Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Михаил Толкач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)
Платон Артамонович обмер: «Вляпался!». Во рту враз явилась горечь, язык прилип к нёбу. Отвлекала людей машина, увозившая коротышку-бурята.
– Откуда, спрашиваешь? Из того места, откуда все люди! – осклабился Скопцев, подлаживаясь под её тон.
– Айда к барабану! – Она потянула его за рукав. – Нечего шляться без дела, заготовитель! Э-э, да ты хромоножка!
Цепляясь за верёвку, он покарабкался на скирду. Снизу подталкивала Серафима.
– Шибчее дрыгайся, паря!
Мальчишка тронул лошадей. Загудел барабан. Серафима заняла Место у подавального стола. Кивнула Скопцеву: «Сноп!». И повелась круговерть: сноп-стол! Взмах назад, опять сноп-стол! Пот заливал глаза. Серафима скалила белые зубы.
– Шибчее, заготовитель!
Пошабашили на току в сумерках. Скопцев чувствовал ломоту в спине. Кострика и пыль набились за шиворот.
– Нагнись, рыжий! – Серафима запустила горячую руку за ворот его рубахи и шершавыми пальцами выбирали колючки. – Заготовитель, ядрёна вошь!
В деревню шли разнобойно. Скопцев прислушивался к народу. У женщин на языке одно: кто получил письмо с фронта, у кого нет вестей. Бойкая молодуха возмущалась поведением деревенских подростков.
– Меньша схлестнулась со старшиной. Подумать, пятнадцати нет, а уже…
– Но-о. Он-то бугаина! Мотнул хвостом и в Дивизионную усвистал.
– Перевели в Распадковую на стройку.
– Живот на нос лезет у меньшой-то.
– У вас гарнизон, что ль? – спросил Скопцев.
Серафима устало махнула рукой: – Строили что-то. Среди ночи фють – и были такие. Плачут девчонки. Да и то – ни мужика, ни жениха, ни танцора…
На столбе у школы был укреплён репродуктор раструбом. Диктор читал вечернюю сводку Совинформбюро. Скопцев узнал, что Румыния ведёт переговоры о мире. Дипломаты Финляндии и Советского Союза встречаются с целью перемирия. Освобождён от фашистов город Каунас. «Эх, трепачи!» – осудил Скопцев своих харбинских руководителей.
– Где столуешься, заготовитель? – Серафима придержала Скопцева. Тот передёрнул плечами.
– Божий человек: кто что подаст!
Заночевал он у разбитной солдатки. Она предупредила: курить не смей! Ложку, миску, кружку после него сорок раз обмыла и вынесла в амбар: «Чужой веры человек касался!». Место ему отвела на кровати, сама ловко забралась на русскую печь.
Платон Артамонович, забывая на время о своей «ходке», перебирал в памяти события дня. Перед глазами встала картинка посрамления предсовнаркома.
– Скокну к тебе, Серафима?
– Зачем?
– Поиграем в жмурки!
Она сама спустилась вниз, прошлёпала по горнице. Скопцев в дрожи ожидания откинул приглашающе край одеяла. Она зажгла керосиновую лампу, подвешенную на колке у порога. Сняла с припечка его волглые ичиги.
– Гостенёк, вон двери! – и бросила к кровати его ичиги. – Быстренько!
– Ты чё, Серафима?! – Скопцев, словно ошпаренный, подхватился на постели. – Для красного словца болтнул…
– Повторять не привыкла! – Она стояла посередине горницы в длинной ночной сорочке. Глубокий разрез спереди открывал настежь округлые груди. – Кузнечик рыжий! Игрун шибко?
Среди ночи он очутился на улице незнакомой деревни. Бродили собаки, нацелясь испробовать прочность его брюк. Злоба давила ему горло. И страх быть задержанным гнал прочь от тёмных изб за околицу. Досыпал он в скирде. Спозаранку, сбивая ичигами густую росу на жнивье, умелся в тайгу на звериные тропинки. Поднимался в царство высоких хребтов…
Не знал Скопцев, что утром в избу Серафимы пожаловал однорукий.
