Текст книги "Московские обыватели"

Автор книги: Михаил Вострышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Служба колдовским ароматам. Парфюмер Генрих Афанасьевич Брокар (1836–1900)

Одним из культурных явлений XIX века считается развитие парфюмерии – производства мыла, помады, духов, одеколона, пудры. И если раньше все эти предметы роскоши поступали на Русь из заграницы, то теперь и в городах Российской империи появились люди, прозванные странным для русского уха французским словом «парфюмер». Пытались заменить его на «душмяник», но не прижилось, потому что благовония везли из заграницы. Из далекого Парижа поступали румяна для лица, тесто для рук, мозговая помада для рощения волос, вода для полоскания рта и другие подобные изделия, которые мужик и задаром бы не взял. Потихоньку и отечественные фабриканты осмелели, стали производить нечто похожее, но конкуренции с европейцами не выдерживали, несмотря на дешевизну своей продукции.

Первый, кто научил москвичей не брезговать отечественными благовониями и гигиеническими средствами, был обосновавшийся в 1862 году в городе главный лаборант парфюмерной фабрики Гике Генрих Афанасьевич Брокар. Женившись вскоре на Шарлотте Равэ, дочери бельгийского подданного, державшего на Никитской улице магазин хирургических инструментов, он стал подумывать, что пора ему, потомственному парфюмеру, открыть и собственное заведение. Пришлось съездить в Париж, чтобы там продать свое изобретение – способ изготовления консервированных духов. На вырученные деньги в 1864 году Генрих Афанасьевич открыл в Теплом переулке маленькую мастерскую. В ней, кроме хозяина, трудились всего двое – мыловар Алексей Бурдоков и рабочий Герасим. Весь инвентарь на первых порах состоял из каменной ступки, плиты и трех кастрюль, с помощью которых удавалось приготовить около ста кусков мыла в день.

Дело пошло, закупщикам мыло нравилось, и вскоре Брокар смог снять более обширное помещение на Зубовском бульваре, а осенью 1864 года переехать в собственный дом за Серпуховскими воротами, на углу Арсеньевского переулка и Мытной улицы. Здесь ставшая со временем знаменитой и громадной по площади фабрика товарищества «Брокар и К ⁰» просуществовала до 1922 года, когда ее помещения отдали «Гознаку».

Генрих Брокар почти ежегодно ездил во Францию узнавать новости парфюмерного дела и использовать их на своем производстве. Благодаря его обширным знаниям, таланту и любви к избранной профессии фабрика с каждым годом получала все больший доход. Мыло «Детское», «Народное», «Огурец», благодаря изумительному качеству и дешевизне, стало популярным по всей России. Для розничной продажи Генрих Афанасьевич открывает магазины в домах Бостанжогло на Никольской улице и Троицкого подворья на Биржевой площади.

Но что значит хороший товар, когда нет рекламы! Брокар выпускает парфюмерные наборы в красивых коробках, снабжает флаконы духов и одеколона красочными ярлыками с рисунками на темы русской жизни, а когда разразилась Русско-турецкая война 1877–1878 годов, начинает выпуск мыла и помады под названием «Букет Плевны». Денег, чтобы привлечь внимание обывателей к своей продукции, он не жалел и на Всероссийской промышленной выставке в Москве 1882 года даже соорудил фонтан из одеколона «Цветочный», где каждый желающий мог надушить бесплатно не только свое лицо, но и платье или пиджак. Благодаря постоянному поиску новых запахов, качественному сырью и неутомимой работе сотен мастеров товарищество «Брокар и К ⁰» получает золотые медали за свою продукцию на всемирных выставках в Париже, Бостоне, Антверпене, становится поставщиком Двора испанского короля, награждается высшей наградой России за производство отечественных товаров – правом изображать на своей продукции Государственный герб.

Покинул Генрих Афанасьевич бренный мир 3 декабря 1900 года, оставив детям и компаньонам фабрику, приносящую до двух миллионов рублей ежегодного дохода. Его уникальную коллекцию картин, фарфора, бронзы, мебели, старинных книг вдова превратила в постоянный московский музей. Не только иностранная и демократическая пресса поместила некрологи о нем, но даже консерваторы, недолюбливавшие все иностранное, сожалели на страницах газет о кончине предприимчивого француза.

