Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Михаил Толкач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Пареньков выследил старый охотник Дондок Цыдендамбаев. Привёл обалделых от холода и голода на свою заимку. Отпоил чаем. Накормил вяленой олениной. Собака бессильно лежала на сене. Исподволь старик выспросил: зачем одни шатаются по тайге?
– Ходил человек ещё до снега, болотный сапог на ногах. Чай пил, однако, беседу беседовал, – рассказывал Дондок ребятам. – Спать пустил каменке. Утром нет человека. Почему нет? Нет его большого горбовика. Почему нет? Тяжёлый горбовик. Помогал с плеча снять, однако. Устал человек. Почему не помочь?
– Алханай! – сокрушался старик. – Шкурка унёс. Запас тащил. Не человек, однако, чудовище. Алхана! Такой человек шибко плохой. Шибко не таёжный паря!
Отпустил охотник ребят с условием, что они тотчас спустятся в Распадковую.
Петька и Гошка ещё трое суток бродили в чаще. И наскочили на замаскированную землянку. Забросана валежником. Внутри ничего не нашли…
…Сияют глазёнки Петьки. Уши покраснели.
– Гошка караулит. Бежать надо! Вернётся шпион – его хап!
– Гошка один в тайге?! – У Фёдорова – буря в голове. Если там укрытие преступника и он вернётся, Гошке несдобровать!
– А чё? Одностволка заряжена. Собака заранее учует…
Семён Макарович жизнью учен: преступник, как правило, дока в таких делах, запросто обведёт подростка. Пара пустяков, как говорит, майор Васин. И шевельнулось сомнение: не очередной ли подвох? Не записка ли в новом варианте?
– Далеко отсюда?
– К утру поспеем! – Петька полагал, капитан тотчас поднимет солдат и облава двинется в глубину леса, к тайному зимовью.
Семён Макарович смотрел на Заиграева с досадой и восхищением: столько старания и энергии! Лицо загорелое до темноты, скулы выпирают, как отполированные. Руки грязные, исцарапанные. Воспалённые глаза.
– Беги, Петя, домой и успокой маму. Скажи и Андреевым. Мол, охотимся на белок. – Фёдорову неловко было учить мальчишку обману, но в данном разе, наверное, стоило покривить душой. Нельзя же трезвонить в городке о находке ребят, о поисках вражеских агентов.
– Неправда это, но ведь война! – понял его Петька. Нахлобучил Шапку. – Не мешкайте, товарищ капитан!
Посыльный из штаба привёл Сидорина.
– Что с ребятами?
Выслушав Фёдорова, лейтенант осуждающе упрекнул: «Говорил же насчёт прочески таёжных угодий!». Вслух ограничился советом:
– Васину нужно передать. Новая окраска эпизода.
Климент Захарович слушал Фёдорова молча.
– Ваши мысли, капитан?
– Отбыть на место. А там – по обстановке.
– Мысль оригинальна! – В голосе Васина слышалась ирония. Но майор не стал навязывать свои меры. Лишь предупредил: – Не исключайте дезертиров или беглых уголовников. Влезли эти пацаны не в своё дело! Отвечаете за них головой!
– Мне ясно!
Петька уверенно вёл в темноте сотрудников военной контрразведки «Смерш». Посвечивал себе под ноги ручным фонариком.
Холодный ветер шумел в вершинах сосен. В отдалении погукивали паровозы.
Фёдоров придерживал за поводок Найду – хозяйка разрешила взять суку в тайгу. Сидорин шёл рядом с Петькой.
У склона крутой сопки Заиграев задержался, мигнул фонариков – стоп! С высоты хребта небо на востоке виделось розоватым разливом. Темнели неровными валами макушки сосен и елей. Перевели дух. Фёдоров сориентировал по компасу карту. Сидорин финкой сделал засечку на гладкой коре осины.
Добрались до вершинной маковки. Голый камень. Глыбы обломков скалы. Низкорослые стланики. Петька крикнул кукушкой.
– Какая же кукушка о такую пору?! – укорил Сидорин. Он был в короткой защитного цвета телогрейке, разгорячен в марше.
Петька снова прокуковал:
– Заснул, чё ли?
Найда поскуливала у ног Фёдорова, принюхивалась, острила уши и припадала к земле.