– Где ночлежник? Ну, хромой да рыжий!
– Тебе-то чё? Ты почто меня пасёшь? – Серафима с ещё неприбранными волосами напирала грудью на раннего гостя.
– Ты смотрела его документ?
– Сторожем у своей калитки, как помню, тебя, бригадир, не нанимала!
– Пускаешь в дом кого попадя!
– Кому захочу, тому распахну! Мой чемодан, кому хочу, тому и дам, без твоей резолюции!
– Уймись, баба! Участковый даве напоминал – на границе тревожно! Хромоногий откуда?
– Иди ты, знаешь, куда? В пим дырявый! – Серафима указала на двери. – На лёгком катере, к ядрёной матери!
…В силке смертно билась молодая косуля. Скопцев перерезал ей горло. Здесь же, у берега, освежевал. Нежное мясо посолил и развесил над костром вялиться. Остатки козы зарыл в землю. Захоронение притрусил старогодним листом и завалил хворостом наглухо. Закопал он пустую банку, бумажки, сгрёб в ямку окровавленную траву, дресву.
Стояла светлая пора предосенья. Брызнуло багрецом на черёмуху. Гроздья тёмных ягод обвисали на ветках. Повыше зимовья краснела брусника. Он нарвал ягод, залил кипятком в кружке. Кислый навар заменил ему чай. Сова вновь завладела углом избёнки и Скопцеву стоило труда выпроводить её прочь.
Платон Артамонович убедился, что внешний вид его не привлекает ничьё внимание, и местные люди принимают его за своего. Можно двигаться в Кяхту! С ней он связывал надежду собрать побольше сведений о приграничной полосе.
Проснулся чуть свет. Утренник бросил на траву седоватый налёт. Сухие дрова приготовил с вечера – костёр быстро разгорелся. Забурлил кипяток в котелке. Накоротке перекусил. Свежатину прихватило тонкой плёнкой и сукровица закоптилась. Он упаковал припасы в мешок. Наполнил манерку брусничным отваром. В хлопотах незаметно минуло утро и тут Платон Артамонович уловил отдалённый стук копыт. В лихорадке прибросал землёй костёр. Мясо завернул в широкие листья лопуха. Котомка стала ещё объемнее. Впопыхах перебрёл ручей и укрылся в частых зарослях за глыбами камней.
У заимки показались два верховых. Зелёные фуражки. На плечах – серые накидки. С винтовками. Спешились. Принюхивались.
– Кто-то побывал в зимовье! – Кряжистый пограничник с удивлением обошёл землянку, нагнувшись, заглянул внутрь её. Озадаченно добавил: – Не зря командир изменил наш маршрут!
– Мабуть, охотник Бато прикочевал на разведку, – благодушно отозвался второй, смахивая с плеча накидку.
– Вполне. Сезон белковать приспел. Наши тут с весны не бывали. Кто-то же ночевал! – Напарник, отвернув рукав гимнастёрки, крутнул головку часов. – Телепаются! Накачало без пяти минут одиннадцать. Выбиваемся из графика!
Благодушный свернул самокрутку, пыхнул дымом и закашлялся:
– Во-о горлодёр выдал старшина!
– Бато-о! – громко крикнул кряжистый.
– О-о-о… – откликнулось эхо в ущелье.
Лошади пофыркивали, тянули головы к траве у своих передних ног. Звякали удила.
– На обратном пути завернём, может, застанем! – решил кряжистый, вскакивая на лошадь.
Скопцев дождался, пока пограничники покинули заимку, и обратно пересёк ручей. Обследовал зимовье: всё ли захватил с собой? Нет ли улик пребывания его в землянке? И снова посыпал свои следы махоркой. Сперва пробегал ручьём метров триста, выскочил на берег, веткой сосны заметая свои отпечатки на глинистой дресве, и правой стороной удалился на север.
