Текст книги "Орлиная степь"
Автор книги: Михаил Бубеннов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
Они ступили на землю Алтая ночью: Леонид – озабоченным, но с тайным нетерпением взяться за дело; Светлана – необычайно притихшей, с тревогой о матери…
Остаток той ночи, когда их эшелон прибыл в Барнаул, они скоротали кое-как в железнодорожном клубе. Рано утром здесь поднялись невероятная суматоха и галдеж: началось распределение прибывших по районам края, где намечалось освоение целинных и залежных земель.
Специальные уполномоченные из этих районов, собирая группы молодежи у карт, наперебой расхваливали свои совхозы и машинно-тракторные станции, рассказывали о красоте и приволье родных мест…
Около Леонида Багрянова, молчаливо и доверчиво избранного еще в пути своим вожаком, толпилась большая группа москвичей. Леонид терпеливо выслушивал уполномоченных, рассматривал карту, но никому не давал определенного ответа, а только обещал:
– Мы подумаем, подумаем…
Его друзьям нравилась такая осторожность.
– Правильно, Леонид, не на один день едем!
– Некоторые вон как в воду головой!
– Ну и пусть, а мы получше выберем место!
К группе Багрянова подошел один из представителей. Это был дюжий, выше среднего роста человек, вступивший в пору наибольшей силы, здоровья и возмужалости, с залысинами, отчего лоб казался очень большим и светлым, с мужественным, скуластым лицом, обожженным степными морозами и ветрами. Не спеша, изучающе осмотрел он внимательными темными глазами молодых людей, столпившихся вокруг Леонида, и спросил:
– Думаем? Гадаем?
Москвичи обернулись на его голос, и он поздоровался, приветственно помахав всем поднятой рукой:
– Привет, орлы! Привет!
Ему ответили несмело, вразнобой…
– Да, все хвалят свои места! – сказал уполномоченный, делая жест на группы новоселов у карт. – У одного район на Оби, у другого – на Чумыше, у третьего рядом тайга, у четвертого – горы? Одна красота! А что делать мне? – И здесь уполномоченный отрекомендовался: – Я главный агроном Залесихинской МТС… Что мне делать? У меня нет никаких красот! У меня степь да степь: самолетом засевай и самолетом коси.
Леонид вдруг разом побледнел.
– Товарищ командир? – спросил он тихо. – Товарищ Зима?
– Погоди-ка, погоди! – быстро произнес Зима и схватил Леонида за руку. – Неужели? Высота сто три? Отдельное дерево с гнездом? Это ты? такой большой?
Он схватил Леонида за плечи и притянул к себе…
– Я думал, вы погибли, – сказал Леонид.
– Плохого ты мнения был обо мне!
Смотря через плечо Зимы на левый нижний угол Алтая, закрашенный желтой краской, Леонид вдруг увидел перед собой огромное золотое море, – широкие теплые волны, всплескивая, уходили до горизонта, и над ними стремительно, порывисто носились белые чайки…
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Весна на Алтае в тот год была на редкость запоздалой и затяжной. Утрами обычно тянул колючий, пронзительный сиверко. В полдень пригретый солнцем наст все же становился ноздреватым и хрупким, как сухой мох, из-под оседавших сугробов сочилась светлая водица, на солнцепеке обозначились проталины. Но уже на вечерней заре подмораживало, а ночью крепкий сибирский морозец властвовал как хотел и огромное утреннее солнце, собираясь в обход, долго стояло в раздумье над густо затуманенной и заиндевелой землей. Только к середине апреля солнце стало припекать покрепче, снег начал уходить порасторопней – и степь наконец-то запестрела…
Село Залесиха – близ границы с Казахстаном, недалеко от Иртыша, откуда начинаются бескрайные, пустующие земли. Машинно-тракторная станция, созданная здесь одной из первых на Алтае, когда-то работала деловито, сноровисто, шумно, пользуясь большой славой по всей Кулундинской степи, но в военные годы, изрядно ослабев, притихла и стала жить тоскливой, безвестной жизнью. И вдруг опять загремела на весь край: вот так горная речка, обмелев и задремав в омутах, в начале лета, когда снеговые горные вершины припечет солнце, вновь оживает, полнится, вырывается из берегов и обдает пеной скалы…
Это случилось, когда заговорили об освоении целинных и залежных земель: в зоне Залесихинской МТС были самые большие на Алтае пустующие массивы. Уже на провесне в Залесиху прибыла группа комсомольцев-москвичей, променявших ради большого дела столичное житье на степную глухомань. Потом молодые новоселы стали прибывать сюда из самых различных российских мест. К концу марта они заполнили все село. В ожидании выхода в степь они сбивались в бригады, вывозили с ближней станции, изучали машины, знакомились со старожилами и степью. Они всюду появлялись шумными толпами: в конторе станции, на ее усадьбе, у магазинов, в столовой и чайной…
Вторым половодьем шумела жизнь в Залесихе.
