Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Михаил Толкач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
В один из свободных воскресных дней Ивана Спиридоновича потянуло в Сотниково. Из посёлка Шишковка, где он поселился у глуховатой бабки, спустился к новому мосту, пересек Селенгу. На выгоне перед деревней разговорился с подростком, пасшим коров. Скотина разбрелась в пойме реки Иволги, выбирая полянки с пожухлой травой. «Не знаешь, куда подевались Кузовчиковы?» Паренёк насупил бровишки: «Тетка Агриппина, чё ль?» – «Она самая. Дом пошто забит?» – «Дак она вышла замуж и переехала за Селенгу, кажись, в Распадковую». – «Давно, однако?» – «До войны, считай. Ейный мужик плотничал у военных» – «Эх, незадача! Повидать бы надо» – «Чего проще, от вокзала третий дом над речкой. Спроси Заиграеву – всяк укажет. Петьча ейный набегает в Сотниково, чё передать?» – «Сам наведаюсь!»
И теперь, после нечаянной встречи с Агриппиной у прачечной, Кузовчиков с жгучим нетерпением ждал темноты. Он давно желал такой минуты. И боялся. И надеялся. И страдал в неведении. Затаился в тальнике на берегу Селенги. Погас свет у соседей. Темнели окна Заиграевых. Стихли поселковые собаки. Иван Спиридонович перекинул своё большое тело через жердяной заплот. От хруста прясел похолодел. Прислушался. Вдруг собака во дворе! Прижимаясь спиной к бревенчатой стене, приблизился к окну. Задохнулся от волнения. Укрепившись в силах, легонько стукнул по стеклу. В сенях послышались мягкие шаги.
– Кто там? – Голос Агриппины настороженный.
– Груня… Я это… Ваня…
Она приоткрыла двери. Прислонилась к косяку. Шубейка накинута на плечи. Волос под шерстяным платком. Пахнуло домашним теплом.
– Груша… Грунюшка… – У него першило в горле.
– Мам… А, мам, кто пришёл? – ломкий голос подростка из глубины избы.
– Соседка. Спи, Петьча! – Агриппина Петровна прикрыла двери, оттёрла плечом Ивана Спиридоновича во двор.
– Откель ты, Ваня?
– Домой вот… а там окна заколочены… Бурьян во дворе…
– Каин ты, Ваньча! Каин! Камнем висел на моей шее целых восемь лет. Ни весточки. Ни похоронки. Век вековать соломенной вдовой, чё ли? Встренула пришлого хорошего человека, расписались. Так и его война сожрала! Как считаешь, так и суди, Ваня. В дом не смею. Петьче знать незачем. Прости, за ради Бога!
– Ладно, Груша… Ладно! Живы, и ладно. – Голос Ивана Спиридоновича прерывался. Ему желалось рвануть к себе Агриппину, прижаться и расплакаться.
– Если ничего, Ваньча – покайся. Стираю бельё командиру. Он вроде ничего. Поговорю, если хочешь. Ну, сошлют на фронт…
– Похорошела ты, Грунюшка…
– Где ты обретаешься?
– Саднит в душе. Хоть петлю на шею! – Иван Спиридонович отступил к заплоту – в избе послышались быстрые шаги. Переметнулся через жердины без остережения. Загавкала собака, встревоженная чужими звуками. Он сбежал по крутому откосу к речке. От воды несло сыростью. У Заиграевых засветилось окно…
Светились окна и в посёлке стеклозавода. За Селенгой – огоньки Вахмистрова и районного центра Иволги. Дела этих домов, этих улиц, тех заречных сёл сами по себе, а он, Кузовчиков, сам по себе, отторгнутый этим миром, как с другой планеты. Даже своей фамилией не смей пользоваться! Это оглушило его своей очевидностью, оглоушило безжалостностью. Для Груши он – чужой. И парнишке её. И для новых знакомых по гарнизону. На сущей земле он никому не нужен: ни здесь, ни в Харбине. Такое открытие, как гром в чистом небе. Но оно вызревало давно в его неприкаянном сердце.
