Текст книги "Орлиная степь"

Автор книги: Михаил Бубеннов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

«И как только может она без конца говорить о платье? Поразительно! – думала о Хмелько, в свою очередь, рдеющая от смущения Светлана. – Надо же было ей оказаться в Лебяжьем!»

Закончив осмотр платья, Хмелько вдруг, не ожидая приглашения, присела у стола и, подняв на Леонида ласковые синие глаза, сообщила беспечным тоном: – А вообще-то я с нерадостной вестью.

Багрянов встрепенулся и шагнул от окна к Хмелько. – Что же вы молчите?

– Ой, да приятно ли сообщать неприятное? Помедлив секунду, Леонид спросил тревожно и быстро:

– Воды в степи много?

– Да.

– Звонили в Лебяжье?

– Мне оттуда звонили.

– Тьфу, будь ты проклят! – выкрикнул Леонид и заметался по горенке. – Додержал, подлец!

– Вы о директоре? – спросила Хмелько.

– А то о ком же!

– Оказывается, вам даже опасно сообщать нерадостные вести, – с веселым изумлением заметила Хмелько. – Сегодня-то выйдете в Лебяжье?

– Обязательно! – ответил Леонид.

– Теперь у меня к вам просьба, – продолжала Хмелько. – Получен фосфоробактерин. Это препарат для обработки семян пшеницы. Очень нужен для посева по целине. Он в ящиках…

– Где накладная?

– Вот она.

Галина Хмелько поднялась и, собираясь уходить, весело взглянула на озабоченного Багря-нова.

– Значит, не прощаемся?

– Готовьте пельмени, – мрачно пошутил Леонид.

– Непременно! – заигрывающе воскликнула Хмелько и внезапно залилась озорным, заразительным смехом. – Ой, ну и какой же сегодня расчудесный денек! – сказала она на прощание и, помахав рукой, вышла за дверь.

– Я тоже иду, – сказал Леонид, обращаясь к Светлане. – Ты скоро соберешься? Собирайся, я подожду на крыльце.

Светлана быстро оторвалась от чемодана.

– Обожди, Леонид, что же я хотела сказать? – проговорила она, безотчетно стараясь призадержать около себя Леонида, но ей тут же стало стыдно за свой поступок. – Нет, нет, ты иди! Я быстро.

Светлана собралась было переодеться, но вдруг незнакомое ей прежде чувство так опалило и стеснило грудь, что ей захотелось разорвать на себе платье. Она бросилась к одному окну, затем к другому: нет, ни Хмелько, ни Леонид не показывались на улице. Значит, они вновь были вместе, вновь разговаривали или на крыльце, или во дворе!.. Первой мыслью Светланы было выбежать из дому, но она вовремя спохватилась и сдержала себя.

Одевалась Светлана – рвала и метала, то и дело бросаясь к окнам. После изящного платья лыжный костюм показался ей особенно грубым. Неуклюжие кирзовые сапоги с непс. лерно широкими голенищами уродовали ее стройные ноги. Новый, еще пышный ватник большого размера с подвернутыми рукавами топорщился на ее фигуре. «Чучело! Настоящее чучело!»—страдая всей душой, закричала про себя Светлана. Она вспомнила, как все самое простое кажется красивым на Галине Хмелько, и тут же, точно задыхаясь, бросилась из горенки.

Леонид стоял у ворот и смотрел, как Хмельно озорно шагала серединой улицы, расплескивая по дороге лужицы; надо быть очень счастливой, чтобы так идти по весенней земле…

Светлана внезапно побледнела и, придерживаясь за перильца, медленно, утомленно сошла с крыльца.

V

К полудню ветер затих, но зато солнце принялось вовсю гнать долой снега. Всюду струилась, стремясь в низины, журчала вода. Подмытые ручьями пласты снега оседали тяжко, со вздохом и хрустальным шорохом. Запах свежей снеговой воды покорял теперь все другие земные запахи.

На усадьбе МТС, как и все последние дни, было малолюдно и нешумно. Изредка в кузнице ковали железо, а у ее настежь распахнутых широких дверей брызгал огонь электросварки. За приземистой мастерской, напоминавшей обычный сарай, два человека в замасленных телогрейках выручали из сугроба комбайн. Там, где было кладбище разного железного лома, сверкали на солнце ржавые, в радужных масляных разводах большие лужи, и около них безмолвно бродили галки.

