Текст книги "Набат. Книга первая: Паутина"

Автор книги: Михаил Шевердин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

– Мы куда-нибудь поедем?

– Да, кстати, достань-ка мне наган, он там в столе на обычном месте.

– И куда мы поедем, Петр Иванович?

Раздался стук. Алаярбек Даниарбек начал пятиться назад, смотря на дверь так, как будто оттуда должен был ворваться по меньшей мере дракон.

– Кто там?

– От председателя совета назиров. Здесь живет доктор?

– Да! – громко сказал Петр Иванович.

Он впустил в комнату человека. Это был милиционер в мерлушковой шапке, при шашке.

– Вас просит к себе срочно, немедленно председатель.

– Что случилось?

– Не знаю, вас требуют.

– Хорошо, подождите… Я соберусь.

Уже садясь на лошадь, доктор успел незаметно шепнуть Алаярбеку Даниарбеку:

– Видите, до чего доводят намазы да омовения. Отвезите бумагу в Особый отдел Пантелеймону Кондратьевичу, да быстренько.

Глава тридцать первая
Рождение отряда

Сколько бы ты ни приобретал знаний,

Если ты не применяешь их в жизни – ты невежда.

Абу-Али Ибн-Сина

– Кобыла с волком тягалась, – проговорил слабым голосом Файзи, – один хвост да грива остались.

Он склонился к очагу и начал раздувать угли. Окоченевшие пальцы не слушались, и ему все не удавалось как следует подложить хворостинки в огонь. Файзи заметил зловещую улыбочку на лице Юнуса и испугался, что сейчас друг раскричится.

Но Юнус смотрел прямо перед собой на потемневшую от времени и дыма стенку и не отвечал. Он не видел ни очага, ни друга, ни стены. Он думал.

Молчание успокоило Файзи. Он оторвался от очага и, стараясь придать своим словам всю язвительность, на какую был способен, заговорил:

– Ты, брат Юнус, всегда смахивал на аиста, а смотри, сухопарый, на кого стал похож с тех пор, как не виделись: на фараонову мумию. Совсем тощий, тщедушный. Раньше ты силу имел в жилах, а сейчас что осталось?..

– Ты на себя, брат Файзи, оглянись. Шкура у тебя выдубленная, мяса на костях вроде совсем не осталось.

Огонь наконец в очаге разгорелся, загудел. Посветлело и потеплело в неказистой каморке, с плохо сколоченной из корявых горбылей щелястой дверкой, сквозь которую ветер задувал в комнату снег. Снежинки садились у порога, таяли, и на плотно убитой глине пола расплылось темное, мокрое пятно. От стен тянуло холодом, и оба друга, нахохлившись, приткнулись к самому очагу. Все убогое убранство лачуги состояло из ветхой, расползшейся кошмы, рваной циновки и порванного одеяла.

Тщательно втиснув в пылающий костер маленький чугунный обджуш с водой, Файзи сиплым фальцетом затянул:

 
Вот вода закипит,
Юнус чай заварит,
Душу, сердце согреет…
 

– Глоточек крепкого черного чая! Много ли человеку надо, а? – Он обвел взглядом прокопченный потолок, лоснящиеся в багровых отсветах огня стены, нищенскую кошму. – Место около огня и глоток чая! А? Что надо еще человеку, а?

– Знаешь, брат Файзи, о чем я думаю, – вдруг перебил его Юнус.

– Знаю!

– О! – удивился Юнус.

– Ты думаешь, как перегрызть горло господину назиру Рауфу Нукрату. Подожди, подожди, – потирал руки Файзи, – а я думаю об эмире…

Пламя в очаге то вспыхивало ярко, то совсем притухало. Блики света трепетали на лбу, щеках, подбородке угловатого лица Файзи. Широкие тяжелые челюсти, большие сухие губы, черные тонкие усы, словно посыпанные перцем, ниспадавшие по обеим сторонам ниже подбородка, выдающиеся скулы, злые, полные внутреннего горения, глубоко запавшие глаза под тонкими изломанными бровями изобличали характер жесткий, прямой, тяжелый.

Тяжесть характера Файзи испытывали и друзья, недруги, испытывал ее частенько на себе и Юнус, несмотря на то что узы братской дружбы связывали их еще в юности. Недаром многие, особенно знавшие Файзи мало, не любили его. Не любили, но боялись и уважали, уважали и повиновались. Файзи не давал спуску, «Беспощадность его острее бритвы», – говаривали за его спиной.

