Текст книги "Орлиная степь"

Автор книги: Михаил Бубеннов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Илом-то здорово его забило?

– Вот и беда!

– Да, тяжесть большая, сам знаешь! – завздыхал Громов. – Отделить бы сани с этим баком…

– В том-то и дело! А как?

– Да и стоит он, дьявол, наискосок! Если бы только тянуть, а то его, видишь, разворачивать надо!

– Давай, Виктор, давай! – опять закричал Леонид. – Только слушай, ровнее бери, спокойнее, без рывков!..

– Тросы хороши?

– Хороши!

Наступили решающие минуты. Два могучих трактора задним ходом двинулись в проточину, где уже почти весь лед был взломан и искрошен на куски, чтобы взять на буксир затонувшего собрата. Все волновались, и особенно сильно Леонид. За все время жизни на Алтае ничто так не ошеломляло его, как эта беда, подстерегшая бригаду на пути в степь. «По рукам ударила! – слезным криком кричал он про себя. – Без ножа зарезала!» Со спасением самого мощного в бригаде трактора в сознании Леонида связывалось теперь все, чем он жил последние дни и надеялся жить впредь, чем был счастлив, и потому он весь трепетал как в лихорадке…

Вскоре тракторы, приняв буксиры, по команде одновременно тронулись из проточины вперед, словно испугавшись высоко забурлившей вокруг воды. Осторожно натянув тросы, они натужно взревели, стараясь сорвать затопленный трактор с места.

– Разом! Разом! – охрипшим от волнения голосом командовал Багрянов, стоя перед тракторами на берегу и точно выманивая их руками из проточины на себя. – Бери ровно! Не дергай!

Трактористы охотно принимали все советы, но затопленный трактор не трогался с места, будто его приварили к дну проточины. Волнение росло, и над проточиной не стихал галдеж. Неожиданно с треском лопнул один из тросов. Его срастили, но он тут же оборвался второй раз, почти у самой рамы пострадавшего трактора. Сгоряча решено было тянуть двумя тракторами на одном тросе, но вскоре и он лопнул, блеснув, будто змея, над водой…

На берегу проточины вдруг смолкли голоса. Все ре'бята, опустив руки, угрюмо уставились на кабину затонувшего трактора, а Леонид Багрянов, сильно опьяневший к этому времени, не выдержав беззвучно – одной душой – заплакал от обиды и ярости.

Стыдясь своей слабости, он вышел из толпы и стал собирать свою одежду, развешанную для просушки у костра. Но вскоре его окликнули:

– Багрянов, оторвись, сам директор едет! Следом за вездеходом Краонюка к берегу

Черной проточины подошла грузовая машина, на которой возвышался над кузовом Степан Деряба, а по бокам – его закадычные дружки. Они стащили с машины лодку-плоскодонку, протащили до края уцелевшего льда и спустили ее на воду.

Собираясь садиться в лодку, Илья Ильич помедлил в нерешительности, поглядел на трактористов, толпившихся на другом берегу проточины, и неохотно крикнул:

– Ну, как дела?

Ему ответили тоже неохотно:

– Оборвали все тросы!

В знак того, что он и не ожидал ничего хорошего, Краснюк брезгливо взмахнул красноватой, веснушчатой рукой. Через пять минут он в сопровождении Дерябы, который огребался веслом с кормы, был у торчавшей из воды кабины трактора. Смотреть здесь нечего было, но Краснюк все же довольно долго крутился вокруг кабины с самым серьезным видом, кратко отдавая приказания Дерябе.

Узнав о несчастье на Черной проточине, Степан Деряба тут же с озабоченным видом появился в кабинете Краснюка. Потоптавшись у порога, спросил:

– Может, помощь нужна? Я могу, имею опыт.

Краснюк не торопился отвечать.

– Вот услыхал о беде – и пришел, раз это общее дело, – продолжал Деряба. – Почему не помочь? Опять же мне приходилось вытаскивать тракторы.

– Приходилось? – переспросил Краснюк.

– А как же! Все бывало!..

– Хорошо, поедешь со мной!