Однажды под вечер, когда солнце уже присматривало себе место в глухих степях за Иртышом, из соснового бора вышли к Залесихе три трактора; последний, приотстав, тащил тяжелые сани с горланившей песни молодежью. На окраине Залесихи ведущий трактор «С-80» затормозил вдруг, словно перед ямой, а через несколько секунд на гусенице у кабины, разогнувшись, вытянулся во весь свой рост Степан Деряба. Это был сухой жердястый парень лет двадцати пяти в несоразмерно малом ватнике; невольно думалось, что носил его Деряба лишь потехи ради. Как всегда, даже в очень холодное время, голова его была не покрыта; грубые медно-рыжеватые волосы на затылке точно измятые мялкой (ох, не вечной оказалась красота, наведенная по сходной цене в одной из лучших парикмахерских на окраине Москвы!). И тоже, как всегда, Деряба был в веселом, бесовском хмелю: его давно отекшее лицо косоротилось от пьяной ухмылки, белки мутных, оловянных глаз поблескивали болезненной краснотой.
Из кабины трактора «ДТ-54», который остановился позади, выскочил с вопрошающим взглядом черный, орлиноносый, похожий на грека тракторист Хаяров. Увидев его, Степан Деряба уничтожающе повел перстом в сторону по-вечернему притихшей Залесихи и произнес барственно-брезгливо:
– Мне не нр-равится эта тишина! Приподняв левую бровь, Хаяров охотно предложил:
– Отменить!
– Ставлю печать, – сказал Деряба.
За спиной Дерябы показался хозяин трактора – Тимофей Репка, широколицый, обожженный морозами и ветрами белобрысый кубанец-здоровяк добродушного вида. Он испуганно взмолился:
– Товарищ бригадир, не надо!
Степан Деряба медленно, зная цену своей выдержке, обернулся на его голос.
– Что-о-о? Что такое? – протянул он, презрительно и кисло морщась; глядеть со стороны, всей утробушкой страдал он от попавшей на зуб кислятины. – Ты что лепечешь, малютка? Ты где?
Два трактора рванули вперед. На предельной скорости, подбрасывая гусеницами комья талого снега, точно атакующие танки, они ворвались в Залесиху и двинулись главной улицей. Бог мой, что они делали! Они то выписывали зигзаги во всю ширину улицы, распугивая встречный люд, то кружились один за другим вокруг одиноких изб, то проползали у caмыx окон, оглушая сельчан ревом моторов и лязгом гусениц… И вдруг – это случилось уже в центре села – тяжелый, плохо управляемый «С-80» с полного хода наскочил на телеграфный столб, да так, что тот, хрястнув, рухнул на тесовую крышу старенького пятистенного домика; зазвенели лопнувшие провода, полетели куски черных, покрытых плесенью тесин, из всех окон посыпались стекла…
Через минуту из домика на крыльцо ошалело выскочил рябой усач в синей сатиновой косоворотке, залесихинский комбайнер, а следом за ним его гости – молодые новоселы. В этот момент у трактора завязалась драка: Тимофей Репка так двинул Дерябе под ребра, что тот, застонав, отлетел прочь, но, устояв все же на ногах, бросился на кубанца и схватил его за грудки.
– Ясно, он, собачья морда! – заорал сибиряк и кинулся к воротам.