Бригада Леонида Багрянова выстроилась перед конторой – на том самом месте, где недавно выстраивались все бригады, уходившие на целинные земли. Пять новеньких красавцев «ДТ-54» блистали всеми частями, какими можно блеснуть в торжественный час. На правом фланге гордо стоял «С-80» – настоящий богатырь степей. Трактористы с тряпочками в руках еще и еще раз осматривали свои машины, любуясь их молодостью, изяществом и опрятностью. У одного трактора на буксире стоял полевой вагончик для жилья, у трех тракторов – огромные сани, сделанные из сосновых бревен и закованные для крепости так и сяк в железо. На одних санях, позади «С-80», возвышался огромный голубой бак для горючего, остальные были загружены бочками, частями разобранных прицепных машин, ящиками, кроватями, матрацами, чемоданами, узлами – самым разнообразным имуществом бригады.

Вокруг саней и вагончика, разговаривая негромко, толпилась вся бригада. Всем хотелось скорее тронуться в путь, и потому разговор шел торопливый, сбивчивый, обрывочный: о Лебяжьем, о весне, о степи…

Стараясь уединиться, Светлана одной из первых забралась на крайние сани, хотя ей меньше всех сейчас хотелось ехать в Лебяжье, и без всякого интереса приготовилась ждать, когда начнется митинг. С той самой минуты, как она увидела уходящую вдаль Хмельно, с мальчишеским озорством расплескивающую лужицы на дороге, ее уже не могло интересовать ничто, кроме отношения к ней Леонида. «О чем они говорили, когда были одни? О чем? – без конца гадала и терзалась Светлана. – И почему она уходила такой счастливой?!» Не случилось пока ничего страшного, кроме ее внезапной тревоги, а Светлане уже стало невыносимо тошно. «Что же будет в Лебяжьем? – с дрожью в душе подумала Светлана. – Ведь она там! Ведь она ждет!» Ей вдруг захотелось соскочить с саней и, не говоря ни слова, скрыться невесть куда…

Позади раздался тоскующий девичий голос:

– Ох, и куда же нас несет? Куда несет?

Среди чемоданов и узлов, копошась, устраивалась в путь прицепщица Анька Ракитина – худощавая, остроносая, но грудастая девица лет. двадцати пяти, игривая и разбитная, прослывшая в Залесихе отчаянной гуленой. Не успев как следует усесться, оНа тут же принялась охорашиваться: сбросила шапку, поправила густые каштановые кудри, звонко щелкнула сумочкой и, заглядывая в зеркальце, любуясь собой, принялась густо красить и без того яркие губы.

– Несет-то, говорю, куда? Светлана вздохнула и не ответила.

С высоты бригадного скарба Анька зовущим, блудливым взглядом красивых темно-карих глаз осмотрела особенно приятных ей парней, толпившихся у тракторов, наслаждаясь сознанием, что многим нравится, и вновь заговорила со Светланой:

– А почему ты грустная? В чем дело?

– Грустно что-то, – нехотя ответила Светлана.

– Ну, тебе-то что грустить! Ты со своим едешь!

Светлана вспыхнула и, опасливо озираясь, прошептала:

– А ты разве одна?

– Одна. Мой-то сейчас не при деле. Светлана видела Аньку в обществе разных парней и не знала, кому она отдает предпочтение, а слухам о ней старалась не верить и сейчас впервые смущенно поинтересовалась:

– Это… кто же он?

– Разве не знаешь? – удивилась Анька. – Сам Деряба.

Светлане стало неловко, и она отвела взгляд.

– Как же ты не знала? – продолжала Анька удивленно. – Ведь твой же горластый все сделал. Все из-за него!.. Красивый парень, ничего не скажешь, а характер просто невыносимый! Даже не знаю, как с ним можно жить, с этаким задирой?

– Зачем же ты едешь одна? – спросила Светлана.

– Ой, не спрашивай! Сама не знаю!..

– Осталась бы с Дерябой…

– Он собирается на курсы комбайнеров, а разве меня туда пошлют?

– Почему же не пошлют? Попросись!

– Ненадежная я, – вдруг с необычайной легкостью созналась Анька, но тут же решила поправить дело шуткой: – Усну еще на комбайне!