Иван Спиридонович сидел на берегу реки. Его охватило безразличие. Ему представлялось, как «Меченый» докладывает о его приходе, обрисовывает его приметы. На ноги поставлены сыскные люди, усилен контроль на улицах, вокзалах, дорогах. Он теперь похож на зайца, поднятого с лежки охотниками. «К одному концу!» – Кузовчиков направился в военный городок…
* * *
Генерал Чугунов смотрел в запотевшее окно – морось осенняя затянула полнеба. Клочковатые блёклые тучи опустились до маковок сопок, блудили в вершинных соснах. Со второго этажа, где размещалось «хозяйство» генерала, было видно, как часовой торил тропу у входа – пять шагов туда и столько же обратно. Вода прыскала из-под его солдатских ботинок. «Трудно ли сообразить грибок?!» – осудил он коменданта штабного помещения.
Тарас Григорьевич засиживался на службе: дома было невыносимо смотреть на старенькую мать, истерзанную неисправимой скорбью. Не глаза, а свежие раны. Один был внук. Послушный. Уважительный. В армии – капитан. Три ордена на груди. И сразу – пустота. И невестка на войне. «Терпи, сынок!» – провожала она его в штаб. Дескать, горе всех коснулось, у всех печали сверх меры. А сама едва держится на ногах…
Чугунов, расхаживая по кабинету, силился припомнить что-то важное, но оно не давалось. Он снова и снова пересыпал в памяти истекшие часы, возвращался в мыслях к прочитанным бумагам, к состоявшимся разговорам. «Что-то» не открывалось! И он вновь воззрился на площадку у входа. Часовой, как заведённый, шагал под мелким дождём. Некогда и Тарас Григорьевич был таким же караульным в Троицкосавской крепости, под Кяхтинской слободой. Генерал словно ощутил на своих плечах тяжёлое сукно набухшей от влаги шинели, промокшую шапку на голове, сырые портянки в ботинках. Он зябко поёжился, вспоминая себя на посту в ненастье. Тогда они, красные конники, квартировали в крепости, оберегали границу от белых на стыке с Монголией…
– Стоп! – Тарас Григорьевич по-молодому энергично прошёл к столу. Нацепив на переносье очки в тонкой оправе, принялся перечитывать обзорную справку командования пограничного округа.
– Вот оно! – Чугунов отметил абзац, где упомянуты табуны на границе. Между прочим, как о второстепенном наблюдении записано. В ежедневных сводках даже не отражено. Нашествие косяков диких монголок началось в самом конце сентября и продолжалось в первой декаде октября. И только на одном участке: стык кордонов Китая, Монголии и Союза ССР.
С чего бы лошадям мчатся к границе, пересекать запретную полосу? Волки в такую пору сыты. Потомство выпестовано. Течка не к сроку…
Генерал погрузился в думы о неизвестных, самом неприятном эпизоде за последние полгода службы. Выстроил события последовательно, как солдат в колонну. И вновь затушёвывалось что-то существенное. Тарас Григорьевич до боли в голове пересеивал отрывочные данные по прорыву вражеских агентов…
…Майор Васин колдовал над папкой с грифом «Совершенно секретно». На одном из документов мелким почерком генерала Чугунова написано: «Операция «Тайга». Каждое дело, с которым сталкивается военная контрразведка «Смерш», получает условное наименование. Если сам шеф лично установил кодовое обозначение, то дело имеет особое значение.
В папке под строгой «крышей» секретности были записи бесед с офицерами, занятыми на объекте, с местными жителями. Васин изучил материалы, присланные по запросу Чугунова из центральной картотеки Главного Управления военной контрразведки «Смерш» на лиц, которые по своим жизненным данным в чём-то могли привлечь внимание закордонных лазутчиков, Климент Захарович не раз обращался к оперативным бумагам, находившимся в папке. Справки. Записки. Заключения экспертов. Рапорты Фёдорова и Голощёкова. Фотографии. Показания очевидцев…
По мере пристального изучения документов, сопоставления фактов и наблюдений майор Васин пришёл к выводу, что засылка разведчиков из Китая означает: первое – в районе Распадковой противник не имеет агента, второе – задание одноразовое. Если в Забайкалье затаился постоянный резидент, то в Харбине не рискуют нагружать его. Поведение людей, замеченных в районе Распадковой и оставивших следы своего пребывания, со всей очевидностью свидетельствует о неопытности посланцев «оттуда»…
Вызов к Чугунову нарушил ход раздумий майора. Покашливая, Васин переступил порог кабинета.
– Садитесь, Климент Захарович! – Генерал высказал свои соображения по поводу сводки пограничников.
– Считаете, новая переброска? – спросил Васин.
Чугунов пожал плечами. Пролистал бумаги.