Сверху отозвалась кукушка три раза. Фёдоров облегчённо вздохнул: жив, пострелёнок! Покарабкались по осыпи, цепляясь за мелкие сосенки. На ровной площадке, в густых зарослях кедрача настороженно поводила головой рослая собака. Коренастый парнишка в шубейке держал наперевес одностволку.
– Ты, Петьча?
– Но-о. Что тут?
– Тихо.
Поздняя луна освещала горы. Темень под соснами. Буреломные переплетения сухостоин. Причудливые очертания вывороченных корневищ.
Зимовье было собрано наспех. Это сразу настроило Фёдорова отрицательно: обманка! Землянка крыта жёрдочками, ветками кедра. Сверху – малый слой каменистой земли. Лаз – на четвереньках! Внутри просторно. Вместо нар – пополам расколотая лесина. Пахло смольём и прелью. Собаки улеглись в стороне. Ребята прижались друг к другу спинами, шептались. Гошка жевал хлеб, принесённый Петькой. Присвечивая фонариками, контрразведчики ориентировали карту. По их расчётам, километров десять до Иркиликского кряжа. За перевалом – долина речки Итанцы.
С первым светом начался детальный осмотр. Лесины срублены наверху. Брёвна спускались на площадку. Остатки порубок сброшены вниз. Пеньки завалены сучьями, присыпаны прелой хвоей…
Фёдоров разочаровался окончательно: зимовье готовил предусмотрительный охотник. Пожалел о потерянной ночи. Неловко было перед Сидориным. Поднял с постели в Чите майора.
На площадке расхаживал Сидорин. Мокрый от росы, васильковые глаза – провалы! Жевал пухлые губы.
Пареньки водили собаку между соснами, спускались к обрыву. Найда вдруг взбрехнула. Лайка припала на брюхо. Сидорин вырвал из-за пояса пистолет «ТТ». Гошка насторожил ружьё, прячась за камнем. Фёдоров ругал себя: нужно было отправить ребят вниз! Завяжется перестрелка – пуля не выбирает цель!
Петька сползал правее зимовья, как ящерица. В отдалении пострекотывала сорока. Порхали с режущими криками кедровки.
– Ты, однахо, куда ползешь, паря? – Из сосняка вышел старик в войлочной шляпе с обвислыми полями. Потёртый тэрлэг перехвачен красным кушаком.
Петька смущённо поднялся, отряхивая мелкие камешки с колен и локтей.
– Дедушка Дондок! – Гошка потрясал одностволкой.
Фёдоров вспомнил, что Васин поминал старого охотника. Как же не удосужился познакомиться?!
– О-о, военный человек, однахо. Дело, паря, серьёз. Мало-мало думал: Петька игрушки играет…
Скрывать от охотника цель прихода в тайгу не имело смысла.
– Сиди, однахо, чай пей. Моя мала-мала ходил…
Старый бурят ступал мягко, точно шёл по минному полю. Неодобрительно качал головой, видя следы парнишек. И вновь пришлось упрекнуть себя Фёдорову: нужно было раньше встретиться с промысловиками!
– Охотник без собаки? – удивился Сидорин.
– Собака караулит заимку! – пояснил Петька. – Человек в болотных сапогах может вернуться!
Ни Фёдоров, ни Сидорин не стали разуверять парнишку. С другой стороны сопки послышался голос Дондока:
– Начальник!
Гуртом сбежали вниз.
Бурей свалило вековой кедр рядом с одинокой сухостоиной. Трухлявая серединка его высыпалась. Он лежал верхушкой вниз. Коренья торчали пиками. В ямке росла лопушистая малина. Гладкий валун прикрывал промоину. Сбоку – плоский камень. Чьей-то рукой был приставлен другой обломок скалы. В избушке-тайнике белела береста. Земля под берестой была мягкой, Фёдоров оттеснил собак. Отстранил Дондока. Приказал ребятам спрятаться за валуном. Сидорин опустился на колени, руками разгребал свежий грунт. Нащупал пальцами что-то металлическое…
* * *
Генерал Чугунов и майор Васин прибыли на Распадковую без предупреждения, как только раскодировали шифрограмму Фёдорова о находке тайника в тайге.
В ходе Гражданской войны да, пожалуй, ещё с русско-японской 1904 года противная сторона владела данными и картами дорог, их обустройства, расположения военных арсеналов, вооруженческих парков от Владивостока до Байкала, где побывали её интервенционные силы. Генерал ставил себя на место закордонных штабистов и приходил к выводу, что задавал бы себе тот же вопрос: а что нового за забором соседа?