Теперь Степан Деряба, управляя лодкой, втайне злорадствовал над бедой Багрянова…

Все это время Леонид, стоявший впереди всех на берегу в распахнутом тулупе, до ногтей распаленный спиртом, с нескрываемой ненавистью и горячностью наблюдал за Краснюком, которого считал единственным виновником беды: не тяни он с созданием бригады, помоги сколотить ее – и она вышла бы в степь до половодья. «Так, значит, подлая твоя душа, невзлюбил меня – и давай издеваться над бригадой? – думал он, до ноющей боли стиснув челрсти. – А ну, выходи, выходи, я поговорю с тобой, рыжая образина! И этого… бандюгу с собой привез? Без него жить не можешь? Давай и его сюда!»

Заметив, что Багрянов сжимает кулаки и воспаленно дышит, поглядывая на Краснюка, Костя Зарницын приблизился к нему и тронул сзади за локоть.

– Леонид, остынь!

– Куда мне больше остывать? – огрызнулся Леонид. – Я и так из ледяной воды!

Скрывшись с глаз толпы за баком, затопленным до половины, Краснюк призадержал на месте лодку и обратился к Дерябе с вопросом:

– Ну, как твое мнение?

– Вытащу! – твердо заявил Деряба. – Даю слово!

– Каким же образом? Они вон порвали все тросы!

– Дуром тащить – разве вытащишь? – ответил на это Деряба и даже сплюнул в воду, догадываясь, что презрительное отношение к любым действиям Багрянова будет по душе директору станции. – Тут, товарищ директор, мудреное дело: не умеешь – не лезь! Тут надо построить на берегу из бревен особое сооружение, вроде буровой вышки, и пустить трос через блок!

– Это для чего же?

– Чтобы приподнять трактор из ямы! – с видом редкостного знатока аварийного дела ответил Деряба. – Видите, как он сидит в яме? Поднимем, а на другом тросе потянем вперед! Тут и гадать нечего! Ну, так и так, а работы не меньше чем на неделю. И работа рисковая: в ледяной воде. Но я берусь и сделаю! Через неделю трактор будет в борозде. А это, сами знаете, какое дело! Если вы не примете мер, не вытащите трактор и он просидит всю весну здесь, вас погладят по голове? Вывести из строя новый трактор – это на шутки! И тут, скажу я вам, товарищ директор, нечего скупиться на расходы…

– Что же надо тебе? – нахмурясь, спросил Краснюк.

– Машину для подвозки леса и водки.

– И много водки?

– Четверть на день, не меньше.

– Вы сопьетесь тут!

– Как хотите, рисковая работа!

Пока Краснюк разговаривал с Дерябой, Леонид еще более распалился: бригадира оскорбляло, и совершенно естественно, что о спасении тргт-тора его бригады директор держит совет не с ним, а с Дерябой. «Значит, с ним советоваться, а с нами нет? – бурно негодовал он в душе. – Думает, тоже рыжий, так и все может?» К той минуте, когда Краснюк, приняв все же условия Дерябы, направился к лебяжьинскому берегу проточины, Леонид был уже совершенно пьян и в таком яростно-горячечном состоянии, чтс изменился до неузнаваемости: лицо побагровело и даже отекло, хмельные глаза налились кровью.

Выйдя из лодки на берег, Краснюк неожиданно разглядел, что казавшаяся издали незнакомой фигура в тулупе, стоявшая впереди толпы молодежи, это и есть Леонид Багрянов, и тревожно замер на месте. Леонид Багрянов тут же сбросил наземь тулуп, давно стеснявший его, и медленно, ступая на всю ногу, пошел навстречу директору, на ходу стиснув горячие руки за спиной.

– Леонид! – предостерегающе крикнули из толпы.

Этот зряшный выкрик не остановил Леонида, но очень испугал директора. Увидев вблизи лицо Багрянова, встретившись с его пьяным, звероватым взглядом, Краснюк внезапно с диким криком вскинул руки для защиты, хотя его никто не собирался бить, и вслед за тем ошалело бросился назад, к лодке…

Внезапный испуг Краснюка перед Багряновым немало надивил всех, кто был свидетелем печальной сцены на проточине, и озадачил да протрезвил самого Багрянова: к одной беде да другая беда. Отношения с Краснюком не предвещали теперь ничего хорошего. Об этом и думал Леонид, уезжая на колхозной автомашине в Лебяжье.

