Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Михаил Толкач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Одиннадцатая глава. В Забайкалье
Трёхтонка, загруженная доверху пиловочником, едва заползла на песчаную горушку. Двигатель её чахоточно кашлял, норовисто похрапывал, не развивая обороты – позади чёрный полог дыма навис над дорогой.
Поселковые жители спешили на «стеколку», обегали замершую автомашину: тонкий гудок завода звал их на утреннюю смену.
Усатый шофёр в защитного цвета ватнике, перетянутом брезентовым ремнём, в армейской серой шапке, поминая святых и богородицу, выпятился из деревянной кабинки наземь. Откинул боковину капота, потрогал свечи, проводку, сунулся к боку цилиндров, обжегшись, отдёрнул ладонь. Редкие снежинки с шипением таяли на горячем моторе.
– Искра в колесо ушла? – Задержавшийся у трёхтонки мужик сочувственно смотрел на шофёра.
– Подь ты! – Водитель хлопнул створкой капота.
Коротконогий прохожий с ухватистыми руками и небольшими острыми глазами на красноватом лице был в подшитых резиной валенках, замазученной телогрейке, опоясанной бечёвкой. Тёплые брюки – в белых мазках известки. «Из вольнонаёмных!» – догадался шофёр.
– Слухай, товаришок, покрути, будь ласка! – Он протянул заводную ручку коротконогому.
– Нашёл осла!
– Всё для фронта? Мда-а…
– Если для фронта – так и сказал бы! – Прохожий крутанул крыльчатку, обследовал топливник и вывел резолюцию: – На ладан дышит меринок твой!
– Не хуже иных-прочих! – обиделся водитель.
– Воспоминания былого! – Мужчина взял ручку, принялся вертеть ею, намереваясь пустить двигатель. Чихнув вяло, мотор нехотя провернул коленчатый вал и вновь застыл.
– Бензинчику б! А то – чурка. Нет мощности, вот и не тянет.
Шофёр чесал затылок под шапкой.
– Сдаётся мени, в вентиляторе загвоздка…
– Сдаё-ётся… Знать должон, паря! Не первый день, однако, замужем. – Добровольный ремонтёр сунул палец в трубу электровентилятора, осторожно повращал им, выудил из нутра растрескавшуюся чёрную шишку сосны.
– Сдаё-ётся!
– Ну, шке-еты! Ну, пацанва! – Водитель досадливо подёргал свой висячий ус.
– За баранку, товаришок! – Мужчина отирал ладони о свои ватные брюки. Двигатель рокотал, постреливая дымком.
– Колы до нас, то ходи сюда! – Водитель отворил противоположную от руля дверцу.
Нежданный помощник забрался в кабину.
– Мене Опанасом кличут.
– А меня – Кирей.
– Не опоздать бы! – Шофёр поддал газу, разгоняя «ЗИСа».
– Начальник?
– А хто ж! А ты, бачу, кумекаешь трошки? Чому не шоферишь?
– Права отобрали – пару овечек в кузове засекли мильтоны. Вот мобилизнули на «Механлит».
– Наладится, не турбуйся!
– Тормозни, товаришок. К приятелю обещал…
На закрайке соснового колка мужчина покинул трёхтонку. Вечером, в первых сумерках, Опанас издали угадал давешнего мужика. Шофёр был рад отблагодарить доброхота.
– Садись, друже!
Тот не отказался. От него пахло калёным железом и смолой. На буроватом лице – следы копоти. Опанас тронул машину.
– В Жигулях нефть пошла. Может, мою коломбину переведут на бензин.
– Уже добывают или разведали?
– Ни, добывают!
– За газетами не слежу. Радио у нас не имеется. Деревня, одним словом.
– А моя деревня, Киря, накрылась. Печные трубы – вся деревня. – Опанас кулаком ударил по рулевой колонке. – Суседи отписали: жинка с дочкой в будке, на железнодорожном переезде.
– Переможется, Опанас. Главное – живые.
– Оно и верно. Слухай, товаришок, а чому ты не в армии?
Попутчик тронул рукой живот.
– Иной раз так схватит, мать родную не вспомнишь.
– Дольку спирту чистого, граммов двадцать, и по следам масла коровьего. Каждый день до обеда – як рукой сымет. Сусед мой стал на ноги. Врачи на его уже крест с прибором!