Изменник Люшков раскрыл многое из государственных и военных секретов. Однако истёк пятилетний срок, как комиссар госбезопасности перебежал границу. Что делали, скажем, сапёры и армейские строители в последние месяцы? Укрепляют оборону или готовят проходы в пограничных заграждениях для прорыва? Рассуждая по такой логике, японцы, вероятно, и вышли на Распадковую.
Проезжая мимо стройки, Тарас Григорьевич недовольно похмыкивал, постреливая крутым взглядом в Васина.
– В штаб вашей части! – приказал он шоферу «виллиса», высланному по требованию генерала из Распадковой к аэропорту.
Начальника стройки они встретили у входа в штаб. Полковник, облачавшийся в камуфляжный комбинезон и резиновые сапоги, направлялся на место работы. Без показной строевитости представился. «Увалень!» – определил Чугунов.
– Почему валят деревья без всякой нужды? – басовитый голос генерала набирал силу. – Кто позволил оголять объект?..
Полковник попытался оправдать строителей: мешали, мол, сосны развороту кранов, проложить дорогу.
– Дивизионную видели? Сосны между казармами, среди плацов, рядов цейхаузов. Рощи в посёлке. А ведь при царе военная авиация только рождалась.
– Сроки, товарищ генерал!
Чугунов сузил глаза, с силой вогнал кулаки в карманы серого макинтоша.
– В случае налёта японской авиации я прикажу поставить вас, полковник, капитана Фёдорова и начальника объекта в центре обнажённой вами базы как мишень!
– Виноват, товарищ генерал! – Полковник подобрался, осмыкнул пузырившийся под ремнём на спине комбинезон.
– За каждое дерево, срубленное без разрешения офицера, виновника – штрафбат! Вам сие понятно, товарищ полковник?..
– Так точно, товарищ генерал! Какие будут приказания?
– Работать! До третьего пота работать, товарищ полковник. В три-четыре смены! – Чугунов вернулся в машину, прихлопнул дверцу.
– К Фёдорову!
В землянке, где располагался, как именовал в шутку сам капитан, полевой пункт оперативного командования, Тараса Григорьевича порадовала опрятность и ухоженность помещения. Чистота, начиная со входа. В обстановке ничего лишнего. Необходимое для работы – под рукой. Машинка на самодельной подставке слева от света, падающего сквозь небольшое оконце. Сейф прикрыт сверху подшивкой малоформатной газеты. Даже мешковина у порога отдавала домашним уютом. Раздражение, взявшее в плен генерала при виде безалаберности на обустройстве объекта, угасало. Сняв плащ и приведя в порядок седоватые волоса, Чугунов громыхнул:
– Карту!
Фёдоров развернул километровку на своём столе. Он изрядно оробел при виде разгневанного генерала. Овладев собой, словами знатока докладывал о маршруте мальчишек, о заимке охотника Дондока, о подходах к тайной землянке. Уверенно водил пальцем по синим пунктирам на топокарте. Расспросив, как организовано наблюдение у сваленного кедра, генерал посчитал, что не требуется никаких корректировок. – На объект!
– Сделаем! – Фёдоров сложил осторожно карту, убрал её в сейф.
Чугунов с суровинкой смотрел на капитана, его мешковатую фигуру: «Штатский мужик! Сделаем, эх, землемер!». Но генералу нравилась самостоятельность капитана, его основательность. Без подобострастности. Соглашается с начальником не потому, что он – начальник, а в соответствии со своим разумением. Отстаивает личное мнение, но и отвечает за своё утверждение. Всё это во многом было свойственно самому генералу…
Весь световой день Чугунов с оперативниками был на колёсах. Дольше всего задерживались на стройке. Беседовали с солдатами и офицерами, занятыми окарауливанием объекта. И вновь генерал отметил: с Фёдоровым знакомы строители! Среди них он – свой человек. Этот плюсик отложился в памяти Тараса Григорьевича. Съездили в Сотниково и Вахмистрово, визуально определяя район появления лазутчиков. Генерал посетил в городе местный наркомат госбезопасности, встретился с секретарём обкома ВКП(б).
Вечером Фёдоров сопровождал Чугунова и Васина к гарнизонному уполномоченному военной контрразведки «Смерш». Голощёков, увидя измученного кашлем Васина, набрякшие мешки под глазами Чугунова, расторопно предложил перекусить. Генерал охотно согласился. Фёдоров позавидовал сообразительности коллеги.