Но воистину нет худа без добра! В данном случае худо помогло Леониду как нельзя лучше разглядеть директора. В ту минуту, когда Краснюк спасался от его взгляда, он перестал быть для Леонида загадочным человеком, каким был в Залесихе. Еще утром, не понимая Краснюка, Леонид испытывал к нему самое острое недружелюбие, но не испытывал отвращения; теперь же – только отвращение: Леонид с детства презирал трусливых людей. Поражаясь тому, что произошло, Леонид невольно натолкнулся на мысль: как же могло случиться, что этот ничтожный человек оказался в степи, да еще такой весной? Эта мысль очень насторожила Леонида.

Отвращение к трусости Краснюка (а трусость он считал самой большой человеческой слабостью) так взбудоражило Багрянова, что он нехорошо подумал и о себе: ведь то состояние, в котором он находился на проточине, тоже было слабостью. «Ну, довольно паники! Довольно! – крикнул он себе, как иной раз кричат себе люди в бою, быстро заряжаясь той привычной силой, что несколько ослабла на проточине, но всегда была его натурой и его судьбой. – Что стонать? Разве все потеряно?» – подумал он с привычной солдатской твердостью и жестокостью к себе.

Стоило Леониду взять себя в руки, как в душе вновь возникло и заструилось вешним ручейком, постепенно разливаясь, то необычайное вдохновение, какое он испытал сегодня утром, когда увидел пробуждающуюся степь. «Скоро за дело, – подумал он, как думал не однажды за день, и даже улыбка тронула губы. – Скоро пахать! Вон она, какая весна!» Машина прыгала, качалась и скрипела на ухабах «зимника», расплескивая лужи. Даже легким морозцем, впервые за весну, не веяло над степью. Вечерняя заря, ясная, высо-< кая, обещала на завтра ведро. «Завтра начнется потоп! – подумал Леонид. – Наконец-то! Дождались!» Мысли о работе и раньше никогда не тяготили Леонида, хотя и нелегко иногда давалась ему работа, а теперь они были самой большой его радостью и надеждой: ему всегда почему-то казалось, что именно в степи он узнает что-то такое, без чего и жить-то нельзя на земле…

И бригада, притихшая, приунывшая от беды и опечаленная видом Лебяжьего, удивилась, увидев Багрянова. Он был измучен, бледен, но по-прежнему бодр и деятелен… Он ходил по тесным и душным халупам, где нашла приют бригада, и всех озабоченно расспрашивал:

– Ну, как вы тут? Шивы? – и неожиданно меняясь в лице восклицал: – А весна-то, братцы, а? Чудо!

Наскоро поужинав с ребятами, он отправился в правление колхоза: перед выходом в степь там надо было уладить еще немало дел. Вернулся он только после полуночи, когда уже спала вся бригада.

III

Второе утро над степью, затуманенной теплой марью, на быстролетных птичьих крыльях неслась запоздалая весна. Когда на опушке бора близ Лебяжьего вдруг объяло курчавые вершины сосен тихим пламенем, все кочующее пернатое царство, охваченное извечной весенней страстью, примолкшее было перед зарей, сговоренно пришло в движение и поднялось, чтобы многоголосо и ликующе встретить солнце. Поначалу с озера, что тускло мерцало у подножия пламенеющих сосен, раздались могучие трубные клики лебедей; они величаво и зыбко проплыли над степью, точно первые аккорды торжественной симфонии, и медленно-медленно замерли вдали. На минуту установилась затем необычайно чуткая тишина, казалось, сама природа онемела, очарованная свершившимся чудом. Потом с далеких степных озер вдруг донеслось возбужденное гоготанье несчетных гусиных табунов, а всю небесную высь пронзило свистом и наполнило гомоном утиных стай.

Леонид с трудом встретил эту зарю. Спал он плохо, одним боком втиснувшись в темноте между всхрапывающими на полу парнями и прикрывшись курткой. Проснулся лишь едва забрезжило и по всегдашней привычке попробовал было немедленно встать, но голова почему-то оказалась такой тяжелой, что он вновь улегся в привычное тепло и уже с открытыми глаз, ми пролежал еще с полчаса. «От духоты, что ли, разморило меня?» – подумалось ему с удивлением. Не сразу Леонид одолел свою вялость и встал на йоги, но, когда вдохнул свежего воздуха, взглянул на зарю да послушал лебедей, вновь обрел прежние силы и с обычной энергией взялся за дела.