Через трое суток очутился в селе Чикое. Ему пофартило: вниз отплывал катер, привозивший продукты лесорубам. Назвавшись отцом солдата: свиделись, мол, в Малом Куналее, – напросился в рейс до устья.
– Прыгай сюда! – разрешил шкипер. – Слыхал, красноармейцев в Распадковую гонят или болтают зря?
– Погрузили в машину, а куда… – Скопцев пожал плечами, помогая убрать сходни. – Дело военное…
– Но-о. – Шкипер вертел штурвал, отводя судно от берега.
Притулившись к капитанской будке, Платон Артамонович посматривал на село. Спина, как магнитом притянута к обшивке. Мозг тревогу бил: опасно! К причалу направлялись два пограничника с собакой на поводке. Катер набирал ход, выруливая на стремнину. Полоса воды становилась шире, разделяя судно и землю. Поплыли назад тёмные избы, клетки огородов, пожарная каланча… Скопцев чувствовал, как по спине мороз колюче ползёт. В горле ком чёрствый…
Сошёл он на берег километрах в пятидесяти от Чикоя, на маленьком причале лесного пункта.
– Пограничная полоса, – предупредил шкипер. – Пропуск в порядке? Тут строгости!
– Имеется! – Скопцев хлопнул себя по карману. От пристани он круто забрал в гору по левой стороне Чикоя. Сердце всё ещё учащённо колотилось: «Занёс чёрт в зубы дракона! Помоги, Господи!». А в сознании укреплялось главное из происшествия: он внешне не отличается от здешних жителей!
По тайге, переваливая хребты, Скопцев достиг окрестности Кяхты. Узнал урочище: прежде тут были купеческие дачи. Новые хозяева забросили строения, порушили самые капитальные домики. Выбрав сохранившийся угол сарая, Платон Артамонович расположился на ночёвку. Посчитал: в понедельник меньше праздношатающихся, нежелательных встреч легче избежать. Оставив в приюте свой скарб, он поднялся на скалистую, открытую всем ветрам вершину.
Солнце оседало за Селенгой, за Джидинским кряжем. Внизу уже темнело. Берёзки роняли наземь жёлтый лист – внизу полянка казалась бурым ковром. Охровым пятном выделялся пихтовый колок. Прежде горожане осёдлывали Боргойские сопки – там царствовал кедрач!
Вдали в серое небо поднимались дымки Кяхты. Из распадков речек Грязнухи и Кяхтинки сочились сизоватые сумерки. Зажглись первые огоньки. Где-то там обитает Бато. Жив ли? Уцелел ли в вихре времени? Вместе со Скопцевым бурят участвовал в походе отрядов барона Унгерна. Под Чикоем Бато попал в артиллерийскую вилку – контузило! Свело щёку и открыло веко левого глаза. Опустился уголок рта. Скопцев различил стайку строений на склоне Бургустанского хребтика. Там жили родственники бурята. Деревянная юрта, где он оставил тогда покалеченного старателя, как помнил Платон Артамонович, лепилась к сосне на берегу Кяхтинки…
Перед глазами Скопцева теперешняя Кяхта вместилась в просторной долине, расширявшейся к югу. Развал приземистых сопок сглаживался в просторах монгольской равнины. Поселение это, как узнал Тошка Скопцев в войсковой школе, связано с именем графа Саввы Лукича Владиславича-Рагузинского, императорского посланника. На речке Буре, в 10 верстах от Кяхты, он заключил договор с Китаем о границах. Форпост был заложен в урочище Заргайтуй при слиянии речек Кяхтинки и Грязнухи. Случилось событие в Троицын день 1727 года. По имени посланника царя и в честь весеннего праздника пограничный пункт России нарекли Троицкосавском.
