Текст книги "Белая женщина"
Автор книги: Михаил Маковецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)
– Ну, с какой целью я буду знакомиться с порядочной девушкой? – искренне недоумевал я, слушая мамины предложения.
К тому времени я уже имел определённый вес в уголовном мире и считал себя самостоятельным человеком. Однажды, когда мама в очередной раз предложила мне встретиться с девушкой, но заранее предупредила, что она не еврейка и лупоглаза, я сказал, что лупоглазую я могу найти и еврейку, и отправился в Московскую хоральную синагогу на улице Архипова.
Если кто-то думает, что толпы еврейской молодёжи, собиравшиеся по праздникам возле синагоги, хотя бы в малейшей степени интересовались религией, тот глубоко заблуждается. Для широких еврейских народных масс это было единственное место, где можно было относительно просто найти себе жениха и невесту. Там я невесту себе не нашёл, но познакомился с Сашей Перельдиком. Перельдик был похож на Аполлона в годы расцвета его карьеры и вёл подпольные секции культуризма в разных концах Москвы. Это были непростые для частнопредпринимательской деятельности времена построения развитого социализма, и Саша бился в тисках безденежья и пристального внимания со стороны правоохранительных органов.
– Так жить невозможно, – говорил он мне, – я должен уехать из СССР, не смотря ни на что. На мизерную зарплату я жить физически не в состоянии, а воровать и брать взятки, как ты, я не буду, так как не желаю садиться в тюрьму принципиально.
– Да я не ворую, – оправдывался я, – мне люди сами дают.
В то время я работал врачом-психиатром и выставлял за умеренную плату диагноз «эпилепсия», который был совершенно не совместим со службой в армии. В те годы Советский Союз приступил как выполнению своего интернационального долга по просьбе Афганского правительства, и мои услуги пользовались устойчивым спросом.
Однажды Перельдик радостно сообщил мне, что собирается покинуть пределы Союза Советских Социалистических Республик и поселиться в Перу, с перспективой в дальнейшем осесть в Соединённых Штатах Америки.
– Почему ты решил, что тебя выпустят? – спросил я. Вопроса о том, что могут не впустить в Перу или США, тогда не у кого не возникало.
– Я женюсь на перуанке, – сообщил мне Саша.
– На Пуанкаре? – переспросил я. Обычно Перельдик звонил мне между двумя и четырьмя часами ночи. И в этот раз он побеспокоил меня ровно в 3 часа 15 минут по Московскому времени. Спросонья я решил, что Саша обольстил покойного Пуанкаре, который был президентом Франции после Первой мировой войны.
– На гражданке государства Перу, – раздражённо разъяснил он мне, – ты будешь моим свидетелем на свадьбе.
По дороге в общежитие университета имени Патриса Лумумбы, которого Саша почему-то называл Тамтамом Клумбой, мне было сообщено, что Перу является удивительной страной. При относительно высоком уровне преступности там совершенно нет изнасилований.
– Почему? – удился я.
– Потому, – по дружески разъяснил мне Перельдик, – что изнасилование – это половой акт, при котором партнёрша сопротивляется. А с перуанкой этого случиться в принципе не может.
– Полового акта с ней случиться не может? – недоверчиво переспросил я.
– Ну, ты тупой, – почему-то радостно констатировал Перельдик, – впрочем, это вообще характерно для советских граждан. Перуанки ни при каких обстоятельствах не сопротивляются. Не бывает такого, что кто-то из них не была согласна. Это заметили ещё испанские завоеватели, о чём и доложили Колумбу.
В дальнейшем выяснилось, что всей правды о перуанской женщине Перельдик мне всё же не раскрыл. Перуанку нельзя изнасиловать в первую очередь потому, что из-за её уродства ни одному мужчине и в страшном сне не придёт в голову мысль о совершении с ней полового акта.
Невеста Перельдика была истинной дочерью своего народа.
– Красавец и чудовище, – охарактеризовала любящую пару свидетельница со стороны невесты, – Fantastic Flower– two (Аленький цветок – два), киностудия Метро-Голдвин-Мейр, режиссер Альфред Хичкок.
