Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Михаил Толкач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
У причальных кольев обнаружил полузатопленную плоскодонку. К черёмуховому кусту прислонено весло-кормовик. Вытащить на сушу лодку, отлить воду из неё для беглеца не в тягость. Протока, отделявшая остров от материка, забита шугой. Плоскодонка с трудом ползла под напором Кузовчикова. Он с силой разметал куски льда, скопления смёрзшегося снега. Поминутно оглядывался, прислушивался. Опасался он и берега: ну-к, хозяин навстречу!
Лодка ткнулась в мель. Кабаргой загнанной прыгнул Кузовчиков в траву. Брызги – фонтаном! Слева темнели окраинные избы Сотникова. У подошвы сопки – дорога. И дальше – зелень тайги! Спешным шагом – вперёд! На его удачу, до леса никто не встретился. Он побежал с новой силой, огибая плешины снежной корки. Обросшим деревцами буераком достиг седловины, перевалил на сторону таёжной речки Малая Пьяная. Минутку передохнув, побрёл замёрзшим ручьем саженей триста. Скосом горы удалился от воды в сосновый бор, одолевая заломы сваленных сухостоин.
На вершине у большого камня оглядел долину Селенги. Город дымил. Труба «Механлита» исходила чёрной копотью. На путях Дивизионной ползала «маневрушка» с вагонами. Над стекольным заводом клубился седой пар. Острым глазом выделил третий дом от вокзала: «Прощай, Груша!».
Иван Спиридонович опустился на валун. Плечи задёргались в рыдании. Он сполз с валуна в пожухлую, прихваченную первыми утренниками траву. В нос ударило свежей прелостью, будто бы только подсохшим сеном. Он гладил перед собой землю заклёклыми руками. Такое сено он помнил по утренним зорям. Ему почудилось, что слышно мягкое живканье литовки…
Толчок в сердце: ищут! Его ищут как беглеца… В спешке он сильно перетянул бахилы ремешками. А ему примерещилось, что сапоги крепко обхватили икры, тянут ко дну. Льдины тёрлись, крошились. В мешанине снега, льда, обломков брёвен, коры, хвороста он приметил сучковатую лесину. Она-то и вынесла его на быстрину. Не землю и траву сырую гладят руки – ослизлый ствол той замшелой сосны. Иван Спиридонович по-звериному озирнулся, прячась за валуном. Поцарапал смёрзшуюся бороду, отдирая остатки мелких сосулек. По щекам катились слёзы…
– Крж-ж-чи-и! – В вершине соснового дерева железно проскребла кедровка.
Кузовчиков встрепенулся, осознав случившееся: убежал!
Получив из Распадковой донесение Васина о побеге вражеского лазутчика, Чугунов вылетел на место происшествия. Гневу генерала не было предела: никак не удаётся отбить атаки противника!
В гарнизоне он первым делом выслушал объяснение Голощёкова. Тот попытался сгладить остроту ситуации.
– Расследование даёт основание полагать, что Кузовчиков утонул в Селенге.
– И концы в воду, так, что ль? – Чугунов отверг догадки капитана. – Должна быть высокая степень достоверности!
– Шуга, быстрое течение, холодная вода…
– Каждому младшему из размладших в нашей службе известно, что конвоировать арестованных необходимо с максимальной предусмотрительностью! – не принимал доводы Чугунов. – Вы допустили непростительный проступок!
– Комендант прислал нерасторопных новичков…
– Давайте сюда ротозеев!
Виновники вошли, понурив головы. Без ремней. Ботинки без шнурков на босые ноги. Путались в ответах, тараща глаза на генерала.
– Утоп, как есть! – горячечно глядел на Чугунова губастый.
– Мырнул – нет никого! Я стрелил, чтобы привлечь, – оправдывался его напарник, сжимая и разжимая пальцы в кулаке.
– На хлеб и воду разгильдяев! – Чугунов хмурил брови. – Двадцать суток гауптвахты каждому!
Наряды солдат из полка НКВД с собаками прочесали окрестности и усадьбы Ошуркова, Сотникова, Иволги, Дивизионной, Мостового – пусто. Дозорами были перекрыты таёжные тропы, уводящие путника к границам Монголии. Оповещены пограничные заставы.