Тяжелым кулаком-кувалдой он за один раз уложил в мокрый снег высокого, но слабого в кости Дерябу. Перепугавшись, что недолго и до греха, молодые новоселы бросились оттаскивать усача, несколько минут назад с увлечением рассказывавшего им о своей тяжелой и красивой степной работе. Воспользовавшись этим, разъяренный Деряба вскочил на ноги и полез с кулаками уже на новоселов, которые не давали ему прорваться к сибиряку, а подскочивший Хаяров кинулся к Репке…
Тем временем к месту происшествия из чайной высыпало человек двадцать молодежи, собравшейся здесь на ужин, и подоспел третий трактор с бригадой Дерябы. На санях пьяно закричали:
– Наших бьют!
И пошло, как в любой драке. Зашумели, заголосили на все село! Сибиряк-усач своей кувалдой укладывал в одну кучу наседавшую на него бригаду Дерябы. Сам Деряба, выкрикивая бессмысленные слова, гонялся между тракторами за Репкой, а за ним гонялись парни, выскочившие из чайной. Все остальные, не принимавшие участия в драке, пытаясь остановить дерущихся, тоже с криками метались между тракторами и по улице и этим значительно усиливали впечатление кулачного побоища.
Ярость еще более опьянила Степана Дерябу. «Меня, Дерябу, бить?! – звенело в его пьяной голове. – И кто посмел? Кубанское сало?» Раскидывая всех, кто вставал на пути, разъяренный Деряба с налитыми кровью глазами носился туда-сюда за Репкой, который, хотя и казался увальнем, неожиданно проявил необычайную увертливость. Деряба не сносил обид. Его не могло успокоить, что он уже несколько раз достал кулаком кубанца, и достал довольно крепко. Где там! Яростная душа Дерябы требовала более суровой расплаты. Зачем-то задержавшись на секунду у трактора, Деряба вновь бросился в толпу, где скрылся Репка, быстро расчистил себе путь и вновь настиг кубанца. Но в тот момент, когда он замахнулся со всей силой, чтобы произвести с Репкой полный расчет, совсем рядом блеснул огонь, и его оглушило дуплетом. Деряба вытаращил обезумевшие глаза и начал мгновенно трезветь: перед ним с ружьем в левой руке стоял Леонид Багрянов, обвешанный по всему поясу сизоперой болотной дичью…
– Дай сюда нож! – сказал Багрянов, сузив глаза.
– Ты что, гражданин? Ты что лепечешь? – едва опомнясь, заговорил Деряба, через силу презрительно ухмыляясь и. держа руки за спиной. – Какой нож? Ты за кого меня считаешь? Оскорблять, да? – Он старался как можно скорее перейти в наступление. – Думаешь, глотнул лишнего, так тебе все можно? Даже стрелять? Ты в кого стреляешь, гражданин? – Осмелев, он вдруг шагнул вперед и рванул себя за ворот рубахи. – На, бей! Вот я, бей!
Той же секундой он уже летел со стоном назад, под ноги толпы.
– Бокс! – пояснил кто-то восхищенно. Леонид Багрянов между тем шагнул вперед, нагнулся над местом, где стоял Деряба, и вытащил из мокрого снежного месива небольшой финский нож с костяной рукояткой. Обтерев нож о полу ватника, он зачем-то потрогал пальцем его жало и сказал Дерябе:
– Ну все, больше мы терпеть не будем!
– Кто мы? – взревел Деряба, все еще под дикий хохот толпы безуспешно пытаясь подняться на ноги.
– Не кричи, ты знаешь кто!..
Вскоре негодующая ватага новоселов вслед за Леонидом Багряновым шумно повалила за село, к усадьбе МТС, где только что зажигались огни…
Незадолго до того, как в Залесихе появились новоселы, директором МТС был назначен Илья Ильич Краснюк – инженер с тракторного завода. Отдав новоселам свой дом в центре села, он жил теперь в конторе станции.
Закончив рабочий день, Краснюк поужинал тем, что принесли ему из столовой, а потом, не раздеваясь, улегся, как обычно, на диване в своем кабинете. Сняв очки и укрывшись шерстяным одеялом до подбородка, он долго, не шевелясь, лежал с открытыми глазами, радуясь тому, как все окружающие предметы исчезают в сумраке. Это был час решительного и полного отрешения от невероятно колготной, изнурительной директорской работы. Испытывая разбитость во всем теле, Краснюк лежал, думал о жизни и сочувственно слушал, как вздыхал и стонал старый дом-крестовик с обшарпанными стенами, прогнившими нижними венцами, щелястым полом, из-под которого тянуло сыростью, затхлостью и мышиной вонью.
