Текст книги "Орлиная степь"
Автор книги: Михаил Бубеннов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
По сравнению с тем, что она делала теперь в тракторной бригаде на целине, ее прежняя работа в чертежном бюро казалась ей детской забавой. Здесь работа была во много раз серьезнее, сложнее, труднее и, конечно, грязнее – иногда она с ужасом смотрела на свои тонкие нерабочие руки, с которых стекало грязное машинное масло. За день Светлана с непривычки так изматывалась, что перед сном ей думалось: утром она не поднимет головы. Втайне она была убеждена, что ее небольших силенок хватит здесь ненадолго. Вся ее работа, вероятно, уже показалась бы ей невыносимой, если бы не одно необычайно важное обстоятельство: она, эта работа, постоянно, ежечасно перемежалась и незаметно сливалась с сугубо личной жизнью. Светлана с трудом вставала на рассвете, все тело у нее болело, особенно ноги, временами она готова была плакать от жалости к себе, но вместе с тем очарованно наблюдала, как разгорается над степью заря, и с упоением слушала, как гремит, пробуждаясь, тысячеголосое птичье царство. Она будила трактористов, подметала в палатке, во всем помогала поварихам, но выдавалась свободная минутка, и она, подсев к подружкам, с удовольствием, забывая обо всем, слушала секреты девушек или тихонько пела с ними про любовь. Во время самой неприятной, грязной работы, когда Светлана отпускала горючее и кручинилась, что пропали ее белы рученьки, она вдруг ловила любящий и ласкающий взгляд Леонида, от которого мгновенно светлело в ее душе. И так весь день. Здесь, в степи, постоянно все сливалось воедино, в какой-то чудесный сплав; горе и смех, работа и песни, томление над бумагами и девичьи секреты, тоска о Москве и наслаждение птичьей симфонией, горечь оттого, что грубеют руки, и частые встречи с Леонидом, к тому же в самое непривычное время, скажем, на утренней заре…
Все это делало жизнь Светланы в Заячьем колке на редкость сложной: напряженной, беспокойной, выматывающей силы и одновременно очень интересной, увлекательной; грязной, гнетущей, тоскливой и одновременно полной неожиданных радостей, любви и надежд. Вот эта необычайная особенность степной жизни и составляла ее главную прелесть. Светлана, еще не верившая в то, что свыкнется со степью, между тем уже чувствовала эту прелесть всем сердцем.
В последние горячие дни Светлана сильно похудела, и, вероятно, от этого точно погасли в ее облике те юные, почти детские черты, за которые все звали ее не иначе, как Светочкой, а Леонид, кроме того, еще и «маленькой»; на весеннем солнце и степном ветру она еще сильнее загорела и обветрилась; ее черные брови и легчайшие вьющиеся локоны слегка выгорели и побронзовели, ее тихие глаза стали чуточку строже… Такие перемены сделали Светлану, может быть, менее нежной, но зато она уже никогда, даже при сильной усталости, не казалась слабенькой и беззащитной: при разговоре она стала нередко применять короткие, рубящие жесты, в ее негромком голосе иногда звучали позванивающие нотки, в ее взгляде все чаще и чаще мелькал огонек решимости… Она лишилась очаровательной красоты юности и точно готовилась засветиться какой-то новой, более яркой красотой.
…На последней загонке, самой ближней к Заячьему колку, Светлана замеряла дневную выработку два раза и каждый раз удивленно пожимала плечами: как ни считай, а получалось, что сменщик Соболя молоденький тракторист Федя Бражкин и Леонид, работавший на прицепе, вспахали восемь гектаров. «Не может быть! Это уж из чудес чудо!» – не веря своим глазам, подумала Светлана в стала поджидать трактор, которому оставалось пройти еще около километра по загонке.