Что поделать, все знали, что порой Файзи в своей прямолинейности бывал и несправедлив, порой он оскорблял самолюбие людей, отталкивал от себя многих своей сухостью, холодностью. Но он глубоко верил, что прав, что таким должен быть большевик.

Сыновей своих Иргаша и Рустама в глубине души Файзи любил всей силой отцовской любви, и их было за что любить – такими красивыми и могучими богатырями они росли. Файзи не останавливался перед тем, чтобы посылать их в самые опасные места эмирской Бухары. И сам Файзи, и окружающие считали, что так и надо. Надо жертвовать, не оглядываясь, и собой, и близкими, и всем самым дорогим ради великого дела свержения тирании.

Близился 1920 год. Коммунисты готовили вооруженное восстание. Эмирская свора подавляла малейшие проявления недовольства. Людей хватали всюду: дома, в постели, на базарах, в мечетях.

Потом гибель Рустама. За один час Файзи стал стариком…

Он ушел из дома и больше не вернулся.

Во время штурма Бухары его видели на улицах восставшего города. Длинной пикой он разил эмирских миршабов и аскеров. Он не давал никому пощады. В окровавленных лохмотьях, с дикими глазами он шел с ремесленниками на штурм арка. Когда народ торжествовал победу, Файзи нигде не оказалось. Он опять исчез, и его… забыли.

Только через год нашел его Гриневич.

А еще через несколько дней, в ночь бегства Энвербея, Файзи подобрали на улице тяжело раненного. Он долго лежал в военном госпитале. Узнав после выздоровления, что Гриневич переведен со своим полком в Душанбе, Файзи вернулся к себе в хижину и нигде не показывался. Он жил в хибарке около Самаркандских ворот. Сюда и привели Юнуса слухи.

– Вот что значит тягаться с волками, – заметил Файзи. – Удивляюсь, как этот Нукрат от тебя кости и кожу оставил.

– Сам всю жизнь с волками воевал, зубы им крошил, а меня чем попрекаешь, брат Файзи, а? Давай-ка лучше перед сном по пиалушке чая выпьем.

Юнус вытащил плевавшийся кипятком обджуш и заварил чай.

– Много еще волков, – проговорил в раздумье Файзи.

– А надо бы их… – Юнус провел ребром ладони по шее и издал горлом хриплый звук. – Эх, теперь я полчеловека. Из Красной Армии меня освободили… пенсию, говорят, дали. Зачем мне пенсия, я винтовку хочу, стрелять хочу.

Файзи внимательно, очень внимательно посмотрел на Юнуса. Потом медленно заговорил:

– Значит, хочешь стрелять… Хочешь воевать. Понимаю… – Вдруг он встрепенулся и заговорил быстро-быстро. – Помнишь, друг, мы в подполье мечтали до того… дня… – И он взмахнул перед лицом рукой, точно стряхивал гнетущую тень. – Помнишь, мы мечтали о ружьях, о саблях… как мы хотели иметь коней, чтобы скакать, чтобы рубить эмирских собак, врагов, помнишь?!.. Скакать по степи, рубить врагов…

Юнус вскочил.

– На, читай, друг, – проговорил он, лихорадочно высвобождая из складок бельбага сложенный вчетверо листок.

Недоумевая, Файзи повертел бумагу между пальцами и посмотрел на Юнуса.

– Читай, читай!

– «Ко всем коммунистическим организациям!» – начал медленно читать Файзи и, остановившись, посмотрел загоревшимися глазами на друга. – Что это?

– Это воззвание Коммунистической партии большевиков.

– «Ко всем коммунистическим организациям Туркестана, Бухары и Хорезма, – читал теперь уверенно и громко Файзи. – Советские республики Средней Азии стоят перед новой авантюрой английских империалистов, на этот раз связанной с именем Энвер-паши…» О, – прервал Файзи чтение, – вот он, проклятый. Имя его жжет мне мозг с того дня… Эх, вырвался он из моих рук!

– Читай, друг!