В другое время Светлана, вероятно, не проявила бы никакого интереса к сердечной жизни Аньки, но теперь, когда мысли Светланы были точно взвихрены ревностью, ее невольно тянуло поговорить о любви и разлуке. Она приблизилась к Аньке и заговорила шепотом:

– Дерябу любишь? Очень?

– Люблю, – помедлив, не совсем уверенно ответила Анька и, словно оправдываясь, добавила: – Я ужасно влюбчивая!

– Скучно тебе будет без него.

Анька вновь взглянула на парней и, притворно вздохнув, ответила смиренно, нараспев:

– Проживу как-нибудь!

Сразу же теряя интерес к Аньке и застыдившись, Светлана сделала вид, что ей неловко сидеть, й стала менять место. «Как все легко у нее! – невесело подумала Светлана. – Разлучили, а ей хоть бы что! Да. неужели многие так легко любят?»

Анька надолго задержала свой взгляд на помощнике бригадира Корнее Черных. Это был среднего роста белокурый здоровяк в черненом полушубке и дымчатой шапке-ушанке, с достоинством, спокойным шагом носивший свое сильное тело по земле. Доброе русское лицо Черных с густым солдатским румянцем прямо-таки украшали очень живые серые глаза.

Вероятно, почувствовав на себе взгляд Аньки, Корней Черных настороженно взглянул в ее сторону и тут же услышал ее капризный голос:

– Товарищ Черных, да скоро ли?

– Скоро, скоро! – сдержанно ответил Черных.

– Где же бригадир?

– Сейчас будет.

Из ворот усадьбы привычным широким шагом, с озабоченным, ищущим взглядом вышел Леонид Багрянов в охотничьих резиновых сапогах с подвернутыми голенищами и в распахнутой меховой кожаной куртке; в руках он нес связку металлических деталей: должно быть, выклянчил на прощание в материальном складе.

Черных встретил бригадира в сторонке от бригады.

– Никто не выходил? – негромко спросил Багрянов, кивнув на контору станции.

– Никто, – невесело ответил Черных.

– Где же директор?

– А кто его знает! Кому он докладывает! Леонид вздохнул всей грудью, как лось на водопое, и тоскливо поглядел в небо: как раз над усадьбой, на время заглушив все звуки дня, вытянутой сверкающей лентой проносилась, бросая с голубой вышины на землю могучие трубные клики, большая стая красавцев лебедей.

– На Лебяжье пошли? – оживляясь, спросил Леонид.

– Туда, – ответил Черных.

– Неужели даже гнездятся здесь?

– Гнездятся…

– Величавая птица! Смотри-ка, где живет! Найдя глазами Светлану на санях, Леонид, широко улыбаясь, указал ей в небо и крикнул:

– Это лебедь-кликун! Голоса-то: на всю степь!

В ответ Светлана, сторожко следившая за каждым шагом Леонида, на минутку быстро приподнялась и, вся просияв, торопливо и счастливо замахала ему рукой: девушке очень понравилось, что Леонид при виде красивейшего зрелища в небесной выси немедленно вспомнил о ней. «Нет, он любит, любит меня! – споря с тем чувством, что с утра не давало покоя, воскликнула Светлана. – Разве он вспомнил бы сейчас обо мне?» Она из-под руки долго следила за удаляющейся лебединой стаей и таким восторженным взглядом, словно эта стая, пронесясь над ней, одарила ее каким-то особенным, неземным счастьем.

В это время Леонид, взяв своего помощника под локоть, нагнулся к его уху и сказал, понизив голос:

– Вот что, Степаныч, я все-таки схожу з контору, разузнаю, где директор… Нельзя же так выходить! Нельзя!

Корней Черных слегка нахмурился.

– Да, первых, говорят, здорово провожали!

– А мы чем виноваты, что выходим последними? – сказал Багрянов– и на несколько секунд даже стиснул челюсти. – По его же вине!.. Да ведь нам и немного надо: на всех – одно доброе слово. Только и всего! Схожу, Степаныч, схожу, не уговаривай. – Он сунул в руки Черных связку деталей. – На, держи!

– Вырвал? – спросил Черных.

– С мясом!

В это время на крыльце конторы появился Степан Деряба. Он был навеселе, но только в той мере, когда не каждый мог заметить, что он уже принял «свою» порцию спиртного. Не спеша осматривая бригаду с ехидной ухмылкой на одутловатом лице, он, видимо, обдумывал, с чего начать разговор. Взгляд его нагловатых светлых глаз с каждой секундой безумно веселел.