Засмеялся Киря, распахивая железом начиненный рот: спирт, масло… Хлеб по выдаче!
– После войны воспользуюсь советом, Опанас!
* * *
Ещё до происшествия в усадьбе Игнатовой сотник Ягупкин снарядил в разведывательный вояж казака Кузовчикова. Тот пересёк границу на рассвете в районе руин «Вала Чингисхана».
Песками и перелесками достиг железной дороги. На глухом разъезде Билютай в полночь сел в пассажирский поезд.
Пробравшись среди спящих в середину вагона, высмотрел свободную полку под потолком. Ватник – под голову. Объёмный мешок – в ноги. В тепле быстро уснул. Пробудился – окна светлые. Люди внизу загомонили. Из отрывочных слов Иван Спиридонович понял: мужики и бабы следуют на лесозаготовки. Ранним утром с ними вместе сошёл на полустанке «Безречная». Смешавшись с колхозниками, покинул перрон и оставил пределы небольшого посёлка.
В Харбине, намечая маршрут «ходки», со слов Ягупкина он запомнил названия населённых пунктов, повторением закрепил их в памяти – пятивёрстка была отпечатана ещё в царское время. Теперь приходилось на месте сверять сведения с натурой и Кузовчиков побаивался «засветиться».
В отрогах гольца Саранакан, в таёжной пади Ореховая, у крутолобой сопки – заимка. Памятная с Гражданской войны. Отсиживались в зимовье с Ягупкиным, покалеченным в деревне. Красные партизаны едва не прищучили тогда в землянке. В том глухом местечке Иван Спиридонович надеялся и теперь привести себя в порядок, отоспаться. В его уме стояла картинка прежнего укрытия: землянка ласточкиным гнездом прилепилась на краю взлобка. На вершинке седловины – сухие лиственницы и нагромождение валунов…
На вторые сутки Кузовчиков выбрел охотничьей тропой к Бургени, каменистой пади. Уторённый тракт с промоинами и грязью. Сновали автомобили, тянулись тележные обозы с брёвнами. В глубь тайги – порожние. Он подсел на пустую телегу.
– Из Куналея, чё ли? – Молодка в мужском пиджаке, перетянутом по талии сыромятным ремешком, окинула Кузовчикова усмешливыми глазами.
– Не-е. – Кузовчиков снял с плеч свой мешок, уложил рядом.
– Почё бородат? Молокан, чё ли?
– В тайге бритву посеял.
– Собрался на тот год две найти?
– Но-о…
Повозчица махала кнутом и лошадь проворнее заступала мохнатыми ногами.
– А я подумала: семейский.
Сбрить бороду было несообразно: половина лица окажется белой, незагорелой. Ещё приметнее. «Отбрешешься!» – успокаивал его Ягупкин в Харбине. И при встрече на явке агент может не признать его.
В другой обстановке Иван Спиридонович не преминул бы поволочиться за ядрёной бабёнкой, зазывно постреливающей карими глазами. А тут, пообещав наведаться в другой раз, спрыгнул на ходу, накинул лямки мешка на плечи, углубился в густой сосняк.
Заимку он нашёл без особых потуг. И оторопел: зимовье было заселено лесорубами. Наблюдая издали за крутолобым кряжем, он перенёсся мысленно в восемнадцатый год. Ягупкин передвигался с трудом. Лошадей они потеряли за Песчаной под напором красноармейцев. Побросали скарб и шашки. Партизаны обложили Ореховую падь и Кузовчиков простился было с этим светом. Ягупкин вытряхнул из своего мешка гражданскую одежду. Иван спорол погоны с буквами «А. С.» и кокарду с фуражки. Винтовки укрыли в каменных завалах. Тайком от сотника Кузовчиков спрятал наган с полным барабаном. Зачем сделал, он сам бы не ответил. Выкараулив удобный час, они проломились чащобой через цепи красных и тайгой ушли на Кяхту…
Иван Спиридонович отдохнул в закутке оврага, перекусил и в сумерках прокрался к заветному тайничку: оружие на месте! Было по-осеннему прохладно. Разжигать костёр в тайге Кузовчиков не отважился. Нагрёб кучу листа и хвои под елью, умостился, как белка в гнезде. Едва сомкнёт веки, перед глазами встают видения. Вот он наткнулся на китайских стражников. Попытались задержать. Сноровка в рукопашном бою помогла убежать в заросли чия и тростника. Водой убрёл по Керулену на монгольскую сторону. Тут как тут – цирики! Ужом пополз по лощинке. Монголы не преследовали.