– Не слушай её, – сказал Саша, – она живёт с моей невестой в одной комнате в общежитии и известна как агент КГБ.
– Нина, – представилась агент КГБ, – но в университетском общежитии меня зовут Белой Женщиной.
– Было бы странно, если бы Вас называли женщиной зелёной, – пролепетал я. Её руку выпускать из своей мне не хотелось. Пока я держал её за руку, выяснилось, что в ЗАГС мы должны ехать завтра рано утром. В последний вечер своей холостяцкой жизни Перельдик вместе со мной отправился осматривать достопримечательности общежития. Из достопримечательностей в тот день самым примечательным было празднование палестинским землячеством «Дня земли». По мнению Перельдика, народные гуляния по случаю этого праздника без нашего участия не будут иметь должной красочности. «День земли» палестинские студенты отмечали в небольшом актовом зале, где в момент нашего появления демонстрировался документальный фильм о борьбе с сионистским врагом. На экране палестинские подростки бросали камни в израильских солдат. Израильские солдаты, как это обычно бывает, получили приказ: «Не стрелять, пока тебя не убьют», и на град камней никак не реагировали. Безнаказанность пьянила кровь не только юношеству. Неожиданно древняя палестинская старуха швырнула в сторону солдат здоровенный камень. Присутствующие в зале выразили бурное восхищение мужественной женщиной-патриоткой. А тем временем на экране появились кадры, красноречиво свидетельствующие о зверствах израильской военщины. Солдаты поймали одного из героических камнеметателей и тащили его в машину.
– Браво, брависсимо, – принялись орать я Перельдик, – бис, требуем повторный выход на бис!
Присутствующие перенесли свои взоры с экрана на нас. Как обычно сопровождающий меня Кузьменко к мордобою относился исключительно тепло ещё со времён службы в дивизии имени Дзержинского. Он открыл окно, через которое мы должны были покинуть помещение при первых признаках появления милиции и, сидя за столом, с аппетитом пережёвывал солённые помидоры, которыми он всегда закусывал «Столичную». При этом солдатский ремень с утяжеленной свинцом пряжкой, который Кузьменко носил к любым брюкам, лежал возле его правой руки, непосредственно в тарелке с салатом.
Перельдик, в свободное от культуризма время, грешил айкидо и не выходил из дома без галстука, на внутренней стороне которого крепился элегантный металлический прут. Я был практически безоружен, если не считать металлических пластин вшитых в рукава моей куртки. Численное преимущество нашему противнику мало что давало, так как подойти к нам можно было только спереди из-за стоявших столов с выпивкой и закуской. Но, к разочарованию Кузьменко, драки не произошло. В нашу сторону направился только один из присутствующих, причём не самый крепкий, и, на приличном русском языке, сообщил, что ценит юмор, и пригласил нас к столу. Отказываться было неудобно. Кузьменко интеллигентно убрал из салата пряжку и предложил выпить в честь праздника.
Выяснилось, что наш новый знакомый родом из Саудовской Аравии и учиться на историческом факультете университета. Кузьменко проникся к нему большой симпатией, но осудил за непрактичность.
– Ну, зачем ты пошел на исторический факультет? – спросил оно своего нового друга, – ну, будешь работать учителем в школе и получать две копейки. Хорошо, если в парторги выберут. А если нет?
– Учусь ради знаний, – разъяснил ситуацию будущий историк, кладя в рот маринованный гриб – я нефтеналивной принц, в деньгах не нуждаюсь.
– Вот чудило, – удивился Кузьменко, – да были бы у меня деньги, я бы дальше первого класса ни в жизнь учиться бы не пошёл.
– Ну и чем бы ты занимался? – спросил нефтеналивной принц, не оставляя в покое маринованные грибы.
– Да отдыхал бы, – убеждённо заявил Кузьменко, – Купил бы тренажёры, штангу и качался бы себе с утра до вечера.
– А действительно, – доверительно, как иностранец иностранца, спросил Перельдик, – чему Вы собираетесь себя посвятить после окончания университета?