Услышав гвалт молодежи у конторы, Краснюк с досадой оторвался от своих дум, поспешно встал, зажег свет и, чуя недоброе, в ожидании стука в дверь выпрямился, касаясь пальцами края стола, точно в этой позиции он мог как нельзя лучше встретить любые неприятности..
Илья Ильич Краснюк, как говорится в народе, был видный мужчина лет сорока пяти, начавший полнеть, вероятно от долголетней малоподвижной работы, с нежным розовым лицом, какие не терпят солнечного загара, с пышно-курчавой рыжей шевелюрой, под которой надежно пряталась круглая плешинка. Во всем он был весьма приятный, истинно городской человек, и только одно в нем не нравилось никому на станции: собираясь ли с кем-нибудь заговорить, намереваясь ли читать бумагу, он непременно несколько раз кряду передергивал губами и ноздрями, совершенно точно, как это делает что-либо грызущий суслик. Ио все, конечно, понимали, что это всегда неожиданное и некрасивое сусличье движение в лице Краснюка не так важно в человеке.
Хлопнула одна дверь, потом другая, третья, и, наконец, в коридоре под тяжелыми сапогами заскрипели половицы, полетела кружка с питьевого бака, зашуршал сорванный со стены плакат… «Опять Багрянов!» – озадаченно воскликнул про себя Илья Ильич, мигая светлыми ресницами, и даже порозовел от предчувствия неизбежного неприятного разговора: молодой москвич, назначенный разъездным механиком станции, за неделю жизни в Залесихе не один раз уже портил ему кровь тем, что встревал не в свои дела.
Постучав в дверь, Багрянов тут же открыл ее и вошел в кабинет, затем пригласил Репку и только после этого встретился взглядом с Крас-нюком. Сдерживая резко дающее себя знать сусличье движение губ и ноздрей, Илья Ильич спросил его высоким, обиженным голосом:
– Ну, что у вас опять, Багрянов?
В ответ Багрянов шумно, негодующе вздохнул и, обернувшись к Репке, кратко бросил:
– Расскажи!
– А чего тут рассказывать? – неохотно заговорил Тимофей Репка, комкая в руках шапку и отводя в сторону затекший левый глаз. – Драка у нас с Дерябой вышла.
– Драка? – удивился Краснюк. – С Дерябой?
– Ну да, с кем же еще! Конечно, я сознаюсь, я первый дал ему под девятое ребро…
– Так. Значит, зачинщик ты? – Я, сознаюсь…
Лицо Багрянова вдруг стало темным-темно. На мгновение он прицелился в директора пронзительно-дерзким взглядом, потом сурово приказал Репке:
– Расскажи как следует!
– Обождите, вы ездили в бор? – спросил Краснюк, обращаясь к Репке.
– Ездили! – махнув рукой, ответил Репка.
– Ну и что же? Бревна на катки вывезли? Тимофей Репка отрицательно покачал головой.
– Не вывезли? А почему?
– Товарищ директор! – заговорил Репка, всячески помогая себе в воздухе шапкой. – Да пьянствовали мы в лесу весь день! Видите, какое у меня фото? Как у того кота… Погодите чуток, я зараз все начистоту выложу. Можно присесть?
– Садитесь, садитесь, – наконец-то предложил Краснюк и сам опустился в кресло.
– Начинай с вечера, – посоветовал Багрянов.
– Стало быть, началось это со вчерашнего вечера, – начал Тимофей Репка, поминутно стыдливо пряча от директора подбитый глаз. – Попались вчера Дерябе новички… Те, что с Орлов-щины, знаете? Сосунки, а денег много. Так наш Деряба со своими друзьяками за вечер раздел их догола! В одих трусах оставил… А потом, известное дело, на всю ночь гульба. Утром едва головы подняли. Опохмелились, кое-как собрались в лес, а он сует мне в кабину ящик водки. «Холод, говорит, собачий, беру для сугрева». Ну что с ним делать? Прибыли на место, нашли первую клейменую сосну, а она, не поверите, во какая, в два обхвата, и вершиной уперлась в самое небо. Глянул Деряба на сосну, повел глазом от комля до макушки и говорит: «Черт ее не валял такую, хлопцы! Да разве ж ее без пол-литры свалишь?» И пошло! Пока топтались вокруг той сосны, весь ящик опорожнили. А закуска, сами знаете, какая… Было б сало! Опорожнили ящик, сели вокруг той чертовой сосны и давай голосить на весь лес! Все глотки оборвали! Глядь, а уже вечереет.