«Вчера во Франции в Каннах состоялись похороны москвича Г. А. Брокара, – писал репортер «Московского листка». – Я не без умысла употребляю слово «москвич». Француз по происхождению, пришлый гость Москвы, покойный Брокар был тем не менее москвичом… У этого человека, пользовавшегося у нас в Москве широкой и хорошей популярностью, были три основные свойства: твердый промышленный ум, искренняя любовь к искусству и живая доброта души».

Незабвенный учитель. Директор гимназии Лев Иванович Поливанов (1839–1899)

О прошлом мы узнаем главным образом по книгам и архивным документам. Судим о людях минувших веков по их письмам, воспоминаниям современников. И еще – по делам. Более других нам понятны сочинители, отобразившие в прозе и стихах глубины своей души. Внутренний мир представителей иных профессий мы чувствуем меньше, если вообще понимаем. Увы, сухой перечень их дел, будь они даже грандиозны, как, например, открытие нового вещества или постройка грандиозного завода, не в силах воссоздать образ человека. Но нельзя же писать об одних только писателях! (Льстивые жизнеописания государственных деятелей здесь не в счет, они, как правило, легендарны и похожи одно на другое, как две капли воды.) Попробуем нарисовать портрет представителя скромной, но исключительно важной профессии – педагога.

Если перечислять литературные труды Льва Ивановича Поливанова, получится изрядный, но довольно обычный для интеллигента второй половины XIX века список. Хрестоматии для народных училищ, «Начальная книжка для обучения русскому языку», учебники «Русская и церковно-славянская этимология», «Русский синтаксис», прокомментированные для гимназистов сочинения А. С. Пушкина в пяти томах, тоже прокомментированные издания Державина, Карамзина, русских былин, биография В. А. Жуковского, критический разбор поэтической книги Я. П. Полонского, переводы Расина и Мольера, педагогические статьи в журналах и сборниках. Если судить по этим сочинениям, то перед нами предстает тип незаурядного труженика на ниве народного просвещения. Но Поливанов был не тип, а своеобразная, неповторимая личность.

По всей Москве почти полвека начиная с 1870-х годов, когда говорили об образовании, не сходили с уст слова: Поливановская гимназия. Здесь, в доме Пегова на углу Пречистенки и Малого Левшинского переулка, учились митрополит Трифон (князь Борис Туркестанов) и поэт Валерий Брюсов, математик граф Михаил Олсуфьев и философ Лев Лопатин, чемпион мира по шахматам Александр Алехин и три сына Льва Толстого…

«Поливановскую гимназию, – говорил ее воспитанник писатель Андрей Белый, – я считаю безо всяких иллюзий лучшей московской гимназией своего времени».

Другой поливановец, философ и поэт Владимир Соловьев, утверждал, что лавры гимназии стяжал ее директор: «Он вложил в свою школу живую душу, поднял и удержал эту школу выше обычной казенности и умел зажигать в своих воспитанниках искры того огня, который горел в нем самом».

Жизненный путь столь обожаемого учителя не блещет ни эксцентричными поступками, ни легендарными происшествиями. Родился он 27 февраля 1838 года в семье артиллерии поручика Ивана Гавриловича Поливанова в сельце Загарине Нижегородской губернии. В 1844 году, после смерти матери, семья переселилась в Москву. Здесь будущий педагог окончил Четвертую гимназию и историко-философский факультет Московского университета. С 1861 года преподает русскую словесность в женском Мариинско-Ермоловском училище и в 1-м кадетском корпусе, с 1864-го – в Третьей и Четвертой гимназиях. В 1868 году вместе с другими сотрудниками открывает частную гимназию и заведует ею до своего смертного часа, который настал 11 февраля 1899 года. Состоял членом Общества любителей российской словесности, Психологического общества, Комитета грамотности при Московском обществе сельского хозяйства, Московского кружка преподавателей древних языков, Православного братства во имя Пресвятой Богородицы.

В России, особенно в Петербурге, найдется несколько тысяч чиновников с куда более яркими биографиями и внушительным числом титулов. Но о них говорят разве что в кругу сослуживцев. Поливанова же знала и любила вся Москва. Родители, отдавая своих детей в его гимназию, верили, что воспитание в ней пойдет рука об руку с семейным, что при соблюдении общей гимназической программы здесь будут употреблены все старания, дабы приохотить воспитанника к осмысленной работе.