– Да хотелось бы заняться завоеванием мира, – ответил нефтебрызгающий принц, – ещё я мечтаю об обращении Руси в ислам. Хотя я отдаю себе отчёт в том, что сделать это будет не так просто.
Кузьменко это предложение очень понравилось.
– Ну, ты молоток, – давясь от смеха, сказал он, – самое главное не опускай руки на полпути, не теряй оптимизма. И тогда у тебя должно всё получиться.
– Я постараюсь следовать вашему совету, – пообещал их нефтяное величество, закрывая вопрос с маринованными грибами, – А вы что делаете в общежитии?
– Я женюсь на перуанке, – чистосердечно признался Перельдик, – а эти двое мои подельники.
– Я ещё недостаточно хорошо владею русским языком, – посетовал их нефтяное величество, – слово «женюсь» я знаю только в значении «создать семью, вступить в брак». Так что я не понял, что Вы собираетесь делать с перуанкой?
Слово «женюсь» не имеет другого значения, – с вызовом сообщил Перельдик, – я собираюсь с ней вступить в брак.
– У нас, в Саудовской Аравии, это иногда тоже встречается, – поведал принц, – обычно это происходит, когда пастухи, после длительного кочевья в пустыне, начинают заниматься скотоложством с подвластными им животными. Но у нас обычно этим занимаются с ишаками.
– Правда, Сань, – оживился Кузьменко, – Я всё понимаю, это сладкое слово «свобода»… Но как ты с ней трахаешься? Она же на внешность жуткая.
– Когда мы занимаемся любовью, я стараюсь как-то отвлечься, думать о чём-то приятном, – объяснил Перельдик, – обычно я стараюсь представить себе «химеры на соборе Парижской Бога матери». Свобода требует жертв. В истории описаны случаи, когда за свободу лучшие люди своей эпохи отправлялись в Сибирь, шли на костёр, ложились на плаху. Но Вы совки. Вам этого не понять.
– В Сибирь я бы ещё пошёл, – сознался Кузьменко, – но в постель с ней нет. Зверствовать над собой я никому не позволю.
Прочувственная речь Перельдика в защиту идеалов свободы и меня не оставила равнодушным.
– Саша, сейчас ты мне напоминаешь Троцкого, – сообщил я жениху, – ты тоже ведёшь себя как политическая проститутка.
– Не скрою, моя невеста страшна, – с пафосом сказал Перельдик.
– Да как такое скроешь, – согласился с ним Кузьменко.
Но Перельдик продолжал говорить, не смотря ни на что:
– На пути к свободе меня не остановят никакие трудности. А Вы просто завидуете моему счастью.
– Особенно нефтеналивной принц, – съязвил я.
– Вы напрасно иронизируете, – отметил нефтедобывающее величество, – Я бы с удовольствием стал бы обладателем как перуанки, так и её соседки по комнате, Белой Женщины. Будущую супругу Перельдика я бы подарил своему младшему брату. Ребёнку только десять лет, а он уже собрал вполне приличный зоопарк, хотя отдел животного мира Анд у него пока бедноват. Сашина невеста могла бы занять подобающее ей место между пумой и ламой.
– Ну, а Белая женщина тебе зачем? – похотливо ухмыляясь, спросил Кузьменко.
– Украсила бы собой мой гарем, – объяснил Нефтеналивайкин. – В среде нефтеналивных принцев существует красивый обычай брать в качестве первой жены женщину красивую. В этом случае при подборе последующих супруг у тебя будет достойная точка отсчёта.
– С формированием гарема тебе придётся подождать, – сообщил я принцу, – в жёны её возьму я. Она украсит собой мою комнату в коммунальной квартире возле станции метро «Сокол».
Кузьменко хмыкнул и через десять минут привёл кипящую от возмущения Нину.
– Что за манеры? – спросила она, румяная от негодования, – вместо того, что бы подарить мне букет полевых цветов и отвести в кинотеатр «Витязь» на просмотр фильма «Чапаев», он посылает своего телохранителя, который сообщает, что мне придётся перебраться в комнату в коммунальной квартире возле станции метро «Сокол». При этом мне даётся пять минут на сборы.
