халатах торговали горячими каштанами. Дымились жаровни.
– Пампуська нада? – покрикивал торговец.
Душа Варвары Акимовны, не приемля всего суетного, была далеко от вседневности восточного города. Она чувствовала себя посторонней в людской толчее. Шла по Китайской улице, как во сне…
Парили лапша и рис в переносных харчевнях под навесами из циновок. Трепыхались полотнища вывесок с иероглифами. Попадались японцы с саблями. Семенила от фанзы к фанзе китаянка в длинных чёрных шароварах, в матерчатых туфлях. Плакала, прижимая руки к лицу.
У каждого своё горе, своя удача, своя жизнь, и хочется плакать, уменьшить боль в груди. А вот кинотеатр «Атлантик». Варвара Акимовна хорошо помнит, как пробилась здесь на концерт Фёдора Ивановича Шаляпина. Голос певца захватил её до исступления. Десять лет минуло, а как сегодня раскатистый бас отдавался в сердце…
В тот день, осени 1944 года, Игнатова не нашла Ягупкина. Опустошённой вернулась в свою фанзу. Занда бросилась ей на грудь и лизала руки.
* * *
В Джунгарских воротах в седой древности образовался естественный проход. Через эти ворота хлынули некогда кочевники Чингисхана. Шли тут хунхузы на неправедную добычу. Ловили удачу контрабандисты всех мастей. Сюда рванулись полки атамана Анненкова, теснимые красными бойцами.
Через эти ворота с востока всегда летят злые ветры. Сбивают с ног. Глаза засоряет снегом, жёлтой пылью жизнь сметает…
Здесь судьба пометила и Варвару Игнатову. Анненковские беглецы из России нарушили китайскую границу. Жена полковника Луговского, словно предчувствуя свою гибель, вручила прислужнице небольшой ларец с семейными драгоценностями. В суматохе насилия и расправы над женщинами ни у кого не возникло даже мысли о ларце. Игнатова обнаружила богатство полковничьей семьи в Урумчи, куда добралась с узлами под покровительством вахмистра Егора Усова. Судили-рядили: как поступить? Луговские остались навеки в ущелье поднебесных Ала-тау…
Егор Усов и Варя Игнатова, как дурной сон, помнили тот переход. Вознаграждением за страдания принесли они два кольца из золота с рубиновыми камнями, колье, золотую цепочку. Игнатова хранила их, как страшную память о минувшем. После долгих раздумий и терзаний, впав в полную нищету, Варвара Акимовна продала ювелиру одно кольцо с драгоценным камнем, купили фанзу и лавчонку с товаром. Сослуживцы, осевшие в Харбине, как и другие эмигранты, позавидовали: везёт! Откуда достаток?..
Вахмистр Егор Усов по пьянке болтнул: «Игнатова из похода имеет кое-что!». Докатился слушок до Ягупкина. Тот учинил вахмистру допрос – толку никакого! Мало ли что во хмелю придумаешь?! Засечка о богатстве, унесённом Игнатовой из России, осталась в памяти сотника.
Возвращаясь под вечер из «Ямато-отеля», Никита Поликарпович на ветру трезвел. Вспоминая разговор с Тачибаной, сотник предугадывал свой рок: «Пустит в расход японец!». И он твёрдо определил срок бегства из Харбина. Ворохнулось желание: «Пощупать Игнатову насчёт золотишка!»
С первой темнотой Никита Поликарпович подошёл к воротам подворья Варвары Акимовны. Занда злобно залаяла, рвалась на укороченном поводке у хлевушка.
Игнатова отворила калитку. Узнала сотника.
– Наведать вот. – Он, не дав ей опомниться, вошёл во двор. Прихлопнул воротца, накинул крюк.
– Намедни была у вас насчёт Скопцева.
– Имеешь вести? – встрепенулся Ягупкин и часто заморгал.