Изучали в Поливановке то же, что и везде: Закон Божий, русскую словесность, французский, немецкий, латинский и греческий языки (последний необязателен для тех, кто не готовился к университету), математику, физику, историю, географию, естественную историю, рисование, чистописание, черчение, хоровое пение, гимнастику. Но…

– Лев, Лев идет! – предупреждает товарищей взволнованный гимназист, одетый, как и все, в черную блузу с кожаным поясом.

Лев не входит – влетает в класс. С седой гривой волос, ниспадающей на плечи, высокий и сутулый, в кургузой курточке, с предлинными, вечно находящимися в движении, если не сцеплены за спиной в замок, руками. Сел… Вернее, развалился на стуле совсем не по-учительски, блеснул глазами и – полилась живая увлекательная речь. Ученикам передалось его возбуждение, его азарт, они даже не замечают, что прозвенел звонок о конце урока.

– Лев, Лев идет! – раздается в другом классе.

Лев зачитывает отрывок из книги С. Т. Аксакова: «Лебедь по своей величине, силе, красоте и величавой осанке давно и справедливо назван царем всей водяной или водоплавающей птицы. Белый как снег, с блестящими прозрачными небольшими глазами, с черным носом и черными лапами, с длинною, гибкою и красивою шеей, он невыразимо прекрасен, когда спокойно плавает между зеленых камышей по темно-синей гладкой поверхности воды».

– А теперь, строго придерживаясь формы Аксакова, опишите лошадь. Так вы сумеете понять стиль писателя и сами побываете на его месте.

Ученик третьего класса Ермолов старательно выводит строчку за строчкой: «Лошадь за свою красоту, силу, ум, выносливость и услуги давно и справедливо сделалась любимицей человека между всеми животными. Легкая как ветер, с умными выразительными глазами, длинной и гибкой шеей, с тонкими ногами, пышной гривой – она невыразимо прекрасна, когда носится на воле».

Лев умел интуитивно внушить воспитанникам уверенность, что не исполнить его требования невозможно. А если учитель может это, он всесилен в классе.

Но ему мало классных уроков, он почти не спит, за многое берется и всегда доводит дело до конца.

Десять лет Поливанов руководил Шекспировским кружком, подавляющее большинство участников которого составляли его выпускники. На сцене Немчиновского театра они поставили шестнадцать пьес английского гения и всегда выступали в битком набитом зале. На премьере «Генриха IV» присутствовали два Ивана, Тургенев и Аксаков, на своем веку повидавшие множество первоклассных артистов, но и они, не кривя душой, назвали постановку первоклассной.

В 1880 году Поливанов провел гигантскую работу по организации празднеств по случаю открытия памятника Пушкину на Тверском бульваре и созданию уникальной пушкинской выставки.

Он постоянно хотел кому-то помочь. К нему обращались начинающие литераторы, провинциальные артисты и, конечно же, выпускники Поливановской гимназии. Встретившись, они обязательно вспоминали о своем Льве:

– Идеальный русский человек.

– Изумительное художественное чутье.

– Дружил и с князьями, и с литаврщиком Большого театра, и с бывшим отцовским денщиком.

– Жестоко нападал на любого за малейшую, самую ничтожную фальшь.

– Умел каждого человека приохотить к делу, заставить хоть малость сделать хорошего на общую пользу.

– Взявшись за дело, отдавался ему весь.

– Во всем был безукоризненно добросовестен.

– Удивительно соединялись в одном человеке духовный аристократизм и широкое просвещение.

– Часто задевал самолюбие подростков, но никогда не оскорблял их чувство достоинства.

– Его следует назвать романтиком в старинном и хорошем значении этого слова.

– Он был педагог-художник и педагог-мыслитель.

– Осиротела Москва, – вздыхали, похоронив его на Новодевичьем кладбище.

Но Поливанов продолжал жить в делах своих учеников, до гробовой доски гордо называвших себя поливановцами.

…В 1925 году Андрей Белый встретил в гостях у Бориса Пильняка артиста Лужского.

– А вы поливановец? – спросил Лужский Андрея Белого.

– Да! – гордо ответил тот.

– Я тоже одно время учился у Льва.

И разговор перешел на любимого незабвенного учителя…

Король русских мукомолов. Предприниматель Антон Максимович Эрлангер (1839–1910)

Хлеб – всему голова! Хлеб на стол – и стол престол, а хлеба ни куска – и стол доска. Бог на стене, хлеб на столе.