– Не нравятся мне сии набеги дикарей! Кстати, табуны были из монголок. Негоже писать с иронией о них, как сделано сие в обзорной бумаге. Лошади монгольской породы незаменимы в сибирских условиях. На таких мы всю Гражданскую войну провоевали. Табуны, хм-м-м… Волки оголодали, что ль?
– Волки всегда голодны, товарищ генерал. – Васин знал о пристрастии Чугунова, как бывшего кавалериста, к лошадям и ожидал длительных рассуждений касательно этих животных.
– Считаете, набеги случайные?
– Не исключаю, товарищ генерал. Поиск травы, преследование…
– Так-то оно так, да з хаты як? – Тарас Григорьевич подвинул к майору сводную справку пограничников. – Обратите внимание – залповый прорыв! И на одном отрезке границы. Что, тут самая свежая трава? Почему баргуты сгоняют табуны именно сюда? Где здесь логика, товарищ майор?
– Догадки. Нужно добывать факты, товарищ генерал.
– Это – за вами!.. Во времена Блюхера, когда японцы цеплялись за советский Дальний Восток, смутно помню, то ли под Шмаковкой… Нет, точно, под посёлком Кронштадтка! В апреле 1920 года. Там мы растрепали белую сволочь. Вмешались японцы, спасая своих подопечных. Я в секрете находился. Заметил косяк одичавших монголок. Бешеным галопом неслись на наши позиции по опушке леса. Намётом шёл каурый жеребчик. Что-то висело сбоку. По нашим сигналам эскадронцы обложили незваных гостей. На жеребце в сетке – разведчик белых! Нет ли аналогии, Климент Захарович?
– Пограничники прозевали?
– Вот-вот, тактично посоветуйте вернуться к эпизоду лошадиного нашествия…
– Время упущено да и снега теперь там…
– Снега испортили картину, само собой. – Чугунов нервно барабанил пальцами по столу. Но пытался сдержать себя: как расслабились на границе! – Остался лес. Есть люди. Есть опавшая хвоя и лист, привявшая трава. Да что учить следопытов-розыскников! За сколько дней можно добраться от границы до Распадковой?
– Если воспользоваться поездом, дней пять.
– То-то ж, Климент Захарович! Менее недели… Анализируем, логику пристёгиваем, а шпион – в деле! А вы с Голощёковым освободили себя, чтобы слать запросы в поисках внутренних врагов. Планомерное, многолетнее установление личности каждого! Не потому ли противник опережает нас?..
– Товарищ генерал! – Васин стал по стойке «смирно». – Уважая вас, должен предостеречь. Вы не первый раз бросаете тень на суть занятий органов безопасности. Как понимать вас мне, кадровому сотруднику НКГБ?..
– Чугунову шьёте дело? – Генерал сдёрнул с переносицы свои очки. – Сегодня же отошлёте «телегу» на имя наркома?
– Обижаете, товарищ генерал!
– Тебя отметили, Климент Захарович, меня тиранили на всяких уровнях – уточняли личности!
– Я подчинён требованиям центрального аппарата государственной безопасности!
– Грош цена нашим проверкам, ежли душа – потёмки! Никак не установишь её. Она молча отвергает всех и вся. Позволю себе напомнить вам о Люшкове.
– Слишком расширительно толкование моих слов, Тарас Григорьевич! Я оцениваю конкретную ситуацию.
– Что же это с нами творится, Климент Захарович? Вы, кого я знаю много лет, смеете подозревать меня в подрыве органов?..
– Вы неосторожны в речах!
– Ладно, Климент Захарович! Погорячились оба. Прошу вас, оставьте всё иное и всю энергию – Распадковой. Фёдоров следит за таёжным тайничком?
– Тайник мы оставили за охотником.
– Не понял! – Тарас Григорьевич насторожил глаза. – Доложите подробнее, товарищ майор!
– Продолжительное время наблюдение ничего не принесло. Мы отозвали лейтенанта Сидорина.
– Мотивируйте сие решение!
– Охотник Дондок не спускает глаз с горушки…
– Та-ак, самодеятельность…
– Охотник ничуть не хуже лейтенанта приглядит за тайником, не сомневаюсь! – стоял на своём Васин.
– Если провороним, спрошу с вас! – Генерал упёр кулаки в стол, сжав губы. – Ох, неспроста эти дикие лошадки!