Длительное пребывание на холоде, пешие переходы, свежий воздух – аппетит явился незвано. Молоденькая официантка, заинтересованно поглядывая на незнакомого генерала, проворно подавала блюда.
– Здесь питаются офицеры? – Тарас Григорьевич вертел в пальцах стакан с чаем.
– Так точно! – Голощёков преданно глядел на генерала.
– Я вижу гражданских. В чём дело?
– Вольнонаёмные. По карточкам скудно снабжают, а военторг нередко подбрасывает из подсобного хозяйства сверх нормы…
– А глаза есть? – Чугунов снова досадовал на упущения даже в мелочах.
– Личный состав проверяется при найме. Пришлых пока не берём. Местные – просвечены! – Голощёков блеснул очками в тусклости электрической лампочки.
Деловой разговор продолжился и в оперативном пункте «Смерша».
– Воздушные тревоги объявляли? – допытывался Чугунов. – Как со светомаскировкой? Какие бомбоубежища? Хватит ли на всё население щелей и укрытий?
Голощёков обстоятельно отвечал, а Фёдоров обижался в душе: «Совсем за малоумков принимает нас!». Генерал будто бы угадал мысли капитана, обернулся к нему:
– Цензоры опять недовольны! В письмах строителей полно вольностей, не дозволенных в военное время. Вы интересуетесь почтой, капитан Фёдоров?
– Беседую с работниками полевой почты. Как-то неловко отбивать хлеб у цензоров!
– Упускаете возможность глубже узнать личный состав! – заметил Голощёков. – В строчках письма откровения нездоровые проявляются. Чужая душа – потёмки! А тут – обмолвка! Паникёры. Пораженцы. Распространители слухов…
– Не рисуйте, капитан, образ врага там, где его быть не может! Нельзя отставать от времени. Оно ныне диктует иные методы и приёмы. В оперативной практике нужно исходить из того, что ваш гарнизон, ваша стройка попали в поле зрения противной стороны.
– Социально опасный элемент положено знать! – в отчаянной отваге упорствовал Голощёков. – Главное Управление «Смерша»…
– Довольно, капитан! – оборвал Голощёкова генерал. – Замешательство при разночтении следов лазутчиков – наш минус с тремя восклицательными знаками! – Чугунов потёр виски, как при головной боли. – Мыслить требовалось, а у нас времени не оставалось. Погрязли в бумажках! И враг не вписывался в наши предопределения…
– Если и были промахи, то не связанные с логикой контрразведки, – подал голос Васин, принимая нагоняй и на себя.
– Оставьте свою логику, майор! Осрамились по первое число! Контрразведчик на то и контрразведчик, упредитель, если желаете, чтобы диверсант, провокатор, шпион, террорист, прохиндей любой окраски трясся крупной дрожью при одном упоминании «Смерша». Лично товарищ Сталин назвал нашу службу: «Смерть шпионам». Чтобы пикнуть не смел, гадина! Не дать ему ни единого шанса навредить Отечеству!
– Без очистки тыла от нелояльных элементов нет нашей службы, товарищ генерал! – резко выступил Голощёков. – Вспомните выселение корейцев и китайцев с Дальнего Востока. А немцы Поволжья?..
– Прямота похвальная, капитан. Да зиждется она, позвольте заметить, не на квалификации упредителя, а на сознании своей непогрешимости, обложенной инструкциями, предписаниями, которые вы до буковки соблюдаете.
– Плохо же вы думаете, товарищ генерал, о своих подчинённых! – Голощёков сжимал зубы и желваки бугрились на его румяных щеках.
– Что ж, откровеннее не скажешь! Без обиняков! – Чугунов в новом свете увидел гарнизонного особиста. – Промашки ваши, как теперь я думаю, не просто изъяны в действиях, а порок, загнанный в глубь характера. Отсюда стандарт мышления.
– Я так понял, что вы, товарищ генерал, осуждаете моё исполнение служебного долга! Вы считаете, что указания сверху глупые и не отвечают духу времени?
– Да-а, вы, капитан, оказывается, фрукт с душком! По-моему, пора ставить вопрос о вашем неполном служебном соответствии.
– Разрешите подать рапорт о несогласии?