– И сосну не свалили? – спросил Краснюк.
– Как стояла, так и стоит!
– Безобразие! Ну, а как подрались?
Репка рассказал, как не давал пьяному Дерябе куролесить на тракторе и булгачить народ, как они боролись в кабине за 'рычаги и тем временем наскочили на телеграфный столб…
С каждой минутой, слушая рассказ Репки, Краснюк розовел все ярче, потом все лицо его вдруг покрылось точно моросью, а в неподвижных глазах засияла чистейшая прозелень. Узнав, что Багрянову только выстрелы помогли остановить драку, Краснюк, весь потно-розовый, точно перегревшийся на солнце, поднялся за столом, отшвырнул какие-то бумаги и молча отошел к окну…
– Гнать! Немедленно гнать! Мы требуем!.. – тоже поднимаясь, заговорил Багряное, с надеждой следя за тем, как у директора сжимаются в кулаки сложенные за спиной руки.
– Дерябу? Гнать?! – оборачиваясь, с внезапным удивлением переспросил Краснюк. – Да вы что, Багрянов, в своем уме?
– В своем! – дерзко отрезал Леонид.
– Вы понимаете, что вы требуете? – Понимаю! Гнать, и весь разговор!
– Молоды вы, Багрянов, и горячи, – с сожалением заговорил Краснюк. – Вы думаете, это так просто – прогнать Дерябу? Да кто это позволит нам? Разве можно гнать людей, приехавших на целину? За что гнать? За пьянство? За карты? За драки? Оторвались от дома, получили волю да большие деньги – вот и закрутило. Молодо-зелено… Выйдут в степь, возьмутся за дело и забудут о пьянстве.
У Леонида даже упали руки.
Он уже знал, что Илья Ильич Краснюк – непонятный и трудный человек. Работа в МТС была для него дремучим лесом, в котором он плутал безнадежно. Все отлично понимали, что это не вина, а беда Краснюка, как и многих других городских людей, едущих теперь работать в деревню, а потому осторожно и бережно учили его и в дремучем лесу находить верный путь. Но странное дело: вместо того чтобы вызывать чувство благодарности, всякая дружеская помощь в работе неизменно вызывала у Краснюка раздражение. «Самолюбив! – с огорчением говорили о нем на станции. – Нетерпим!» Решительно на все Илья Ильич смотрел своим особым взглядом и видел все в особом, непривычном для других свете. По этой необъяснимой причине своевольный Краснюк, отвергая дружеские советы, очень часто принимал совершенно неожиданные, никому не понятные решения, и, конечно же, нередко во вред делу и себе.
Зная такое о Краснюке, Леонид готов был услышать от него все, что угодно, но при этом, однако, не допускал мысли, что он будет как-либо оправдывать и защищать Дерябу, который пользовался в Залесихе дурной славой. Это было сверх всяких ожиданий.
– Что же вы думаете? – едва сдерживаясь, заговорил Багрянов. – Вы серьезно думаете, что Деряба, когда выйдет в степь, исправится и станет настоящим человеком?
– Станет! Уверен! – воскликнул Краснюк. – Работа лечит.
– Сегодня у него тоже была работа!
– Но не было еще чувства должной ответственности.
– Почему же вы уверены, что оно появится у Дерябы в степи?
– Его рождают большое дело и большое доверие!
По всему выходило, что Краснюк вроде бы и прав: в нашей жизни немало примеров того, как именно большое доверие исцеляло людские пороки. Но Багрянов не зря целую неделю внимательно наблюдал за Дерябой.
– Вы ошибаетеь, товарищ директор! – сказал он Краснюку, поглядывая на него исподлобья. – Деряба не из тех, кого по молодости закрутило. Правильно, Репка?