Спустя три года, в ста двадцати саженях от русской слободы, у самой границы с монгольской стороны выходцы из китайской северной провинции Шанси построили торговый городок Маимачен. Три главные улицы и одна поперечная. Узкие, без выделения домов – сплошной глиняный вал. Жизнь китайского поселения полностью подчинялась торговле.
Русские казаки, солдаты на пустыре, заросшем пыреем, помогли возвести маркитанам торговую слободу. Военные жили в казармах, а пришлый люд – в деревянных избах. Общими силами соорудили православный собор, гостиные ряды, лабазы и лавки…
Скопцев пробовал отыскать в предвечерних сумерках холмы, за которыми укрывалась речушка Батайка. В его время буряты-шаманисты молились там богам горы Батай. Деревья и кусты были увешаны ленточками, волосами из конских хвостов и грив. Изменили ли Советы обычай народа?..
Маковка Троицкосавского православного собора без креста казалась культей инвалида. В день трехсотлетия дома Романовых в храме было торжественное богослужение во здравие монарха.
Купец первой гильдии Артамон Скопцев был в числе именитых гостей городских властей, а молодой Платошка Скопцев нес свечи в крестном ходе…
Скопцев отыскал глазами среди темных строений Троицкосавский острог. Во время набега на городок семёновцев в застенках содержались тысячи красных – их никто не считал! Сотник Ягупкин и урядник Аркатов тогда руководили казнью большевиков. Среди исполнителей был и Бато. Барон Унгерн мобилизовывал инородцев и заставлял их участвовать в кровавых делах, чтобы отсечь им путь к революционерам.
Низкие тучи гнало ветром с запада, из-за Селенги. Над покалеченным куполом собора вились вороны и галки, как мошкара. Скопцев с надеждой смотрел на тяжёлые облака. Морось и туман, дождь и слякоть – надёжные спутники тайного ходока. С рассветом нужно будет пересечь падь Большой Суджи, затем Монастырскую низину. Не миновать старого кладбища. Раньше в урочище селились табангуты.
Засеял мелкий дождик. Платон Артамонович спустился к случайной хижине. Он подосадовал: не удалось различить с горы отцовские лабазы. В них хранили козловые товары. Забайкальские казаки охотно покупали ергачи – зипуны и унты из шкурок дикой козы. Там же хранились запасы стеариновых свечей. Возчики, нанятые отцом, сибирским трактом доставляли их из Казани через Верхнеудинск.
Следующий день ушёл на наблюдение за городом. Серая пелена застила долину: моросило! Платон Артамонович, спрятавшись под кедром, прикидывал свой маршрут в Кяхту. Здесь же пообедал всухомятку. В сумерках тронулся в путь.
Бурятский посёлок на речке Кяхте Скопцев нашёл уверенно. По давнишним приметам он обнаружил юрту Бато. Шагах в ста от конца береговой улицы. Голая, как столб, она сиротливо торчала под такой же обездоленной, с обломанной вершиной сосной на скосе холма. Ни забора. Ни ворот. Ни огорода. Из хозяйственных построек – полуобвалившийся сарай. Из трубы сочился тёмный дымок и, прижатый сыростью, пластался по-над землёй.
Перешагнув порог и прикрыв за собой скрипучую дверь, Скопцев осмотрелся. В печи дымили головешки. Реденько вспыхивало пламя. В его отблесках он заметил у оконца тёмную фигуру человека.
– Сайн байна! – поздоровался он по-бурятски. Голос враз осип от неизвестности. – Бато здесь живет?
– Сдеся. – Фигура у окна пошевелилась. – Ходи… ходи…
Головешки разгорелись. В небольшом освещении Платон Артамонович угадал бывшего старателя. Глаз широко открыт. Щека перекошена. Голова с редкими седыми волосами подрагивала в тике.
Бурят прошёл к печи, лучинкой выудил огонёк и запалил фитиль плошки. Поднял пузырёк с хлипким пламенем.
«Хозяин, однахо? – В голосе Бато не было удивления. – Мокрый шибко, паря…
Бато достал из-за печи слинялый тэрлэг – свободный из синей далембы халат с глубоким запахом. Подал замызганный кушак.
