Текст книги "Набат. Книга первая: Паутина"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Снова и снова кашель душил его, и он, утирая скупые мужские слезы, продолжал:

– Мы… собирали людей… Мы искали оружие. На базаре тихонько говорили: конец эмира близок… Люди наши ходили в Ташкент, я ходил к товарищу Фрунзе… Я принес в Бухару от него живое слово Ленина, и народ слушал слова Ленина широко открыв уши. Кровь подошла к горлу эмира, он захлебывался кровью народа… Эмирские собаки хватали всех, кто говорил хоть слово. Узы, Рустам, зачем тебя я не сберег… Мой сын Рустам! лежишь в земле теперь. Белыми зубами ты грыз песок. Рустам говорил: «Отец, там, в Ташкенте, в Москве, юноши носят имя комсомол, и я тоже комсомол». И он, нежный, большеглазый, не знавший жизни, работал с нами, прожившими жизнь… И Рустама нет, молодого, полного сил, а я, старик, никому не нужный, дряхлый, еще дышу, хожу… Зачем?

«Не подобает, – думал Гриневич, – большевику так распускаться!» Но тут же он осуждал себя за черствость, за сухость. «А ведь Файзи Сами человек восточный, и к тому же какую он школу прошел? Школы-то большевистской на самом деле не было. Достаточно поэтому было только одного ужасного удара и…»

Что думал Толибджанов – неизвестно. Только временами он начинал нервно покашливать да почти непрерывно вертел все новые и новые козьи ножки из крепчайшей махры. Он курил сам и угощал Файзи.

От махорки шел нестерпимый синий дым, заволокший всю комнату и притушивший пламя лампочки до того, что оно теплилось чуть видным малиновым язычком.

– И Рустам умер, и вырвали у несчастного Файзи Сами сердце… Они пришли и искали меня, но нашли мою сестру Фазилят. И они зарезали ее в арке в конюшне, где прирезывали прелюбодеек, проституток и неверных жен. Они опозорили Фазилят, объявив ее блудницей. А Рустам! Страшная смерть постигла Рустама…

Тут Толибджанов снова закашлялся и, пряча под козырьком кепки странно заблестевшие глаза, взял в свои большущие загрубевшие ладони худые руки Файзи и хрипло проворчал:

– Не убивайся, друг… Не надо… Может, на сегодня хватит, а! Поспишь, что ли?

Файзи Сами замолчал и долго смотрел прямо перед собой. Потом заговорил снова.

Он рассказал, что на другой день после смерти Рустама эмирская полиция попыталась разгромить большевистскую организацию в Бухаре. Очевидно, нашлись провокаторы и предатели-трусы. Погибли в застенках арка двоюродные братья Файзи – мужественные революционеры Насыр и Реджеб, погибли и многие другие. Файзи уцелел только потому, что а тот день он не ночевал дома. Полумертвый лежал он в хижине одного кожевника, убитый вестью о страшной смерти заживо похороненного сына Рустама.

Файзи проболел долго. Больной он вышел на улицу в день восстания народа и штурма Бухары. Был ранен во время схватки в эмирском арке.

Файзи пришел в себя в насвайхане Самада-кази. Рана затягивалась мучительно медленно.

Когда он наконец смог двигаться, индус-приказчик заявил: «Сколько я лечил тебя, кормил. Теперь отработай!» – и запер на замок.

Как он не сошел с ума, оставаясь долгие месяцы наедине со своими мыслями, Файзи не мог себе прелую ставить. Слабый, еле живой, он медленно погибал в яме, бессильный что-нибудь сделать.

Ночевать Файзи Сами у Гриневича не остался. Он ушел домой, пообещав прийти утром.

Но ни утром, ни днем он не явился. Он снова исчез.

Глава одиннадцатая
Беглянка

Ложь, влекущая за собой добро,

лучше правды, вызывающей смуту.