Генерал склонялся к версии Голощёкова: беглец утонул!
Ознакомившись с материалами, собранными оперативниками по факту разоружения закордонного агента, Чугунов усмотрел в них множество просчётов. Как ему представлялось, вызваны они леностью ума и исполнением служебного долга спустя рукава. Почему не потребовали от Кузовчикова обрисовать сотника Ягупкина? Почему не придали значения упоминанию о каком-то уряднике? Почему поспешили с обыском и не устроили засаду в доме Плешковой? Где гарантия, что второй шпион не наблюдал за Кузовчиковым? Сообщник мог явиться за грузом… Теперь же он не покажется на перроне, как планировали в Харбине. В городе на каждом углу судачат о побеге шпиона возле тюрьмы. А если Кузовчиков прикрывал своей сдачей главные фигуры и отвлекал внимание чекистов от чего-то, более важного?..
За преступную халатность генерал понизил Голощёкова в звании и объявил ему о неполном служебном соответствии.
– При первом же замечании в будущем разжалую в рядовые и направлю в штрафбат! – распалённо кричал Чугунов.
Фёдоров совестился, наверное, больше других: он поверил Кузовчикову! Неужели же Иван Спиридонович заранее готовился околпачить чекистов? Семён Макарович догадывался, что сквозь полуприкрытую дверь казак услышал приговор Голощёкова: высшая мера наказания! Кого ни поставь на место Кузовчикова, сорвётся в бега!..
А тут звонок из милиции: заявление от бакенщика! Злоумышленник унёс вещи, оставив взамен поношенный ватник, сапоги, брюки. Прихватил продукты, спички, нож.
– Поручите старшему лейтенанту Голощёкову заняться осмотром владений бакенщика. Вещи – на экспертизу! – приказал генерал Васину. С надеждой добавил: – Может, уголовники шалили?..
Оперативная группа войск НКВД обследовала остров. Дождь со снегом слизали следы. Чугунов поручил ей ещё раз прочесать урочище речек Пьяных, наиболее вероятный путь Кузовчикова. На хребтике ищейка унюхала было след беглеца, но у ручья Малой Пьяной заскулила, повертелась на берегу и с виноватым видом легла у ног проводника.
Заключение экспертов было однозначным: термитные шарики и досочки к ним предназначены для поджога, гасятся только песком. По запросу Чугунова из Москвы подтвердили: подобный термит используется десантниками, разведывательно-диверсионными группами для скрытого поджога объектов противника.
– Где намеревались агенты устроить пожар? – спрашивал Чугунов своих помощников в Распадковой. – Давайте порассуждаем логически. Ранее противник, зная оставшееся тут хозяйство от царского времени, не предпринимал столь активных атак. Почему?
– Думаю, что было бы нормально учинить диверсию, когда немцы стояли под Москвой. – Васин, считавший себя виновнее других во всех неудачах, сторонился взгляда Чугунова. В памяти держался и нелицеприятный разговор о настроениях генерала.
– А ещё логичнее – нож в спину, когда снимались дивизии на западные фронты, – заметил Фёдоров. – Может, берлинские союзники понуждают японцев? Зажатые с двух сторон, немцы запросили подмогу с востока?..
– Не та ситуация на театре войны. Японцев колотят сегодня уже на их собственной земле. Такого не бывало за всю историю Страны Восходящего Солнца!
– Собака хватает врага мёртвой хваткой! – заключил Фёдоров и помял шею ладонями: не первый час сидели в оперпункте. – Вот возведём деревянные строения – термитик тут как тут!
– Пожалуй… – Чугунов был огорчён до крайности и не скрывал этого.
– Батареи питания не востребованы. Как вариант, агент должен будет взять рацию в тайге и искать источники тока… – предположил Васин. – Учтём при разработке розыска.
– Возможна и такая версия. – Чугунов распрямил плечи, помассировал подбородок. – Если совершил ошибку, лучше всего сразу рассмеяться! – советуют китайцы.
Фёдоров в душе возлагал вину за побег на Голощёкова. И не потому, что Кузовчикова упустили, а потому, что Яков Тимофеевич дал повод такому обороту случая.