– Тьфу ты, чертова дылда! – тихонько проворчал Корней Черных. – Вытаращил свои оловянные, зенки и стоит ухмыляе ся, зараза! А чего, скажи, надо?

– Я иду, черт с ним! – сказал Багрянов:

– Не горячись! Видишь, зачем он вышел?

Уже несколько дней Степан Деряба околачивался в Залесихе без дела, будто бы собираясь на курсы комбайнеров, которые должны были открыться в районном центре. Все время он решительно избегал встреч со своей бывшей бригадой.

Но теперь почему-то решил явиться на ее проводы в степь.

– Идет, – вдруг предупредил Черных. Минуя отдельные ступеньки, Деряба сошел с крыльца, перешагнул лужу и не спеша приблизился к бригаде. В упор уставившись невидящим взглядом на ребят, он поднял в небо ладонь и воскликнул хрипловатым голосом:

– Салют, младое племя!

Не рассчитывая на внимание бригады и ответное приветствие, он поспешил начать разговор:

– Желаете, я устрою митинг? По старой дружбе!.. Желаете? Что молчите?

– Слушай-ка, благодетель! – подходя к Дерябе, заговорил Багрянов. – Ты лучше поберег бы свой голос, а? И так хрипишь, до митинга ли тебе?

– Думаешь, слушать меня ребята не будут? – ухмыляясь, спросил Деряба. – Ха-ха! Ошибаешься, меня всегда слушали! А вот тебя слушать не будут. Психологии ты не понимаешь – вот твоя беда!

– Где нам за тобой угнаться, – сказал Багрянов, – у тебя сапоги-то сорок пятого размера!

– Смеешься, да? – сразу же не без видимого удовольствия придрался Деряба. – Только знай: я разных твоих насмешек не потерплю! Я не за тем сюда приехал!

– Знаю, знаю, зачем ты сюда приехал!

– А зачем? Скажешь?

– Подрасти еще больше на целине!

Все видели: расти Дерябе никак больше нельзя, – и потому над бригадой внезапно раздался взрыв визга и хохота. Мертвенная бледность мгновенно залила отечное лицо Дерябы. Еще секунда, и неизвестно, что могло бы произойти, но неожиданно опасный ход событий круто изменила Анька. Раскинув полы пальто, она в два счета слетела с саней, тут же заслонила собой, сколь могла, Дерябу и, выпрямляясь, выставляя вперед под цветистой блузкой груди, закричала совершенно осатанело:

– Ржете, собачье отродье? Расхрабрились? А давно ли, как щенки, лебезили перед Дерябой? С каких же это щей у вас такая храбрость? А плакать потом не будете?

– Ну, ладно, ладно! – беря Аньку за плечо, растроганный ее защитой, охрипше проговорил Деряба. – Пошли, пройдемся на прощание!

При смущенном молчании всей бригады Деряба и Анька, демонстративно взявшись за руки, с гордо поднятыми головами пошли прочь. Некоторое время они шли молча, прислушиваясь, но никто не бросил им вдогонку ни одного слова. Пройдя сотню шагов, Анька не выдержала и заговорила со слезной обидой в голосе:

– Всего тебя, Степан, осмеяли!

– Замолчи! – сжимая ей руку, прорычал Деряба.

– А теперь и мне житья не будет.

– Будет! У тебя вон какие зубы!

– Зачем в бригаде-то оставил? Скажи!

– Поживи… На всякий случай… – уклончиво ответил Деряба.

– Сам с дружками смоешься – и поминай как звали, а мне пыль глотать у трактора? – с сердцем заговорила Анька. – Молчишь? Может, уже не нужна? Все эти дни даже не хотел встречаться! Не стыдно, пьяные твои глаза?

– Тошно было, – сознался Деряба.

Нетяжко вздохнув, Анька вдруг приняла обычный игривый вид и, слегка прищурив неспокойные темные глаза, смеющимся голосом спросила:

– Отпускаешь одну, а не боишься, что загуляю?

– Замолчи, язык вырву! – прохрипел. Деряба, дергая Аньку за руку. – Не затем я тебя оставил в бригаде…

Анька остановилась, взглянула на Дерябу серьезно.

– Ты что задумал?