– Как положено Уставом РККА, так и поступайте, капитан.
В Читу Чугунов возвращался в одном купе с Васиным. Проводник принёс чай. Пили его с кусочками шоколада из запаса генерала.
– Густо глуп этот Голощёков! – заговорил Тарас Григорьевич, переживая стычку в Распадковой вновь. Ему было обидно, что до сих пор не раскусил службиста.
Васин отмалчивался. Предупреждение Голощёкову он принял и на себя.
– Этот субчик попортит крови! – вздохнул Чугунов.
Возвратясь в Читу, Тарас Григорьевич попросил принести ему личное дело Голощёкова. Десятилетка перед войной. Отец – профессор Иркутского университета – поспособствовал сыну попасть в спецшколу. А потом опять протекция – в тыловой гарнизон уполномоченным особого отдела…
* * *
«Дорогая, желанная моя!
Мне хочется говорить с тобой, чтобы не чувствовать себя одиноко. Стараюсь не оставаться наедине с собой. Тоска гложет! Мысли вьются вокруг тебя, далёкой, недосягаемой. Если бы я сказал тебе, что в восторге от своих обязанностей по службе, то был бы далёк от правды и впал бы в великое преувеличение. И всё ж-таки, как мне кажется, я приобрёл служебное соответствие (как научился фасонисто выражаться!). Каков твой благоверный!
Мой главный начальник в трауре: единственный сын, капитан-артиллерист, погиб где-то в Польше. Мы переживаем и сочувствуем – дядька шибко ладный. Не далее, как вчера, слушал его речения-нравоучения. Каюсь, смысл его наставлений не достигал моих извилин. Понимаешь, я, как озорник-мальчишка, считал в уме его «сие», «поелику», «сим», «коли»… Сознаю: хамство! И ничего не мог поделать с собой.
Еда наша не шибко, чтобы очень. А на «гражданке» карточки отовариваются не всегда сполна. Засадили пустыри, полосу отчуждения вдоль железной дороги, тропинки перекопали, лесные поляны взрыхлили. И, представь себе, обходятся без землеустроителей, как дважды два – восемь!»
– Записался, Семён Макарович! – В комнату заглянула Маргарита Павловна. – Чаи гонять не желаете?
Фёдоров в мыслях всё ещё разговаривал с женой и не сразу понял, что сказала хозяйка.
– Отведайте свежего смородинового варенья с добавлением бруснички – ароматное до чего!
– Всенепременно, Маргарита Павловна! По обыкновению, до седьмого поту?
– Так заведено, Макарыч, не нами. Не нам и разводить!
Погода стояла промозглая – дождь со снегом. По стеклам окон ручьями стекала влага.
Хозяйка догадалась, кому он писал.
– Аника-воин всё на позиции?
– Но-о. – Фёдоров улыбнулся: перенял-таки местное наречье!
Варенье было духмяное, уводило память в раннюю осень, к событиям в тайге.
– Скопцева вы хорошо знали, Маргарита Павловна?
– Как сказать… Больше, когда забривали в солдаты…
– По мобилизации?
– Но-о. Конец германской, чё ль… Платон развозом занят был по улусам. Отец его, тот, правда, чистый лавошник, отродясь в долги ни на грош! Скупердяй – свет не видывал!
– Не очень-то вы о них…
– Дак жизнь така. Вот, было, в Сотникове конокрада имали. – Маргарита Павловна подлила в кружку Фёдорова заварки. – Мужики осатанели – лошадей пять умыкнули! Так Скопцев-младший, веришь, оскалил зубы, как рыжий волчонок, всё под дыхало метил сапогом. Это вот втемяшилось, как сёдни вижу.
Повздыхав, отпив чаю, Маргарита Павловна добавила:
– Человек не орех, сразу не раскусишь…
– А Кузовчиков?
– Иван-то?.. Простодырый, прости мя, Господи! Что он, что его Груня – ни дров, ни лучины, а жили без кручины. – Она поправила косу – венок на голове, будто прихорашиваясь перед встречей с желанным. Улыбнулась, открыв ямочки на щеках: – По девкам да бабам мастак был Ваньча! Ох, па-адок был…
В окно затарабанили. Залаяла Найда.
– Кого носит в таку растелешь?
Маргарита Павловна вернулась из сеней с телеграммой, стряхнула капли дождя.
– Тебе, Макарыч.
Ёкнуло сердце у Фёдорова: развернул листок с опаской!