– Большевики заняты войной с немцами, – рассуждал на прощанье сотник. – Они ликуют и упиваются победными звуками салютов. Но последние слова немцами не сказаны.
Кузовчикова не устраивали громкие слова. Он надеялся, что опасное поручение будет оплачено по-божески и ему не придётся перебиваться случайными заработками.
– Насчёт вознаграждения б… чтоб по справедливости…
– Ишь, навострился – денежки подавай! Заработай сперва!
– Так точно, ваше благородие! – Кузовчиков, как в строю, руки по швам и глазами «ел начальство».
– Сиди, голубчик! Слушай и запоминай! – Ягупкин наказывал устроиться в Дивизионной. Передал ему поддельный паспорт на имя Петрова Ивана Спиридоновича.
– Не вызывай к себе интереса, смотри, бери в ум…
– А дальше чё?
– Чё да чё – язык на плечо! – сердился сотник. – Когда потребуешься, тебя найдут.
– А как узнаю?
– У-у, заакал, челдон! Того человека ты знаешь в лицо. Он скажет: «Привет из Кяхты!». Его слова – закон. Груз отдашь ему.
– Так точно, ваше благородие!
Ягупкин открыл Кузовчикову своего агента, прирученного ещё в довоенное время. Служил тот на угольном складе. Узнать его легко – на подбородке угловатое родимое пятно в пятак величиной.
– Назовёшь пароль: «Купи себе пимы, паря!». Он должен ответить: «Пока свои ладны!». Встречу не откладывай надолго. Передашь ему задание: укрыть человека! По такому же паролю. Про себя – молчок! И тогда же проследи: как поведёт себя меченый? Если не заюлит, ладно. А если что другое, то остережёшь того, кто найдёт тебя по первому паролю. Дескать, не ходи к угольщику.
– А дальше чё?
– Выуживай сведения у подгулявших горожан, воинских начальников. Заводи дружбу с солдатами. Прислушивайся к болтовне командирских жён. От их болтовни нам польза!
– Доколь работать?
– Остальное узнаешь у знакомого. – Ягупкин встал из-за стола и протянул руку. – Ну, Иван Спиридонович, да поможет нам Бог!
Кузовчиков наметил поселиться на окраине города, ближе к Дивизионной. В молодости он с приятелями ходил туда собирать рыжики и маслята, совком нагребали в горбовики бруснику. В то время в той горной долине ютились несколько бедняков в землянках. Попав в урочище, Иван Спиридонович не признал местность. Лишь Лысая гора по-прежнему вздымала голую маковку над тайгой.
Посёлок с тремя улицами. Срединная, от оврага вверх, названа в несть какого-то Демьяна Бедного. В развале между сопками образовалось кладбище. Домики одноэтажные, деревенского типа. Изредка – под тесовыми крышами, просторные, за высокими заборами. Купами сохранились сосны, даже по улицам – вразброс. На фоне осеннего неба зелень их выглядела тёмными копнами. С Лысой горы вниз сбегали светлые тропки.
Дорога из города полого поднималась в сопки, вилась между соснами. Пахло смолой и прелой хвоей. Встретилась женщина в плисовой жакетке. Ноги в глубоких калошах. Катила тележку, на которой был укреплён объемистый оцинкованный бак.
– Здравствуйте!
– Чё надо, борода? – Женщина скосила на Кузовчикова тусклые глаза, придерживая за оглобли двуколку.
– Кто тут сдаёт угол внаём?
– Вон, спроси Плешчиху! – Она кивнула головой на крайнюю в улице мазанку. Поправила на голове сбившийся платок и пустила тележку под горку.
У жёрдочной калитки – скамейка из горбыля. Деревянный почтовый ящик прикреплён снаружи столбика. Во дворе старуха. Ватная кацавейка засалена. Мотает кургузой метлой у крыльца. Узнав, в чём нужда пришельца, тотчас согласилась принять на постой. Условия строгие: никаких женщин не приводить, возить или носить воду с аллейки!