– Что надо, не твоего ума… – неопределенно и мрачно ответил Деряба. – Думаешь, Деряба простить может? Деряба еще даст сдачи!

– Но ты ведь едешь на курсы?

– Туда не скоро…

– Что же мне в бригаде делать?

– Живи! Видно будет!

Тем временем Леонид Багрянов бесцельно бродил по разным комнатам конторы. Все начальство станции находилось в разъезде, а рядовые работники относились совершенно равнодушно к выходу его бригады в степь: всем уже изрядно наскучили горластые, как грачи, новоселы.

Леонид почему-то заглянул даже в комнатенку, где сидел зоотехник – худой, остроносый, взлохмаченный человек в синем костюме, засыпанном перхотью.

– Вы ко мне? – ворчливо спросил зоотехник, быстро обеими руками роясь среди бумаг на столе. – Я сейчас не могу: у меня дела…

Заглянул Леонид и в бухгалтерию. Пожилая бухгалтерша, напуганная бесконечными перерасчетами с новоселами, не обходившимися без скандалов, удивленно спросила:

– Багрянов? А в чем дело?

Только диспетчер Женя Звездина, молодая ленинградка, смугленькая черноглазая красавица в яркой зеленой шерстяной кофте с короткими рукавами, очень живая, смелая, увидев Багрянова, вскочила ему навстречу, быстро спросила:

– Вы уходите? Сейчас?

– Скоро.

– Я вам завидую, – сказала Женя со вздохом и, подойдя к перегородке, за которой работала, поставила на нее оголенные локотки. – Желаю вам большого-большого успеха! Каждый раз вы должны сообщать мне только приятные новости. Обещаете не огорчать меня?

– Обещаю, – улыбнувшись губами, ответил Леонид.

Женя Звездина искренне вздохнула.

– Как жаль, что меня не пустили в степь! А ведь я тоже ехала, чтобы работать на целине, именно на целине! Ах, как я завидую вам! Весна, степь, высокое небо, цветы…

Багрянову хотелось сказать, что, кроме тех красот, какие перечислила Женя, в степи бывают злой ветер, нестерпимый холод, черные бури… Но ему стало жалко девичьей мечты, он растерянно поблагодарил Женю за доброе слово в дорогу и, несколько развеселясь, пошутил:

– Хотите, я вам пришлю букет цветов с целины?

– Серьезно? – обрадовалась Женя. – Честное слово?

– Совершенно серьезно!

– Ой, буду рада! А не забудете?

– Постараюсь не забыть.

– Я все же напомню по рации! – Отлично. Но где же директор?

– Он сейчас будет, – с улыбкой ответила Женя. – Вы его подождете? Заходите ко мне, присядьте!..

Но Леонид Багрянов, уже начиная испытывать неловкость от разговора с черноглазой красавицей, сказал, что он хочет встретить директора, попрощался и вышел из конторы.

С крыльца Леонид сразу же увидел на дороге, ведущей в село, новенький, прыгающий на выбоинах вездеход. Из толпы у саней крикнули:

– Директор едет!

Расплескав лужу, вездеход остановился у самого крыльца конторы. Илья Ильич Краснюк долго ворочался на сиденье, неловко высвобождая из машины ноги. Шофер раз-другой. порывался было помочь ему, но сдержался, сообразив, что этим может нанести при всем честном народе немалый вред авторитету директора. Кое-как Краснюк выбрался из машины, недружелюбно взглянул на Багрянова, спросил:

– Вы все еще здесь?

– Ждем вас, – вспыхнув, ответил Леонид.

– А зачем меня ждать?

– Мы думали, что вы… проводите нас, – замялся Леонид. – Поговорите.

– Теперь не время для митингов, товарищ Багрянов! – заговорил Краснюк громко, с таким расчетом, чтобы его слышала вся бригада. – Дорог каждый час, каждая минута! – Размашистым жестом он указал на степь. – Видите, что делается? Потоп! А вы стоите и теряете время! Безобразие! Выходить немедленно! – И Краснюк тут же, повернувшись, поднялся на крыльцо.