– Согласен с китайцами, товарищ генерал! – Фёдоров попытался улыбнуться. Длинный, нескладный, стоял он у окна. Гимнастёрка топорщилась за спиной горбом. – Пусть враги волнуются! Им всё равно труднее, нежели нам. Мы на своей земле. А они – пришей-пристебай Андрюху к колокольне! Мы заняты делом, а они – наёмники!
– Прописи, кажется, есть смысл напоминать. – Чугунов, меривший шагами комнату оперпункта, похлопал капитана по плечу. – И вам – тоже, товарищ Фёдоров. Всепоглощающая конспирация. Сплошная засекреченность. Профилактика и загляд наперёд. Это и аз и буки даже для новичков нашей службы! А тут, други, жизнь с поворотом.
– А Голощёков бухнул: ВМН! Получилась фита и ижица, товарищ генерал! – осмелился заметить Фёдоров.
– Сей Голощёков в самой глубинке моих печёнок застрял!
– Так прогоните его! – Фёдоров смотрел невинными глазами на генерала. – Или держите, чтобы не выше вашей головы?
Васин даже рот раскрыл от такого неприличия со стороны капитана. Чугунов, как в судороге, скосил губы, глаза налились гневом. Слов не выбирал:
– Орясина порядочная вы, капитан! О таких, как в данном разе вы предстаете перед нами, острословы говорят: мышцами силён мужик!
– Виноват! Прошу простить остолопа! – Фёдоров позволил себе, надо полагать, такой выпад потому что чувствовал себя свободнее, чем, скажем, майор Васин. Он один напрямик отвечал за всё, происходящее на его участке, а это иное дело по сравнению с тем, что приходится принимать на себя сотруднику аппарата. Семён Макарович и не догадывался, какой сюрприз приготовила ему судьба… – Хватил лишку, признаюсь, товарищ генерал!
– Оперативно-розыскные материалы для прокурора готовит старший лейтенант Голощёков. – Чугунов поднялся, считая совещание законченным. – Вам, Васин и Фёдоров, – сбережение стройки и тайник в тайге! Поеду к наркому госбезопасности, попрошу оказать вам всемерную помощь.
Старший лейтенант Голощёков в считанные дни словно слинял во всём облике. Ни прежнего лоска, ни благодушия показного, ни наигранного панибратства. Глаза выцветились старым пеплом. Трубка гасла поминутно. У него не хватало терпения разжигать её и он держал её в зубах потухшую.
Вызванные с гауптвахты виновники сперва твердили, как заученное: арестант утоп! Голощёков предъявил им одежду и сапоги, переданные ему из милиции. Солдаты опознали всё.
– Выходит, не утонул шпион. Вы сознательно упустили его?
– Видит Бог, неправда это! – Пожилой солдат замахал руками. Челюсти его задрожали, как после удара. – Не было сговору!
– По закону военного времени полагается расстрел!
Солдат скис окончательно:
– Как же… у меня трое… смилуйтесь! А ты что молчишь, раззява? – накинулся он на губастого напарника. – Слышишь, куда гнётся планида? Речист был с арестантом: «распыл», «к стенке». Сами теперь вот в распыл…
Губастый переминался безмолвно с ноги на ногу. Поскрипывали его расшнурованные ботинки. Рыхлое лицо покрылось серым налётом. В больших глазах заледенел страх.
– Кровью искупите свою вину перед Родиной! – Голощёков закончил протокол и указал солдатам, где поставить подписи.
Конвойный увёл их снова на гауптвахту гарнизона.
Яков Тимофеевич в волнении чиркнул колесиком зажигалки, раскурил трубку и задумался надолго. Ведя опросы, составляя протоколы, он никак не мог отделаться от предположения, что убежавший агент выведал в гарнизоне какие-то секреты и, вернувшись в Харбин, выложит их японской разведке. Тогда последует… Что последует, Голощёков и думать страшился. Он хмуро смотрел на появившегося в кабинетике старшину Малахова. Этот хлюст виновен во сто крат больше, чем солдаты! Именно он ввёл агента в военную среду.
– Вы давно связаны со шпионом Петровым?
– Кто ж мог подумать… – Малахов чесал свою грудь, вороша помятую гимнастёрку. Глаза опущены к полу.