В первый же вечер после постного чаепития при керосиновой пятилинейке (стекло расколото и залеплено полоской бумаги) Иван Спиридонович узнал историю посёлка. Внизу, на той стороне железной дороги, напротив тюрьмы, была окраина города, в уличном обиходе – Шишковка. Военведу надо было строить изопродпункт – долой домишки!
– Теперь солдатские поезда там дезинфицируют. Военных кормят в столовке. Ну, которые на фронт. – Хозяйка убирала со стола кружки в тазик с тёплой водой. Ополаскивала их и водружала в стенной шкафик. – Жителей посёлка стали переселять в тайгу, на край города. Ну, вот и есть Новая Шишковка. Которые побогаче, как Галушевские или Клепиковы, свои дома снизу перетащили сюда. Под железом которые. А по большей части – кто как сумел. Кто из самана. Кто из малогодных шпал…
– То-то, смотрю, хатёнки ледящие…
– Трудом праведным не наживёшь хоромов каменных! – Хозяйка вытерла морщинистое, бурое от загара лицо подолом кофты.
– Шишковка – прозвище подходящее! – Кузовчиков размяк в тепле и душевности беседы. – Придумано ладно…
– Дак шишки тутот-ка прорва! – оживилась хозяйка. – Самовар разжечь – шишка. Печка – шишки!.. Ну, а понижее нас – Берёзовка. Колки тама-ка берёзовые да грузди ядрёные. А дале – Дивизионная. Служилые там муштру проходят. К железной дороге – Аллейка. Водоразборная колонка распроединственная. Пёхом сюда водичку. Кто на коромысле. Кто на тележке. Так что подставляйте горбушку, ваше величество!
– С нашим расположением, Анисья Трифоновна! Сделаем в акурат!
– Ты надолго?
– Месяц на поправку. Наладится здоровье – опять на войну турнут.
– Выходит, паспорта у тебя чёрт-ма? В домовую книгу вписать. Есть гумага?.. Сделай пометку в военкомате или у коменданта. Квартальный староста строгонький! Безногий Мордовский. У него всё честь по чести чтоб…
– Обладим, Анисья Трифоновна. Поработать придётся – харчиться надо. – Кузовчиков не освоился со здешними порядками и опасался показать фальшивый паспорт.
– Без карточек худо, Ваньча! Ты чё можешь?
– По плотницкой части.
– Махать топором? – Хозяйка вытерла тряпкой капли воды на столе. – Чай попили, скажем: «Мясо ели!». Говоришь, по топорному делу мастак?.. Ты вот что, Ваньча, у Грушевских старшина с Дивизионки. Сухари сушит с Муськой Конопатой. А та берёт у меня яйца. Понял?
Иван Спиридонович ничего не понял, но кивал головой, будто бы поддакивал хозяйке. Анисья Трифоновна села на лавку у печи.
– Там, ботают, стройка вовсю ведётся. Ну, полштофа на стол. Смекаешь? Ломать голову ни к чему! – Анисья Трифоновна подсказала, к кому обратиться за «первачом», у кого бражка хмельная водится. – Ходить в гору напрямую – вёрст пять. Зато у них паёк покрепче. Из военторговской лавки перепадает. Ордера на промтовары дают. Ну, а с его зазнобой Муськой – слово за мною. Ну, ты, Ваньча, не подведи старуху!..
Мазанка, в которой Кузовчиков снял угол, стояла с краю улицы. Машинист Плешков строился, когда земельный участок ему отвели за последними усадьбами новосёлов. Избёнка затеяна была небольшая, в расчёте на троих. Перед войной он начал возводить подобие веранды. Стройку свою не успел завершить – призвали в военно-эксплуатационное отделение. А там – фронт. Вскоре подошла очередь сына. Осталась Анисья Трифоновна в избе одна. В войну посёлок разрастался за счёт приезжих и вскоре улицы дотянулись До дремотного бора. Дом Плешковых оказался крайним в порядке. Дальше – тайга. Там – царство военведа: склады ГСМ да полигон стрелковый. А теперь вот новая стройка…
Убого и нище жил тут люд. Знали друг друга, и появление постояльца у Плешковой не осталось незамеченным. Первым увидела его продавщица Муська. Краплёное оспой лицо тридцатилетней вдовы посветлело: она не имела дел с такими бородатыми мужчинами!.. Тощая, с тонкими губами, она рвалась взять от жизни всё возможное сегодня, не откладывая на завтра. Привадила старшину из Дивизионной. Двойная выгода: мужик в доме и пакеты с продуктами от него нехудые. А тут новая цель…
– Тебе, Павлик, плотники нужны? – спросила она кавалера, когда ложились в одну постель и согревались под одеялом.