Леонида до онемения потрясло то, что произошло. «Какой негодяй! Какой, мерзавец! – кричал про себя Леонид, не в силах оторвать взгляд от окон конторы, за которыми мелькала фигура Краснюка, и тяжко, до удушья страдая от только что перенесенного унижения. – Ну, погоди, подлая твоя душа! Мы тебе припомним, как ты провожал нас в степь! Мы этого не забудем!» Когда его окликнули, он едва разжал пальцы, стиснутые на верхней жердине палисадника…

VI

При полном безветрии солнце плавило снега. Начиналось степное половодье. В степи, до жути просторной и безлюдной, всюду виднелись стаи пролетной птицы. По солонцам, где снег пропитался грязной желтизной, озабоченно, всполошен-но гоготали гуси и неумолчно, без всякой нужды перекликались непоседливые, верткие чибисы. На полой воде, появившейся в низинках, царственно проплывали, блистая изумрудно-сизым брачным оперением, кряковые красавцы селезни и отдыхали табунки голубой чернети. Словно бы разминаясь перед дальнейшим полетом, нырки поочередно приподымались над водой и, трепеща, играли на солнце белыми зеркальцами крыльев, а потом, поворачиваясь друг перед другом, охорашивались, чистили и укладывали плотное перо. Не меньше, чем на земле, было пролетных стай в воздухе: торопясь, они шли на север одновременно в несколько ярусов, и от их неумолчной разноголосицы стоном стонала степь…

Бригада Багрянова двигалась на Лебяжье «зимником», вдоль кромки соснового бора. Головной трактор вел Ванька Соболь – подбористый чернявый парень с длинным чубом. Он зорко поглядывал вперед, стараясь своевременно обходить опасные места: снежницы, где могли быть любые ямы, с виду небольшие, но глубокие ярки и особенно солонцы. Иногда он останавливал трактор, вылезал из кабины, оглядывался на колонну, осматривал степь, кое-где уже в серых плешинах, и, возвращаясь на свое место, задумчиво произносил:

– Да, припоздали!

Ванька Соболь был родом из Лебяжьего. Когда-то он уже работал трактористом в родной степи, но заработок в те годы был низкий, и своенравный парень, бросит, трактор, подался в Кузнецк. В шахтах он зарабатывал хорошо, но никак не мог одолеть свою тоску по Лебяжьему да все чаще и чаще вспоминал навсегда врезавшиеся в память темные глазоньки Тони Родичевой. Узнав о том, что трактористам наконец-то установили большой, верный заработок, Ванька Соболь засобирался в Лебяжье, где доживали свой век его родители. А тут вдруг представился случай не просто уехать, взяв билет на вокзале, а уехать с почетом, по комсомольской путевке получив при этом немалые деньги. Ванька Соболь не мог, конечно, упустить такой счастливый случай.

Но беглеца долго не хотели принимать в Залесихе. Взбунтовались многие старые трактористы: дескать, по какому такому праву он оказался новоселом, когда весь его род – сибирские старожилы? Немало пережил Ванька Соболь неприятностей, тревог, горьких минут и уже подумывал, что придется искать для работы другое место. Его выручил агроном Зима: он помог ему попасть во вновь создаваемую бригаду Багрянова. Ванька Соболь был назначен старшим трактористом и, чего совсем не ожидал, получил сполна все деньги, какие полагались новоселам. Теперь большая пачка банкнот, аккуратно завернутая в газету, лежала во внутреннем, застегнутом на булавки кармане его пиджака и вызывала у него самые неожиданные радостные мысли.

Ванька Соболь, безмерно радуясь тому, что едет в Лебяжье чин чином, да еще в бригаде по поднятию целины, да еще с деньгами, был очень возбужден и разговорчив. Он с увлечением рассказывал своему сменщику Феде Бражкину, молодому пареньку из Белгорода, о красоте и богатстве родных мест, об охоте, которой увлекался с детства, и даже в минуту откровения признался, что в Лебяжьем у него есть девушка – любовь. Это признание больше всего заинтересовало Федю Бражкина, которому исполнилось только девятнадцать.

– Как звать-то ее? – спросил Федя.

– Тоня.

– Красивое имя! Кто ж она такая?

– Обыкновенно, колхозница! Не пришлось ей город ехать учиться: мать на тот момент овдовела, да и дед здорово ослаб. А то бы ее сейчас рукой не достать!

– И красивая?

– В городе таких не видал…

– Вот здорово!

– Здорово, да не очень!

– Как так? Почему?

– Говорить тебе или нет? Не выдашь?

– Никогда! Отрежь тогда язык!