– Тебе можно дарить только розы, – разъяснил я свою позицию, – но роз я решил не дарить, что бы ты случайно не уколола палец.
– Но вахтёр не выпустит нас из общежития среди ночи, тем более с чемоданом, который я не могу закрыть, – продолжала гнуть свою линию Нина.
На глазах Кузьменко выступили слёзы. Сама мысль о том, что кто-то осмелиться помешать ему пройти, тронула его до глубины души.
– А может быть всё-таки ко мне в гарем? – переспросил нефтяное величество, – комната в коммуналке возле метро Сокол… Это звучит ветрено.
– Опять? – переспросила Белая Женщина, – вот пожалуюсь Кузьменко, он тебе быстро «день земли» сделает.
– Не обращай на них внимания, – сказал расстроенному принцу Перельдик, – просто в Советском Союзе не любят иностранцев. Они нам просто проходу не дают, завистники.
– Тебе легко так говорить, – меланхолично заметил принц, – ты завтра женишься. А мне Белая Женщина третьи год сниться.
– Возьми себя в руки, – настаивал Перельдик, – это всё провокации КГБ. Мы, иностранцы, не должны терять бдительности.
– Все-таки очень хотелось бы взять в руки не себя, а её, – с грустью констатировал его нефтеналивное величество принц.
– Вы знаете, милейший князь Серебряный, – сказал Борщевский после окончания моего рассказа, – что цикл воспоминаний о Вашей криминальной юности подтолкнул Генфельбейна к созданию серии высокохудожественных произведений. В первую очередь мне бы хотелось отметить скульптурную композицию «Девушка с ворованным веслом». Заслуживает самых высоких похвал полная экспрессии картина «Рабочий тащит пулемёт». И, хотя сотрудники музея революции стремятся вырвать экспонат из рук явно выпившего рабочего, в целом это задорное полотно лучится оптимизмом. Большой творческой удачей художника, безусловно, является дышащая жизненной правдой графическая работа «Постановка диагноза «эпилепсия» призывнику». Хотелось бы пожелать замечательному Кабардино-Балкарскому живописцу новых творческих взлётов.
Во мне, матёром волчаре кинематографа, Ваши, милый князь Абрам, воспоминания так же задели сокровенные струны души. Остро захотелось снять что-то окрашенное в романтические тона и, непременно, с привкусом ностальгии. К примеру «Рыбка породы Эвенк» или, быть может, «Саудоаравийский принц сдаёт на отлично экзамен по диалектическому материализму». А потом, кто знает, замахнуться и на «La femme Blanche» (Белую женщину).
А что Вы скажите о киноэпопее «Четвёртый жуткий сон Саши Перельдика»? Каков замысел? И чтобы коротко и ярко, жестко и откровенно, с участием звёзд перуанского кинематографа. С обилием постельных сцен, так, чтоб сексуальным меньшинствам дурно стало.
А тема соблюдения законных прав арабского народа Палестины, которая красной нитью проходит через все Ваши воспоминания? «Группа арабских юношей празднующих под берёзами «День земли» в окружении девушек в паранджах и сарафанах» стал бы фильмом знаковым, пророческим. Я бы обязательно включил бы туда сцену народных гуляний по поводу возвращению исконного названия Ибн-Маджнун находящемуся в Московском халифате городу Туле. Спасибо доктору искусствоведения Ахмеду Алузаелю и губернатору-патриоту Глебу Петровичу. Народу глаза раскрыли. Правду на чистую воду вывели. Туляки кланяются им в пояс. Радостные жительницы города Ибн Маджнун танцуют танец живота на улицах и площадях родного города. И чтоб отныне и, по воле Аллаха, во веки веков. Зелёное знамя газавата от тайги и до Британских морей. Это не может не взволновать. Охотно верится, что, увидев этот фильм, заслуженный художник Кабардино-Балкарии Михаил Гельфенбейн, плодотворно творящий в жанре исламского реализма, вдохновиться на написание картины «Доярка колхоза «Красный Аль-Акса» спешит в сельскую мечеть после напряжённого трудодня». Или зовущую к борьбе «Смеркалось. Взрывалось».