– Разболакайся…
Скопцев развесил на жёрдочке у печи свою мокрую одежду. Ичиги сунул на припечек. Бурят неодобрительно поцокал, принёс из угла соломы и набил ею обувки гостя.
– Однахо, далеко ходил? – Бато поднёс Скопцеву кружку с арсой. Тот отказался.
– Лучше аракушки для сугрева.
– Зачем Бато арака? Голова и так пуста. Шибко пуста. Трясется вот, как лист осины. – Бурят произносил слова с растяжкой. Под редкой бородкой кривился скособоченный рот.
– Ночевать пустишь, Бато?
– Гостю не откажем. Ты же не беглый варнак?.. Однахо, как звать тебя? Пуста голова…
– Не забыл барона Унгерна? – Скопцев присматривался к пожилому человеку с татарской бородкой. В попорченных зубах едва держалась трубка на длинном чубуке.
– Платон, чё ли?.. Думаю, голос слышал. Рыжий голова видел… Кто – забыл. Пуста башка, шибко… Жить, паря, что по скользкому бревну речку переходить.
– Может, ты, Бато, в комсомол записался? Или в пионеры? – нехорошо усмехнулся Скопцев. В узких глазах Бато, словно выгоревших с годами, он заметил настороженность.
– Ты чё, паря? – Бато захихикал, прикрывая рот ладошкой. – Консомол… пионер…
Голова его содрогалась в смехе. Он просеменил по юрте. Натянул малагай – лохматую шапку.
– Мёрзнет башка. Шибко пуста… – Смеженными веками Бато прятал от гостя свой страх в глазах. На ичигах пришельца он заметил бутончики отцветшей полыни: «Со степи человек!». А где степь? За границей степь. С той стороны жди беды. Кто с той стороны, пограничники велят говорить. Как поступить? Хозяин выручил, когда случилось с Ли. Платон заступался в отряде офицера Сысоева. Водкой угощал… Как быть? Жить тут Бато. Скопцев ночевал и ушёл. Кому будет плохо? Плохо будет Бато. А он жёнку отдал земле тут. И мать с отцом в бурятских выселках схоронил…
Гость вёл себя по-хозяйски. На полке, затянутой материей, нашёл миску с остатками боз – крупных пельменей – и поставил разогревать в печь.
– Косушку б араки! – Скопцев снова упёр взгляд в хозяина. Тот беспомощно развел руками.
– Если уж не повезёт, так не повезёт! Откуда дождь? Как помнится, тут редки дожди…
Упоминание о непогоде прибавило уверенности Бато. Следы Скопцева смыло. А если собаки взяли ранее? У пограничников умные собаки!
– Бато, не психуй! – угадал настроение хозяина Скопцев. – Бумаги у меня верные. Сбегай-ка лучше за аракой! Держи деньги.
Бато помусолил в пальцах красную тридцатку.
– Шибко мало. Ой, как мало! – Растопырил пятерню. – И то мне нальют, а тебе – нет. Тебе триста нада, паря!
Скопцев добавил тридцаток. Шелохнулась мыслишка: «Вот так и засвечиваются!». На всякий случай задёрнул на оконце тряпку.
– Ты чё, однахо? – удивился Бато. – Соседи спросят: «Бато, зачем застишься?». Что отвечу?
– Сквозит! Мне простуда не в масть! Чего стоишь?! – Скопцев терял выдержку. В юрте было прохладно, сыро.
Бато вернулся с полбутылкой мутной араки. Платон Артамонович раскрыл свою банку рыбных консервов. Налил в кружки самогонки.
– За встречу, Бато!
Бато пить отказался, сославшись на плохое здоровье. Он всё больше утверждался: «Гость с той стороны!». По всем правилам он обязан был сообщить о посетителе в комендатуру. А чем это грозит?..