Издавна в русском слове прославлен народ-землепашец, взрастивший хлеб. Но мельница вызывала странные чувства, там – домовые, черти, волшебство, да и сам мельник напоминал нелюдимого колдуна. Правда, в чем ему не откажешь – умеет работать, мельник – не бездельник, хоть дела нет, а из рук топор нейдет.

Отечество наше вплоть до середины XIX века было страной почти исключительно земледелия, хлебопашества. Хлебные зерна превращали в муку простым домашним способом – с помощью ручных жерновов, о чем сохранилась пословица: «Что келья – то мельня». Со временем предприимчивые люди стали устраивать общественные мельницы – водяные, ветряные, на конной тяге и наконец со второй половины XIX века – паровые. От отца к сыну передавалось искусство мукомольного дела, требующего большой сноровки, опыта и честности. Мельницы в крупных городах к началу XX века мало чем напоминали деревянные ветряки, с которыми сражался неутомимый Дон Кихот. Это были каменные дома, достигающие пяти – семи этажей, напичканные паровыми машинами, другой современной техникой и вечным гулом цилиндрических валов, перемалывающих зерно.

Впервые автоматическую мельницу построил в Москве Антон Максимович Эрлангер, привезший из Европы, куда ездил изучать новейшие заводы, вальцовые станки. За полвека неутомимого труда он возвел в России около тысячи мощных мельниц, превратившись из небогатого обывателя в одного из самых крупных промышленных тузов. Его называли не иначе, как королем русских мукомолов.

«Мельник не торгуется за нужный ему камень», – помнил Антон Максимович старинную русскую поговорку и не жалел денег на новую иностранную технику, пока не наладили ее выпуск московские заводы братьев Бромлей и Гоппера. И в то же время он понял, что в России нельзя насаждать заграничный размол, что в каждой местности выращивают зерно со своими особенностями и мельницы должны подстраиваться под них. Оттого и работников по размолу он выбирал особо тщательно, обращая главное внимание на врожденное дарование мельника, профессиональные секреты. И это вовсе не означало, что Эрлангер презирал образование, надеясь только на дедовские заповеди. На свои средства в 1892 году он открыл первую в России школу мукомолов, каждый год выпускавшую несколько десятков прекрасных техников. В том же 1892 году начал издавать первый в России профессиональный журнал по мукомольному делу и хлебной торговле.

Небольшого роста, сухощавый, седой уже к пятидесяти годам король русских мукомолов всю жизнь любил трудиться и требовал того же от своих родных и подчиненных. Человек к тридцати годам, считал он, должен быть умен, к сорока – женат, а к пятидесяти – богат. Антон Максимович не терпел возражений после того, как все сам продумает и решит. Он схватывал все на лету, моментально распознавал человека и либо сразу же соглашался на предложение, либо сразу же отказывал, не уставая повторять любимую фразу: «Многое можно сделать, если только не откладывать». Если потеряны деньги, считал он, еще ничего не потеряно, если же потеряна энергия, желание быстро и хорошо работать – значит, потеряно все.

Однажды к нему в контору на Мясницкой улице вошел незнакомец – громадный малоросс с черными пушистыми усами, одетый в поношенный сюртук, манишку с атласным галстуком, пестрый жилет и широчайшие шаровары, заправленные в голенища высоких сапог.

– К вам, Антон Максимович! – сказал гость, неуклюже поклонившись.

– Здравствуйте. Что скажете?

– Да мельницу хочу строить.

– Доброе дело. – Прищуренные, со стальным блеском глаза Эрлангера внимательно изучали посетителя. – Прошу садиться.

– Покорно благодарю.

– Большую мельницу?

– Четвертей на двести пятьдесят.

– А денег у вас много?

– То-то и дело, что мало.

– В таком случае, как же вы хотите строить?.. Притом большую.

– Потому и хочу, что денег мало. Нажить желаю.

– А если последнее проживете? – еле сдерживая смех и удивление, спросил Антон Максимович.

– Наживал их и проживал… Волков бояться – в лес не ходить.

– А вы знаете, сколько будет стоить такая мельница?

– Много, тысяч сто.

– Прибавьте еще пятьдесят тысяч рублей. А у вас?

– Только на корпус, дай бог, чтобы хватило. Крышу, колодезь – это в кредит.

– Прекрасно… То есть плохо, – улыбнулся Антон Максимович. – Позвольте узнать, кто вы и где намерены строить?

– Хвамилия Зозуля. На хлебной торговле два раза наживал большие деньги, но в первый раз пожар разорил, во второй баржи затонули. С этого и запил, а теперь хочу разбогатеть.