– Пудри мозги своей Муське! Органы «Смерша» располагают данными, что вы пьянствовали вместе с Петровым. Не отрицаете?
– Дак магарыч…
– Так и запишем. Позволяли шпиону бывать в казармах, гостинице офицеров, цейхгаузе?
– Дак работа плотника…
– Помолчи! Нарушил присягу, выдавая военную тайну! Сколько времени собирали шпионские сведения?
– Завертелся, закрутился…
– Раскрутишься в трибунале! – оборвал его Голощёков.
– Не тяни душу, старлей! – ожесточился старшина. – Трибунал так трибунал! Едино – на фронт!
– На фронт, чтобы к немцу податься? К стенке тебя, предателя! – Голощёков терял контроль над собой.
– Охолонь, Голощёков! – вызверился Малахов. – Не корчи из себя орла, если мокрая курица!
– Замолчи, гнида! – Голощёков сунул старшине протокол для подписи. Тот придирчиво прочитал и всё, где указывалось на якобы имевшую место измену присяге, вычеркнул.
– Напраслину не приписывайте!
Малахова увели. Голощёков выпил стакан воды. Покурил. Сложил ненужные бумаги и спрятал в сейф. Успокоившись, приказал впустить Анисью Трифоновну. Женщина робко переступила порог.
– Здравствуйте, товарищ командир!
– Садись, Плешкова! Посмотри внимательно, знакомы ли тебе эти вещи? – Голощёков положил на стол ватник, брюки, сапоги, изъятые милицией у бакенщика.
– Навроде, постояльцевы. – Анисья Трифоновна потрогала верхнюю пуговицу телогрейки. – Моя рука. Крестиком, суровьём, чтоб покрепчее. А ежли его, то чё?
– Не чё, гражданочка, а тюряга светит! – Голощёков оставил протокол, убрал вещдоки в шкаф, плотно притворил дверцы, – Вы способствовали проникновению шпиона на военный объект? Расскажите подробно!
– Ты чё, рожа красная? – подалась вперёд Плешкова. – Белены объелся, так иди да отрыгни!
– В твоём доме хранилось шпионское снаряжение! Не отрицаешь?
– Пугашь? Сын и муж кровь проливают, а ты пужашь?
– Вот-вот, муж и сын жизнью рискуют, а вы приютили врага!
– Приютила, баишь? – Анисья Трифоновна поднесла к пылавшему от возмущения лицу старшего лейтенанта свои руки, пошевелила узловатыми пальцами. – Шпала – пупок наружу пялится! Таскала не один год! А ты, срамотник, пугашь?! Да я отпишу мужу, возвернётся, тебя из-под земли вынет, мозгляк, и узлом завяжет, сопля ты зелёная!
– Гражданка, вы оскорбляете представителя власти! – Голощёков и в самом деле позеленел в приступе озлобления. Стукнул кулаком по столу. – Арестую и в каталажку к уркаганам!
– Чё?! Меня-а?! – Анисья Трифоновна расхохоталась. Дряблые щеки её тряслись. Щербатый рот – в распашку. Заслезились глаза. – Очнись, кочурик! Ты мух ловил, а тётка Плешчиха виновна? Жил – почёсывался, умер – свербеть стало пуще!
Женщина повернулась к столу, за которым писал протокол Голощёков, похлопала себя по мягкому месту.
– Чмокни сюда, ежли позволю! – Плешкова запахнула плисовую жакетку, сплюнула на пол. – Говори спасибо, что буркалы твои бесстыжие не высверлила пальцами!
Оставив в распале Голощёкова, Анисья Трифоновна покинула оперпункт.
Заседание военного трибунала было кратким, а приговор лаконичным, типичным для 1944 года: за пособничество вражескому агенту, проникшему в гарнизон, старшина Малахов разжалован в рядовые и вместе с солдатами, прозевавшими арестанта, приговорены к высшей мере социальной защиты – расстрелу! Согласно Указу Президиума Верховного Совета Союза ССР мера наказания заменена отправкой в штрафной батальон с последующим этапированием в действующую армию.
Административным органам города предложено определить меру ответственности гражданки Плешковой А. Т. за нарушение паспортного режима.