Подняв бригаду, Леонид ушел в село, а через час вернулся уже верхом на молодом игреневом жеребчике, вероятно недавно объезженном в седле. Жеребчик, хотя слегка и отощал от бескормицы, все равно то и дело приплясывал под седоком. Леониду очень нравились его горячность и порывистость. Сдерживая жеребчика, ласково, успокаивающе гладя его по жилистой шее, Леонид сиял от радости: для него не было ничего приятнее, чем чувствовать не только в небе, но и около себя такую силу, какой хочется кипеть, бушевать и рваться куда-то…

– Ишь ты, какой плясун! – с улыбкой воскликнула Светлана, любуясь конем, но в то же время пугливо сторонясь его. – И ты не боишься ездить? – спросила она Леонида.

– На таком ретивом? Да ты что? – счастливым голосом ответил Леонид, наслаждаясь неожиданными крутыми поворотами коня и тем особенным, ни с чем не сравнимым чувством, какое испытываешь только в седле. – На нем только и лететь! Ну, стой ты, милый, стой!

– Радешенек! Сошлись характерами! – проговорила Светлана.

– Сошлись! С первой минуты! – подтвердил Леонид. – Удалой конь! Обожди же, милый, обожди, не горячись, дай поговорить! Ты знаешь, Светочка, в колхозе одни клячи. С десяток разъездных коней только и кормят получше: без них – как без ног. А этого, оказывается, конюх баловал…

– Как же его зовут? – спросила Светлана.

– Соколик. Неплохо?

– Значит, теперь это будет твой конь?

– Персональный, – с дурашливой важностью ответил Леонид и сам над собой внезапно захохотал. Перепуганный жеребчик лихо проплясал мимо Светланы, обдав ее брызгами из небольшой лужицы.

– Невежа твой Соколик! – обтирая в стороне щеку платочком, сказала Светлана.

Леонид кое-как успокоил Соколика.

– Извиняй, Светочка, это я виноват.

– И скоро в степь? – спросила Светлана.

– Сейчас едем… – ответил Леонид. – А ты что тут с ключом?

– Пробую, – ответила Светлана, смущенно поглядывая на Леонида из-под густых ресниц, затеняющих спокойные карие глаза. – Учитывать мне пока что нечего. Плуг вон с Верой собираем… Ты что на меня так смотришь? Не веришь, что я могу орудовать ключом? А хочешь, покажу, как я завинчиваю гайки? Хочешь?

И опять ее глаза, как и вчера, при утренней встрече с Леонидом, вдруг загорелись ровным, но сильным огоньком решимости, и опять она сделала энергичный, рубящий жест рукой, в которой держала разводной ключ, и все ее одухотворенное, загорелое лицо густо зарумянело.

– Покажи! – неожиданно воскликнул Леонид и соскочил с коня, немало подивив Светлану тем, что проявил такой живой интерес к ее попытке заняться непривычным делом.

Обернувшись к плугу, у которого Вера Клязьмина в одиночку возилась с тяжелым отвалом, Светлана крикнула:

– Верочка, обожди!

Девушки вдвоем поставили отвал на место, и затем Светлана, молча отстранив подругу, стала быстро завинчивать гайки. Она волновалась, точно на экзамене, в спешке частенько срывала ключ, но, все же завинчивала гайки довольно быстро и, что особенно важно, достаточно крепко, хотя это и давалось ей нелегко… «Ты гляди-ка, вот орудует! Вот чудо! – искренне подивился Леонид. – И силенка небольшая, а смотри, идет дело!»

От волнения и напряженной работы Светлана еще более раскраснелась и как-то особенно, удивительно похорошела, как хорошеют люди только от счастливого сознания, что в жизни ими познана особая, редкостная красота.

– На, держи! Пробуй! – произнесла она с торжеством и немножко обиженно посмотрела ему прямо в глаза. – Думаешь, слабо завинтила?

– Молодец! Ах, молодец! – шепотом проговорил Леонид, откровенно, с улыбкой любуясь Светланой. – Люблю, когда ты вот такая! – Он поправил у нее вьющиеся локоны, выбившиеся из-под шапки, и совершенно серьезно посоветовал: – Злись больше. Тебе это полезно.

Позади загремело железо и раздался голос Корнея Черных:

– Ох, и шарашкина контора! Не глядели бы глаза!

Леонид обернулся, спросил:

– Что там случилось, Степаныч?