– Музы, Слава Аллаху, не могут молчать, если им загоняют иголки под ногти, – с удовлетворением отметил шейх Мустафа.
– А прошедшие с большим успехом выступления хора девочек-бедуиночек в объектах системы исправительных учреждений Тульской области? – продолжил Борщевский, не обращающая внимания на реплику шейха, – это ли не символ духовного возрождения нации, жадно припавшей пересохшими губами к прозрачным чистым струям, бьющим из родника шариатского наследия.
А последовавший, в ходе триумфальных гастролей хора, беспримерный акт милосердия? Финальным аккордом представления являлся выход начальника тюрьмы на сцену, где он, на фоне машущих зелёными флажками девочек, зачитывал текст амнистии (освобождались заключенные, отбывшие две трети срока и имеющие вторую группу инвалидности или беременность более двенадцати недель). На свободу их выпускали с чистой совестью.
– Вячеслав Борисович, – перебил Борщевского Кац, – Вы сегодня слишком мрачный. Вам это не пристало. Да и привыкнете, наконец, к мысли, что это не Ваше дело.
– Кинематографист Борщевский нуждается в мощном психотерапевтическом воздействии, – высказал своё авторитетное мнение доктор Керен.
– А надо ли? – скептически заметил Вова-Сынок. Любые методы лечения, кроме отжимания от пола, он считал антинаучными. Причём это касалось всех заболеваний, включая кожные и венерические.
В отличие от Вовы-Сынка, доктор Керен во главу угла ставил психотерапию.
– Конечно, если пациент не считает нужным вкладывать средства в поддержание своего здоровья, то говорить не о чем. Возможности медицины безграничны, ограничены возможности пациентов, – поучал он как-то доктора Лапшу, – но если готовность платить деньги бьёт через край, то тут-то психотерапевт и выходит на оперативный простор. Приведу пример. Недавно ко мне за помощью обратился пациент, который страдал завшивленностью. Если бы это был человек, безразличный к состоянию своего здоровья, то я бы ему дал мазь от вшей, и на этом бы лечение закончилось. Но, к счастью, мой завшивленный клиент стремился получить высокопрофессиональное, достойное его финансовых возможностей лечение.
Естественно, мы начали с беседы. Плавно текущая беспредметная беседа, – основа лечебного воздействия подлинного психотерапевта. Настоящий мастер всегда воздействует на личность, стараясь изменить её мировосприятие. В данном конкретном случае основная цель моего психотерапевтического воздействия – это убедить больного в том, что у него не чешется. В тот момент, что он поверит, что у него действительно не чешется, зуд действительно прекратиться. И я с гордость могу доложить, что в результате моего лечения мировосприятие моего пациента изменилось качественным образом. Теперь, когда его иногда спрашивают, есть ли у него вши, он с достоинством отвечает: «Конечно».
И если после этого его спрашивают: «А чем Вы их лечите?»
Он неизменно отвечает: «Пока ничем. Они все здоровы».
Вениамин Леваев, заслуженно пользующийся славой народного мусульманского гинеколога, и в этот раз не остался в стороне от лечебного процесса.
– Для полной гарантии я бы ещё поставил пиявки, – веско добавил он.
Борщевский представил себе, как с ним, обвешанном пиявками, ведётся плавно текущая беспредметная беседа, и ему расхотелось лечиться. Он заявил, что последний раз истово верил в возрасте тринадцати лет. Это была вера в победу коммунизма. Но уже в четырнадцатилетнем возрасте, одновременно со вступлением в комсомол, будущий мэтр палестинского эротического кино впал в ересь воинственного атеизма и, с тех пор, верить не во что не собирается.
Но и доктор Керен сдаваться не собирался.
– А что у Вас сохранилось в памяти из первого сексуального опыта? – спросил он Борщевского, – напрягитесь и вспомните. Это очень важно.