– У вас всё вести, сотник! – У Варвары Акимовны учащённо застучало сердце: «Со злом явился гостенёк незваный!». И собака привязана. И соседи не услышат, если закричать. В посёлке бесчинствовали хунхузы и люди запирались пораньше в фанзах.
– Угостила б, Варвара. – Ягупкин усаживался за стол.
– Зачем пожаловали, господин сотник? – спросила Игнатова, не принимая намёка.
– Хочу спросить про одно дельце. И выпить есть повод. Скопцев твой хорошо начал. Сулено миллион, если сбудется так, как задумано. И землицы прикупите. И торговлю расширите. Скопцев-то из купеческого сословия – слямзить, обжулить, обхитрить – всё по его части.
– Платона Артамоновича не трожь! Выбрался было на сушу, так ты снова сунул в мутную прорубь.
– Хин-хао! – Ягупкин поправился. – Очень хорошо. К денежному истоку, а не проруби, дура!
– Слушай, сотник, если копаешь ямку другому, то примеряй к своему росту.
– Ну-к, сядь! – зло крикнул Ягупкин. – Разговорилась, понимаешь.
Варвара Акимовна отступила к порогу. Ягупкин переметнулся к двери. В тепле снова заработала сакэ – хмель ударил в мозг. Он схватил Игнатову, не дав ей опомниться, уволок в горницу, повалил на диван.
– Отпусти, клятый? – Варвара Акимовна царапалась, пыталась укусить насильника. Одной рукой он удерживал её, а другой рвал кофту, юбку. Ладонью зажимал рот…
– Вот так вот, голубица! – Ягупкин оставил её недвижную на диване. Помаргивающими глазами ошаривал её оголенное тело. И вновь бросился на неё…
Во дворе в злобном лае заходилась Занда.
Дрожа и щёлкая зубами, Варвара Акимовна сползла на пол. Темные глаза в отвращении были закрыты.
– Скотина! Чего тебе ещё, гадина?
– Это – по делу. Где драгоценности полковничихи?
– Истратила с вахмистром покойным…
– Байки оставь Платошке! – Ягупкин рывком усадил её на стул! Как на допросе, он стал напротив. – Где ценности? Добром говорю!
Всколыхнулось прожитое огнём в голове: кто гасил её маленькое счастье? Кто испоганил навсегда? Кто разметал надежду? Она обжигала взглядом Ягупкина. В её воспалённом мозгу он рисовался носителем всех обид, гонений, мучений, выпавших на её долю. Прикрывая изорванной кофтой обнажённую грудь, упала на колени под образы. Билась лбом о пол.
– Грехи замолишь потом. Показывай золото!
– Счас… Сейчас. – Она суетливо пошла к выходу. Ягупкин загородил дорогу. Она отстранила его. – Никуда не денусь. Твой верх, сотник.
Она скрылась в тёмных сенцах, уронила ведро, пробираясь в чулан.
Он вернулся за стол. Во рту скопилась горечь – сплюнул на пол. Он не сомневался – добро в его руках!
Варвара Акимовна показалась на свет с бутылкой в руке.
– Вот, Никита Поликарпович, получай! – Она стала вплотную к сотнику. Тот протянул руку к бутылке. Варвара Акимовна бухнула его по голове. Стекло – вдребезги! Лицо и голову Ягупкина обдало вязкой жидкостью. Он обмяк, свалился со стула. Комната наполнилась серным запахом. Дымил костюм сотника. Вздулось лицо.
– Помо-оги-ите-е! – орал Ягупкин, ощущая огонь на лице, руках, на груди. Глаза жгло, веки слипались. Сквозь пальцы сочилась маслянистая жидкость.
– Дура-а, лей на меня воду!
Варвара Акимовна смотрела, как чернело и набрякало лицо Никиты Поликарповича. Едкий пар окутывал его тело. Она потирала пальцами лоб, щеки. Силы оставили её – упала на циновку.