– Говорить тошно, товарищ бригадир! – сумрачно ответствовал Корней Черных. – И как я доверился, не посмотрел на месте? Сам не знаю! Тьфу, пропади ты все пропадом! Дисков не хватает для одной сеялки! – пояснил он горестно. – Видели, как второпях-то везли по степи машины? Теперь, как сойдет снег, там, на дороге, любых частей хоть пруд пруди. Там и наши диски…

– Как же быть? Звонить в МТС?

– Придется звонить, да есть ли там?

– Еще забота! – нахмурился Леонид. – А как с плугами?

– К вечеру будут готовы. Гляди, какой аврал!

Перед шеренгой тракторов, выстроенных на северной окраине Лебяжьего одновременно в нескольких местах, группы молодых новоселов оживленно хлопотали, собирая плуги, лущильники и сеялки. Всюду раздавался горячий говор, шумок, хохот и звон железа. Вся бригада впервые трудилась как бригада, и Леониду вдруг стало так тоскливо, что он не сдержал вздоха и, расстегнув внезапно стеснивший шею ворот кожаной куртки, произнес жалобно:

– Скорее бы в степь!

– Скорее бы! – вздохнул и Черных.

– Успеть бы на санях забросить все тяжелое… – озабоченно заговорил Леонид. – Сегодня же выберу место для стана.

– Гляди, чтобы вода близко, – напутствовал Черных.

– Это обязательно! Мне в правлении говорили, что у них есть там подходящее место: березовый лесок, а в нем большая яма – воды для тракторов хватит до лета. – И земли близко?

– Рядом.

– Вот и давай туда!

Леонид быстро оглянулся на Лебяжье.

– Да где же этот… Северьянов? – воскликнул он с досадой. – Ага, наконец-то! Дви-ижется! Ох, знаешь ли, Степаныч, едва-то, едва упросил его поехать нынче в степь! Не едет, и только!

– Может, занят?

– Боюсь, другая здесь причина, – вздохнув, сказал Леонид. – Говорили тебе, как встретили здесь вчера бригаду? Облаяла одна собачонка – вот и весь почет! – с горечью воскликнул Леонид. – Видать, не очень-то радуются нам… Видишь, как он едет? Видишь, как сидит в седле? Как на убой тащится, честное слово! Тьфу, смотреть противно!

Куприян Захарович Северьянов, крупный, краснолицый, усатый человек, в самом деле ехал в степь с невероятно унылым видом, сутулясь, устало свесив ноги в низко опущенных стременах и, вероятно, во всем положившись на волю своего неторопливого приземистого гнедого маштака. Путь его лежал за две сотни метров от шумливо работавшей бригады. «Заедет или нет? – подумал Леонид. – Должен бы познакомиться со всеми…» Но Куприян Захарович даже бровью не повел в сторону бригады. Усталым, мрачноватым взглядом он смотрел поверх ушастой лошадиной головы на дорогу, извилисто уходящую в безбрежную степь, и думал какую-то свою думу.

– Может, он хворый? – сказал Черных.

– Черт его знает!

Следом за председателем колхоза из Лебяжьего выскочила на серой длинногривой лошадке киргизской породы Галина Хмелько. Некоторое время она смело рысила по рыхлой дороге, хотя ее лошадка часто оступалась, потом внезапно круто повернула к бригаде; остановившись поодаль, поднялась на стременах и, помахав Леониду рукой, со смеющимся лицом протяжно пропела:

– По ко-о-оням!

– Есть, догоняю! – живо откликнулся ей Леонид.

Хмелько одним разом, как это умеют делать лишь степняки, точно на поводьях, повернула коня к дороге и хлестнула его по боку плетью. Смотря ей вслед с веселой улыбочкой, любуясь ее ловкой посадкой в седле, Корней Черных тихонько проговорил:

– Дьявол с синими глазами!

Это замечание чем-то немного смутило Леонида. Не найдя, что сказать на замечание Черных, он заторопился в путь и подтянул к себе Соколика. В эту минуту Леониду почему-то с неприятным чувством подумалось, что если он обернется сейчас к бригаде, то непременно ветретится взглядом со Светланой, и она со свойственной ей прозорливостью заметит его смущение.

– Ну, ни пуха тебе, ни пера, – сказал Черных.