Саади

Доктор ходил по своей комнате, тень его от света лампы двигалась по стене взад и вперед. В своей скитальческой жизни доктор придерживался строгих, раз навсегда установленных им самим правил: где бы он ни путешествовал, где бы он ни останавливался, с ним всегда было все необходимое для его врачебной работы – не только инструменты, медицинские справочники, аптечки, но и скатерти, белые покрывала, занавески. Лампа на чугунной вычурного литья подставке с круглым матовым абажуром тоже следовала всюду за доктором и являлась предметом особых попечений его верного джигита и переводчика Алаярбека Даниарбека, так как без нее нельзя было исследовать сетчатку дна глаза и производить операции снятия катаракты. Известность доктора давно уже перешагнула за пределы долины Зеравшана. Судя по почтительнейшему прозвищу, которым наградил его народ, – «Возвращающий свет», он имел специальность окулиста, специальность, наиболее, пожалуй, нужную и важную в те времена в Азии, где песок, зной, пыль, плохая вода порождали повальные глазные болезни. Толпы слепцов нищих бродили по дорогам и базарам. Монастыри для слепых существовали во многих городах и кишлаках.

Медицинская лампа освещала переделанную из лачуги комнату с чисто выбеленными стенами, украшенными несколькими акварелями. Убогость дверей во двор и в соседнюю комнату маскировалась тяжелыми драпировками.

В сильном возбуждении доктор, всегда сдержанный и спокойный, ходил сейчас по комнатке гораздо быстрее, чем подобало ему при немалом его весе. Шаткие половицы неумело сколоченного пола громко трещали и скрипели под его ногами на все лады. Незаметно для себя доктор энергично жестикулировал.

– Какой из меня средневековый рыцарь, скажите пожалуйста, защитник обиженных девиц и сирот, и ты, милочка, не Дженевра и не Изольда. И мы с тобой не в сказке, а в самой азиатской из азиатских трущоб. И если, милочка, тебя здесь обнаружат блюстители исламской морали, то от меня, при всей популярности моей, не останется и мокрого места, а тебя побьют камнями, душенька, а может быть, еще что-нибудь похуже сделают, а?

Он остановился перед узеньким закутком между письменным столом и стенкой. За стареньким креслом, свернувшись калачиком, на полу сидела Жаннат и то вскидывала свои мерцавшие, точно угли, глаза на растерянное лицо доктора, то захлопывала веки, украшенные густыми длинными ресницами.

– Чертовщина какая-то! – проговорил доктор и, закурив, снова заходил по комнате. – Предположим, они не видели, что ты сюда заскочила. Предположим, Алаярбек Даниарбек будет молчать. Человек он верный, преданный, я бы сказал, но… когда дойдет до молитв и корана, он, пожалуй, наплюет на преданность. Предположим, твой жабоподобный муж и повелитель… о господи, такой цветок в лапах этой гнусной сволочи!.. Предположим, он не посмеет сюда полезть. Предположим… Тьфу пропасть… сколько «предположим»!

Молодая женщина молчала, и доктор не верил глазам своим: ее глаза смеялись…

Минут десять назад доктор был неожиданно выведен из неизменного душевного своего равновесия и отвлечен от составления статистического отчета о ходе борьбы с эпидемией черной оспы… Он только что вписал в таблицу из записной книжки несколько цифр, как хлопнула за портьерой дверь. Думая, что это наконец Алаярбек Даниарбек с запоздавшим ужином – а голод давал себя знать, – доктор поднялся из-за стола.

В этот момент в комнату вихрем ворвалась Жаннат, вцепилась руками ему в плечо, прижалась и быстро, скороговоркой зашептала:

– Не отдавайте меня… Спрячьте меня!

Азиатский уроженец, доктор не стал ни расспрашивать, ни утешать содрогавшуюся от рыданий девушку, а мгновенно загнав (трудно подобрать другое определение) за письменный стол, заставил ее сесть на пол и задвинул еще креслом. Комната доктора выходила во двор, и достаточно было переступить порог, чтобы одним взглядом всю ее окинуть.

Только тогда доктор обратил внимание на доносившиеся снаружи крики, шлепание каушей, многоголосый лай собак.

– Тихо, не пищи! – сказал он. – Сиди, как мышка.

Он вздохнул, зачем-то выдвинул ящик стола и, подойдя к двери, отворил ее и позвал:

– Алаярбек Даниарбек!

– Ляббай! – послышалось издалека.

– Ой, вы меня отдадите… – прозвучал за спиной испуганный шепот.

– Молчи, а то голову оторву, – свирепо погрозил в угол кулаком доктор. – Закрой дверь, – сказал он вошедшему Алаярбеку Даниарбеку, – да на задвижку! – крикнул он.