– Тут вот какое дело… – Соболь помедлил, раздумывая, – Теперь вот понаехало столько московских хлюстов, что все может случиться. Боюсь, как бы не закружили ей голову!..

У Феди горели щеки.

– А еще красивые девчонки есть в Лебяжьем?

– В том-то и дело, что нет! Все разлетелись в города…

За трактором, на санях, загруженных скарбом и облепленных молодежью, было шумно и весело. Тракторист татарин Ибрай Хасанов, веселый, артельный парень, залихватски играл на гармони, а все остальные громко, на всю степь, пели, вернее, выкрикивали песню, сложенную в те дни, когда из Москвы двинулись первые эшелоны энтузиастов покорения целины на Алтай:

Едем мы, друзья, В дальние кран, Станем новоселами И ты и я!..

Ухабистый, леденистый «зимник» из Залесихи на Лебяжье казался очень высоким: всюду уже приметно осели снега. Он доживал последние дни. Его берегли для автомобильного и гужевого транспорта. Все тракторы, направлявшиеся в лебяжь-инский край (а их было немало), проходили по обе стороны «зимника». Здесь весь снег был изрыт, иногда до земли, гусеницами и полозьями огромных, тяжело нагруженных саней. Всюду в широких колеях, то зубчатых, то гладких, в колдобинах и выбоинах стояла светлая, будто лазурь, вода.

Нелегким был этот путь для бригады Багрянова. Тракторы то и дело ревели натужно, забрасывая людей комьями снега и обливая водой. Иногда в низинках перед санями вырастали горы снежного месива, и надо было срочно браться за лопаты; иногда на возвышенностях сани приходилось волочить по голой, мерзлой земле. Попадались такие лощины, где под снегом уже стояли озера воды; проходили их с гамом, визгом, смехом.

Часа за три бригада одолела половину пути и оказалась перед Черной проточиной – нешироким перешейком, соединявшим степное и лесное озера. Только накануне здесь прошли тракторы из бригад, работавших на старопахотных землях; лед на проточине был, несомненно, еще крепок, но. все же Ванька Соболь считал это место самым опасным на пути в Лебяжье. Он остановил трактор перед спуском к проточине, встал на гусеницу у кабины, оглядел все следы на льду, лужицы воды, с которых только что снялась стайка шилохвости, ближние камыши, до половины заваленные снегом, и крикнул в сторону саней:

– Обождем!

Вскоре к проточине подошла вся бригада.

Собираясь вслед за другими спуститься с саней на землю, Светлана вдруг увидела далеко позади «газик».

– Кто это? Видишь? – спросила она Леонида.

Устремив недобрый взгляд на подпрыгивающую и вихлявшую по «зимнику» машину, мысленно видя перед собой нежно-розовое лицо Крас-нюка, Леонид подумал: «Догоняешь, хам? Стыдно стало?» Но через минуту, разглядев, что идет не новый, а старый «газик», он ответил:

– Это не он… Это Зима.

Бригаду приятно удивило и обрадовало появление агронома Зимы. Всем было ясно, что он уже знает о поступке Краснюка, осуждает его, и потому все с живостью и интересом, точно по команде, столпились вокруг его старенькой машины с самодельной кабиной, какие в те годы встречались на всех захолустных дорогах. Одна Феня Солнышко, белая, пышная девушка, с округлым лицом и веселыми, сияющими глазками, словно бы опасаясь какого-то подвоха, не слезла с саней. Николай Семенович Зима был очень встревожен тем, что бригаду Леонида Багрянова, с грехом пополам собранную в путь, плохо проводили из Залесихи, но не подавал виду и, как всегда, точно молодея в кругу молодых, держался шумно и, казалось, беззаботно. Встречая подходивших к нему новоселов, Зима сильно сжимал каждому руку, резко встряхивал ее и, не выпуская некоторое время из своей могучей ладони, непременно задавал два-три, чаще всего неожиданных, вопроса. Эту манеру Зимы молодые новоселы знали хорошо, но редко когда угадывали, с чего он начнет разговор.

Увидев Феню Солнышко на санях, он вдруг крикнул ей:

– Ну, а ты что буянишь?

– Это как буяню? – насторожилась Феня Солнышко.

– На все село, вот как!

– Это где же я буяню?

– В магазине.