Генерал вызвал по внутренней связи полковника из штаба пограничного округа, высказал недовольство по поводу табунов. Пританцовывая пальцами по столешнице, опустил трубку на аппарат.
– Хватились, голубчики! На границе нашли три бесхозных лошади. Понятно, товарищ майор? Бесхозных!.. Прикажите вернуть лейтенанта Сидорина в тайгу! Второе. Пусть Фёдоров возьмёт на заметку всех, кто поселился в Распадковой и окрестностях после, скажем, пятого октября.
– Разрешите исполнять? – поднялся Васин. Он покинул кабинет с нехорошим осадком на сердце.
К Распадковой был не один день пути и Аркатов расчётливо тратил силы. В опасной полосе кордона ему пришлось задержаться – инструкция Тачибана. Перепрятал груз: не навёл бы Скопцев красных оперативников! В тайге, развернув антенну, передал в Харбин: «Прорвались!».
Разыгрался буран – следы замело начисто! Пришлось по-быстрому стебать-хлебать, чтобы уместись от границы и поспеть к сроку на место обусловленной встречи со Скопцевым.
Аркатов уяснил ещё в Харбине потайную мысль японского капитана: нужно умело «отдать» красным Скопцева! Урядник догадывался, что Ягупкин не осведомлён о замысле Тачибана. Японцы придумали уловку для отвлечения противника от основной акции на базе. Перед самой заброской Тачибана в Хайларе поручил ему удостовериться, как «возьмут» «Рыжика» и как сотрудники «Смерша» поступят со спрятанной в тайнике рацией. Тачибана приказал «Арату» запомнить по карте место хранения радио.
По лесным чащобам шёл он без отдыха по двадцать часов в сутки. Уклонялся от наторенных дорог. По-волчьи выбирал глухомань. В тайге наткнулся на двух охотников-бурят. Попили чаю. Он выпросил вяленого мяса. Шатун, мол, разорил его зимовье!..
Скопцев первым явился в Распадковую. Нашёл прибежище на Лысой горе, в частной хибарке старой рассыльной паровозного депо. Представился отчисленным из армии по ранению. На стройку прислал, мол, военкомат. С пропиской уладится, как только зачислят в штат строителей. Щедро отвалил хозяйке тридцаток.
Платон Артамонович шёл по узкой улочке посёлка. Вон лавка купца Матафонова. Отец недолюбливал чалдонистого соперника – завсегда сбивал цены на табак!.. Странная жизнь текла мимо Скопцева: тут не кричали рикши, как в Харбине, не зазывали в лавочки купцы, не орали пьяные казаки, не было полураздетых женщин, заманивающих прохожих на «свидание». Поленницы дров у заплотов. Снежком припорошены крыши. Дымки ввинчиваются в высокое небо. И таким неизбывным веяло ото всего окружающего, что спазм давил горло. Хотелось криком кричать: «Примите меня, люди!».
Он направлялся на Лысую гору, на место обусловленной встречи с Аркатовым – «Аратом». Второй раз шёл. В первый назначенный срок урядник не показался. Без его ведома Платон Артамонович не имел права идти к тайнику…
Встретились в заброшенном сарае, облюбованном Скопцевым ещё в первый заход. Вязанки валежника для отвода глаз. На случай постороннего интереса.
– Пошто опоздал?
Аркатов развязал вещевой мешок.
– Попал в проверку! Давай пожрём. Живот подвело.
Изот Дорофеевич ел с жадностью. Тужилась кожа на обветренных щеках. Маленькие глазки маслились в удовольствии.
– В рот не оскверняет. – Аркатов смачно пережевывал мясо оленя, добытое у бродячих белковщиков. – Оскверняет изо рта. Так сказано в святом писании. Как ты, «Рыжик», по такому делу? Не скурвился пока?
– Иди-к ты, урядник! – Скопцев жевал краюшку хлеба, хрустел солёным огурцом. – Жизнь, она, курва, всякая бывает!
– У тебя не ладонь, а лопата. Ишь, гребёшь в рот, как волк!
Скопцев засопел, примеряясь, куда способнее звездануть урядника. Аркатов смахнул снедь в мешок.
– Расселись, как у тёщи на блинах! Ты крышу имеешь?
– Имею. Могу и тебя пристроить. Только с пропиской.
– Негодность предлагаешь, «Рыжик». Ты когда в тайгу?
– Как сказали…
– Не тяни. Заметил, ты опять хромаешь. Почему не послушался сотника?