Фёдоров и Васин склонились над топокартой района стройки. На продавленном диване – сухонький охотник Цыдендамбаев в меховой душегрейке. Пощипывает редкую бородку.
– Его вины нету! Моя полная вина! – Охотник прицокнул, покрутил седой головой. – Зачем сопку ходил, старый барсук?
– Да не казнитесь, уважаемый! – оторвал глаза от карты Семён Макарович. – Вы тут… как вам сказать…
– Строго говори, однако! Зачем покинул одного Гришу?
Климент Захарович потирал свою лысину, шмыгал длинным носом. Нервно покусывал кончик карандаша.
После телефонного звонка из Распадковой генерал Чугунов долго отчитывал майора: «Недоброжелательство в отношениях сотрудников очень часто кончается служебным проступком! Вы могли поправить Фёдорова и не сделали этого вовремя! Самодеятельность развели! Выискивали блох в собственных портках!».
– Живой Сидорин? – Бурят с надеждой смотрел на майора.
– В госпитале лейтенант. – Васин находился во власти переживаний, никак не хотел смириться со случившимся в тайге. – Эх, всё, не как у людей!
– Сидорин молодой, повадка волка не знает, – сокрушался Дондок.
– Спасибо за помощь! – Васин пожал руку старому охотнику, провожая к выходу.
– Ничава, паря. Сидорин молодой. Заживёт, однахо…
…У потайного зимовья находился Григри, как приказал генерал Чугунов. В помощники вызвался Цыдендамбаев. Принёс в секрет свою оленью доху, съестные припасы.
В тайге легко обмануться. Шорохи, трески, шумы деревьев, травы, крики птицы. Нужно уметь отличать именно те звуки, которые обнаружат постороннего.
Засада длилась неделю – никого! Караулили скрадку ещё десять дней – никого! Притуплялась острота восприятия. День за днём одно и то же: сдержанный гул сосен на ветру, крики прожорливых кедровок. Ночью – снег, а с солнцем – ростепель. Костёр не разжигали. Еда – всухомятку…
На переломе напряжённого ожидания, наверное, была необходимость смены наблюдателей. Разоружение Кузовчикова и его побег смешали планы Васина и Фёдорова.
Выпал снег и не растаял, как прежде. Появилось множество следов – охотники двинулись на промысел. У Сидорина накапливалось сомнение: тайник оставлен до весны!..
Старый Дондок проявлял беспокойство: план добычи белки! Опытный охотник не желал выпадать из рядов передовых членов артели. В сидении на сопке он не усматривал толку. Сперва мальчишки играли. Теперь – безделье взрослых!
Отупевший в тихом безмолвии, лейтенант Сидорин отпустил Цыдендамбаева на заимку, вниз долины. Горячего захотелось, Григри посчитал, что в солнечный день агент вряд ли осмелится навестить скрадку.
– Быстро, однако, обернусь. – Охотник сноровисто приладил лыжи. Скрылся среди сосен.
Доха нахолодела – Сидорин трясся в ознобе. Распрямлял ноги, поводил плечами, похлопывал руками. Околеешь, к чёртовой матери! Григри выбрался из временного укрытия, как медведь из берлоги. Смотреть на белый снег – искорки до боли в глазах! Над головой стрекотали кедровки. Задуматься бы лейтенанту: чем встревожены птицы?
Скрипела на ветродуе сломанная в ураган лиственница. Звук привычный, раздражающий. Что-то иное показалось Григри в скрипе. Он отвернул ухо шапки. Внизу похрустывал снег. Лейтенант упал в ложбинку. Может, Цыдендамбаев вернулся? Григри осторожно высвободил из-под рукава часы: одиннадцать утра!
Человек в белом халате крался от дерева к дереву, замирал под соснами. Осматривался. Рост – под два метра. Плечи медвежьи, распирают балахон. Лёгкие ичиги перетянуты у колен ремешком. Как же задержать его? А если есть второй, страхующий? Приказ он помнил: брать живым! Кольнула мысль: вернётся охотник без остережения!
Неизвестный спрятался за ближней сосной. Григри видел лишь часть головы. Тот принюхивался: пытался учуять запах дыма!
Внезапно упал, откатился за камень. Сидорин разгадал манёвр неизвестного: провоцирует открытие огня из засады! Шалишь, не на дурака напал!