– Разбогатеть?

– Да как же не разбогатеть – место такое.

Антон Максимович выспросил у Зозули все: есть ли рядом железная дорога, живут ли у них богатые люди и чем занимаются, сколько будет стоить подвоз зерна на мельницу, почему рядом нет других паровых мельниц и т. д.

– А если дело не пойдет, опять пить будете?

– Да что я, сдурел? Год не пойдет, на другой пойдет.

– Хорошо, строим! Сию минуту прикажу составить смету. Зайдите после полудня.

Через полчаса в кабинет короля русских мукомолов зашел его брат Альфред Максимович:

– Ты открываешь этому хохлу большой кредит?

– Да. Симпатичный заказчик. Откровенно, без фокусов говорит: денег нет и не будет, если не пойдет дело. А дело пойдет, место прекрасное, а он – дельный. Кто два раза проживался и вновь наживал, сумеет и в третий раз нажить.

Эрлангер со временем распространил свою деятельность не только на Россию, но и соседние государства Азии. И продолжал жить весьма скромно, не разрешая ни себе, ни родным бездельничать и сорить деньгами. Не чужд был Антон Максимович и благотворительности, щедро жертвуя на строительство костелов (он был католиком, а вся его семья – православная), устроил в Москве Дом для отдохновения престарелых артистов, подарил Борисоглебску громадную красивую школу. Часто помогал молодым людям, учившимся на мукомолов, посылая их на свой счет стажироваться за границу. Но главное – он неустанно расширял и совершенствовал мукомольное производство.

Старик Савельич, испокон веку работавший на мельницах, удивлялся прогрессу:

– Теперича мельницы, например, пошли антиллигентные, на аглицких машинах и усяких хвокусах. Сама зерно тащит молоть, сама муку у мешки зашивает, сама деньги считает. А скоро, толкуют, сама зерно покупать зачнет.

Большая заслуга в распространении по России «антиллигентных» мельниц принадлежит королю русских мукомолов Эрлангеру. За полвека неустанной деятельности он добился расцвета своей образцовой фирмы и продолжал призывать своих собратьев по профессии: «Вперед! Нельзя останавливаться!»

Классик лесоводства. Профессор Петровской земледельческой и лесной академии Митрофан Кузьмич Турский (1840–1899)

В Петровско-Разумовском, расположенном на трех невысоких холмах с пологими склонами, с вековым парком и большими прудами, 21 ноября 1865 года была открыта Петровская земледельческая и лесная академия – средоточие русской агрономической науки. При приеме сюда не требовалось ни аттестатов об окончании средней школы, ни вступительных экзаменов – учиться мог всякий, пожелавший посвятить свою жизнь науке о земле, лесе, воде. Первая статья устава об академии гласила: «Имеет целью распространение сведений по сельскому хозяйству и лесоводству и есть заведение открытое».

В воскресенье 29 июля 1912 года в сквере возле кафедры лесоводства, после заупокойного богослужения в институтской церкви (уничтожена в 1930-х годах), стал собираться народ – представители Лесного департамента, Корпуса лесничих, студенты и преподаватели академии, переименованной к этому времени в сельскохозяйственный институт, ревизоры лесоустройства, лесничий и просто московские обыватели. Всем бесплатно раздавалась брошюра «Памяти профессора лесоводства М. К. Турского». Наконец настал торжественный момент и председатель Московского лесного общества профессор Н. С. Нестеров перерезал зеленую ленту. Завеса, скрывавшая новоустроенный памятник, упала.

На высоком мраморном постаменте собравшиеся увидели поясной бронзовый бюст, изображавший ученого во время чтения лекции. На лицевой стороне постамента сверкала золоченая надпись: «М. К. Турскому. 1840–1899». На тыльной стороне другая: «Славному сеятелю на ниве лесной – лесная Россия».

Памятник окропили святой водой и оркестр Александровского военного училища заиграл народный гимн. Затем к почитателям таланта Турского обратился со словом его ученик Н. С. Нестеров:

– Милостивые государыни и государи! В изваянии из бронзы встал перед нами величавый образ дорогого труженика леса. Для русского общества в нем дорог и редкой души человек, и незабвенный педагог, и талантливый ученый. Выдающимися чертами этой самобытной натуры были необыкновенная энергия, беззаветная любовь к делу, независимость и твердость убеждений, безграничная благожелательность к людям и необычайная простота, чуждая всякой фальши и всего показного… Здесь, около храма научного знания, посвященного великому делу служения земледелию России, этот памятник будет напоминать о том, что в разумном сочетании полеводства и лесоводства – залог процветания народного хозяйства, красоты и мощи России.