Набрав побольше воздуха, Файзи читал дальше:

– «Этот злополучный герой германо-турецкого союза, вовлекший Турцию в кровавую империалистическую войну и доведший свою родину до краха тысяча девятьсот восемнадцатого года, ныне совершенно дискредитированный в глазах широких масс турецкого народа, борющихся за свое национальное освобождение под руководством правительства Кемаля рука об руку с великой советской федерацией. Энверу больше нет места в рядах новой возрождающейся Турции, и он ищет другого поприща для удовлетворения своего властолюбия. Правда, он некоторое время прикидывался другом советской власти, надеясь совершенно неосновательно на поддержку России в его махинациях и заговорах против правительства Кемаля. Но уже осенью тысяча девятьсот двадцатого года съезд народов Востока в Баку выказал недоверие Энверу, не допустив его в свою среду. Когда Энвер окончательно убедился в тщетности своих попыток играть политическую роль в Турции, он пробрался в Восточную Бухару и стал там во главе антисоветского басмаческого эмирского движения. Объединившись с черносотенной эмирской сворой Мулла Кагара, Ибрагимбека, Ишантулла и других, восстановил во власти беков, ввел в занятых им районах эмирские порядки…»

– Проклятый! – не удержался Юнус.

– Проклятый негодяй! – подхватил Файзи. – Бедный мой народ. Слушай дальше, что тут написано: «…Все это ясно говорит о существовании единого контрреволюционного фронта, начиная от английских империалистов, русских и грузинских меньшевиков и кончая эмиром бухарским, ферганскими и бухарскими басмачами, Энвер-пашой и Джунаид-ханом… Военными властями обнаружены в энверовских бандах английские винтовки и обмундирование. В перехваченном письме ферганского курбаши Муэтдина к Исраилу сообщается о наличии у Энвера, с его слов, английских инструкторов…»

Долго они при неверном свете костра читали и перечитывали еще воззвание Средазбюро.

Несколько раз вслух и про себя Файзи прочитал заключительные строки воззвания:

«Комитеты партии Бухары, Хорезма и Туркестана должны напрячь все свои силы для того, чтобы разъяснить последнему дехканину, чего добивается Энвер, чьим интересам он служит и насколько вредна его деятельность для дела раскрепощения Востока.

Только общими усилиями трудящихся Бухары, Туркестана, Хорезма и их красных войск будет уменьшено количество кровавых жертв от преступной авантюры Энвера и будет достигнут мир, желанный для трудового населения всех восточных советских республик.

Да здравствует мирный и честный труд! Долой происки английских империалистов!

Смерть предателю народного дела Энвер-паше!»

Файзи кончил читать, поднял руку с воззванием и, точно клятву произносил, выкрикнул:

– Смерть Энвер-паше!

– Смерть Энвер-паше и всей эмирской своре! – вторил ему Юнус.

Тщательно разгладив на колене воззвание, Файзи спросил:

– Где ты достал это?..

– Как где? – заторопился Юнус. – Мне его человек из ЦК дал на курултае Коммунистической партии Бухары. Машиниста Валиджана Закира помнишь? Он тоже делегат курултая. Я с ним рядом сидел. Он сказал: всем читай, подымай людей. Я читал и думал и уже придумал… Максума-водоноса знаешь? «Энвер тянет лапу к власти, – говорит он, – чем он лучше эмира-собаки?» Максум хочет записаться добровольцем в Красную Армию. С ним водоносы с Лябихауза: Валиджан Беспалый, Олим, близнецы Хасан и Хусан. Все говорят: «При эмире спину надрывали под бурдюками с водой, ох, вода тяжело весит. Что ж, к этому вернуть он нас хочет? Лучше на плечо ружье повесить».

Файзи засмеялся. Все смеялось в нем: и рот, и зубы, и глаза. А морщинки от уголков глаз разбегались многими лучиками к вискам.

Никогда Юнус не видел друга Файзи смеющимся, и ему так это понравилось, что и он сам рассмеялся, но слова, которые он услышал, оборвали смех и сделали его серьезным.

– Скажите пожалуйста, как расхрабрился брат мой Юнус. Ты же только сейчас говорил: «Хватит. Повоевал. Теперь пусть другие повоюют». Да и что затеваешь, не понимаю я… Один хочешь воевать с Энвером, что ли? Да у него легион кровожадных вояк, скажу я тебе. А ты один.

– Эх, Файзи, Файзи! Один волос отец дал сыну. «Разорви!» – сказал. Сын разорвал. Два волоса дал. Разорвал. Ссучил отец много волос. «Разорви», – сказал. Не смог.

– Что ты мне сказки рассказываешь? Я много сказок тебе расскажу. Пей вот лучше чай, пока горячий, согревает.