Даниарбек щелкнул задвижкой и сбросил с ног кауши.

– Что там? Что на дворе? – спросил Петр Иванович.

– Кхм… кхм… – кашлянул Даниарбек, и все полное неистребимого лукавства лицо его, губы, и веки глаз, и круглая благообразная бородка пришли в движение от язвительной улыбки. – Кхм… супруге нашего Хаджи Акбара, видимо, не по вкусу пришлась жизнь с достопочтенным муженьком и… хэ-хэ, птичка упорхнула… Вся махалля переполошилась, а госпожа Жаннат… фью… – И он свистнул: – Ищи перепелочку в джидовых зарослях. Так ему и надо, старому развратнику.

Дальше последовало весьма живописное и в то же время циничное ругательство.

– Хватит, – сказал доктор, – идите сюда. – Его голос звучал так многозначительно, что Алаярбек Даниарбек насторожился, хотя лукавые огоньки все еще прыгали в его зрачках, и осторожно, на цыпочках, ступая ногами в мягких ичигах по некрашеным доскам, пошел туда, куда ему глазами показал доктор.

Лицо Даниарбека стало необычайно серьезным и даже испуганным. Поджав неодобрительно губы, он укоризненно покачал головой.

– О аллах, лукавство одной женщины – поклажа для сорока ослов.

– Тсс, – сделал страшные глаза доктор.

Но Алаярбек Даниарбек не унимался:

– Огненные очи, точно у газели, полны колдовства и кокетства, ужимок и хитростей.

– Господи, разве время болтать чепуху! – рассердился доктор.

– Это не чепуха, эти слова сказал великий поэт Фирдоуси.

Жаннат не смутилась, не закрыла лицо камзолом. Зло сверкнув глазами, она совсем по-детски показала Алаярбеку Даниарбеку язык.

Бедный Алаярбек Даниарбек беспомощно отступил, не в состоянии ничего сказать. Многое он повидал на своем веку, но в таком диком положении очутился впервые.

А доктор, несмотря на всю нелепость и опасность ситуации, от души расхохотался. Засмеялся и Алаярбек Даниарбек. Молодая женщина спокойно и лишь чуть недоумевая переводила взгляд с одного на другого, и на пухлых губах ее тоже появилась ребяческая улыбка, Жаннат заговорила. В ее словах звучала первобытная простота.

– Я не позволю ему больше спать со мной. Я не дамся больше ему. От него воняет. Меня тошнит от него.

Доктор перебил ее:

– Потом, потом, красавица, о твоих переживаниях, а сейчас… Алаярбек Даниарбек, довольно декламации из персидских поэтов. Займемся делами. Копям корму вы задали?

– Да.

– Скоро будете поить?

– Через час.

– Хорошо. Сейчас сядьте около двери и, если кто-нибудь подойдет, скажите громко, так, чтоб я слышал: «Доктор работает»… Идите, я позову вас.

Покорно склонив голову, Алаярбек Даниарбек вышел. Доктор снова закурил и сказал:

– Ну-с, что дальше? Выйти со двора сейчас мы не сможем.

– Не выгоняйте меня… Утром я сама уйду… – быстро сказала Жаннат.

В ее головке все складывалось очень просто, и теперь, избавившись от прямой опасности хотя бы на время, она совсем успокоилась и даже развеселилась.

– О-ч-чень хорошо… Тебя утром все увидят. Скажут, мусульманка провела ночь у русского. И пойдет карусель. Да когда ты высунешь нос от меня, это будет последняя твоя минута.

– О, – сказала Жаннат, и глаза ее засветились лукавством. – Я у вас совсем останусь. Скажите только этому, как его… вашему рабу Алаяру, чтобы не болтал…

– Черт возьми! – доктор резко повернулся. Жаннат встала во весь рост и смотрела на доктора широко открытыми глазами, в которых нельзя было прочитать ничего, кроме детской доверчивости и простодушия.

Устыдившись, что даже на секунду допустил нелепую мысль, доктор положил на плечо Жаннат руку и с силой посадил ее на то же место.

– Сиди! И имей в виду: он не слуга, а верный мой друг и помощник. И именовать его надо не просто Алаяр, а Алаярбек Даниарбек. Иначе он обижается.