«Родной я Самаре десять суток прилетай целую Людмила».
Семён Макарович растерянно перевернул свою кружку вверх дном на блюдце. Потом – к телефону. Заказать разговор с Читой. Проситься в отпуск по семейным обстоятельствам, хоть на трое суток без дороги.
Маргарита Павловна, полагая, что депеша служебная и мозолить глаза занятому постояльцу не личит, молча убрала посуду и ушла к себе.
Фёдоров мерил клетушку широкими шагами. Стройка ведётся на пределе сил. С тайником врага в тайге – мрак! А он – здрасте! Поеду к жене. Семён Макарович представил себе иронический взгляд майора, суровый упрёк Чугунова, сложил телеграмму в четвертушку, спрятал в карман гимнастёрки. Генерал Чугунов не берёт же отпуск, не летит на могилу сына. А мог по праву отца!
Трубку телефона он не поднял. Сел дописывать письмо. Пошлёт его не на полевую почту, а в Самару – должно застать Людмилу дома!
Восьмая глава. На Сунгари
– Ты где пропадал, рыжий? – сурово встретил Скопцева хмурый сотник.
Платон Артамонович усмехнулся: «Точь-в-точь такой же вопрос задала Варвара Акимовна!» Озорно подмигнул Ягупкину:
– Трамвая дожидался, ваше благородие!
– Здесь не цирк, казак! – Ягупкин часто-часто заморгал. – Ты не клоун! Чего весёлого?
– Дак рад, что вижу вас в здравии, господин сотник!
– Ты, что, голубчик, с утра нализался?
– Никак нет! Одну рюмашку для разминки.
– На станции «Маньчжурия» тоже разминался? Почему не дал условный сигнал?
– Простите мою дурашливость!
– Садись и исповедывайся! – Ягупкин разложил на столе карту Забайкалья. Угол прижал графином с квасом. На топокарте темнели пометки, значки, кружочки. Платон Артамонович подвинул венский стул с гнутой спинкой ближе к сотнику, размахнул полы пиджака, будто демонстрируя белую наглаженную рубашку. Рассказ его был длинный, перемежающийся молчанием. По памяти он называл населённые пункты, дороги, речки, броды. Докладывал, что слышал, что видел, от кого узнал. Ягупкин чертил на карте крыжики, делал записи в толстой тетрадке. Скопцев, чтобы не мазать карту пальцами, водил остро заточенным карандашом по извивам голубых речек, по тёмно-коричневым обозначениям хребтов…
– Надеюсь, вас не засекли?
– Исключено, господин сотник! Двигался только по ночам. Тьма такая, что свою руку не увидишь. А днями – в чаще да в оврагах. Дик и безлюден ныне дальний лес. Вплоть до железной дороги не встретил ни живой души!
– Складные байки, казак!
– Вот вам крест – правда! – Скопцев махнул рукой сверху вниз, с правого на левое плечо. Он будто бы вновь увидел свой переход. Сутками карабкался по горам и перевалам, по осыпям да буреломам. По каменным ручьям, сухим листам да хвое. Спотыкался на валежинах. Сдирал в кровь колени, взбираясь на кручи. Мошкара да комары тучами набрасывались. Под солнцем – слепни да оводы съедали…
Город обошёл тайгой. Поднялся на Лысую гору. Два дня таился в кустах. Сухие куски хлеба жевал да вяленую козлятину. Прислонясь спиной к дереву, застывал. С первыми лучами солнца он забирался на высокую ветвистую сосну и в бинокль запоминал местность.
– Севернее Распадковой что-то строят солдаты. Машины, кран. Котлованы огорожены забором. Сторожевые вышки по углам…
– Что строят? – впился маленькими глазами Ягупкин в казака. – Важное? Или солдатский нужник?
– Овощехранилище, говорят. Да не верится мне. Охрана такая зачем?
– Не мог точнее разузнать! – пожалковал сотник.
– Влопаться можно! Строгость ужасть! Загудеть – запросто! Под Берёзовкой частые проверки с царского времени – гарнизон!
– Груз в надёжном месте?
– А как же! – Платон Артамонович покривил душой. Нарвался на пацана. Прикончить собрался – уполз, гадёныш!
– Чего молчишь, рыжий? – Ягупкин почёсывал карандашом свой узенький лоб. Он заметил заминку в рассказе Скопцева.