– Не учи! Без сопливых обойдусь, урядник!
– Не просопливься, казак!
Нагруженные вязанками, они покинули сараюшку.
– А ты успел что? – спросил Скопцев.
– Лопух один попался. Шофёр со стройки.
Со стороны глянуть, натрудились мужики, надышались смолистого воздуха в бору. Плетутся домой с дровами.
– Разбегаемся! – Урядник кривоного свернул в сторону ПВЗ – паровозо-вагонного завода. – И на погосте бывают гости!
К восемнадцати часам Скопцев прибыл на перрон. Обошёл здание вокзала, заглянул в кассовый зал – нет Кузовчикова. Подозрение вползло змеёй в душу. Мысленно стал прокладывать маршрут отхода к границе. У него была надежда: Бато укроет и обогреет! Но груз – в тайнике. Его нужно передать Аркатову. Туда путь неизбежен. «Арат» стукнет по радио в Харбин – прощай, миллион иен!
* * *
Петька Заиграев ни свет ни заря явился к Фёдорову.
– Ночью кто-то побывал у нас!
– Ну и что? – Семён Макарович чистил бархоткой пуговицы на шинели.
– Мамка почему плачет? Голос был мужской, а говорит, соседка приходила. Почему? И следы у заплота. И на берегу Селенги…
– Ну-у, следопыт-самоучка! – Фёдоров повесил шинель на крюк у порога. – Ладно, Петруша, разберёмся…
– Опять не верите?..
– Сгинь, злодей! – Фёдоров насупил брови, а глаза смеялись.
Вдвоём вышли за ворота. Солнце краешком диска показалось над Лысой горой. Дым над трубой «стеколки» казался разлохмаченной куделью, простёршейся вдоль реки.
Только приехал Фёдоров в свою землянку, звонок от Голощёкова:
– Жду вас, капитан! Нечто потрясающее!
– А без загадок можно?
– На месте увидите!
В уютном кабинетике сидел Яков Тимофеевич и курил трубку.
Дым ароматным облаком нависал над столом. Роговые очки капитан снял и подслеповато пощуривался. Обласкал Фёдорова лучезарной улыбкой.
– Поздравьте меня, Семён Макарович! – Голощёков похлопал ладошкой по стопке исписанных бумажек. – Знакомься, разрешаю!
То было признание Ивана Спиридоновича Кузовчикова-Петрова. Фёдоров дважды перечитал показания. Что-то не глянулось ему в постановке вопросов, носили они обвинительный уклон с упором на прошлое казака.
– Я позвал вас, капитан, почему? Как считаете? – Не дожидаясь ответа, объявил: – Агент нацелен на стройку!
– Так уж и нацелен? Так вот просто? – Фёдоров был озадачен: в протоколе допроса он не заметил ничего похожего.
Голощёков с видом триумфатора открыл дверцы шкафа и указал на груду одежды и объемистый мешок.
– Между прочим, там – вещдоки! И ещё кто-то должен прибыть сюда и получить от него груз…
Капитан закрыл шкаф, поправил роговые очки на переносице и вернулся за стол. Раскрыл толстый фолиант с убористым текстом.
– Так! Ага, Иван Спиридонович Кузовчиков, – проговорил Голощёков с победной ноткой. – Дальше. Дальше… Ага, Платон Артамонович Скопцев… Берём только местных по рождению. Вычленим таковых… Так, второй ходок, может быть, и Скопцев…
– В Читу доложили? – спросил Фёдоров.
– Хочу ещё раз опросить бородача! – Голощёков явно упивался случившимся и своей в этом ролью.
Иван Спиридонович вошёл без стеснения. Окинул взглядом офицеров. В уме сравнивал их с теми, которых знал по войне, по Харбину. Что-то было такое в манере держаться, в произношении слов, чего не мог осознать казак. Одно уловил он: от них не последуют зуботычины!
– Писать можете? – Фёдоров с откровенным интересом смотрел на Кузовчикова.
– Обучены.
Семён Макарович мог ручаться, что среди работников квартирно-эксплуатационной части гарнизона встречал бородача. Тогда и мысли не мелькнуло: вражеский разведчик! Теперь Фёдоров, наблюдая с какой петушиной надутостью Голощёков ведёт себя, внутренне посмеивался: «Проворонил лазутчика, Яков Тимофеевич, милый!».