Увы, доктор чуть не потерял на минуту душевное равновесие. Жаннат была стройна и привлекательна в своем ханатласе, а рука его ощутила тепло нежного плеча.

– Черт возьми! – пробормотал он. – Попал же я.

– А почему я у вас не могу жить? Вы добрый, хороший. Все вас уважают. Даже мой муж вас. боится. Вы советская власть. Вы меня защитите.

– Да помолчи ты, сорока, – отчаянно покраснев, сказал Петр Иванович. – О господи! Дай же подумать.

Он прислушался. Во дворе стало тихо. Только где-то раздраженно перекликались мужские голоса.

Тогда доктор зажег небольшой ночник и, пробормотав «иди за мной», вошел в соседнюю комнату, где он устроил себе спальню. Здесь стояла походная складная кровать, покрытая голубым тканевым покрывалом, и шкафчик с книгами. Над кроватью висела двустволка.

– Сядь и сиди, – показал доктор на кровать. – Да ты совсем еще девчонка. Вот оно, азиатское зверство. Сколько тебе лет, Жаннат?

– Мне?.. Четырнадцать. Я взрослая.

Не обращая больше на Жаннат внимания, доктор подошел к стене, стянул в сторону тяжелое, шитое шелком сюзане с большими малиново-желтыми кругами и обнажил плохо заштукатуренную каркасную стену. На высоте человеческого роста в ней зиял пролом величиной в обыкновенную форточку.

– Хотел сделать окно для движения воздуха, – пробормотал доктор, – да все некогда. Теперь пригодится. Ну, Жаннат, подойди.

Молодая женщина встала рядом с доктором и заглянула.

– Видишь?

– Что?

– Люцерновое поле. Алаярбек Даниарбек приведет сюда лошадь и…

– Но разве я пролезу. Я толстая, – улыбнулась Жаннат.

Раскрыв большой перочинный нож, Петр Иванович осторожно оторвал штукатурку и попытался высвободить сырцовый кирпич. Он поддавался плохо.

– Я сейчас помогу, – заговорила Жаннат и начала выламывать кирпич своими тонкими, но сильными пальцами. – Ах, – вдруг отпрянула она.

Большой скорпион, шурша, выскочил из щели между кирпичами и побежал, задрав хвост, по стене.

– Осторожно, – беспокойно заметил доктор.

Кирпичи от толчка упали наружу, и прохлада полей ворвалась в комнату.

– Ну, вот теперь и я пролезу, – сказала Жаннат.

– Теперь сиди и жди, не шевелись!

Опустив сюзане, доктор вышел в переднюю комнату, сел за свои записки. Но тут же он услышал голос Даниарбека:

– Почтенный мой хозяин доктор изволит работать.

Доктор прислушался. Чей-то голос настойчиво повторял: «Больная нога… Соблаговолите».

– Кто там? – крикнул Петр Иванович. Он вынул из ящика вороненой стали наган и положил его на стол, прикрыв листом белой бумаги.

Портьера раздвинулась, и свет упал на подобострастное и в то же время скривившееся лицо Хаджи Акбара. Рассматривая багровые угри, глазки-пуговки и широченный нос Прыщавого, доктор представил себе эту отталкивающую физиономию рядом с очаровательной головкой Жаннат. «О господи!» – пробормотал он и громко спросил:

– Чего тебе?

Хаджи Акбар подозрительно обежал взглядом каждый уголок, каждый предмет в комнате и остановился испытующе на портьере, скрывавшей дверь, ведущую в спальню. Глазки толстяка сверлили портьеру, ноздри плоского носа ходили ходуном. Он высматривал, вынюхивал, и в глубине сознания доктора невольно шевельнулась мысль: а что, если он по запаху определит, что Жаннат здесь. Эдакая плотоядная скотина! Еда нужна людям, чтобы жить и мыслить, а с точки зрения Хаджи Акбара жизнь существует для жратвы. Черт побери: а вдруг видели, как девчонка вошла сюда; не дай бог, она чем-нибудь сейчас стукнет в спальне. Острыми буравчиками глаза Прыщавого впились в спокойное лицо доктора. Чувствуя, что начинает краснеть, доктор резко повторил вопрос и встал:

– Чего вам, я спрашиваю?