– Припоминаю местность. Вроде, надёжно…
– Как понимать – вроде? Ходишь вокруг да около!
– Глушь непролазная. Ни один чёрт не сыщет. Зимой запорошит – ни в жисть.
– А если мне потребуется?
– Вот планчик. – Скопцев положил перед Ягупкиным бумагу, нарисованную в доме Игнатовой. – На скосе сопки. Сухостоина возле валуна. А это – овраг. Впадает в ручей. От ручья вверх двести шагов. Обломки буроватой скалы.
– Приложишь к письменному отчёту. А чего замолчал наш общий знакомый в Гусином Озере?
– Не выпало случая побывать у него. Цепляются патрульные – ужасть! Прочёсывают леса – бредень!
«Как же ты уцелел, голубчик? В удаче ли дело?» – И решил сотник испытать казака своим способом.
– Значит, стройка, говоришь? – переспросил Ягупкин.
– Точно, ваше благородие! И бабы в посёлке, и пассажиры в поезде одно: арсенал строят! Когда выдавал себя за комиссованного, сержант присоветовал: «В Распадковой нанимают на базу – подавайся туда!». А как насчёт уговора, господин сотник?
– Ты о чём, казак?
– Варвара собралась прикупить землицы чжанов пять. Мне б в пай войти…
– Войдёшь в пай, казак! – Ягупкин, помаргивая, подправлял значок на карте. «Подержать тебя, шельмеца, на поводке!» – думал сотник. – Не обидим, не сомневайся. Ты и Варваре доложил о «ходке»?
– Не считайте меня глупее козы! Не совсем же я Балда Иванович! – озлился Скопцев. – А ежли насчёт нового арсенала сомневаетесь – не держите в голове! Молодые бабёшки шашни разводили с командирами. Увезли мил-дружков – погоня! Им сто вёрст нипочём! В поезд и – на Распадковую. Это по Кяхте данные. Бато сообщил.
– Он живёт в юрте? – недоверчиво поглядывал сотник.
– В хоромах с подпорками! Правее пожарной каланчи, на отлёте бурятских выселок. – «Чего придирается?!» – сердился Скопцев про себя.
– О «Зайчике» разведал?
– Там такие попрыгунчики – не возрадуешься! Строгость на всяком шагу, товар… фу-у ты! – господин сотник…
– Товарищ… – Ягупкин мелко хохотнул. Убрал графин с карты, налил квасу в стакан, пригубил. Он лихорадочно складывал в голове разрозненные эпизоды из сказанного казаком. «Зачем понадобились новые склады большевикам? От царя-батюшки досталось артиллерийское хозяйство. Вбухивать деньги в стройку зазря не станут! Не иначе готовится крупная компания. Против кого? Яснее ясного – Япония! Новость, как смачный кусок! Не продешевить бы…» Родилась ещё одна мыслишка, пока, вроде, лёгкого тумана.
– Заложить мину можешь? Ты в охотниках, часом, не ходил?
– Подрывником не привелось. А не можно только на небо залезть, ваше благородие. – В ответе казака Ягупкин не уловил огонька. Поощряюще улыбнулся.
– На небо и не требуется. Завезут на Распадковую, допустим, снаряды – чик! Небу жарко станет!
– Малодоходное занятие получается! – гнул своё Платон Артамонович, почёсывая рыжий затылок. – И расчёт по капле, как сок из берёзы…
– Казак, ты же такой, что обведёшь самого чёрта! – Никита Поликарпович вцепился в свою задумку, как клещ в вола. – Сам атаман благословит!
– Дело своё я сделал – деньги на бочку! А потом про иное.
– Будет расчёт! – обещал Ягупкин.
– Расплата, наверное, в гоби?
– Ты, Скопцев, что-то волынишь. Продался большевикам-товарищам? Или цену себе набиваешь? – Сотник вперил студёные глаза в обветренное лицо казака.
– Не ищите кость в курином яйце, ваше благородие!
– Гляди у меня! Сам знаешь, расчёт у нас без остатка!
– Обижаете, сотник! – Скопцев поскучнел от неопределённости с оплатой за поход к Советам. – В нашей жизни треклятой лучше быть клювом цыплёнка, чем задом коровы. Ведь цена – жизнь. Паскудная, всё ж-таки жизнь, господин Ягупкин. Мне бы иенами для Варвары…
В голове сотника созревал план дерзкой диверсии. Отбросив свои подозрения, он наседал на Скопцева.