Здесь у Светланы вдруг выдались свободные минуты, и она немедленно отдала их мыслям о Леониде. Все последние дни он особенно радовал Светлану своей любовью. Наедине им, правда, не удавалось бывать, но при каждой коротенькой встрече Леонид успевал и обласкать ее взглядом и сказать такие слова, которые, казалось, и созданы-то были лишь для нее… В эти дни она совсем перестала бояться за свое счастье. Галина Хмельно больше не появлялась, и Светлана перестала думать о бесстыжей казачке. Но Леонид вместе с тем и тревожил Светлану: видимо, считая себя виноватым в том, что в бригаде не хватало людей, он был на ногах уже пятую смену. Работал то на тракторе, то на прицепе, а когда его подменяли, чтобы дать возможность уснуть, он все равно не уходил с клетки; за молодыми, неопытными трактористами нужен был глаз да глаз. Спал по нескольку минут только во время обеденного перерыва: уснет, как свистнет, – и опять на ногах. Вся бригада поражалась его выносливости и азарту в работе. Но Светлана больше, чем кто-либо, примечала, как изнуряется Леонид, еще недостаточно окрепший после болезни.
Светлана бросилась к трактору в то время, когда он был еще в борозде, а затем пошла с ним рядом к поворотной полосе, тревожно всматриваясь в лицо Леонида за стеклом кабины: он почему-то поменялся местом с Федей.
Выйдя из борозды, Леонид сразу же приглушил трактор и, открыв дверку, со слабой улыбкой спросил Светлану:
– Замерила? Ну как?
– Леонид, это же чудо! – закричала в ответ Светлана.
– Никаких чудес! Разве не видишь? – Он кивнул на прицеп. – Мы сегодня поставили четыре корпуса. Для пробы. И ничего, здорово тянул! Отошла, согрелась земля!
Соскочивший с прицепа Федя Бражкин, подходя, растирая скрюченные и застывшие пальцы, сказал:
– Кончено страдание, Светочка! Пашем на четырех!
– Правильно, отстрадали! – подхватил Леонид восторженно, но не своим, слабым голосом. – Сейчас ставим на все остальные плуги по четыре корпуса и за ночь дадим сорок гектаров! Вот и выйдет, что все тракторы у нас в строю!
И только теперь Светлана разглядела: Леонид так ослаб, что едва сидит; стоит ему оторваться от рычагов – он упадет. Все его грязное, исхудавшее, небритое лицо, воспаленный, вялый взгляд выражали беспредельную усталость; он пытался улыбаться, чтобы скрыть эту усталость, но это было наивной хитростью.
– Я не могу смотреть на тебя! – вдруг негромко воскликнула Светлана, совсем забывая о присутствии Феди Бражкина, и потянулась руками к кабине. – Что ты делаешь? Нельзя же так! Опомнись! И почему у тебя царапина на виске?
– Это… чепуха! – смущенно отмахнулся Леонид.
Федя Бражкин покосился на бригадира и выкрикнул:
– Хорошая чепуха!
– А ты помалкивай! – пригрозил ему Леонид.
– Не буду я молчать!
– Значит, хочешь, чтобы надо мной смеялись, да?
Жалобно поморщась, Федя Бражкин досадливо махнул рукой и отвернулся было, но Светлана схватила его за локоть и потребовала:
– Федя, скажи! Только мне!
– С прицепа он упал, – пробурчал Бражкин.
– Как упал?
– А кто его знает? – ответил Федя, все еще опасливо косясь на бригадира. – Оглянулся я, а его нет на прицепе: лежит метров за триста на целине. Подбегаю, хватаю за плечи – гляжу, спит. Это же безобразие, честное слово! Ну, а если бы под лемеха?
– Все доложил? – спросил Леонид.
– Все. И этого хватит.
– Тогда поехали. И больше, товарищ Бражкин, никому ни слова! Понял?! Я шутить не люблю.
У полевого стана торопливо и шумно работала вся бригада. Обе смены, уходящая на отдых и собиравшаяся работать в ночь, сообща очищали тракторы и плуги от грязи, смазывали их отдельные части, проверяли крепления, подтягивали ослабшие гайки.
Вечерняя пересмена по графику заканчивалась еще при солнечном свете. Солнце теперь стояло низко над землей. Легонький предзакатный ветерок осторожно расчесывал косы у розовых от зари берез.
Остановив трактор и открыв дверку, Леонид прежде всего увидел Аньку Ракитину, которую ждал, с часу на час, а позади нее – Хаярова и Даньку. Редко так радовался Леонид, как обрадовался сейчас, увидев непутевых, не очень надежных, но таких нужных теперь ребят: как ни говори, а отныне бригада в полном составе – работай вовсю! Леонид заторопился, хотел по привычке одним махом выскочить из кабины, но не тут-то было: ноги не слушались, да и в руках не осталось сил. Кое-как Леонид все же спустился на землю и, глядя на улыбающуюся Аньку и ребят, смущенно отводящих взгляды, проговорил:
– Ну вот, значит, молодцы…
Он хотел шагнуть, чтобы поздороваться с ребятами за руку, но не смог стронуться с места и неожиданно пластом грохнулся на землю головой вперед.