– О, тысяча тысяч извинений, – забормотал Хаджи Акбар. – Соблаговолите отнестись к нашей просьбе со всей снисходительностью. Дорогой гость нашего Павлиньего караван-сарая господин святой дервиш сеид Музаффар, да снизойдет на него свет милости аллаха, соблаговолил изъявить желание…

Прыщавый оказался уже посреди комнаты, лицо его было полно настороженного внимания, уши словно стали острее и длиннее, он как-то боком приближался к внутренней двери, и все его большое тело напряглось.

– Чего тебе? – Петр Иванович вышел из-за стола и встал перед портьерой. Листок бумаги сдвинулся, и блеснула вороненая сталь. Лицо Прыщавого сразу перекосилось, в глазах появилось дикое выражение. Он соображал. Правда, мысли его работали туго, но какие-то обрывки мысли о связи между бегством Жаннат и этим револьвером шевелились под толстой черепной крышкой.

– Вы такой воспитанный… вежливый и смотрите… – доктор глазами показал на следы, шедшие от двери.

Совсем обычным тоном, отбросив цветы красноречия, Прыщавый проговорил:

– Извините… Забыл про грязь… те… калоши… те… – Он начал пятиться к выходу.

На пороге он вспомнил о деле, приведшем его к доктору:

– Наш гость сеид Музаффар просит полечить его… у него нога разболелась.

– Хорошо.

Доктор подошел к полочке и, нарочно гремя пузырьками и звеня инструментами, начал отбирать бинты, мазь. Уголком глаза он следил за выражением лица Прыщавого, который подался вперед всем телом и прислушивался. Чертыхаясь про себя, Петр Иванович слышал за дверью спальни какое-то шуршание. Поэтому он нарочно уронил первую попавшуюся коробочку, выругался и, обернувшись, закричал:

– Я приду.

Все еще пятясь, Хаджи Акбар нехотя пролез в дверь, зацепился и чуть не оборвал драпировку. Когда он исчез, доктор вытер платком лоб, бормоча: «Рыцарь, рыцарь», сунул револьвер в карман и вышел.

После яркого света лампы темень ослепила его. Но он почувствовал, что рядом, на ступеньке крыльца, стоит Даниарбек.

– Ну, где хозяин?

– Вон он, около дерева.

Действительно, огромная фигура Хаджи Акбара уже виднелась в желтом пятне света посреди двора.

– Тоже место выбрали, рядом с дерьмом, – пробормотал доктор. – Вот что…

Он быстро шепнул что-то на ухо Даниарбеку, а спустя минуту молча и сердито осматривал при свете жестяного фонаря ногу больного.

– М-да, батенька. Где это вы так разбередили себе? Придется полечить. В наших тропиках недолго злокачественную язву заработать. Дайте теплой воды…

– Мы… – сказал слабым голосом сеид Музаффар, – путешествуем не в коляске и не верхом… Мы странники. Посох – наша опора.

– Издалека идете? – смазывая рану, говорил доктор. – Разве не с вами мы встречались… на Черной речке?

Хозяин ушел за водой, и они остались одни.

– Доктор, – к величайшему удивлению Петра Ивановича вдруг чисто по-русски сказал потомок пророка. – Сейчас придет этот… Хаджи Акбар. Он клянется, что его жена у вас. На улицах – его люди, на крышах, у ворот – его вышибалы. Берегитесь! О нога моя, нога моя! – перешел он на узбекский язык. – А мне еще идти тысячу верст…

Из темноты появился Хаджи Акбар с кумганом.

– Ничего, ничего, полежите денька три, и все пройдет, – многозначительно сказал доктор.

Сделав перевязку и собрав инструменты, он вернулся к себе. У ворот он столкнулся с Алаярбеком Даниарбеком, ведшим коней на поводу.

– Куда вы?

– На арык. Попоить коней, – громко сказал джигит и чуть слышно добавил: – Куда вы приказали.

– Ну, давайте, только побыстрее.

Вернувшись к себе, доктор закрыл дверь на задвижку, притушил чуть-чуть огонь лампы и вошел в спальню. Жаннат безмятежно спала, раскинувшись на кровати, открыв рот и тихонько всхрапывая. В черной рамке волос ее раскрасневшееся во сне лицо поражало строгой восточной красотой. Грудь под тонкой материей трепетно вздымалась и опускалась.