Вячеслав Борисович послушно напрягся и вскрикнул от острой боли, вызванной вновь обострившимся геморроем.
– Вы вспомнили! – торжествующе воскликнул доктор Керен, – Я знал, что Вы вспомните. Подспудное влечение невозможно всю жизнь держать в подсознательном. Осталось только признаться самому себе. Это была мама или бабушка? Вы не хотите отвечать? Как я Вас поймал! Хорошо, отбросьте прочь бабушку. Она недостойна вашего чувства. Погрузимся ещё глубже в подсознательное. Вам восемь месяцев, у Вас анальная стадия формирования личности. Вы уединились в своей кроватке и наслаждаетесь каканием. Вдруг над Вами нависло что-то большое и вкусное.
– Это мамина грудь! – молнией проносится в Вашем сознании, – Теперь Вы припоминаете?
– Теперь я припоминаю, – ответил Борщевский, – что давно собирался ударить вас, доктор Керен, по лицу. Но удобного случая всё как-то не представлялось. Сейчас же эта проблема разрешилась. Я Вам крайне признателен за психотерапевтическое вмешательство.
– И пусть эта пощечина послужит грозным предостережением, – торжественно произнёс Дан Зильберт, после того, как затихло эхо замечательной оплеухи, – всем тем силам, которые попытаются встать на пути поступательного движения палестинского эротического кино. Как сказал по этому поводу в своей замечательной работе «История дипломатии 18-ого столетия» Карл Маркс «the slap in the face by then became the powerful instrument of diplomacy» (пощёчина к тому времени стала мощным орудием дипломатии).
Но Кац, чисто инстинктивно, вновь встал на позиции, чуждые марксистко-ленинской философии.
– Борщевский зазнался, – с горечью констатировал он, – Вячеслав Борисович возомнил себя умом, честью и совестью нашей эпохи. Он поступил как та девушка, которая стесняется желтого налёта на зубах на зубах, но спокойно ходит с кривыми ногами. За что он ударил психотерапевта? Да, действительно, поведение доктора Керена порой бывает несовместимо с высокими морально-этическими принципами, исторически сложившимися в русской мафии.
– Более того, – неожиданно присоединилась к беседе Мирьям Абуркаек, – когда я работала в публичном доме «Экстаза», у нас обнаружили сотрудницу, которая подсыпала в презервативы постоянных клиентов песчинки. Её осудило руководство. Но с такими формами поведения, которые присущи доктору Керену, я сталкиваюсь впервые.
– И, тем не менее, – продолжи Ян, – я возражаю против рукоприкладства. В жизни иногда приходиться сталкиваться с событиями странными и, даже бессмысленными, например, реклама водки, чьё предназначение нам понять не дано. Поэтому мы должны быть терпимее.
– Я позабочусь о том, – звенящим от негодования голосом добавил доктор Керен, – что бы офицер безопасности, который будет вести расследование этого вопиющего преступления, остался глух к лицемерным призывам к терпимости по отношению ко всем членам русской мафии. Поднять руку на своего лечащего врача, тем более на психотерапевта, не может пройти безнаказанным. Этот вопиющий случай должен получить общественную оценку.
– Играли негры с неграми, а проиграли французы, – горестно сказал доктор Лапша после ухода Керена, – уж как я был осторожен. Как тепло отзывался о законных правах арабского народа Палестины, чтоб они все сдохли. Права сексуальных меньшинств, в ущерб себе, соблюдал неукоснительно. И, пожалуйста, в благодарность я имею следствие и показательный суд. Доктор Керен и офицер безопасности старые друзья. Когда-то, когда доктор Керен только начинал свой трудовой путь в качества врача в подростковом отделении, выяснилось, что он спит с несовершеннолетними пациентками. Дело вёл начинающий офицер безопасности Израиль Фельдман. Он пожалел молодого врача, и указал, что доктор Керен работает ветеринаром. Дело получило большую огласку и дошло до Великого Вождя и Учительницы. Так доктор Керена стал заведующим подростковым отделением Офакимской психиатрической больницы. В борьбе за законные права сексуальных меньшинств Великий Вождь и Учительница не идёт ни на какие компромиссы.