В одну минуту сбежалась встревоженная бригада. Леонида подняли, перенесли в палатку и уложили на кровать; он спал тяжким, мертвецким сном, сердце его билось часто и оглушительно.
…Тракторы один за другим вставали на заправку и уходили прочь. Последним к заправочной тележке приблизился трактор Виталия Белорецкого, который по болезни не вышел со сменой; в кабине сидел Хаяров, а за прицепом шагал Данька. Заливая в топливный бак трактора горючее, Светлана, как ни сдерживала свой гнев, а все же уколола дружков Дерябы:
– Что ж вы вчера-то не приехали? Все гадали?
– Дела, красотка, дела! – хохотнув, ответил Хаяров.
– Слыхали о ваших делах!
– Погоди, мы еще покажем, как надо работать! С нами не берись тягаться! Хочешь, мы сегодня же ночью обставим всех ваших передовиков? Молчишь?
– Хвастуны! – сказала Светлана.
Вскоре после захода солнца полевой стан опустел: тракторы ушли на свои загонки, а отработавшая смена ужинала в палатке. Светлана, оставшись одна на нефтехранилище, торопливо протирала и укладывала в ящик заправочный инвентарь, подбирала разбросанные по земле промасленные тряпки. В прошлые вечера она обычно не спешила наводить здесь порядок, часто останавливалась и прислушивалась: как раз в этот синий сумеречный часок, отдохнув, вновь ненадолго поднимались в небо жаворонки, и над степью, над которой уже трепетали и плавали сотни огней, вновь ручьисто струилась, вливаясь в каждое человеческое сердце, серебристая песнь. Сегодня же ничто, даже эта песнь, не задерживало внимания Светланы, не трогало ее душу – она была точно в полузабытьи от своей тревоги.
В палатку она входила, не чуя под ногами земли. Ужин закончился, и некоторые ребята, неохотно, сонливо переговариваясь, уже копались в полумраке у своих кроватей. Только в том углу, где лежал Леонид, было светло, и там толпилось несколько человек. Светлана бросилась туда и коснулась рукой чьей-то потной спины.
– Что случилось? Что с ним? – спросила она, почти теряя от тревоги голос.
– Ничего особого, – ответили ей. – Техуход проводим.
Светлана раздвинула спины парней и чуть не вскрикнула: подбородок Леонида, поднятый вверх, был густо намылен, а Корней Черных, изгибаясь, брил ему левую щеку обыкновенной бритвой.
– Да что вы делаете? – жалобно прошептала Светлана. – Вы же разбудите его!
– Он спит как камень, – совершенно спокойно ответил Черных, на минутку обернувшись к Светлане. – У него сейчас хоть стреляй над ухом – не моргнет. А борода у него молодая, слабая, чуть заденешь – и нет ее…
– Да он утром сам побрился бы…
– Не побреется. Вскочит и убежит. Отказавшись от ужина, Светлана тихонько, за-
задумчиво вышла из палатки. Быстро темнело. Светлана постояла, послушала степь, вздохнула раз-другой и направилась в вагончик, где вечернее девичье секретничанье было в самом разгаре. Девушки немедленно зазвали Светлану в свой кружок, но чем-то все же были смущены, и ей невольно подумалось, что секретничали они о Леониде.
Всегда живая, веселая Феня Солнышко, лукавя, попыталась придать своему лицу выражение безмерной озабоченности, но эта ее попытка была явно безуспешной: быстрые глазки-шарики, казалось, вертелись на ее округлом, добром лице, как веселые чертенята.
– Что же делать? Что делать? – заговорила, захлопотала она, стараясь не встречаться взглядом со Светланой и делая вид, что продолжает прерванный разговор. – Ну, чем же, девоньки, кормить-то вас? Тоня вон ездила в колхоз – ничего не выходит: не режут свинью! Нет мяса! К Северьянову надо ехать самому бригадиру, а нас он не слушает.