– Военных много в Кяхте? – спросил Скопцев, утирая губы ладонью. Арака растеклась в желудке – теплее стало!
– Всегда есть. Граница рядом…
– А что строители делали?
– Однахо, ходили сопки. Поле ровняли. Потом ходили на Хужир…
– Что строили?
– Однахо, самолёты садить… Шибко работал. Луна на небе – работают. Солнце стало – работают. Палатки поле. Кухня – поле…
– Давно был в Улан-Удэ? Как там жизнь? – Скопцева тянуло на сон, но он не позволял себе расслабиться. Ему нужно было знать теперешнюю жизнь в Бурятии. Он имел поручение Ягупкина выяснить, как провалился «Зайчик», но спрашивать Бато он не решался пока.
– Однахо, Иволгу ходил. – Бато набил трубку табаком-самосадом, прикурил от огонька плошки. – В дацане Буддой говорил. Добрые люди бухулером угощал. На «оби» ходил. Подношение духам вязал. Мои грехи шибко хадаки весить. У Бато нет шёлкового пояса. Загадывал желание…
– Чего ж нагадал? – Скопцев был знаком с обычаем бурят посещать священные места, обвязывать ветки разноцветными лентами.
– Сила природы, однахо, всё ломает. И горы, и леса, и человека. Вода да огонь – его оружие. Главный лама принял подарок. Серебряный колоколец. Зачем он Бато? Лошади нет. Коровы нет. Верблюд нет. Сам осёл! – Бурят по-старчески засмеялся, но глаза в этом смехе не участвовали. – Лёгкую смерть, однахо, нагадал хозяин…
– Ночевать у тебя останусь, Бато. Проверки ночью бывают?..
– Опасно шибко… Пограничник смотрит. Скажу – друг. Лучше сарай. Скажу: плохо, однахо, смотрел…
– Ладно, не трясись! Помнится, Бато, у тебя родня в Кирилловке есть?
– Было маленько… Теперь называется Наушки. – Бато осознавал, что расспросы гостя могут повредить ему. Скопцева интересуют военные. А как отказать?..
– Пойдёшь, Бато, к родичам! Смотри и запоминай: какие машины военных, какие части, чем занимаются. Что на станции разгружают. Как уехать из Наушек? Нужен ли пропуск? – Скопцев, имея в памяти участие Бато в расправах над красными, уверен был, что не подвергается опасности: не посмеет выдать!
Бато предстояло обследовать таёжные угодья: белковать вот-вот! В охотсоюзе обещали муки и сахара, чаю, пшена, спичек, табака – всё завезено в лавку промысловиков. А другие охотники промах? Нет! Не тут-то было, Бато! Хватится начальник: «Где Бато?». А Бато нет. Вернётся из Наушек, что ответит?
– Обходил угодья!
– Без припасов? – Бато раскурил трубку, похмыкал в редкие усишки и циркнул слюной на пол. – Совсем дурак начальник? Встаёшь, однахо, без головы…
Скопцева прорвало! Кто убивал красных партизан? Бато! Кто в конце августа 1918 года арестовывал большевиков в Кяхте? Бато! Кто утром 13 сентября того же года расстреливал советчиков за казармами, в овраге?.. Бато!
Бато перепугался: рыжий казак донесёт! Хромой казак – страшный человек! Он достреливал раненых красногвардейцев в овраге. Не помилует!
– Латна, паря! Пойду в Наушки…
Ночевал Скопцев в юрте, укрывшись старой дохой. Лежалая солома пахла прелью и он долго ворочался, пока уснул. Пробудился от внутреннего толчка: опасность!
Бато сидел у окна. У порога – мешок и ружьё.
– Собрался? – Скопцев опасливо оглянул комнату.
Бато молча закинул за спину котомку. В руку – берданку.
– Еда в подполе, – сказал он на пороге.