В настоящее время офицер безопасности Офакимской психиатрической больницы пишет диссертацию на тему: «Принудительное лечение клептомании (непреодолимого желания украсть) клаустрофобией (боязнью замкнутого пространства)». В работе ему помогает доктор Керен. Боюсь, как бы Израиль Фельдман не стал кандидатом юридических наук на костях доктора Лапши. Преступника, расиста и извращенца. У меня уже был тяжёлый разговор о моём моральном облике с главврачом, когда администрация больницы Ворона просила меня заняться лечением пациента, отказавшегося от вскрытия.
– Но, доктор Лапша, – констатировала Мирьям Абуркаек, – наверно и Ваша вина есть в том, что Вы и доктор Керен оказались по разные стороны презерватива?
– Да что Вы все на меня набросились, – возмутился доктор Лапша, – ведь во всём виноват Борщевский!
– А вот здесь то Вы и не правы, – не без злорадства заметил Шапиро дель Педро, – Мы не можем осуждать Вячеслава Борисовича. С добрым словом и оплеухой можно достичь гораздо большего, чем просто с добрым словом.
– А, по моему мнению, – как обычно авторитетно заявила медсестра Фортуна, – Доктор Лапша уже давно стал неврастеником. Однажды он послал меня к температурящей больной и попросил меня заменить авторучку термометром. Несчастная работница Офакимской фабрики по производству туалетной бумаги сорок минут покорно сидела, положив золотое перо под язык.
– А чем неврастеник отличается от шизофреника? – с подозрением глядя на доктора Лапшу, спросил Вова-Сынок.
– Шизофреник знает, что 2 + 2 = 4, но душой он далёк от этого, – объяснил я атлетически сложённому младшему медбрату, – а неврастеник знает, что 2 +2 = 4, но из-за этого он теряет душевный покой. Олигофрен, кстати говоря, в вопросе 2 + 2 = 4 строго стоит на позициях диалектического онанизма.
– Я что-то запамятовал, – переспросил Вова-Сынок, – позиция диалектического онанизма, это что-то из акробатики или элемент в фигурном катании?
– Это мировоззренческая позиция, – пояснил я богатырю из психбольницы, – Олигофрен не знает ни что такое +, ни что такое =, да и 4, это сумма, которую он представить себе не в состоянии. Но, тем не менее, он полностью разделяет как позицию шизофреника, так и позицию неврастеника. Но, при этом, душой он, почти всегда, стремится к онанированию.
– Да, я иногда бываю рассеян, – согласился доктор Лапша, – мне это было свойственно с детства, – как-то я пожаловался своей маме, что в школе мне говорят, что я не собран. Вскоре выяснилось, что говорил я не с мамой, а с другой тётей, которая была у нас в гостях. Но с темой 2 + 2 = 4 у меня тоже связанны самые тёплые воспоминания.
Моя супруга картавит, для логопеда, между прочим, это большая редкость. Много лет назад мы как-то собрались в лес за грибами. Неожиданно выяснилось, что водки на всех катастрофически не хватает. Моя жена стала звонить своей подруге.
– Возьми ещё четыге бутылки водки, – кричала она в трубку.
– Сколько? – не понимала подруга.
– Один, два, тги, четы-ге, – скандировала в трубку моя супруга.
– Ничего не понимаю, – отвечала подруга, – кто это чета Ге? Че Гевара с супругой, что ли? Или художник Николай Ге с картиной «Что есть истина?»
– Да скажи ты ей две по два, – взмолился я, – на электричку опоздаем.
– Слушай меня внимательно, – в отчаянии крикнула моя жена в трубку, – Пять минус один. Возьми с собой пять минус один бутылок водки!
– Да ты уже пьяная, – изумилась подруга. Она прекрасно знала, что моя супруга в рот ни брала ни капли спиртного – И ещё водки просишь. Ни хватало, что бы мы тебя по всему лесу искали.