– К обеду ждите, – ответил Леонид, сдвигая брови и опуская глаза, борясь со своим смущением и все еще не решаясь обернуться назад.

Совсем рядом послышалось дыхание Светланы.

– Я провожу тебя, – сказала она тихонько, берясь за повод.

Они пошли к дороге рядом, ведя за собой Соколика, и некоторое время шагали по рыхлому, водянистому снегу молча, «Слышала или нет она про синие глаза? – подумал между тем Леонид, все еще испытывая необъяснимое смущение. – Но почему же я, дурак, промолчал? Нехорошо как-то. Еще подумает…» Неожиданно ему вспомпилось, как совсем недавно они вот так же, рука об руку, испытывая трепетное чувство близости, шагали по Москве и, вкладывая особый, сокровенный смысл в каждое слово, восторженно говорили о весне. Как и тогда, Леонид вдруг вновь испытал чувство виноватости перед Светланой за то, что задумал поехать на Алтай один, и вместе с тем чувство безмерной нежности к ней. Он отлично знал, что Светлана только ради него вот здесь, на краю глухой степи; ради него она надела ватник и обулась в сапоги, ради него ночевала сегодня на земляном полу в саманной хибарке, ради него училась орудовать ключом… Он отлично видел, что Светлана всем сердцем хочет стать такой, каким был он, человек простой жизни, и что это дается ей не без труда. Леонид не мог не оценить достойно этого порыва Светланы: каждой своей кровинкой он чувствовал, что это и есть ее любовь.

– А помнишь, маленькая, как мы бродили по Москве? – вдруг ласково спросил Леонид, сжимая вместе с ременным поводим тонкие, хрупкие пальцы Светланы и наверное зная, что ей будет приятно это воспоминание. – Помнишь, как мы говорили о весне, о птицах?

Сдержав шаг, Леонид наконец-то заглянул в лицо Светланы. В глазах ее медленно гасла тревога… «Слыхала, – понял Леонид. – Но зачем она тревожится? Вот чудачка!» Пролетела какая-то секунда, и от тревоги в глазах Светланы не осталось и следа.

– Да, я помню, я хорошо помню! – проговорила Светлана с неожиданным восторгом. Несомненно, она была счастлива, что Леонид вот в эти тревожные для нее минуты вспомнил именно о том памятном дне.

– Чудесный был денек! – воскликнул Леонид.

– Обожди, а почему ты это вспомнил? – наивно хитря, спросила Светлана и с трепетом стала ждать ответа, в котором была уверена.

Сверкая белыми зубами, Леонид воскликнул: – Хорошо тогда было!

– Хорошо? – быстро переспросила Светлана. – А сейчас?

– А сейчас еще лучше!

Ничего больше Светлана не хотела слышать от Леонида теперь, когда он уезжал в степь с Галиной Хмельно. Но счастьем никогда не насладишься, и она тут же, вся запылав, точно в каком-то отчаянии, тревожным шепотом спросила:

– А будешь вспоминать обо мне в степи?

– Да! – подтвердил он, до боли сжимая ее пальцы.

Немного успокоясь, Светлана вдруг сообщила:

– Сегодня на озере трубили лебеди. Ты слышал?

– О, это чудо! – быстро ответил Леонид. – Сказочно! Обожди, но почему ты вспомнила?

– Интересно, это правда, что они… один без другого… жить не могут? – Светлана не отрывала своего пытливого взгляда от лица Леонида. – Если гибнет один, то другой взлетает в небо, складывает крылья – и камнем вниз! Это правда?

– Правда…

– Хорошо! – почти беззвучно, полузакрыв глаза, прошептала Светлана. – Хорошо!

– Да, это хорошо, – согласился Леонид.

Несколько минут они шли молча и сосредоточенно. Молчание нарушила Светлана. Она спросила:

– Ты очень счастлив, что едешь осматривать степь?

– Очень! – серьезно и взволнованно ответил Леонид. – Мне снится она…

– Снится? Расскажи, как же она снится тебе?

– Все вижу в ней какой-то огонь…

– Мама говорит, огонь – к шуму, – заметила Светлана.

– Шуму будет много! На всю степь! – оживленно заговорил Леонид. – Нет, не прогадали мы, что поехали сюда! Тысячу раз правда, что счастье – только в трудной, боевой жизни.

– Ив любимой? – спросила Светлана.