– Ну, а бригадиру некогда, – грустно отозвалась Светлана.
– Вот и беда! Ему не до мяса.
Но веселая сибирячка не умела хитрить. Видя, что никто из девушек не собирается поддержать ее, она вдруг осеклась, застыдилась, внезапно рассмеялась над своей простотой, обхватив Светлану пухлыми, в ямочках, очень розовыми руками, прижавшись щекой к ее плечу, сказала:
– Замять хотела наши секреты, да ничего не получается: с языка он не сходит! Мы ведь все о нем тут говорили. Слышишь, девонька?
До сих пор девушки почему-то не решались заговорить со Светланой о ее отношениях с Леонидом Багряновым, хотя, конечно, немало изнывали от неудовлетворенного любопытства. Трудно сказать, почему они осторожничали. Скорее всего потому, что Светлана была самой молоденькой среди них, а по виду очень уж юной, очень застенчивой, и девушки, должно быть, стыдились касаться ее любви. Светлана всегда боялась, что девушки все же вот-вот осмелятся заговорить с ней, и теперь, когда наконец неожиданно случилось это, она с минуту была в полнейшем замешательстве. Но чуткость и благородство Фени. Солнышко, не назвавшей имя Леонида, очень облегчили положение Светланы. Потупясь, она вскоре полушепотом спросила:
– Что ж вы говорили о нем?
– Ужасно он рискованный, кипучий и даже отчаянный человек! – вроде осуждающе, но не без удовольствия ответила Феня Солнышко. – То с директором схватился зуб за зуб, то в ледяную воду полез, а то работает до упаду.
– А это плохо, что он такой?
– Плохо, девонька! Сгорит скоро!
– Что ты, да его на сто лет хватит! – очень убежденно и слегка развеселясь, возразила Светлана. – Ты знаешь, какой он сильный? И потом, чем чадить, пусть лучше горит.
Только теперь девушки, окружавшие столик, вдруг оживились и заговорили:
– Что верно, то верно!
– Подушила бы тех, от которых только чад!
– Да-а, около огонька и жить весело! Феня Солнышко, все еще не выпуская из своих объятий Светлану, ласково, как ребенка, раскачивая ее, вздохнула весело и немножко завистливо:
– Счастливая ты!
Потом, обежав глазками всех девушек, точно испрашивая у них согласия на что-то, прошептала:.
– Скоро ли свадьба-то?
Будто жаром из топки пахнуло в лицо Светланы.
– Ой, что вы, да какая же сейчас свадьба? – воскликнула она чуть слышно, пряча лицо от девушек. – В такое время!
– Самое время: весна, – возразила Феня и засмеялась.
– С ума сошла, Феня! – совсем застыдилась Светлана. – Какая свадьба, когда здесь такая работа!
– Работа не помеха!
– Да и какая же здесь… жизнь?
– С милым, девонька, рай и в шалаше!
– Да где он, шалаш? – Сделаем!
Внезапно Светлана вырвалась из объятий Фени Солнышко и, встав у окна, отвернувшись от девушек, негромко сказала:
– Ну тебя, Феня, мне стыдно!
– А что тебе, дурочка, стыдиться? – ласково оговорила ее Феня Солнышко. – Ты ни у кого ничего не крала. Ты свое в жизни нашла. Тебе надо смело смотреть людям в глаза!
– Ой, да отстань же ты!
Но прошло какое-то время, и Феня Солнышко, зная, что Светлана не умеет сердиться, приблизилась к ней и спросила:
– Кто ж из вас… тянет-то?
– Я, – немного помедлив, созналась Светлана.
– Отчего же? Какие у тебя капризы?
– Не капризы, а сейчас нельзя.
– Если надумала, не тяни. Зто такое дело.
– А что?