Пришелец не обнаруживал себя. Григри заволновался: не переполошился ли гость?..
– Эй-и, кого караулишь? – Голос сверху разорвал тишину.
Пока лейтенант выпрастывал плечи из дохи, незнакомец ударил снизу – звук выстрела раздробился эхом! Григри пытался ответить, правую руку с пистолетом не мог поднять…
Аркатов пересёк речку Уду по наплавному мосту. Подмораживало и ноги с хрустом давили ледок. Слева осталась станица Заудинская. На песчаной горушке в посёлке Комушки урядник высмотрел за последней избой одинокую сосну, окружённую мелюзгой-подгоном. Рядом – скос кучегуры. Оглядевшись, прислушавшись и не обнаружив ничего необычного, он забросил антенну на деревца. Место выхода в эфир выбрал с умыслом: вблизи селения Саянтуй вещала государственная радиостанция. Сторожа посторонних волн в небе вряд ли спохватятся, даже изловив дробь морзянки в таком соседстве. Передал несколько слов: «Нахожусь у цели. Приступаю выполнению задания. Арат». Получив из Харбина подтверждение приёма донесения, Аркатов быстро смотал антенну, упаковал её вместе с рацией в мешок и с поспешностью убегающего от преследователей удалился в сторону железной дороги.
От реки тянуло сыростью, наплывал туман. Справа остался лесозавод. Освещенная пилорама. Татакал дизельный двигатель. Визжала циркулярная пила. Пахло свежими опилками.
От рысцы по незнакомой дороге он запалился. Полупальто, подпоясанное узким ремешком, держало тепло и он изрядно вспотел. За плечами мотался увесистый мешок. Ощутив приторный дух гнилья, Аркатов догадался: поблизости мясокомбинат! Такая же вонь в Харбине в округе мыловарни на краю Гандатьевки…
В темноте забрался в кювет и ждал товарного поезда. Застыл без движения. Улучив подходящий момент, сноровисто заскочил на свободную тормозную площадку и притулился к подрагивающей стенке вагона. Холод к утру набирал силу. Ветерок с речной поймы пронизывал даже ватник. Скукожившись, пошевеливая плечами, притоптывая в сапогах, он дотерпел до города. Едва поезд стишил ход, выбросился наземь у входного семафора и твёрдой походкой пересёк переезд. По Мухинской улице направился к Лысой горе. Накануне он условился со Скопцевым встретиться.
Намереваясь сократить дорогу, Аркатов свернул в лес. Ломился сквозь заросли сосняка. Натыкался на пни, корневища, кололи низкие ветки. Чертыхаясь и осторожничая, вернулся на Мухинскую. Вскоре на боковой дорожке обрисовались двое. В чащобе белели особнячки железнодорожников.
– Эй, погоди! – Аркатова заметил мужик в шапке-непроливайке.
Урядник сделал вид, что не слышит, машинально ускорил движение, надеясь укрыться в тёмном лесу.
– Не боись! – подал голос другой, с сундучком в руке.
Враз потяжелел мешок за спиной. Нащупал за поясом маузер. Отклонился на случайную тропу, светлевшую в густых деревьях.
– Стой! – Прохожие побежали за ним.
Аркатов прибавил ходу. Те наддали. Послышалось тяжёлое дыханье гонцов. Урядник резко обернулся и встал. Мужчины наткнулись на него, как на стенку. Заученным приёмом Аркатов ударил первого ногой в пах. Другого – рукояткой маузера в висок. Оба очутились на земле. Сундучок отлетел в траву. Шапка-кубанка скатилась с дорожки…
– Зазноба задержала? – ворчанием встретил его Скопцев. Он опирался спиной на толстую сосну в овраге. Под его ичигами скрипел снег.
– Ты – догадливый, казак! – Аркатов запалённо хукал, разводил руками, умеривая дыханье. Мешком упал под дерево. Ноги метнул вверх, прислоня к стволу сосны.
В овраг вползала рассветная синь. Пошумливали вершины деревьев. От плешин снега наносило холод.
Скопцев жевал корку, сопел недовольно. Он был в летней тужурке, обтёрханном плаще. Дожидаясь Аркатова, продрог.