Во время учёбы в институте я подрабатывал санитаром в реанимации. Как-то позвонил внук больного, и поинтересовались, жив ли ещё его незабвенный дедушка.
– Нет ещё, – ответил я. Имелось в виду, что дедушка находится в состоянии клинической смерти, что я обнаружил, бросив, в связи с телефонным звонком, взгляд на больного. И потревоженные мной врачи ведут борьбу за его жизнь.
Незабвенного старикашку удалось спасти. После выписки он пожаловался на меня во все возможные и невозможные инстанции. Удивляюсь, как после этого я не был выгнан из института. Хорошо ещё, что, в конечном счёте, наказали его лечащих врачей. Особенно много претензий на изощрённое издевательство предъявлял заботливый внук, который уже почувствовал себя хозяином квартиры в центре Москвы, но, далеко за полночь, ему вновь захотелось услышать это радостное известие. А ведь по ночам спать надо, а не грезить наяву.
Сразу после окончания института весь наш курс повели на экскурсию в мавзолей. Меня распирало от гордости за то, что я стал врачом. Подойдя к забальзамированному Ленину, я внимательно осмотрел вождя мирового пролетариата и с достоинством сообщил: «Будет жить! Я говорю Вам это не как поэт, а как врач».
Через два дня меня вызвали в соответствующие органы и предложили поработать внештатным сотрудником или провести пару-тройку-четвёрку-пятёрку лет в местах свободы. Быть может строгого режима. Фраза «Lenin will live!» (Ленин будет жить!), сказанная на иностранном, возможно даже еврейском, языке, непосредственно в присутствии тела вечно живого Владимира Ильича, была расценена как злобная антисоветская агитация и пропаганда.
– Да это же от избытка чувств, – оправдывался я, – я вождя обожаю.
– Тоже мне, любит он его. Спящую красавицу нашёл, – по отечески укорял меня мой вербовщик. – Может быть ты его поцелуем оживлять собрался? Впрочем, ты врач, тебе виднее.
Через пол года после того, как меня завербовали я, на сильном морозе, в течение получаса пытался дозвониться до своей возлюбленной. Кончилось это тем, что мой палец застрял в телефонном диске. Хорошо, что на номер 444–44–44 отозвались душевные люди, которые и вызвали Скорую Помощь.
Другой раз, готовясь к свиданию с той же девушкой, я гладил брюки. Думая о ней. Неожиданно зазвонил телефон. В результате, вместо свидания с девушкой, я попал в больницу с тяжелейшим ожогом уха, который до свадьбы так и не зарубцевался. Папа моей супруги, модный, но находящийся в подполье иглоукалыватель, заявил, что ухо – это зеркало души. По его мнению, моё обезображенное ухо однозначно свидетельствует о серьёзных проблемах со здоровьем. Новорожденные, родившиеся с ухом такой формы, обычно умирают в раннем возрасте. И поэтому он категорически против нашего брака. Тем более, что жених еврей. А так как его дочка тоже еврейка, то у наших детей и его внуков, так он считает, могут быть серьёзные проблемы. В том числе и со здоровьем.
На протяжении всего нашего романа у нас был только один скандал. Однажды она налетела на меня с криком:
– А ты мне говорил, что таким способом нельзя подзалететь. При этом она размахивала перед моим носом упаковкой из-под таблеток с надписью «Оральные контрацептивы». Короче говоря, моя жена своего папу не послушалась. Теперь таких чистых, невинных девушек просто не бывает. Это было последнее поколение.
Воспоминания молодости вновь вывели доктора Лапшу из состояния психического равновесия. Недавно от него ушла жена, и, не смотря на его усилия, отношения восстанавливались с трудом.
– Да, я извращенец, – не выдержал он, – я старый развратный лесбиян.
– Да Вы успокойтесь, доктор Лапша, – попытался утешить его Кац, – В этом нет ничего страшного. Наоборот. В наше время извращенцам везде у нас дорога. Всюду у нас почёт сексуальным меньшинствам.