– Он сам кого хочешь закрутит! – пробурчал в ответ Тимофей Репка. – Самый нахальный паразит, вот он кто! Гнать его надо! Думаете, зачем он сюда поехал? А чтобы около молодых да глупых, которых закрутило, нагреть себе руки.
За месяц он всех здесь обобрал. Сколько в его карманы денег утекле, вы знаете? Все от него стоном стонут. И все боятся его…
– Почему нее боятся? – недоверчиво спросил Краснюк.
– Он все может.
– Ну, знаете ли, – . поморщился Краснюк, – все это только подозрения! А подозрительность – плохой помощник в оценке людей.
Опять выходило, что Краснюк вроде бы прав, но это не только не поколебало, но внезапно еще более укрепило мысль Багрянова добиться изгнания Дерябы. Разговор с директором чем-то точно раскалил неприязненные чувства против Дерябы, и теперь Багрянов знал, что он никогда не отступит от своего замысла.
– Значит, не желаете расстаться с Дерябой? – переспросил он отнюдь не любезно.
– Представьте, не желаю! – с вызовом ответил Краснюк.
Только теперь Леонид, откинув с правого бока уток, осторожно достал из кармана ватника финский нож Дерябы и положил его на угол директорского стола.
– Что это за нож? – быстро спросил Краснюк.
– Это нож Дерябы! – сверкая белками глаз, с горячностью ответил Леонид.
– Ну и что? Где вы его взяли?
– Этим ножом он хотел убить Репку.
– Во время драки? А кто видел?
– Я видел.
– Расскажите…
У Краснюка, когда он выслушал Багрянова, особенно долго и презрительно подергивались губы и ноздри.
– Слушайте, молодой человек, – заговорил он затем со снисходительной улыбкой, – мне все ясно: у вас нет никаких доказательств против Дерябы. Чем вы докажете, что это его нож? Найден там, где стоял Деряба? Ну и что? Этого же мало! – Он подумал и, пользуясь случаем, решил окончательно добить горячего, нелюбимого парня. – Так что зря вы хотели удивить меня этим ножом! Он не производит на меня никакого эффекта.
– Вы что, вы еще смеетесь? – сузив глаза, сквозь стиснутые зубы крикнул Багрянов и левым плечом подался на директора. – Не производит? А вот так – производит? – Он вдруг схватил со стола нож и, слегка ощерив зубы, вскинул его над4 грудью Краснюка.
Мгновенно побелев, Краснюк застонал, как стонут немые, мучительно пытаясь заговорить, с обезумевшим взглядом отшатнулся назад и, оказавшись у дивана, опрокинулся навзничь. Только здесь, быстро замахав красноватыми веснушчатыми руками, он с трудом осилил свой недуг и закричал:
– Стойте, стойте!.. Что вы делаете?
– Теперь произвел? – тяжело дыша, с ненавистью спросил его Багрянов. – Ну как, хорош эффект? Нравится? Только знайте: Деряба это делает всерьез…
– Вы ответите… – ослабевшим голосом произнес Краснюк с дивана.
– За что? За эффект?
– За нападение…
– У вас нет никаких доказательств!
Пряча нож обратно в карман, Леонид бросил Репке:
– Пошли отсюда!
– Нет, погоди, – ответил Репка и выступил вперед. – Раз такое дело, – заговорил он, обращаясь к Краснюку, который торопливо обтирал платком вспотевшее лицо, – я не желаю оставаться у Дерябы. Увольняйте! Вот и все! Мне еще жить охота!
– Хорошо, хорошо! – согласился Краснюк.
– Тогда вот что, товарищ директор… – вновь заговорил Леонид, но уже обычным тоном. – Назначьте меня на его место!
Несколько секунд Краснюк с изумлением всматривался в Багрянова. Так и не отгадав, какие же новые планы зародились в голове надоедливого москвича, но втайне радуясь случаю избавиться от него, он ответил быстро:
– Что ж, я согласен…
– Когда будет приказ? – спросил Леонид. – Утром.
У крыльца Леонида нетерпеливо поджидала толпа молодежи. Из чьих-то рук он тут же получил свое ружье.
– Прогонят? – спросили его из толпы.
– Сам уйдет, – ответил Леонид.