– Так вот что за шум слышал твой муженек, красавица. Ты храпишь, душенька. Грех непростительный. Учтите это, господин рыцарь Тристан, и да умерит это восторги перед вашей неземной красотой, Изольда.

Иронически улыбаясь, доктор потушил лампу. Откинув сюзанэ, он смотрел в темноту на мерцавшие в бархате неба алмазы звезд и думал.

Но о чем мог думать не слишком молодой, проживший полную лишений и трудностей жизнь человек, которого не баловали ни лаской, ни дружбой, когда рядом с ним находилось полное дикой прелести и доверчивости молодое существо.

Доктор и Жаннат до этого дня не сказали друг другу ни слова. Несколько раз они обменялись мимолетными взглядами. Прыщавый держал свою жену взаперти, позволял ей выходить из грязного чулана только в случаях крайней необходимости. Хаджи Акбар упорно сидел в Павлиньем караван-сарае и как будто даже не собирался перебраться в гораздо более удобный, приспособленный для жилья собственный дом.

Доктор не мог не проникнуться глубоким сочувствием и жалостью к Жаннат. Может быть, беспомощность молодой женщины и добродушная внешность доктора способствовали возникновению каких-то взаимных симпатий, но в этом никогда не отдавал себе отчета доктор, над этим не задумывалась и не собиралась задумываться Жаннат.

Доктор очнулся. Странно, глаза его были влажны. Черт знает что такое! Шуршало что-то в поле. Послышалось всхрапывание, позвякивание. В темноте возникли движущиеся серовато-белые пятна, Алаярбек Даниарбек на сером коне вел под уздцы белую маленькую лошадку – своего Белка.

Доктор оборачивается, подходит в темноте к кровати и негромко окликает:

– Жаннат, вставай!

Но она не просыпается, а только всхрапывает громче. Доктор осторожно кладет руку ей на плечо и встряхивает.

– Убирайся! – почти кричит Жаннат и садится на кровати. – Уходи!

– Это я, – говорит доктор смущенно.

– О доктор! – Голос из испуганного становится спокойным. Жаннат потягивается и зевает. – У вас сладко спится.

– Ну, милочка, – говорит доктор, – вставай, за тобой приехали.

Жаннат стремительно хватается за доктора, чем ввергает его в немалое смущение, и страшно кричит:

– Не отдавай меня, не отдавай! – В голосе ее слезы отчаяния.

– Ну, зверушка, успокойся.

Она вся дрожит. Он гладит ей волосы, а она страстно хватает его руку и осыпает поцелуями.

– М-да, положеньице…

Доктор отнимает руку и как можно спокойнее и убедительнее говорит:

– Все в порядке, деточка, тебя отвезут в город.

– Не поеду.

Что-то вроде отчаяния охватывает доктора. Время уходит, а девчонка капризничает.

– Оставаться здесь нельзя. Прыщавый уже пронюхал, что ты здесь.

К удивлению доктора, в темноте звенит задорный смех. Этого еще не хватало, истерика.

– Успокойся.

– Ах, как правильно! Прыщавый, ха-ха-ха! Прыщавый. Прыщ, настоящий прыщ. Это вы его так назвали? Ах, доктор, какой вы хороший, умный.

И она целует доктора уже не в руку, а в щеку.

– Лезь, – наконец говорит доктор, – лезь в пролом быстро.

– Я боюсь, там скорпион.

Теряя самообладание, доктор выталкивает сопротивляющуюся Жаннат наружу и тихо говорит Алаярбеку Даниарбеку:

– Принимай.

Но тут возникает новое осложнение. Жаннат ни за что не желает ехать с Алаярбеком Даниарбеком. Молодой мусульманке запрещено оставаться с мужчиной наедине, да еще ночью. Она не боится, но что скажут о ее чести. Но ведь только что она была наедине с ним, с доктором. О, это другое дело. Он – доктор, хаким и мудрец, почти святой. Доктор разъясняет, что Алаярбек Даниарбек отец семейства, почтенный человек, что он доверенное лицо. Жаннат упрямо заявляет, что если она въедет в город, да еще ночью, вдвоем с мужчиной, то позор ляжет на ее голову и все примут ее за гулящую.