– Конечно! Она должна быть любимой.

– Но как ее полюбить?

– Да, трудную жизнь не полюбишь с первого взгляда, – с некоторым смущением ответил Леонид. – Для этого нужно время.

– И только? – спросила Светлана.

– И желание полюбить ее.

– Я полюблю все, что ты любишь! – клятвенно произнесла Светлана. – Я обещаю!

Они вышли к дороге и остановились. Только здесь Светлана заметила, что Хмельно стоит совсем недалеко и бесцеремонно наблюдает за ними. В первое мгновение Светлана застыдилась, как всегда, когда кто-либо видел ее вместе с Леонидом, и готова была убежать, не простившись с ним, но вдруг оглушающе шумное, гневное чувство к Хмельно остановило ее и прибавило сил.

«Бесстыжие, бесстыжие глаза! – мысленно прокричала она Хмельно. – Ослепнуть тебе, бесстыжая!» Затем Светлина круто повернулась к Леониду и, по всегдашней своей привычке, посмотрела ему прямо в глаза, посмотрела с мольбой и надеждой. Ей было очень стыдно, и все же ей всем существом хотелось, чтобы Леонид понял ее и на виду у Хмелько поцеловал. И когда Леонид, ошеломленный взглядом Светланы, порывисто прижал ее к себе и, не раздумывая, крепко поцеловал в губы, все ее лицо враз облилось счастливыми слезами…

Потом Леонид некоторое время держал запрокинутую голову Светланы на своей руке и смотрел в ее лицо. Ему было приятно, что она плачет, потому что это тоже было ее любовью.

Никогда еще не было Леониду так тягостно расставаться со Светланой, как в этот раз. Ни о чем не думая, а только ужасаясь своему чувству, он сел в седло и дал Соколику полную волю. Тот как угорелый рванулся вперед, точно догадываясь, что хозяину при его состоянии надо лететь без памяти далеко-далеко, не видя ни земли, ни неба…

Его окликнула и остановила Хмелько.

– Куда же вы… во весь опор? – спросила она весело и лукаво, выравнивая своего маштака ухо в ухо с Соколиком. – А если яма? Не боитесь?

– Ничего! – отозвался Леонид.

– Ох-хо-хо! – притворно вздохнула Хмелько, искоса улыбчиво взглянув на Леонида. – Завидки берут!

– А ведь подглядывать-то неприлично, – пробурчал Леонид..

– Что там подглядывать! На всю степь видно было!

– Да и что вас завидки-то берут? Вам можно жить без зависти.

– Серьезно – встрепенулась в седле Хмелько. – Вы так думаете? Нет, ничего не выходит! Не везет мне в жизни1

– Не везет, а на вид – счастливее других.

– Ой, что вы, я только жду свое счастье!

– И давно ждете? – с иронией спросил Леонид.

– Давно.

– И всегда с таким видом?

– Всегда.

– Что же с вами будет, когда дождетесь?

Хмелько внезапно прыснула, едва не вывалившись при этом из седла, и залилась молодым, заразительным, беспечным смехом. Немного погодя она попыталась было сдержаться, но, видя, что Леонид остается серьезным, залилась еще неудержимее. «Какая ей целина! – с неудовольствием подумал в это время Леонид. – Ей только бы хаханьки!» Хмелько вдруг смолкла, сорвала с головы шапку, повесила ее вместе с поводом на луку седла и несколькими быстрыми движениями пухленьких пальцев перетряхнула и рассыпала, как надо, по воротнику шубки свои крупные золотистые кудри. Затем она платочком осторожно убрала слезинки из уголков глаз, точно боясь касаться их нежной синевы, и некоторое время, не надевая шапки, вероятно думая о чем-то, ехала молча. В эти минуты она попыталась было сделать строгим свое необычайно оживленное, сияющее молодостью, улыбчивое лицо с веселой, лукавой и, красивой ямочкой на правой щеке. Но такая попытка была, очевидно, напрасной, и Хмелько, расставаясь со своей мыслью, нетяжко вздохнула и спросила:

– Неужели у меня легкомысленный вид?

– Очень, – вполне серьезно ответил Леонид.

– Думаете, я обижусь на вас? – спросила Хмелько. – Нет. Мне это уже говорили. Что поделаешь! – вздохнула она. – Характер у меня такой: степной.