У окраины Залесихи Леониду встретилась Светлана. Она не шла, а бежала, едва успевая вовремя различать в синих сумерках ухабы на изрытой тракторами дороге, и когда узнала Леонида впереди шумно разговаривающей толпы парней, едва не вскрикнула от радости. Зная, как она все еще стесняется встреч, особенно на людях, Леонид незаметно схватил ее за пальцы левой руки и повел в село, и, только когда почти вся толпа разбрелась с дороги в стороны, ласково попенял:
– Зря ты, маленькая, встревожилась!
– Зачем ты связался с ним? – спросила Светлана.
– Он оскорбил меня…
– Когда? Чем?
– Тем, что приехал сюда, – ответил Леонид: – И пока он здесь, я всегда буду считать себя оскорбленным. Пусть не касается грязными лапами нашего дела!
– Но зачем же его бить? Разве нельзя без этого?
– Никак нельзя! – решительно ответил Леонид. – Такие, как Деряба, считаются только с грубой силой. Где их боятся и дают им волю, там они наглеют без всякого предела, где не дают им спуску, они трусливы, как шакалы! Да и откуда у них взяться храбрости? Храбрыми становятся только в честном бою.
– Деряба здесь не один, – заметила Светлана. – Теперь ты и будешь драться с ними каждый день?
– Я драться не люблю, а если потребуется, бить их буду. У меня хватит на них силенок! И потом я здесь тоже не один! Что поделаешь, если на таких, как Деряба, пока никакой управы нет?
– Да ведь они житья тебе здесь не дадут!
– Неправда! Мы им житья здесь не дадим!
Некоторое время Леонид шагал молча, незаметно для Светланы сжимая кулаки, потом, вздохнув, с огорчением продолжал:
– Да, ты права, таких, как Деряба, на целине оказалось немало… Не ожидал! Хотя зачем удивляться? Вот мы смотрим на весенние потоки… хороши? Залюбуешься! Не нарадуешься! А приглядись, сколько они несут разного хлама? Так и здесь. Только этот хлам не в счет: все равно потоки хороши!
У дома, где жила Светлана, Леонид остановился, сказал:
– Я к вам…
– Мне стыдно будет, – возразила Светлана.
– Куда же мне с дичью?
Подружки Светланы встретили Леонида такой стрекотней, что хоть уши затыкай, в момент расхватали всю дичь и принялись за дело – по всей кухне полетело перо. Леониду пришлось тем временем отвечать на десятки вопросов об охоте и рассказать, какой породы убитые селезни и утки… Но его все больше и больше тревожили мысли о таких людях, как Деряба, – они торчали в мозгу, как занозы. Ощипывая в кругу девушек нарядного крякового селезня, он вдруг и здесь повел речь о том, что его взволновало.
– Любую птицу узнаешь по полету, а вот человека – по тому, как он смотрит на труд, – сказал он сумрачно. – Если воротит хотя бы немножко свою морду от честного труда, вот и видно все его нутро!
Светлана тихонько попросила: – Успокойся. Забудь.
– Не забывается, – ответил Леонид. – Да, какое ведь странное дело! У нас каждому человеку вольная воля: выбирай дело по душе, по уму, по силам… Чего же, казалось бы, еще надо?
О чем еще мечтать? Трудись, где хочешь, и живи на радость себе и людям! Так нет, многих такое вольготное житье не устраивает. Видите ли, им вообще не хочется работать. Им нравится безделье. Им хочется жить легкой жизнью… И ведь живут! Приглядитесь-ка, сколько в одной Москве околачивается таких бездельников! Одни годами «ищут» работу, хотя ее всюду по горле, а пока торгуют из-под полы, околачиваются в очередях, чтобы перепродать ходкие товары… Другие, у которых заботливые папы и мамы, годами и не думают о работе… Они развлекаются. Стаями. День и ночь. Да почему на всех вот таких. смотреть сквозь пальцы? Пора заставить их трудиться. Труд должен быть обязательным для всех, кто может трудиться. А не желаешь – вон из общества! Не путайся под ногами! Не мешай другим работать! Не жри даром наш хлеб! Не пользуйся нашими благами!
Одна из девушек заметила невеселым тоном:
– На это ведь особый закон надо.
– Надо закон – давай закон! Только наше общество должно быть очищено от всех паразитов и хищников! Раз и навсегда!
– Очистишь, а там другие подрастут.