Нестерова сменил профессор Г. Ф. Морозов:

– Что заставило учеников и почитателей поставить ему памятник? Прежде всего замечательный его нравственный облик, его исконная доброта, чуткость и любовь к людям, его удивительная правдивость… Он был теоретиком и практиком, одним из первых самобытных лесоводов, философом лесоводства. Его сочинения должны быть полностью изданы с комментариями учеников. Его литературная деятельность, как отражение его дум и практической деятельности, должна стать одним из источников лесоводственного образования. Классики не стареют – они вечно юны.

Последним выступил вице-директор Лесного департамента С. П. Троицкий, закончивший свою речь словами:

– Что же скажу в честь незабвенного своего учителя я как один из старейших его учеников, а не как представитель казенного Лесного управления?.. Прости, дорогой учитель. Говорить тебе я больше ничего не стану. Пришел сюда я на склоне своих лет для того, чтобы благоговейно склонить свою седую голову перед светлым твоим образом.

К этим проникновенным словам, после которых возложили венки и все вместе пропели «Гаудеамус», можно добавить немного. Митрофан Кузьмич Турский не совершал в своей жизни экстравагантных поступков, не бил зеркал в «Яре», не слыл блаженным, он даже не увлекался театром и не коллекционировал картин. Его судьба внешне мало чем привлекательна, но именно благодаря таким личностям русская наука еще что-то значит в мире и страну еще не до конца разворовали.

Он родился в ту пору, когда в России впервые робко заговорили о вреде уменьшения лесов. Конечно, большинство обывателей, живших среди невиданных по богатству лесных угодий, только удивлялись (если не потешались), читая в «Московских ведомостях» (10 октября 1842 г.): «Вместе с успехами образованности и умножением народонаселения в городах деревья лишились священного уважения, какое люди имели к ним в первые времена гражданских обществ… Воды Волги и Двины, Рейна и По уменьшились от того, что вырублены леса, находившиеся некогда в равнинах, по которым текут эти реки». Но благодаря таким людям, как Е. Ф. Зябловский, автор старейшего учебника «Начальные основания лесоводства», и В. Е. Графф, посадивший в степи целый лес, началось научное изучение лесных угодий.

Турский, окончив духовную семинарию (где учился и дружил с Помяловским, будущим автором нашумевших «Очерков бурсы») и физико-математический факультет Петербургского университета, вдруг неожиданно изменил свое решение заняться педагогической деятельностью и поступил на офицерские курсы при Лесном институте. Получив чин поручика, служил в Корпусе лесничих, работал по лесоустройству в Пермской и Нижегородской губерниях, преподавал в Лисинском егерском училище под Петербургом. Ездил в командировки в Баварию, Саксонию, Северную Германию для знакомства с тамошним лесным хозяйством. Наконец в 1876 году назначен профессором Петровской академии, где и трудился около четверти века, вплоть до своей кончины.

Турскому принадлежит инициатива посадки леса на опытной даче академии. Этот вековой лес, посаженный им вместе со студентами, частично сохранился до сих пор. Им написаны десятки книг, сотни журнальных статей о древесных саженцах, разведении деревьев, лесоводственных инструментах и т. д. Он был бессменным председателем Московского лесного общества со дня его основания, редактором его изданий. В «Лесном журнале», в некрологе на его смерть, отмечалось, что «это был лесовод-педагог, воспитавший целую школу лесоводов, работающих теперь на пользу русского леса в различных уголках нашего Отечества». «От его бесед, – подчеркивалось в другом некрологе, – веяло умиротворяющей эпической простотой лесов, его лекции носили на себе печать ясности и бодрости лесной природы, в его практических занятиях олицетворялась сама лесная жизнь с ее несложностью и определенностью».

Турский видел в лесе целый мир, полный гармонии и контрастов, и работал на пользу тех, кто будет жить спустя десятилетия после него, ведь могучее дерево растет дольше, чем длится жизнь человека.

Что же сделали мы? Мы превратили результаты трудов отечественных лесоводов в ничто, уничтожив или захламив лесные угодья. Настанет ли пора возрождения памяти об их благородной деятельности на благо России? Настанет ли пора возрождения русского леса?