Ягупкин бешено вертелся по горнице, кричал с хрипом, раздирая изъязвлённые кислотой губы. Сорвал с себя пиджак. Сослепу выскочил в сени, окунул голову в бочку с водой…
Тачибана направлялся в «Ямато-отель» от полковника Киото. Всю дорогу из Военной миссии капитан размышлял о только что состоявшемся разговоре. После общих слов о совещании командиров высокого ранга, полковник коснулся операции «Гнев Аматэрасу». Советская Россия недовольна, что японская сторона использует белую эмиграцию в своих, как они заявляют, неблаговидных целях, засылая агентов и учиняя диверсии. Солдат и офицеров атамана Семёнова Япония, мол, поддерживает за золото, будто бы вывезенное из Сибири, а оно – из государственной казны императора Николая-второго…
Перебирая в памяти удручающий разговор, Тачибана не обращал внимания на вечерний голос Харбина – редкие сирены пароходов, гудки паровозов, сигналы авто, унылые выкрики поздних разносчиков товара, шелест листвы на бульваре, вкрадчивые шаги пешеходов, лёгкое позванивание колесика собственной сабли, задевающей камни, – всё это не оседало в сознании капитана. Ему слышался строгий голос Киото:
– Понимаете, что это предупреждение?
– Я читал что-то в газетах. Публикации появились после неудачи казака по кличке «Зайчик».
– Правильно! И что же? Как вы оцениваете ситуацию?
– Откровенно, я как-то не задумывался. Такие писания, такие разговоры есть и будут. И то, что какое-то число эмигрантов попадает впросак, вовсе не довод, чтобы отменить операцию, господин полковник. Попадали и будут попадать! Материал этот не иссякнет. Цена ему невелика. Вы обратили внимание, уважаемый господин Киото, ни один из казаков, провалившихся в Советской России, не разоружился?
– Это приятно слышать!
– У каждого из них свой счёт к Советам.
– Учтите, напоминаю вам ещё раз, сегодня не с руки нагнетать остроту в отношениях с Советским правительством.
– Операция «Медведь» – козни атамана Семёнова!
– Скажу вам откровенно, капитан, я был против операции с самого начала. Она может обрушиться скандалом. Обдумайте сказанное.
Тачибана понимал: при неудаче несдобровать! Но он так же осознавал, что операция «Гнев Аматэрасу» одобрена в генштабе Ниппон и полковнику не по зубам сдержать её развитие – каток двинулся безостановочно!
Словно подслушав умозаключение капитана, стрельнул полковник сузившимися глазами:
– Провал ляжет на вас как потеря чести самурая!
– Понял вас, господин полковник! Я поступлю так, как велит наш обычай. – Тачибана сложил ладошки вместе и поклонился. – Но я жду хороших известий!
Корэхито Тачибана замедлил шаги. Оглянул Соборную площадь. Толстенький китаец со светлым лицом приподнял шляпу в знак приветствия. Капитан небрежно бросил палец к картузу с высоким околышем. Он знал мелкого заводчика Лю-пу-и. Механический и эмальучасток, иконопись. Последний год открыл консервный цех. Связан с поставками армейским интендантам. По делам производства и коммерции общается с Наголяном, водит знакомство с инженерами на железной дороге. Живёт на третьем этаже углового дома Мацуури. Пользуется услугами японского магазина, где приказчиком тайный агент Тачибаны. Лю-пу-и, полукитаец, полурусский, прибился в Харбин вместе с казаками атамана Семёнова. По состоянию здоровья отстал от белогвардейцев, занялся бизнесом. Удача сопутствовала ему на лесозаводе Конда. На скопленный капитал приобрёл прогоревшие мастерские «Вэгэдэка». Жертвует иногда мизерные суммы на фашистское движение русских эмигрантов. Числится членом совета клуба Родзаевского… Партнёрство с интендантами не гладкое, конфликты улаживает всё тот же Наголян. Почему полковник Киото так терпим с армянином? Капиталы отца Наголяна, конечно, играют не последнюю роль… Но доверять секреты? И вновь, словно наяву, Тачибана услышал возражения полковника Киото: «Связь с русскими Гурген Христианович осуществляет отменно. Тут вы заблуждаетесь, капитан!».