– Кто бы мог вас встретить, Иван Спиридонович, не предполагаете? – спросил Фёдоров. – Сотник Ягупкин сказал, что на обусловленное место придёт ваш знакомый, не так ли?
– Так сказал… Именно, знакомый. – Кузовчиков поворошил свою лопатистую бороду. – Ежли Скопцев… Навроде был в Харбине. Или урядник…
Вмешался Голощёков, церемонно наклоняя голову в сторону Фёдорова:
– Не возражаете, товарищ капитан, если задержанный изложит сказанное на бумаге?
– Попить бы, товарищи…
– У нас вы должны обращаться – «гражданин», – Голощёков смёл с лица своего приветливость. Стакан с водой унёс в соседнюю комнату. – Здесь напишете дополнение к прежним своим показаниям.
Казак поклонился Фёдорову и исполнил приказ Голощёкова.
– Каков улов? А, Фёдоров? – Яков Тимофеевич подмигнул, набивая трубку табаком «Золотое руно».
– Деталька одна, мелочишка, можно сказать. – Фёдоров тёр свой высокий лоб. – Вот память… Рыбы мало потребляю, фосфора не хватает…
– Чего ж, Сеня, не ешь? Для офицеров в магазине имеется.
– Для фосфора, Яшка, свежая рыбка требуется! Ага, вспомнил.
– Стройка тут при чём? Кузовчиков-то плотничал в КЭЧе. А там чья епархия? Не запамятовал, капитан?
– Не было стройки, не было и шпионов! – Голощёков прижмурил светлые глаза. – Считаешь, на гарнизон нацелен?
– Не волнуйся, Яшка! Настойка валерьянового корня помогает.
– Тебе хахиньки! А тот, другой… – Голощёков начал осознавать свой просчёт: обыск в усадьбе Плешчихи! Проводил он его рано утром. Понятыми были Муська-продавщица и её ночной сторож, одноглазый инвалид войны. Изъяли солдатскую шинель, картуз манерку. В холщовом мешке два тугих пакета и бинокль. Под перекладиной недостроенной веранды Голощёков нашарил наган в тряпице. Семь патронов были в гнёздах.
– Во-о, арап! Ну-у, тихоня! – причитала Анисья Трифоновна, суетясь и досматривая за военными, не унесли б чего ненароком, как понял её Голощёков.
– Во-о, язви его, борода! – кричала Плешкова на всю ограду, чем привлекла внимание соседей и прохожих. – Обстыдил на всю Шишковку! Ровно шалаву каку последню. Осрамил, варнак!
Во дворе, при понятых, вскрыли пакеты. В одном – сухие батареи к рации. Во втором – два серых шарика и досочки на манер тёрки для спичек. Завёрнуто в пергамент по отдельности.
Голощёков не посмел открыть Фёдорову свой промах. Ведь второй агент мог знать, где обосновался Кузовчиков. Шум, поднятый Анисьей Трифоновной, вполне допустимо, достиг затаившегося поблизости лазутчика…
Наблюдая, как изменялось настроение Голощёкова, Фёдоров сочувственно сказал:
– Определённо, валерианка тебе не помешает!
– Сам ты психопат! – огрызнулся Голощёков, направляясь в комнату, где Кузовчиков писал свои показания.
Васин прилетел военным самолётом в тот же день, к вечеру Фёдоров и Голощёков встретили его на посадочной площадке. На «эмке» начальника гарнизона поехали в Дивизионную. По дороге обменялись первой информацией о разоружившемся агенте.
– А вы не допускаете мысли, что Кузовчиков-Петров играет в прятки? – спросил Васин. – Может, так было задумано в Харбине?
– Я верю, – без раздумья ответил Фёдоров.
– Не исключаю прикрытие других фигурантов, – более сдержанно отозвался Голощёков.
В комнате оперпоста наметили план подробного допроса Кузовчикова. Васин осмотрел вещи, изъятые в доме Плешковой при обыске.
– Поторопились, товарищ Голощёков! – заметил он, откладывая в сторону пакет с серыми шариками и досочками. – Срочно в технический отдел местного НКГБ. Попросите, капитан, чтобы результат выдали к утру. И обыск делали без Кузовчикова! Это никуда не годится! Сами понимаете!
Голощёков пристыженно отводил глаза от Васина. Сложил в полевую сумку находку.
– Попросите коллег установить наблюдение за домом Плешковой! – распорядился Васин. – Могут заглянуть. Могут! Сухие батареи, как магнит, тянут. Без питания рация – пустой груз.