– Спрашиваешь! Мастеровых забрали на стройку, а морозам не скажешь: зайдите завтра! – Старшина ногтем мизинца чистил гнилые зубы. – А спрос с кого, как считаешь?
– Со старшины! – Муська накрыла его рот ладошкой и поцеловала в висок.
– Правильно мыслишь, подруга! Тут дует, там – течёт. Сквозняки да дыры – горю синим пламенем!
– У соседки остановился здоровый мужик, после ранения солдат. Тётка Анисья ручается. Плотницкая часть…
Старшина приходил к ней, издёрганный заботами. Пил и ел, не ощущая ни радости, ни удовлетворения, как принудительную работу выполнял. За ночь восстановив силы, по-скорому выпивал стакан молока и, сжевав глазунью из трёх яиц, мчался на рабочую вертушку «Город – Стеклозавод – Дивизионная». Пробежав под горку с полкилометра, окунался в нервотрепку будней. С Кузовчиковым вёл речь на ходу.
– Топор от гвоздодёра отличаешь?
– Обижаете, товарищ старшина! В крестьянстве без ловкой руки…
– Ладно, Петров! – Старшина вернул Ивану Спиридоновичу его сомнительный паспорт. – Подожди в КЭЧе. Думаю, поладим.
– Благодарствую. Магарыч за мной!
– Магарыч магарычом, солдат, а спрос на всю катушку. Не хвалюсь – норовом крут. Скажет любой в гарнизоне. И поимей для памяти!
Старшина Малахов знал о приказе по гарнизону: бдительность! Проверять всех, кого нанимаешь на работу. Да зима на носу. Прорех в коммунальном хозяйстве – не сосчитать. А мужик на вид исправный. Жёлтая нашивка за тяжёлое ранение. Справка из госпиталя…
От Маруськи вернулся Кузовчиков за полночь. Магарыч он поставил-таки Малахову. Набрались прилично – на «ты» перешли и обнялись напоследок. Лёжа в своём углу, Иван Спиридонович в полудрёме выстраивал картинку за картинкой панораму своего похода от границы. С первыми лучами солнца он забирался в заросли, торопливо проглатывал сухие куски хлеба, запивал водой из помятой манерки. Прислонясь к дереву, застывал, смыкал веки. После ночной усталости он мертвецки засыпал, укрывшись травой и ветками. Он старался выспаться, чтобы не ослабнуть в дороге. Муравьё, отогревшись на солнце, забиралось на шею, он давил их пальцами спросонок. К вечеру ему удавалось собраться с силами и вновь карабкаться, спотыкаться, одолевать буреломы – в пути всю ночь. С рассветом он опять засыпал убойно в лесном укрытии. Мешок его с каждым днём тощал. Главное место занимал груз, упакованный Ягупкиным для передачи на встрече с напарником.
…Старшина, обрадованный удачным пополнением изрядно поредевшего штата, снабдил Кузовчикова продуктовыми карточками, прикрепил к гарнизонной столовой. «Побрейся, Спиридонович! Пугаешь народ своей лопатиной!» – советовал Малахов. Мнимый Петров отшучивался: «Зима на носу, а с бородой – теплее!».
Дотемна не расставался Иван Спиридонович с плотницким инструментом. Примелькался в гарнизонных кварталах. Иные уже приветствовали: «Как драгоценное, Спиридонович?». И ему было лестно это слышать. Позволял себе и вольности. Как-то начальник Дома офицеров пристал:
– Укоротить бы мачту антенны, Спиридоныч!
– Закончу заделывать щели в казарме солдат, так хоть кальсоны тебе укорочу! – И посмеивался себе в бороду.
В очередное воскресенье Иван Спиридонович наведался на железнодорожный вокзал. Шагал по перрону с шести до семи вечера – никто не подошёл. Как было условлено в Харбине, он обязан был повторить выход в следующее воскресенье. И так до встречи с другим агентом.
А тут старшина нарядил его подправить крыльцо в прачечной. С ящиком в руке пересёк плац. На сушилках – бельё. Ветер рвал подштанники да рубахи, как паруса на китайской сампане, что плавали по Сунгари. Поднырнув под шевелившийся полог выстиранных простыней, Иван Спиридонович услышал гневный возглас:
– Не мог обойти, варнак?!