Тачибана второй час допрашивал Варвару Акимовну.
Маленькая сырая комната в здании «Великого Харбина». Хилый свет из оконца под самым потолком. В углу у столика расположился солдат, стриженный под машинку – пишет протокол.
Игнатова сидела на привинченной к полу табуретке. Платок сбился на волосах. Глаза потухшие.
– Кто научил тебя? Кто говорир лить кислоту лицо сотника? Кто научир? – Тачибана пощёлкивал пальцами. У него не было намерения лично истязать женщину.
Варвара Акимовна молчала. Лицо её распухло от побоев. Щека вздулась сине-опаловым мешком. Она молила Бога о смерти. Пыталась удариться головой о каменную стенку – раскровянила лоб…
Корэхито Тачибана не отступал:
– С кем связана? Кто научил?
Она отрицательно мотала головой. Японца раздражал фанатизм русской бабы: почему не просит пощады? Почему смиренно отдалась чёрной судьбе? Откуда у неё терпение и сила переносить муки?..
А у Варвары Акимовны все эти окаянные дни в «Великом Харбине» возникали в памяти картинки отступления за границу Китая. Вьюга поднялась – застит белый свет серая дымка: день ли, ночь ли… Жёлтая пыль смётками муки в глаза, уши, рот, за шиворот – ни дыхнуть, ни глазом моргнуть! Смерть принять – един конец!..
Она с вахмистром Усовым на одном коне. Откололись в песчаной коловерти от отряда. Лошадь выбилась из сил – пена клочьями. Спешились. Усов тянет за повод. Другой рукой её поддерживает. А кто он ей? А она кто ему? Пришей-пристебай – вся родня!.. И умирать в дикой земле не хотелось. Уцепилась за стремя, опухшие ноги едва двигались… Как уцелело офицерское барахлишко, самому Богу не известно! Не думалось тогда о богатстве – выкарабкаться бы живыми из смертной передряги.
Ветер в ущелье волком голодным завывал. Сшибал с ног. Давил на грудь. Она потеряла счёт шагам. Слепо переставляла ноги. Как очутилась под карагачом, она не помнила. Усов укрыл её своим полушубком, а сам – рядом в козьей дохе…
И вновь перед глазами объятое ужасом лицо Ольги Гавриловны. Девочки, заходящиеся в плаче и крике. Озверелые рожи пьяных казаков…
Покашливание Тачибаны вернуло её к действительности.
– Кто подослал тебя, Игнатова?
– Сердце подсказало! – разомкнула она спёкшиеся в крови губы. – Изверги вы! Убивайте скорее!
Капитана очень тревожил главный вопрос: «Знает ли эта русская о переброске Скопцева в Россию?». Если она передала своему резиденту сведения об Аркатове и Скопцеве, то операция «Гнев Аматэрасу» под угрозой. Под угрозой и сам капитан! Не выяснив связи Игнатовой, Тачибана не имел права лишать жизни женщину. Он должен уверовать в личный мотив поступка. Убедиться: она не разведчик красных.
Из разведуправления штаба Квантунской армии дважды интересовались результатом расследования. Не иначе Шепунов, представлявший в Харбине атамана Семёнова, доложил о покушении на жизнь сотника. Тачибана воздержался от сообщения.
Варвара Акимовна отрешилась от всего земного. Она хорошо понимала: живой от японцев не уйти! А, появись она дома, люди Ягупкина доконают.
Получив по радио вторую весть от Аркатова из района Распадковой, Корэхито Тачибана навестил в лазарете Ягупкина. У того были перебинтованы грудь и руки. Обваренные кислотой скулы, нос, веки выделялись жуткой раной на белом лице сотника.
– Поздравляю, Никита Поликарпович! Операция развивается по плану. Ваша заслуга будет отмечена Ниппон!