За последним домом бурятского стойбища Улаачи Бато сел на придорожный камень. Низкое небо. Ветер булгачил тёмные тучи. Клочья густого тумана оплетали вершины сосен. Издали донёсся тонкий свисток паровика – звали людей в цеха, за станки…
Бато сосал чубук пустой трубки. Вздыхал. Глаза слезились. На малагай оседала морось.
Бато знают как примерного охотника. Он сдал в фонд обороны беличьих шкурок больше всех в районе. Отловил пять живых соболей. Бато всю войну помогал своему народу. А где был Скопцев? Кому он помогал? По какому праву требует от него, Бато, повиноваться, как при атамане?.. Если выполнить поручения гостя, всё равно, что плюнуть знакомым и незнакомым в лицо! Сказать про Скопцева пограничникам? Так не может Бато ответить на добро бывших хозяев. Доносчиков Бато не уважает. А если донесёт? Сам себе скажет: подлый ты человек, Бато!..
Скопцев так, примерно, и полагал, уловив настроение бывшего атаманца. Бато знает про него такое, что Платошке не миновать перекладины на площади Кяхты!..
Бато, сидя на камне, рассуждал про себя: принесёт он из Наушек сведения, а Платошка… Не пощадит рыжий хромоножка! А если податься в тайгу? Переждать беду! Набив самосадом трубку, Бато закурил. За плечи котомку, в руку – берданку. По мокрой траве заступал прочь от дороги на Кяхту.
Вскоре Бато услышал позади шаги. Обернулся: Скопцев!
– Чё, выбрал путь короче, Бато? – Скопцев опирался на толстую палку. За спиной – большой мешок. На поясе – чехол с охотничьим ножом. На голове – кепка, брошенная Бато за печь. Болотные сапоги присвоил гость.
– Бато не ответит злом на добро!
– Верю. – Скопцев, припадая на правую ногу, обогнал Бато и возглавил маршрут.
Спустились в низину, заросшую мелкими берёзками и соснами. Впереди – кряж с крупными валунами.
Бато приостановился, переводя дух. Огляделся и Скопцев.
– Куда ведёшь, Бато? – Платон Артамонович с жутковатым чувством видел перед собой могучие кедры, справа – тёмный провал ущелья. – Не заблудился, Бато?
Не дожидаясь ответа, Скопцев с силой ударил напарника палкой по голове. Бато упал с хрипом. Рука выпустила берданку. Скопцев вырвал из чехла охотничий нож…
…К обеду небо оторвалось от гор. Скопцев купил билет до Улан-Удэ и быстро забрался на верхнюю полку вагона.
Вагон был общим. Людей набилось полно. Говор, суета, пререкания. Когда поезд отошёл от перрона Наушек, люди постепенно размещались, находили свободные места.
Скопцев хвалил себя за сдержанность. В последнее мгновенье инстинкт задержал его руку, даровав Бато жизнь. Хлопая напарника по дряблым щекам, он помогал ему придти в себя. Тот открыл глаза, застонал, хватаясь за голову.
– Плохой, однако, человек…
– Это – первый урок, Бато! – жёстко сказал Скопцев. – Не дай тебе Бог дожить до второго! Запомни: меня ты не видел! Но, если кто придёт от меня, приюти! Понял?
– Понимаю, хозяин! Шибко понимаю… – Бато кривился от боли. Скопцев отвлёкся от воспоминаний. Внизу шумели пассажиры. Старик с бородкой клинышком, агроном из подсобного хозяйства военторга, говорил о том, какая уродилась капуста, как сложно будет её убрать. Раненый в глаз моряк с тёмной повязкой наискось лица пытался рассказать о хорошем уходе за ним в Кяхте, в госпитале. Молодая бурятка ехала из семейского колхоза в Мухоршибири и возмущалась, как тамошние бабы матюкаются и бесстыдно липнут к командировочным из городов.
– Однако, шибко некрасиво для женщин…
– Виснут на шею, это точно.
– Плоть требует своё! – Старичок поглаживал бородку. Моряк масляно посверкивал одним глазом.