– А вот заодно надо сделать так, чтобы больше уж они не подрастали! – ответил Леонид и продолжал убежденно, горячо: – Надо всех, решительно всех, без исключения, приучать к труду с детства. Да не на словах, а на деле… И дома и особенно в школе. Разве это порядок, когда люди по пятнадцать лет подряд учатся, не видя света белого, наживают лысины за книгой, а ничего делать не умеют? При лучшем исходе это несчастные люди: они долго будут мучиться оттого, что не умеют и не любят делать самое простое в жизни… При худшем исходе это будущие паразиты, тунеядцы и хищники. Самые различные… Их ведь десятки пород! До каких же пор они будут плодиться в нашем обществе? Надо сделать пк, чтобы каждый, кто родился в нашей стране, с малых лет брался за посильный труд и любил его потом всю жизнь! У нас трудовое общество и всегда будет трудовым! Я не знаю, какие тут нужны законы, а только дальше так жить нельзя: паразитизм, тунеядство и хищничество надо лишить всякой почвы в нашей стране! Пора. Вон сколько живём при советской власти!..
Светлана с тревожным удивлением следила за Леонидом, и у нее сильнее обычного колотилось сердце: впервые она видела Леонида таким разгоряченным, напористым, шумным и впервые поняла, что у него будет нелегкая жизнь на целине…
II
В этот вечер, впервые за все время жизни в Залесихе, Степан Деряба не появился со своими закадычными дружками в чайной. Сразу же после драки, внезапно развенчанный и опозоренный, он под восторженный хохот молодежи, озираясь по-волчьи, скрылся в ближнем переулочке – жил он в пустовавшем доме…
Жестоко и безраздельно властвовал Деряба во всей Залесихе. Он держал в поклонении и страхе не только молодых новоселов, но и многих старожилов, которым в диковинку были современные столичные «варнаки». Никто, бывало, пикнуть не смел перед ним, воистину всесильным самодержцем Залесихи! И вдруг этот бунт, этот позор… Все кончено! Все в прах! Теперь властвовал и гремел на все село радостный хохот презренной, почуявшей волю безусой толпы!
Было отчего задуматься Дерябе…
Встревоженные дружки-приятели захлопотали на весь дом, всячески стараясь услужить «шефу» и поднять его настроение. Они в два счета завалили перед ним весь стол разной снедью. Васька Хаяров, оживленно потерев руки, тут же схватил бутылку с водкой и, собираясь выбить пробку, заботливо осведомился:
– Ну, что ж… значит, дерябнем?
– Дурак! – мрачно отозвался Деряба. – Думаешь, наша фамилия произошла от этого самого слова?. Свистун! Деряба – птица…
– Певчая? – виновато осведомился Хаяров,
– Конечно, еще спрашивает! Всем дроздам – дрозд.
Васька Хаяров изумленно свистнул.
– Не свисти! – одернул его Деряба. – Не люблю!
Осушив залпом стакан водки, Деряба сплюнул под стол и стиснул лоб пальцами левой руки…
У Степки Дерябы выдалось корявое, суковатое детство.
В тридцатые годы отец Степки, сбежав из колхоза, прижился на одной из станций Казанской дороги – в дачной местности под Москвой. Отец немного знал плотничье дело, а вокруг вдоволь было работы: именитые москвичи, имевшие немалые деньги, азартно гнездовались по лесам – строили дачи. Перед самой войной отец купил крохотную комнатенку в частном доме близ станции, который за многолюдье и невероятнейшую архитектуру, долголетний плод многих совладельцев, называли «Шанхаем», и на новоселье, произнося тост, с гордостью объявил, что теперь-то его род пустил корень в московскую землю. Погиб Деряба-отец на третий месяц войны, оставив несчастную жену, не знавшую никакого ремесла, и троих детей во главе с одиннадцатилетним долговязым, нескладным Степкой.
Много горя хлебнула осиротевшая семья. Несколько лет тянулось ее нищенское, голодное житье. Выбиваясь из сил, мать работала на разных тяжелых и грязных работах около станции, а получала ничтожный заработок: его не хватало, чтобы прикупить на рынке для детей хлеба. Ничего, кроме черной корки да какой-нибудь теплой заварухи из крапивы или очисток, они и не видели.