– Сделаешь дело – союзники озолотят!
– А вдруг меня приметили? Может, капкан наготовлен, как на волка? За понюшку табака… того-этого.
Ягупкин уже видел себя в кабинете атамана с планом подрыва складов. Он не сомневался: Григорий Михайлович оценит!
– Знал тебя, Платон Артамонович, как смелого казака, верного присяге. Твой подвиг запишут в историю освобождения России от большевистского ига!
– Пишут пусть куда угодно. Побольше иен – вся любовь! Смертельное дело! Рази с урядником Аркатовым?
– Он годится?
– Изот-то Дорофеевич? Да он в кишки залезет ощупью!
– Подумаем, казак! И ты думай-прикидывай. Значит, говоришь, тайник в тайге надёжный?
«Вот привязался, как репей к заду!» – ругнулся Скопцев.
– В глухом месте. Примету оставил. Наследил засечки…
– Не раскроют таёжники?
– Людей наплодилось – муравьев в лесу меньше. Шныряют повсюду. Но всё от Бога! – Скопцев широко перекрестился. – Пойтить, оно, конешно, ноги свои… Цена какая?
– Ваш запрос?
Толстыми пальцами разгребал казак рыжие волосы, пожевывал потрескавшиеся в походе губы:
– Мильон иен!
Сотник ахнул втайне. Ответил спокойно:
– Удачи, тебе! О деле на время забудь.
– Да, запамятовал! Бурят Бато поставлял мне сведения не за так. Добавка полагается к расчёту.
Ягупкин вновь встрепенулся: «Завалился казак! Продался, мерзавец! Подослан оттуда!». Разоткровенничал, как баба в постели! «Запа-амятовал!» Вызнавал, подлец!.. Сотник видел перед собой человека с хитринкой, с угодливостью в лицемерных глазах, с жадностью голодной собаки, – такой готов продаться любому, кто больше заплатит! Но и прельстительно использовать его в задуманном деле: везучий пройдоха!
– Полагаю, миллион – цена сходня, господин сотник. А ежели вдвоем, то другому – само по себе. Без дележа… С ним обговор – особый, без меня, чтобы…
– В землянке жить зимой годно?
– Человек проживет. Тварь живучая – человек…
Ягупкин пересчитывал четки, перекатывал в уме подробности отчета Скопцева.
– Выходит, бурят пожалел тебя, сведениями снабжал? – с нажимом допытывался Ягупкин. – Какой ценой жалость куплена?
– Господь с вами, ваше благородие! – Скопцев встал на колени, часто и мелко крестился. – Как на духу, сгореть мне в аду!
– Ладно, Платон Артамонович, поднимись! Твои люди, не косоглазые. И расчет у нас свой. И насчет цены – тоже.
До умопомрачения испугался Скопцев. И горько было ему от недоверия сотника: «Сам попробовал бы разок сходить за кордон в Россию!». И досадовал остро: к Варваре являться без обещанных денег!
– К вечеру можешь понадобиться. Смотри, не напейся!
– Понятно! – вяло отозвался Скопцев. – Разрешите кваску?
Сотник налил и подал стакан. Платон Артамонович шутливо хукнул и опрокинул квас в рот.
Проводив Скопцева, сотник сосредоточился на карте Забайкалья, запоминая маршрут агента – Шепунов жаден до подробностей.
Борис Николаевич в разговоре с Семёновым как-то упомянул о «ходке» в Россию. Теперь из Дайрена штабисты осаждали по телефону: «Союзники нуждаются в свежей информации!». Потому полковник говорил с Ягупкиным благожелательно. Сотник разложил на канцелярском столе карту-пятивёрстку. Беседовали долго и вдумчиво.
– Установили судьбу «Зайчика»? Засветился или переметнулся добровольно?
– Не удалось, ваше высокородие. Сплошная засекреченность – с одной стороны. Проверки документов на всяком шагу – с другой. Скопцев не рисковал.
– Данные он добыл важнецкие! Если в Распадковой действительно новый арсенал, весть важнейшая! Союзникам повод предпринять демарш – нарушение нейтралитета! Сведения наши, сотник! Наши!
– Так точно, ваше высокородие! – Ягупкин принимал ликование полковника. Он и сам, отряжая Скопцева в тыл большевиков, не предполагал такой удачи.