– Ошивался где-то, а тут продавай дрожжи!
– Непредвиденные обстоятельства. – Аркатов всё ещё загнанно похекивал. Рукавом ватника отирал лицо. Пережив опасность, он не сдерживался. – Всё жрёшь, как заморыш!
– Удачи и неудачи не связываю с желудком, Изот Дорофеевич, никогда! – Платон Артамонович отхватил кусок краюхи, жамкал так смачно, что щёки ходуном ходили. – У меня огневой контакт с пузом!
В первом свете утра очертилось его буроватое лицо с широкими скулами. Как у большинства его собратьев по окраске, у Скопцева была молочно-белая кожа, испещрённая мелкими веснушками, а нос за лето обшелушился в загаре.
– Оглоед ты, казак! – злился Аркатов, изрядно перетрусивший в ночной стычке. – И не духарься, рыжий!
– Ты чё щеришься, урядник? – Скопцев с нарастающей тревогой всматривался в потное подёргивающееся лицо Аркатова. – В Харбине, небось, заждались, а мы собачимся впустую…
– Бьётся в истерике твой сотник, тебя не видя! – Аркатов рывком поднялся, поправил лямки мешка на плечах, хлопнул себя по боку, удостоверяясь, на месте ли маузер. Тоном приказа добавил: – Нужно доставать груз!
– Чего засуетился, урядник? На пятки наступают?
– Не твоё дело! Твоё дело: хрюкнул и – в загонку! Не ширь ноздрю! Духарь отыскался! – В обидных словах срывал свою злость Аркатов.
– Зря вы так, Изот Дорофеевич! Смерть заодново ходит…
– Ладно! Балахоны на месте? Лыжи приготовил?
– Как договорились – исполнено.
– Веди к тайнику!..
День разгулялся: чистое небо над горами, в лучах солнца искрился снег. Урядник с биноклем притаился на каменистой сопке. Он успел изучить противостоящую за распадком гору. Вот из укрытия выбрался человек в дохе. Разминается. Правота Тачибаны подтверждается: красные обнаружили тайник! Ветром донесло звук выстрела. Скопцев скатился под горку. Почему нет погони? Тот, в дохе, недвижен. Аркатов осудил противника: в секрете один человек. Или это новая уловка? Где же преследователи?..
Скопцев бежал в низину. Соображает: достичь чернотала, затем ручьём выскочить на песчаные бугры и нырнуть в ущелье, поросшее сосняком. «Рацию-то не достал!» – спохватился Аркатов. Кто теперь поверит, что это рыжий выходил ночью на связь с Харбином? Аркатов в волнении приник к биноклю. Скопцев стремительно катил по спуску на лыжах. Петляет, уклоняется от низких веток. И никто его не настигает!.. Везёт рыжему! Урядник навострился вдогонку, чтобы пересечь путь Скопцева в излучине ручья…
Цыдендамбаев, услышав выстрел в горах, заторопился к лейтенанту. С крутолобой сопки заметил убегающего человека. Тёмные ичиги выделялись на белом покрове земли. Далеко умотал пришелец! Он затеряется, если выпустить в низинный лес. Глаз охотника не подводил. Цыдендамбаев прилёг на обломок скалы. Выцелил утекающего. Плавно нажал на спусковой крючок берданки.
И второй выстрел услышал Аркатов. Перекрестился набожно. Отполз за выступ утёса. Приладил лыжи и заскользил вниз, в другую сторону от тайника…
«Здравствуй, Дядя – достань воробушку!
Пишу тебе в теплушке. Слёзы – ручьём. Не мог приехать! Твоя Людка добралась почти до тебя. Уговорила пилота – вёз почту. Сначала до Уфы. Потом – до Иркутска. И тут – стоп! Вашу милость посетить – гони пропуск! За Байкал – ни на шаг! Хлопотать нет часу, как говорят хохлы. Эх, жизнь-жестянка! Когда теперь увидимся? Так хочется прижаться к тебе, мой лучший на свете землемер!
Верная тебе до гроба Людка-верблюдка».
«Милая, любимая, родная!