– Ой, это с Гуськовым-то? – вскрикнула Феня Солнышко. – Да если хочешь знать, Николай Семенович, этого гуся еще не так надо потрошить! У нас чайника нет, а он не продает, под прилавком держит! Это хорошо?

Зима открыл дверцу машины и вытащил ярко блеснувший на солнце медный чайник.

– Этот?

Бригада грянула разноголосо и восхищенно, а Феню точно смахнуло ветром с саней. Обеими руками она схватилась за чайник.

– Отобрал?

– Купил…

Какое-то время вокруг Зимы стоял озорной ребячий гвалт, а чайник переходил из рук в руки. Заметив, что сияющая Феня Солнышко отсчитывает на ладони серебряные монеты, Зима остановил ее:

– Ты это оставь! Дарю бригаде.

– На новоселье, да?

– На новоселье! Без всякого смеха!

И опять с минуту весело шумела вся бригада.

– Чай в степи – великое дело! – сказал Зима. – И в холод и в жару – одно спасение. Это вы сами скоро узнаете. Газировкой в степи не торгуют, а вода у нас почти везде солоновата.

– Меня с вашей воды так и рвет! – заявил Костя Зарницын. – Пока пьешь холодную, еще ничего, вроде незаметно, терпеть можно. А как согреется в животе – одно мучение! Воротит, как на палубе! Так что я не очень-то о чае горюю. Как его пить, горячий да соленый?

– Киргизы, так те сами подсаливают чай, – вставил Ванька Соболь. – Стало быть, полезно! Да оно и верно: в жару очень на соленое тянет.

– Погоди, и он подсаливать будет! – сказал Зима.

– Нет уж, этому не бывать! – даже загорячился Костя Зарницын и неожиданно припомнил Зиме первую встречу с новоселами в Барнауле. – Вы вот тогда, в Барнауле-то, здорово хаяли свой район, а почему не сказали, что вода у вас соленая? Схитрили? Нет, схитрили! Если бы сказали правду, меня бы на аркане сюда не затащили! От этой вашей солонины меня… Ик-ик! Граждане, дай дорогу! Дай дорогу!

– Стало быть, чересчур много в тебе, Костя, соли, – заметил Ванька Соболь. – Ты вроде бы усолел, как огурец, и организм больше не требует… На заводе станочек работал, а ты за ним поглядывал! А вот в степи как сойдет с тебя пот ручьями, так и потянет тебя на соленое!

– Отвяжись! – крикнул со стороны Костя.

– Ну что ж, друзья, посидим покурим? – предложил Зима и полез на сани. – Как дорога? Как тащитесь?

– Плывем, – ответил Багрянов.

– Ну, а как наша степь? – спросил Зима парней, задымивших в это время папиросами. – Нравится?

Все промолчали и стали оглядывать степь,

– Пусто очень: земля да небо, – ответил Бе-лорецкий.

– Не пусто, а просторно, – возразил Зима.

– Очень уж просторно!

– Очень! – вдруг согласился Зима. – Большое раздолье! Здесь всему вольная воля. В степи заря так заря: в полнеба; гроза так гроза: как ударит, полмира оглушит и ослепит; буря так буря: как надвинется черной тучей, сердце захолодеет. Всему здесь простор, всему приволье!.. Но где просторно, там приятнее, легче и лучше работается!

– Намек? – подмигивая, спросил Костя Зарницын.

– Намек! – подтвердил Зима. – Не нравится?

– Да нет, ничего… Намек дельный.

– Там, где просторно, действительно работать хорошо, – согласился Леонид. – Но дадут ли нам возможность работать хорошо на этом степном просторе?

– Понимаю, – сказал Зима, и лицо его потемнело от прилившей крови. – Директор нехорошо поступил, нехорошо! Ему уже сказано… Но ведь он, друзья, тоже новосел, он тоже учится работать в деревне.

Его тут же заглушили голоса парней:

– Плохо учится! На двойки!

– Почему он как цепной пес? Мы ему кто?

– Ему один Деряба хорош! – Они одной масти: рыжие!..

– Ну, попадись мне это мурло!

– Хватит! Довольно! – осадил Леонид расшумевшихся ребят и обратился к Зиме: – Спасибо, Николай Семенович, что догнали, а то, признаться, всю дорогу тошно было…

Зима соскочил с саней.

– Трогайте! До новой встречи!