А время идет. Спорить, да еще шепотом, доктору и смешно и грустно. И ему безумно жалко Жаннат. Наконец он плюет на все, возвращается в кабинет, надевает китель, фуражку, застегивает кобуру.

Кажется, все. Он вслушивается в звуки двора и улицы. Там все тихо. Он идет в спальню, оправляет одеяло на кровати, задергивает сюзане и выбирается в поле. Бодро, по-молодому, он вскакивает на коня. Слышится напутственное «хайр!» Алаярбека Даниарбека.

Медленно по мягкому грунту шагает конь. Прохладно. Ветерок овевает разгоряченный лоб и щеки. Рядом слышен тихий топот белой лошадки. Жаннат наконец умолкла. Как много говорят женщины!

Только переехав поле и выбравшись на проселочную дорогу, доктор облегченно вздыхает.

Комично в такт ему вздыхает за спиной Жаннат…

Постояв и послушав, пока не затих топот коней, Алаярбек Даниарбек забрался через пролом в спальню доктора и положил на место кирпичи. Потом он подмел пол и перешел в другую комнату. Здесь по-прежнему горела лампа.

Постояв с минуту и чему-то усмехнувшись, Алаярбек Даниарбек быстро прибрал на столе, вынул из пепельницы окурки, задвинул ящик и вдруг воскликнул:

– Эх, и не покушал ведь…

Быстро выбежав во двор и сняв котел с очага, Даниарбек притащил его на крыльцо.

Здесь Алаярбек Даниарбек расположился с удобством, расстелил прямо на кошму платок, выложил плов в блюдо, поставил рядом блюдечко с мелко накрошенным луком и уксусом и, бросив чувственный взгляд на внушительную гору риса с мясом, закатал рукава.

Произнеся «бисмилля», он ловко захватил кучку риса щепотью, отправил его в рот и, посмаковав, вдруг проговорил громко:

– Красивая девушка… гм… гм… эта Жаннат. Какие глаза! Какие губки!

Еще несколько горсточек риса исчезло в его рту. Пожевав кусочек баранины, он продолжал, обращаясь к самому себе:

– Точно божественная гурия, а? Ц… ц… – Он почмокал губами. – Атлас и молоко, а? Нет подобной в мире, а? Какие глаза, губки! Гм, гм… а, пожалуй, она покрасивее моей жены, а?

– С кем вы это разговариваете? – От ворот отделилась фигура Хаджи Акбара.

Только проглотив изрядную порцию риса, Даниарбек соблаговолил поднять глаза.

– А, это вы? Что-то вам не спится.

– Я слышу, вы беседуете с кем-то?

– С великим мудрецом, – ответил с полным ртом Даниарбек.

– Уж не с господином ли доктором?

– Поистине, вы уже отужинали, а мой мудрец, – и Алаярбек Даниарбек шлепнул себя по выпирающему под халатом животу, – кушать хочет.

Оставалось только так истолковать этот жест: не приглашаю вас к ужину, отправляйтесь-ка восвояси.

Хаджи Акбар так и понял и сухо спросил:

– Доктор дома?

Алаярбек Даниарбек насторожился. Глаза его забегали, но он опустил голову, чтобы Прыщавый ничего не заметил. Язык же его продолжал работать без малейшей запинки.

– Доктор (изрядная горсть риса отправлена в рот)… мнам… мнам… при всем его величайшем уважении ко мне (новая горсть риса), не изволит докладывать мне: дома он или не дома, спит он или бодрствует. – Возникла новая пауза, потому что рот оказался вновь полным. – Мнам, работает он или предается дозволенным развлечениям. Он доктор, он мудрец! Мудростью он равен доктору древности Лукмону. – Рука Алаярбека не без кокетливости продолжала порхать между блюдом и ртом. – Поистине, был бы он мусульманином, его давно бы наши имамы и муфтии объявили бы ходжой – святым.

Но Прыщавого грызла одна-единственная мысль.

– А о какой гурии вы тут говорили?

– О той, которая будет услаждать вас, господин Хаджи Акбар, в раю, когда дурная кровь, скопившаяся в вашей почтенной шее, задушит вас от неумеренного принятия пищи. Не гневайтесь, благородный, ибо гнев может вызвать возмущение крови, и вы попадете в райские объятия гурий раньше, чем вам бы хотелось.