– Всякое бывает! – со вздохом промолвила Феня Солнышко. – Я вот тоже… когда-то… тянула-тянула по дурости, а тут и подвернись лиса…
Второй раз, сильнее прежнего, опалило лицо Светланы. Она прижалась пылающим лбом к холодному стеклу и прикрыла глаза. И надо же было Фене сказать то, что она сказала! Перед мысленным взором Светланы мгновенно заплясали в сырой низинке неуклюжие серые журавли и поползла, прячась в блеклой траве, хитрая лиса. Светлана попыталась представить себе выражение морды злодейки – и опешила: на ее морде прекрасной морской синевой сияли глаза Галины Хмельно! «Бесстыжая! Бесстыжая! – с отвращением мысленно закричала Светлана своей сопернице. – Все, все уже заметили, что ты делаешь! Все видят, что у тебя на уме! Господи, как это ужасно!» Светлана вдруг резко обернулась к девушкам и, точно приняв совет Фени Солнышко, смело посмотрела в их лица. Но девушки с тревожным изумлением увидели на ее ресницах слезинки.
– Я ведь уехала из дому без спроса… – произнесла она с несвойственной ей возбужденностью, давая понять, что у нее особое право на счастье с Леонидом, право, которого не имеет никто, и. одновременно подбадривая себя. – И потом, разве все ребята одинаковы? – спросила она одну Феню. – Леонид был очень рад, что я поехала! – добавила она, неожиданно для себя смело назвав имя Леонида и гордясь тем, что защищает его честь.
Но Феня и не собиралась отступать.
– Тогда и тянуть нечего, – сказала она ласково.
– Если она уехала самовольно, значит у нее с родителями что-то неладно, – высказала предположение Марина Горчакова. – Неладно, Светочка, да?
– Нет, нет, теперь все в порядке, – торопясь защитить и родителей, ответила Светлана; при этом она тонкими, хрупкими пальцами поспешно перебирала пуговицы на своем ватнике.
– Ты присядь, успокойся, – сказала ей Феня. Девушки усадили Светлану у стола.
– Ну, хорошо, я скажу вам всю правду, – заговорила она, собравшись с силой. – Тут не в одном шалаше дело. Ведь вы не знаете, папа и мама простили меня совсем недавно. Я уже в Лебяжьем получила от них письмо. Они смирились и успокоились. Как же я могу тревожить их опять? Только они опомнились, пришли в себя, а я к ним с новым делом – выхожу замуж! Так, да? Чтобы им новое беспокойство? Чтобы они опять обиделись? Нет, я подожду! Закончим сев, пройдет весна, вот тогда я и напишу им письмо…
– А без разрешения не можешь? – спросила Марина.
– Нет, ни за что. Без их согласия не будет никакой свадьбы.
– Значит, по старинным правилам живешь?
– Ну и что же? Это лучше, чем без всяких правил!
– Отца-мать уважаешь, это хорошо! – Феня Солнышко легонько тронула плечо Светланы своей розовой рукой. – Только ты зря думаешь, что обеспокоишь их своим письмом. Совсем, девонька, наоборот; обрадуешь! Они давно ждут от тебя такое письмецо. Как только получат, вот тогда действительно успокоятся, не спорю. Они знать будут, что ты около мужа, под защитой, никто тебя не обидит. А теперь как о тебе думать? Поехала девочка одна в чужой край. Господи, да ты погляди на себя в зеркало! Дитё, честное слово! Вон твои ровесницы… Видишь, какие они? Они как дубовые бочаты! Их как ни пинай жизнь, они десять раз перевернутся и опять стоят! А ведь если тебя стукнет, тебе будет плохо… Как же не беспокоиться отцу-матери? Они-то знают, какая ты… И опять же они понимают: такая девочка, а жить приходится среди ребят, в степи. Ну, а за нашими ребятами много худой славы. Да мать поди ночи не спит! Пожалей ты ее, напиши!
Светлана покорно слушала Феню Солнышко и чувствовала на себе заботливые взгляды девушек. «А добрые они! – растроганно думала она. – И все видят, все знают…» Чувство благодарности к девушкам приятно согрело грудь Светланы, и она, не поднимая взгляда, вдруг сказала полушепотом:
– Хорошо, я напишу.
С минуту девушки радостно шумели и толпились вокруг Светланы: они добились-таки от нее того, что было задумано.
– Ну вот, так-то складнее, – заключила Феня Солнышко. – Дней через десяток придет ответ, а там сразу же и свадьба! Ну, девоньки, вот уж когда мы дорвемся, вот когда попьем-погуляем! Знай наших!
И опять девушки зашумели, подхватив мысль Фени, но Светлана поднялась с табурета, чтобы вернуться в палатку, к рации, и тут все увидели, что она очень бледна.