Судьба наша такая – воевать. Людка, отчаянная твоя голова! Совсем было собрался просить начальство: «Отпустите к жене!». И остановил себя: «Не стыдно?». Не мог поступить иначе. Не мог – и всё тут! Ну-к, все запросятся к семьям? У каждого есть что-то неотложное, своя боль, своё желание… Прости меня, но честно пишу тебе: не просился. Совесть не позволила. Одним словом, лопух твой и не самый смелый на свете землемер. Заклинаю тебя, Люда, береги себя! У нас Игорёк. У нас впереди – океан счастья! Это я тебе обещаю, твой Сеня.
Обнимаю и целую тебя тысячу раз».
Труп лежал на снегу возле кирпичного дома, где размещался оперпункт гарнизонных контрразведчиков. Рогожный куль прикрывал мёртвого с головой. Видны были лишь ноги в ичигах, перетянутых у щиколоток и под коленями сыромятными ремешками.
Фёдоров, дожидаясь, пока Голощёков пропустит во двор опознавателей, поёживался на морозном ветре. Маргарита Павловна робко вышла из двери. Без причины поправляла серую шаль на своей голове. Недоумённо смотрела на Семёна Макаровича.
– Товарищ Черных, будьте внимательны, – обратился к ней капитан и сдёрнул куль с мертвяка. – Знаете ли вы этого человека?
Покойник был в белом халате. Из-под пушистой шапки торчали рыжеватые волосы. Бурые усы щетинились над прикушенной губой. Жёлто-меловая кожа лоснилась, как у живого. На подбородке алели потёки.
– Почто его? – Маргарита Павловна ступила с опаской к убитому. Тёмные глава её расширились. Она облизнула сухие губы.
– Кто это? – повторил вопрос капитан.
– Неужто Платон? Не могу ручаться, однако, схож… Сын лавошника Скопцева. Обутки плошее, а о ту пору в сапожках форсил, голенища бутылками!
Семён Макарович попросил Черных отойти в сторону. Из дверей показалась Заиграева в светлых бурках. Мужской полушубок не первой носки. На голове – тёплый платок. Теребила пальцами курчавый воротник.
– Чё надо, командир?
– Человек нам не знаком. Узнаете ли вы его?
Заиграева разрыдалась и попятилась. Фёдоров придержал её.
– Агриппина Петровна, видели ли вы его прежде?
– Давно. Тогда он был щуплее. Глаза с косинкой. Уши прижаты, как у нашкодившей собаки.
– Кто же он?
– Скопцев его фамилье… Платошкой кликали. С моим Иваном на германскую забрили… Жалость кака!
– Кого жалеете?! Предатель в момент измены сам ставит на себе крест! – жёстко ответил Фёдоров.
– Какой-никакой, а человек! – подала голос Маргарита Павловна. – Почто его кокнули?
– Вот, разбираемся…
Заиграева вдруг осела. Маргарита Павловна всполошенно кинулась к ней. Потёрла снегом лицо, похлопала по щекам.
– Сомлела баба! Тираните, как погребальных! – Она помогла соседке подняться и увела её в дом.
Вызвали Петьку Заиграева. Тот смело – к мертвецу. Отвернул капюшон маскхалата. Не обнаружив раны, обратился к Фёдорову:
– Куда его, дядя Сень?
– Кто это? Где вы видели его? – Фёдоров был официален.
– Вроде знакомый… Горбатый нос. Тот был в болотных сапогах и кулаки, как гири. Бурый загар. Ну, да, это из Гадючьего оврага.
Опознаватели собрались в комнате «Смерша».
– Не буду в обиде, Яков Тимофеевич, если вы сами оформите протоколы. – Фёдоров с тяжёлым осадком на душе ушёл к себе.
Васина он застал в своём кабинете. Майор вопросительно смотрел на Семёна Макаровича.
– Голощёков фиксирует… Скопцев Платон Артамонович.
– Твёрдо?
– Можно считать, опознали. Тяжела эта ноша, заниматься трупами, Климент Захарович! Не по мне такое!
– А вы точнее можете? – Васин пропустил мимо ушей последние слова капитана. – Скопцев или кто другой?..
– Твёрдо одна Заиграева опознала. – Фёдоров удручённо расхаживал по комнате. На крашеном полу оставлял мокрые следы.