Женщина несла на коромысле корзины с мокрым солдатским исподним. Белый платок облегал её голову. Ноги – в глубоких калошах. Тёмная юбка обмахрилась по низу. Голос до боли знакомый.
– Грунь… – Иван Спиридонович невольно опустил ящик наземь. Шаркнул ладонями по линялым штанам.
– Гру-уша!
Женщина расширила большие глаза. Корзины зашатались. Ноги разъехались на сырой глине.
– Ваньча! Ва-ань…
Иван Спиридонович озирнулся, охваченный враз слабостью и ужасом.
– Я вечером… Живой я! – Подхватив ящик с инструментом, он без оглядки зашагал к красному зданию, над дверью которого курился седой пар.
Не откладывая далее посещение угольного склада, Кузовчиков отпросился у старшины и на пригородной «вертушке» доехал до остановки «Механлит». Слева на сопке виднелся плотный забор, увитый колючей проволокой. На углу возвышалась будка часового. Распахнулись ворота, выпуская телегу, и Кузовчиков увидел врытые в землю цистерны: склад ГСМ! Мимо кагатов угля он пробрался к главному входу экипировочного склада для паровозов…
В числе задач, решаемых группой «Тайга», являлась добыча сведений о «законсервированных» агентах, оставленных некогда семёновскими контрразведчиками. Из Харбина долгое время Чугунов такого рода информацию не получал. В связи с активностью противника, нацеленной на Распадковую, «закордонка» передала один довоенный адрес: пункт снабжения паровозов. Расплывчато: попробуй вычислить затаившегося изменника в полутысячном коллективе!
Лейтенант Сидорин провёл целое исследование, тревожа слой архивной пыли, пока докопался до упоминания в документах некоей личности с угольного склада. Пролистал сотни бумажек в папках оперативно-следственных материалов. Перелопатил множество судебно-следственных дел, законченных производством с вынесением приговоров. Нашлась-таки справка о задержании лазутчика «с той стороны». В его задание входили легализация и устройство на железную дорогу, выявление параметров графика движения поездов, состояние паровозного парка в пределах тягового участка. На допросах тот выложил явку и пароль. Чекисты решили было использовать шпиона для «игры» с харбинской разведкой. Ему позволили послать хозяевам сообщение о благополучном прибытии в город на Селенге. С началом войны разбитной мужик явился в военкомат как доброволец. В суматохе мобилизационных недель его упустили из виду. Когда хватились, то эшелон был уже за Москвой. В районе Вязьмы вражеская авиация накрыла поезд…
Сидорин присмотрелся к дому, где предположительно мог жить содержатель явочной квартиры. Двухэтажный деревянный дом, принадлежавший до революции прасолам Клепиковым. Теперь улица Ранжурова. В соседстве вагоноремонтное депо и военно-продовольственный пункт…
В сером ватнике, лохматой шапке, старых ботинках, веснушчатый лейтенант показался на угольном складе. По наводке местных чекистов, он признал человека, якобы оставленного семёновцами для сбора сведений в пользу врага – хозяина явки.
Вечером следующего дня Сидорин уверенно приблизился к месту экипировки паровозов. Командовал загрузкой тендеров углём худой, сутулый, явно больной мужчина с впалыми щеками. Железнодорожная шинель свободно свисала с плеч. В подшитых валенках с трудом переставлял ноги. На подбородке – родимое, сизоватое с фиолетовым оттенком, пятно…
Лейтенант дождался конца смены и незаметно проследовал за экипировщиком до виадука возле пожарного депо. Когда меченый спускался на приречную сторону, Сидорин догнал его и назвал пароль. Отозвался пискливым голосом. Ответ был правильным. Заходясь в кашле, экипировщик испуганно говорил:
– Сегодня ко мне нельзя. Родня гостит. Приходите завтра часов в восемь вечера.
В те же сутки сотрудник местного НКГБ позвонил Фёдорову:
– Засветился твой лейтенант!
После встречи с Сидориным, часов в десять вечера, к дежурному в бюро пропусков НКГБ явился гражданин с меткой на подбородке: «Подозрительный тип привязался!». И описал лейтенанта во всей его молодой красе. И изложил письменно свою историю.