– Потише, ребята услышат, – попросила она жалобно. – Мне же стыдно, И очень прошу вас: никому ни слова! Хорошо?
– Светочка, милая, никому! – за всех пообещала Феня Солнышко и, тронув Светлану за рукав, вдруг спросила: – Погоди-ка, а почему у тебя такой ватник большой? Рукава подвернуты… Очень некрасиво! А ну-ка, давай его сюда! Девоньки, тащите свои ватники!
В куче ватников нашелся такой, который был точно только для Светланы и сшит. Феня Солнышко, одернув ватник на девушке, сказала:
– Носи на здоровье!
– Ну, зачем же?.. – смутилась Светлана. – Носи и помалкивай!
Таким же образом были найдены для Светланы и сапоги с узкими голенищами, более аккуратные на вид. И опять Феня Солнышко под общее одобрение сказала:
– Топай на здоровье!
– Ну, я не знаю даже, что вы делаете… – говорила Светлана, растерявшись от смущения и радостного сознания, что теперь-то она не будет похожа на чучело.
– Зато мы. знаем! – ответила Феня. – Теперь скажи: какая-нибудь простенькая юбчонка у тебя есть? А кофтенка? Тогда вот что: с завтрашнего дня тебе запрещается носить лыжный костюм! Довольно! Будешь ходить в юбочке и кофте, а при заправке – надевать фартучек. И не возражай – так надо.
…Ночью Светлана написала матери письмо. Уснуть она долго не могла. Прислушиваясь к дыханию девушек, она думала о том, что в ее степной жизни отныне есть новая прелесть, имя которой – девичья дружба. А во сне Светлана видела, что Леонид очень долго, очень, очень долго нес ее на руках куда-то по степи…
VI
На зорьке, тревожно вскочив раньше всех на стане, Леонид Багрянов тут же отправился к тракторам. Точно в пять, когда он был у полосатой бригадной клетки, на восточном горизонте показался краешек солнца. До пересмены оставалось два самых трудных часа: не привыкших к ночной работе, переутомившихся за ночь ребят так и валила с ног дремота.
У Ваньки Соболя ночь прошла спокойно; заглаживая свою вину в происшествии на солончаке и, должно быть, стараясь заглушить сердечную боль, он работал, пожалуй, лучше всех в бригаде. Обменявшись с ним двумя-тремя фразами на поворотной полосе, Леонид подошел к прицепу, где сидела, согнувшись, Анька в какой-то рыжеватой шубейке и валенках, вероятно позаимствованных у девушек из Лебяжьего.
– Ну, как работается? Тяжело? – заговорил с ней Леонид.
– Видишь? – Анька, не поднимая головы, показала бригадиру руки. – Как грабли. Ну и работа, чтоб ее черти взяли! А стало светать – слипаются глаза, да и только! Того и гляди запашет Соболь!
– Бог терпел и нам велел.
– Терпел, да не на прицепе.
– Значит, все-таки привела? – спросил Леонид тихонько, отвернувшись от трактора. – Как. же ты надумала?
– Стало быть, угодить тебе захотела.
– И деньги, значит, не возьмешь?
– Отвяжись ты со своими деньгами!
– Ну, а Деряба-то как стерпел, что они пошли?
– Он на курсы скоро: им так и так разлука.
– А что хмурая? Поссорились?
– Все было…
На соседних клетках – у Холмогорова и Белоусова – дело шло так же хорошо. За ночь ни одной неполадки ни одной вынужденной остановки. Тракторы довольно легко тянули теперь плуги с четырьмя корпусами, и пахота ложилась в степи, будто темные, маслянисто поблескивающие волны.
Но когда Леонид дошел до четвертой загонки, где работали Хаяров и Данька, его вдруг точно столбняк ударил от затылка до пят. Одного взгляда было достаточно, чтобы разглядеть беду: закадычные дружки, задумав, вероятно, с первой же смены обогнать всех, пахали с поднятыми предплужниками, сдирая нетолстый слой дерна, – из-под его пластов повсюду торчали «бороды» – пучки ковыля и типчака.
Пахота была явно загублена. Леонид стиснул челюсти. Пока он смотрел на трактор, выплывающий из низинки, лицо его медленно каменело и покрывалось крупными каплями пота.