Всем этим людям легко: они чисты перед властью. Он мог рассказать про свои неустроенность и печали. Ему нельзя, и он молчал. У них были паспорта и бумаги – не подкопаешься! Им нечего остерегаться. Ловчить и врать, скрывая истинные мысли и намерения. Он слушал рассуждения матроса и бурят, и ему все острее хотелось раскрыться, поведать им о жизни на чужбине. И ему становилось тоскливо и горько до слёз от того, что в их среде он одинок, лишён права на открытость. Победи они, атаманов в двадцатые годы, где были бы вы, чинарики? Бурятка слезилась бы в своей дырявой юрте. Моряк гнул бы спину у хозяина, а этот агроном с бородкой елозил бы на чужой земле, угождая и пресмыкаясь, как червь, молясь на землевладельца. А сегодня туда ж – плоть! Вогнать бы тебе плёткой с десяток горячих – забыл бы про свою дряхлую плоть!..
* * *
Утром Варвара Акимовна приготовила чай с ватрушками. Скопцев обежал глазами стол в поисках выпивки. Она сделала вид, что не догадывается о его побуждениях. Издали послышался колокольный звон Алексеевского храма. Она перекрестилась:
– Прости мя, Господи, мои вольные и невольные прегрешения.
– Бог знает о вольных и невольных? И ты веришь?
– Если уж дурак, то до края жизни! – Варвара Акимовна сердито отхлебнула чай из кружки. – Без веры живут свиньи!
– Ты неправа, зазнобушка! Свинья верит, что корыто наполнят. Хрюкает, мордой землю роет.
– Прекрати богохульничать! – Она расстроенно всхлипнула. – Упадёт грех на твою безмозглую башку!
Скопцеву все эти байки были ни к чему: нужно подаваться к сотнику. По пути завернуть в артель. Он надеялся, что его не отчислили.
– Во что ты веришь, Платон?
– Вот в них! – Платон Артамонович потирал свои крепкие ладони.
– А чего ждёшь? В какую веру веришь?
– Слушай, лапушка, ты, часом, не из ГПУ? – Скопцев легонько ущипнул Варвару Акимовну.
– Дуралей! К чему душу клонишь?
– Без трёпу?.. Зайти в тайгу, понюхать кедровую шишку. Чего смеёшься?!
– Штукарь ты, сухота моя! Впрягайся-ка подобру-поздорову в работу! Чтоб как все люди… А то врать ловок, а к делу – живот болит!
– Так точно, моя принцесса! – У Скопцева болела голова с похмелья и он взмолился: – Варьча, лапушка ненаглядная! Капелюшечку на зубок…
– У-у, малахольный! – Варвара Акимовна достала из шкафика бутылку, сама налила стаканчик. – Наготовлю впрок рассолу, чтобы тебя похмелять, Платошка!
Он быстро опорожнил лафитник. Веселее заработала голова.
– Ты вот насчёт грузчиков, Варьча. Они – народ стоющий! Горбятся до третьего пота, а себя не теряют. Ну, слямзят. Ну, побранятся. По бедности напьются до положения риз…
– В бедности да по совести – нос не очень-то задерёшь!
– Ты у меня, как микадо японский, – умная! – Скопцев ни с того, ни с сего затянул писклявым голосом:
Не вейтеся, чайки, над морем,
Вам негде, бедняжечкам, сесть.
Слетайте в долину Онона,
Снесите печальную весть…
Варвара Акимовна тихонько поглаживала его рыжую голову.
Платон Артамонович резко оборвал песню. И вновь явственно увидел перед собой Кяхту: Бато оставил в живых! Не сдержи он тогда руку с ножом – труп, следствие, поиск! Удалось бы выбраться к Варваре – цыганка надвое гадала!
Платон Артамонович тщательно побрился. Варвара Акимовна ножницами подровняла волосы на висках и затылке. Приготовила новый костюм: «К начальству зовут, чего замухрышкой казаться! Семейный мужчина!».