Вечером, приняв доклад лейтенанта о встрече с содержателем явочной квартиры, Фёдоров посчитал необходимым продолжать наблюдение за угольным складом. После звонка республиканских коллег это теряло смысл. Капитану пришлось менять своё решение на ходу. В темноте он направился в гарнизонную гостиницу, где поместился Сидорин. Она находилась в центре военного городка. Фёдоров не раз чертыхался, оступаясь на разъезженной колее, пока достиг цели.
В ночном небе звёзды – по кулаку! Ветерок наносил с Селенги всполошенные крики диких гусей, очевидно, обманутых электрическими огнями города.
Фёдоров застал лейтенанта в необычной позе: тот лежал на полу посередине комнаты. Перед ним была расстелена крупная карта. Рядом – настольная лампа без абажура. В её свете выделялись на путеводителе буквы «Харбин».
– Бог помощь, Григри!
– О-о, товарищ капитан! – Сидорин со смущением подхватился, одёрнул гимнастерку и зарумянился, как застигнутый за непотребным делом. – Раздевайтесь, Семён Макарович…
Фёдоров снял шинель, бросил её на стул. Фуражку – наверх шкафа. Разогнал складки гимнастёрки под ремнём.
– Как насчёт чайку волжскому водохлёбу? – Семён Макарович съел в столовке дольку селедки и вдобавок кусок солёного омуля с гороховым пюре – жажда одолевала.
– Это – мигом! – Сидорин помчался на кухню гостиницы.
Капитан нагнулся, рассматривая чертёж города, – кварталы, мосты, линии транспортных коммуникаций, размещение храмов и предприятий…
Сидорин вернулся с оцинкованным чайником и двумя кружками, водрузил их на узеньком столике у окна. Поднял с полу карту и настольную лампу – на подоконник!
– Изучаю стольный град эмиграции, – пояснил лейтенант и принялся помещать на столике блюдце с кусочками рафинада, упаковку печенья-галет. – Извините, гостей не ждал!
– Сойдёт! – Фёдоров обжигался кипятком, сдобренным фруктовым концентратом, называемым витаминным чаем. Рассказал он и о предупреждении местного НКГБ, чем вконец расстроил Сидорина.
– Перевоплощался… Архивную пыль глотал. Всё впустую!
– Не пропадёт наш скорбный труд! – силился взбодрить сослуживца Фёдоров. – Не переживай, Григри! Это ведь как дважды два – восемь…
– Не скажите! Пойдёт полоса невезения…
Семён Макарович на правах старшего тоном и манерой разговора давал понять Сидорину, что он должен уметь мириться с огорчениями, иначе победы не видать, что такое в практике контрразведки случается, что дело, в общем, поправимо. Фёдоров развернул карту Харбина.
– Как глянется столица?
– Тренирую воображение, товарищ капитан. Мысленно хожу по улицам, сажусь в трамваи, переправляюсь через Сунгари, заглядываю в дома…
– Наших возмутителей спокойствия не увидели? – шутливо спросил Фёдоров. – Не встретились случайно в трамвае? – Прищучим, тогда спрошу! У меня такое предчувствие, Григри, что встреча состоится. Всполошили харбинцы наше ведомство не на шутку. Видел, как шурует Голощёков? За каждым кустом выискивает врага. А ты, понимаешь, разлёгся на полу, воображение развиваешь!
– А чего это Голощёков насторожен с нами, будто проверяет?
– И ты заметил? Насторожен – не то слово, лейтенант! Мне представляется ситуация в таком ракурсе. Люди с трудом терпят чужое превосходство, не любят чувствовать чей-то перевес над собой. Вот жил-был Яков Тимофеевич, складывал про запас бумажонки в распухшие досье, карауля чужие судьбы. И вдруг в одночасье живое дело: враг в натуре! Живое дело – у нас с тобой. У него – копилка, полная подозрений. А ему хочется доказать – я пекусь о Родине отважнее всех! А старание-то его не от души, а от нарочитой услужливости с оглядкой на начальство. А люди редко уважают бумажных крючкотворов!.. Да шут с ним, с этим Голощёковым!
– Вольготнее, когда сосед надёжный, – не согласился Сидорин.
Фёдоров подошёл к настенной полочке, где ютилась стопка книг, склонил голову, силясь прочесть название на корешках.