Ягупкин заметно пошевелился.
– Благодарю!
– Не думаете ли вы, господин сотник, что Игнатова связана с НКВД?
– Мне… всё равно… – Ягупкин со стоном снова пошевелился. – Есть вера, есть жизнь, господин сотник. Любое ваше желание исполним…
Трудно раздирая губы, Никита Поликарпович медленно поводил по своей груди забинтованной рукой.
– Писто… лет…
– В лазарете запрещено. – Корэхито Тачибана с содроганием смотрел на обезображенное лицо Ягупкина. Подсунув под подушку маленький бельгийский браунинг, он тронул плечо сотника.
– Торько уважая вас, сотник…
Ягупкин, ощутив пистолет, прерывисто задышал. Влага наполнила его глазницы.
– Покор… но благода… рю…
– Надеемся на скорое выздоровление, господин Ягупкин.
Капитан Тачибана тихонько прикрыл за собой двери. Мысленно поблагодарил Аматэрасу: «Ещё одним свидетелем меньше!»
Ягупкин тягуче думал, перебирая свою жизнь. Ничто в его судьбе от него не зависело. Он отдавал распоряжения, он решал вопрос жизни и смерти обречённых другими. А отчитываться он намеревался перед Россией. Он собирал досье, от которых зависело благополучие и даже счастье приближённых к атаману Семёнову. Но пользовались привилегиями другие. Постороннему могло показаться: как тут человеку не наслаждаться своей тайной и явной властью? Так считали эмигранты. Он, вероятно, мог бы радоваться и упиваться властью, если бы хоть намёк был на то, что в своей судьбе он – хозяин. А этого не было, как он ступил на тропу, уводящую его из России. То одно, то другое напоминало ему, что он, Никита Поликарпович, лишь песчинка, которая может быть вдавлена в грязь сапогом японца или высшего чина атаманской иерархии. Никто ещё не заставлял его задуматься над этим так, как капитан Тачибана. С появлением этого японца в Харбине, с получением приказа атамана Семёнова подчиняться японскому офицеру, жизнь сотника свелась к повиновению. Каждое свидание с Тачибана напоминало ему о прошлых и нынешних грехах, грозило, унижало, растаптывало как личность. Его, Георгиевского кавалера, офицера русского казачьего войска!
Боль, как чесоточный зуд – Ягупкин перестрадал им в первую мировую, в партизанских набегах с Анненковым, – не оставляла сотника ни днём, ни ночью. Выклянчив у сестры милосердия обезболивающий укол, Никита Поликарпович будто бы проваливался в чёрную беззвучную пропасть. Воротясь из беспамятства, снова утопал постепенно в мучениях. Чтобы заглушить терзания, ревизовал свою жизнь, отсеивал мелочное, уходил от неприятного и неизменно достигал грани, когда вопрос зарождался с пугающей прямотой: как дожил до такого конца? Проторив по памяти извивистую стёжку своих похождений, приобретений, взлётов, падений, он неизменно обнаруживал один ответ: корысть! Он отвергал доводы собственного «я», выискивал оправдание поступков, но сам же сознавал зыбкость своих возражений. Даже хмельная проделка в подворье Игнатовой, как последний гвоздь в домовину, загоняла Никиту Поликарповича к тому же ответу: жадность!
Он твёрдо верил, что японцы, выведав всю подноготную, терпят его, пока он нужен им для достижений цели. Сотник полагал, чем кончится операция «Медведь». Тачибана, Шепунов, их начальники тогда припомнят намёк Ягупкина о возможности минирования артиллерийских складов в Распадковой…
…На вечернем обходе больных дежурная медсестра лечебницы служащих КВЖД и сотрудников японских учреждений в Харбине обнаружила Ягупкина с остекленевшими глазами. Лежал он, вытянувшись, с откинутой рукой. В глазницах скопилась влага, как озерки в мочажинах. Рядом с подушкой таился браунинг. Там же – стреляная гильза и красные чётки…