– Кстати, товарищ майор, не вредно было бы усилить контроль за складами и мастерскими, где хранятся или применяются БАС-65 или БАС-80, – дополнил Фёдоров.
– Дельная мысль! Подскажите при разговоре, товарищ Голощёков. У нас, мол, своих сил мало…
Голощёков, отослав связного в город с сумкой, вернулся в кабинетик.
Васин молча изучал первые показания казака. Бегло прочитал предысторию Кузовчикова. Его занимали мысли о последнем задании.
– Как он пришёл к вам? – Климент Захарович массировал пальцами шрам на лбу. В напряжении он саднил, мешая думать.
– Солдат вызвал меня на рассвете. Он сидел на пороге оперпункта.
– Его могли видеть посторонние?
– Безлюдно было…
Обсудили варианты открывшейся возможности поработать с агентом. Если выпустить Кузовчикова на волю и ждать встречи с другим лазутчиком на вокзале? Сумеет ли он сыграть роль? Готов ли он к такому повороту судьбы?
– За ним что числится по розыскнику? – уточнил Фёдоров.
Голощёков торопливо листал реестр разыскиваемых преступников.
– Та-ак… Вот, голубок! – обрадовался Яков Тимофеевич, отсекая ладонью полкниги. – На учёте как участник карательных акций в годы семёновщины. Рядовой казак. Служил при штабе карательного батальона…
– А что закон сулит ему? Если дойдёт до трибунала…
– Не бери в голову, капитан! – Голощёков снисходительно поглядывал на Фёдорова. – В военное время ему как шпиону, с учётом прошлого, по меньшей ВМН обеспечена!
Фёдоров поспешно прикрыл наглухо дверь соседней комнаты, где находился Кузовчиков. Васин досадливо проследил за капитаном: «Разлялякались, контрразведчики!».
– Кузовчиков разоружился добровольно. Скидка полагается! В штрафной батальон – и дело с концом! Пусть покажет себя в бою…
– Товарищ Фёдоров, не нам решать! – остановил Васин подчинённого. – Подумайте лучше, как в наших целях использовать разведчика неприятеля? Из первичных его показаний могу заключить: он уже перегорел. Он отдался судьбе. Он готов на всё. Он не актёр и в наши игры вряд ли сыграет с пользой…
– Не вернуть ли его в Харбин? – Фёдорову не хотелось отдавать казака в руки трибунала. – Пусть побудет у нас, соберётся с мыслями, войдёт в нашу легенду. Попытка – не пытка!
– Прозондируем. – Васин согласился без особой надежды.
Позвали Кузовчикова. Вошёл он без прежней уверенности. Фёдорову казалась поразительной перемена: сжался казак, вроде, постарел лет на двадцать. Отрешённо сел на табуретку.
– Иван Спиридонович, не хотите ли вернуться? – спросил Васин.
– Куда? В Харбин?
– Мы попробуем помочь вам…
Иван Спиридонович вспомнил свой закуток в казарме для обнищавших эмигрантов-военных, топчан, покрытый казенным одеялом и матрац, набитый рисовой соломой. Фанза-развалюха старухи. Как стыдно было торговать примусными иголками. Как неделями голодал, дожидаясь грошей на пропитание из фонда атамана Семёнова.
– Господа… товарищи-граждане. Не нужно! Пошлите куда угодно… Нет моей мочи жить на чужбине! Принял горя – им-м!
– Думать надо было, когда истязал людей! – обрезал Голощёков. – Рассоплился тут!
Кузовчиков съёжился, потупился, словно уменьшился в плечах. Обречённо теребил свою бороду.
– Молодой. Глупый… Не воротишь, что ушло…
– Как вы должны были связываться с Ягупкиным? – спросил Васин, листая показания Кузовчикова.
– А никак! Вернулся б и доложил.
– Когда вернулся?
– Тот, другой, сказал бы. Я должен был тихо работать… Эх, пропала моя жизнь так и так…
Перед офицерами сидел сломленный судьбой человек. Фёдоров с жалостью смотрел на него. Послать его на фронт – лучший выход. Вреда он пока не причинил. Дать человеку шанс оправдаться. Капитану не нравилось, что Голощёков готов был в два счёта списать человека. Он подумал и об Агриппине Петровне: как на ней отразится явка Кузовчикова с повинной? Голощёков пришьёт ей связь с иностранным шпионом, опишет как соучастницу. Вон с каким весёлым блеском в глазах под очками он строчит протокол допроса. В каждом движении сквозит торжество: словил вражеского разведчика! А то, что этот разведчик по липовому паспорту был принят в штат КЭЧа, поднадзорной уполномоченному отдела «Смерш», очкарик уже, конечно, не вспоминает…
До окончательного определения судьбы Кузовчикова решено было отконвоировать в тюрьму. Так приказал генерал Чугунов.