– Юриспруденция?
– Краеведение. Историю пытаюсь постигнуть. Что тут да как было до нас, – пояснял Сидорин, исправно дожёвывая сухое печенье.
– История – результат пота, крови, страданий, мук людских. И до нас, и при нас, и после нас. Не так ли, Григри?
– Не очень так, Семён Макарович! История человека – его поступки. История общества – поступки народа. К своему сожалению, всё чаще обнаруживаю, что история общества замешана на крови.
Вытерев тыльной стороной ладони рот, Сидорин снял с полки томик с закладками и увлечённо продолжил:
– Подумать только, на месте стройки топал человек железного века! На левом берегу Селенги обнаружены стоянки людей двадцатипятитысячелетней давности! Вообразить даже немыслимо!..
– Поближе ничего не обнаружил, Григри? – усмехнулся капитан.
– В Берёзовке среди солдат вели революционную работу члены «Забайкальского отделения Всероссийского союза Верхнеудинского гарнизона» в 1906 году.
– А ещё ближе? – подзадоривал капитан.
– Не успел! Харбин отвлёк…
– Тут и газеты не поспеваешь просмотреть! – сокрушался Фёдоров, допивая бурый кипяток. – Спасибо за хлеб-соль, Григорий Григорьевич. Пора разбегаться! Слышал, третий петух голосит…
Иван Спиридонович расстался с «меченым» в потёмках. Издали понаблюдал за агентом. Тот звонил кому-то по телефону. Поманил напарника, сменил ватную телогрейку на форменную шинель, нахлобучил шапку и скорым шагом пустился по направлению вокзала. Миновал контору кондукторского резерва, обогнул паровозное депо. На «Аллейке» оглянулся и ещё быстрее потопал к жёлтому одноэтажному дому напротив железнодорожной поликлиники. Кузовчиков ахнул: «Отделение НКГБ»!
Иван Спиридонович поспешно поднялся переулком вверх и у подошвы Лысой горы перевёл дух: «Загубил себя!». И бороду не сбреешь, и другого посыльного от Ягупкина не спасёшь. Утешал себя тем, что квартировал в глухом посёлке. И ругал себя вместе с Ягупкиным: «Подсунул сотник гнилой товар!». И не дождаться неизвестного гонца не имел права… А, может, не дрожать, как загнанному зайцу, повиниться?.. От этой мысли он содрогнулся: тюрьма светит в лучшем случае. А если обнаружат – ещё горше! В метании души, противоречивых чувствах направился он в свой угол, в мазанку Плешковой…
В тот же вечер из НКГБ позвонили капитану Фёдорову:
– Побывал бородатый мужик по паролю! Угольщик прибежал со страхом за свою жизнь. Установлено наблюдение за домом и работой содержателя явочной квартиры врага.
Фёдоров, в свою очередь, послал шифровку майору Васину.
Пересиливая страх, суетясь, Кузовчиков вновь явился к железнодорожному вокзалу в условленное время. Примостившись у билетной кассы, он прикрывал лицо воротником зимнего полупальто. Замирал от каждого пристального взгляда. После рабочего дня (а работали и в воскресенье) люди разъезжались на пригородных поездах в Заудинск, Тальцы, Онохой, Дивизионную, Ганзурино. В нервной тряске, обмирая от всякого приближения подозрительного человека, Иван Спиридонович дотерпел кое-как до девятнадцати. Прихватил ещё минут пять на непредвиденное опоздание. Ему представлялось, неизвестный ему агент, явившись к «Меченому», схвачен НКГБ. Его било, как в морозном ознобе, от такого предположения. Он поспешно затёрся в толпу пассажиров, рывком поднялся в облепленный вагон «вертушки». До его слуха донеслись слова из станционного громкоговорителя: «Войска Первого Прибалтийского фронта вышли на побережье Балтийского моря и отсекли немецкую группу армий «Север» от Восточной Пруссии… Войска Третьего Украинского фронта форсировали реку Морава».
И в вагоне, и пробираясь от стеклозавода по лесной тропе к Шишковке, Иван Спиридонович с удивлением думал: «Как легко попасть в объятья страха!». Трусости за собой он не замечал. А вот дрожь во всём теле унять не может. Пугал его и возможный провал не известного ему агента. Всю вину Ягупкин свалит на него, Кузовчикова. Расправа последует…