Невольно увлекаясь узнаванием беспечно-веселой казачки, Леонид иронически улыбнулся и спросил:

– Что ж это вы, даже в родной кубанской степи не нашли свое счастье?

– Не нашла! – с озорной улыбочкой ответила Хмелько. – Счастье, оно иной раз проносится, как подхваченное ветром облачко над степью. Кажется, совсем рядом, а глядь-по-глядь – улетело и погасло…

– Значит, вы решили поискать его на Алтае?

– Нет, на Алтай я поехала совсем по другой причине, – ответила Хмелько. – Какая там жизнь, на моей родной Кубани? Каждый год одну и ту же землю знай паши да перепахивай, знай дискуй да борони! Надоело! А на целине все вновь. Ну, а я люблю все новое: и впечатления и дела. Живется во сто раз быстрее и интереснее! Вы не согласны?

– Да нет, что вы, с этим-то я вполне согласен, – сказал Леонид. – Когда же и набраться впечатлений, как не в молодости? Только у каждого в этом деле своя мера.

– Какая вам мера? Это безмерно!

– Значит, когда здесь не будет целины, вы сбежите отсюда?

– Сбегу! – мгновенно подтвердила Хмелько. – Сбегу дальше, на восток, в самые дикие места…

– Но ведь целину-то здесь не только надо поднять, но и обжить. Здесь люди нужны!

– Пусть обживают ее те, кто приедет следом за нами, – ответила Хмелько, взглянув вприщурку на Леонида, и. от удовольствия, вызванного сознанием своей правоты, даже цокнула языком, как цокает белка. – Это люди осторожные, осмотрительные, у них во всем строгая мера. И характер у них сидячий…

– Какой? – вытаращив глаза, переспросил Леонид.

– Сидячий! – ответила Хмельно, вся брезгливо передергиваясь в седле. – Они принимают все новое как горькое лекарство.

– Но как же быть со мной? – сказал Леонид. – Я приехал на Алтай немного позднее вас, и меня нельзя причислить к осторожным, осмотрительным людям. Но вот я приехал и хочу здесь поселиться… Надолго или навсегда! Какой же у меня характер?

– Очень странный! – решительно ответила Хмелько, смотря теперь на Леонида с удивлением и как бы даже легонько отстраняясь от него. – Очень опасный!

– Даже? – засмеялся Леонид. – Но чем же?

– От вас всего жди: вы опрометчивы.

– Вот как! – озадаченно произнес Леонид.

– Обиделись?

– Не имею права. Вы-то ведь стерпели!

– Ну вот и договорились, – заключила Хмелько. – Вы останетесь здесь, а я года через два сбегу на восток.

– Не боитесь, что обвинят в дезертирстве?

– Меня? За что? – удивилась Хмелько. – Вот если я убегу обратно на Кубань – это будет дезертирство. А какое же дезертирство бежать дальше, на восток, где еще труднее и еще больше неосвоенных мест? Мой отец во время войны – кстати, он тоже был агроном – сбежал из запасного полка на фронт. Его хотели судить за дезертирство. Правильно это? В первом же бою он погиб…

С минуту она молчала, опустив взгляд.

– Нет, я сбегу, – продолжала она затем прежним тоном и даже с привычной лукавой улыбочкой, от которой особенно заметной и красивой становилась ямочка на ее щеке. – Не волнуйтесь, к тому времени подъедут более осторожные, и здесь будет много народа. И потом жизнь есть жизнь. Вот вы женитесь; построите домик, заведете ребят… – Она полуприкрыла смеющиеся глаза. – Вот и обживется целина.

Говоря это, она невольно вспомнила о Светлане и быстро оглянулась назад. Светлана все еще стояла на дороге и смотрела в степь…

– Да она стоит! – изумленно прошептала Хмелько.

С испуганным взглядом Леонид круто повернул Соколика назад и, приподнявшись на стременах, долго-долго махал Светлане рукой. При этом он готов был сгореть со стыда, что не сделал этого раньше…

– Ох-хо-хо! – вновь притворно завздыхала Хмелько, когда они двинулись дальше. – Вот оно, наше счастье! Ждешь его, ждешь, а придет – одна тревога, одна забота, одна боль! Может, не ждать? – заговорила она сама с собой, видя, что Леонид задумался и не слушает ее. – Да нет, пусть будет тревожно и больно! Пусть!