Нарядили двух солдат, призванных недавно из запаса. Кузовчиков шагал с поднятой головой. Шапка-ушанка вздета на маковку. Седоватые волосы пошевеливал ветер из долины. Казак во все глаза смотрел на улицы, на избы, на встречных людей, будто бы прощаясь навек.
– За что тебя, мужик? – поинтересовался красноармеец в куцей шинели, в обмотках и больших ботинках. Другой конвоир, круглолицый, губастый, смолил самокрутку.
– В распыл его определили! Шпиён японский! – Губастый подтолкнул сзади прикладом Кузовчикова. – Шевелись, зараза!
– Не похож на шпиона!
Кузовчиков ускорил шаги. Он не придал значения словам солдат. О том, что придётся ответить за содеянное, он не сомневался. И вдруг пронзило ум: «Распыл!». Безо всякого-якого, так вот – к стенке?.. Ещё с Гражданской войны Иван Спиридонович твёрдо знал: самым достоверным бывает «солдатский телеграф». Этот губастый не сам выдумал «распыл». Кто-то уже приговорил казака! И нежданно всколыхнулось в душе: нет!.. Он не увидит это небо, эту подмёрзшую землю, эту взрябленную ветром реку, эти синеющие горы за железной дорогой, этот песок не потопчет… «Нет! Нет! Нет!» – закричала каждая клеточка его могучего тела. Хлопок выстрела – и как будто бы и не было его на этом свете!..
Приблизились к тюрьме за высокой стеной. Он пошёл влево. Какая-то сила толкала его в спину. Конвоиры удивлённо переглянулись. Кузовчиков, обогнув угол стены, сорвался к обрыву. Без промедления сиганул вниз, закувыркался, как тяжёлый мешок. Позади клацали затворы.
По реке плыла шуга. Его обожгло холодом. Течение повлекло его к мосту. Одежда тянула в глубину. Сапоги были с тугими голенищами – крепко держались. Шапку сронил под откосом. Густые волосы, борода обледенели. Охранник на мосту не заметил Ивана Спиридоновича среди льдинок, комков снега. Справа уплыл завод «Механлит». Надвинулся кагат дров западнее «стеколки». Кузовчиков выгребал на быстрину. Струёй его вышвырнуло на шиверу. Ноги почувствовали опору. На четвереньках выполз на песчаную отмель. Между ракитником по кочкарникам поскакал вглубь острова. С детства помнил: осерёдыш тянется на две версты и служит местом заготовки сена. Он боялся столкнуться с односельчанином…
Какие-то деревца. Какая-то дорожка в лужицах. Копешка сена с хлыстами наверху. Всё это не задерживало взгляд беглеца. Опамятовался, наткнувшись на ограждение из жердин. Чернела избушка бакенщика…
Тишина!
Мокрый ватник оттягивал плечи, вода с него капала наземь. Руки покраснели. Пальцы не чувствовали ничего. Покалывало под ложечкой. Он припустил к домику. С силой рванул дверь – не заперто! Обметнул взглядом комнату. У порога – ватные брюки и куцый пиджак. Суконная фуражка с «крабом» – флотская! У печки дыбился брезентовый плащ с оторванным карманом. Смятые бахилы с ремешками…
Сапоги – долой! Ватник и мокрые брюки – вон! Вместо портянок – полотенце и широкие занавески с окна.
Спустя минуты из домика бакенщика выбежал по-новому обряженный Кузовчиков. За плечами – мешок. Картошка, полбуханки черствого хлеба. Соль в тряпице. Коробок спичек и столовый нож на деревянной ручке. На голове красовалась фуражка речника.
Тропой пересёк остров, направляясь к протоке. Молил Бога о какой-никакой посудине. Он понимал, что его ищут. Подняты на ноги караульные службы. Пристянуты солдаты гарнизона. Оповещены контрольные посты на дорогах и переправах. Во все глаза смотрят на вокзалах и в поездах…