– Один Юнус – бродячий пес. Стая набежит – разорвет. А двадцать Юнусов! Ого, сила! Подожди, я не досказал. Еще Аббас, разносчик хлеба, со мной говорил. Тот, что около купола золотошвейников десять лет кричал: «Есть лепешки с маслом! Есть сдобные! Есть домашние!» Он нашел во время штурма Бухары револьвер. «В сердце моем, говорит, проснулся лев, хватит лепешки разносить. Воевать пойду…» А Рауф, а Хаким, а еще один Хаким – все из караван-сарая конюхи… все говорят: «Почему, почему после революции джадиды не придушили казиев-взяточников, раисов – торговцев женскими телами, помещиков – пожирателей денег, а?» И все добавляют: «Если пойдет теперь на Бухару Энвер, все эти казии, раисы, баи с отточенными ножами выйдут на улицу».

Файзи только пожал плечами.

– Я беседовал с Валиджаном Закиром, – продолжал Юнус. – Он сказал: «Правительство Бухары приняло решение мобилизовать в бухарскую Красную Армию тысячу людей. Оружие мы вам выдадим, патроны, пулемет. Дай список людей. Составим отряд, коммунистический отряд! И в дело!» Слышишь, Файзи?

Но Файзи все прихлебывал обжигающе горячий чай и, словно в сомнении, покачивал головой. Вдруг он вытащил из-за пазухи большой лист бумаги с синей круглой печатью, со звездой посередине. Помахал перед носом Юнуса и заявил:

– Видишь?

– Что это?

– А я лучше прочитаю тебе.

И он прочитал:

«МАНДАТ

Настоящий мандат дан товарищу Файзи Сами в том, что ему, Файзи Сами, именем Бухарской народной республики поручается создать из верных делу III Коммунистического Интернационала пролетариев и трудового дехканства коммунистический добровольческий вооруженный отряд. Предлагается всем учреждениям и командованию Красной Армии оказывать командиру Файзи полное содействие в его борьбе с басмаческой контрреволюцией и агентом империализма Энвером во имя светлых идей революции.

Секретарь ЦК Коммунистической партии большевиков Бухары»

Юнус ошалело смотрел на друга.

– Тауба! – еле выдавил он и вдруг с победным воплем вскочил, облапил Файзи и стиснул его в объятиях.

– Ф-фу, – пыхтел Файзи, – а еще говоришь: покалечил меня собака назир, мол, полмужчины от меня осталось. Да ты так задушишь, друг, совсем…

– Какой хитрый! Сидит, слушает! «Ох!» – говорит, «вох!» – говорит! Ничего не выйдет, говорит. Я не могу, говорит. Ай-яй-яй.

Юнус никак не мог успокоиться, что Файзи про вел его.

Оказывается, Файзи давно уже, когда еще лежал в госпитале, задумал создать из партизан и подпольщиков отряд. Он пошел в комитет партии и нашел там людей, которые поддержали его. Решено организовать не один, а много отрядов. Открытое выступление против Советов Энвер-паши создало угрозу самому существованию Бухарской народной республики. Наступил час, когда трудящиеся Бухары должны встать на защиту завоеваний революции.

При содействии товарищей из ЦК Файзи приступил к организации своего отряда.

Наступил черед Юнуса похвастаться своими успехами. Он тоже мечтал об отряде и начал действовать с помощью командиров Красной Армии.

– Видишь, друг Файзи, письмо к назиру финансов. Здесь все обсказано: и лошади, и седла, и сапоги.

– Кто написал письмо?

– Пан-те-лей-мон… ох, трудное имя… начальник.

– Наш друг.

– Да, знаешь, брат Файзи, давай вместе собирать отряд. Ты начальник, я помощник.

Решили для начала пойти с письмом Пантелеймона Кондратьевича к назиру финансов.

– Понимаешь, – говорил Юнус, – новый назир хоть тоже из джадидов, он же наш человек.

Почему-то Файзи покачал головой, не стал возражать.

Ранним утром Файзи и Юнус добрались до назирата финансов.

Их долго продержали в холодной и грязной приемной. Дверь в кабинет назира прикрывалась не плотно, и в приемную отчетливо доносились сердитые голоса. Кто-то, очевидно назир, с раздражением сказал: «Я занят. Кто такие? Какие там деньги?»

Другой голос тихо в чем-то убеждал назира.

Наконец друзей впустили.

Не поднимая готовы, назир, еще совсем молодой, гладко выбритый человек, пробурчал:

– Короче, время – деньги. Что у вас?

Кашлянув в руку, Файзи осторожно сказал:

– Товарищ, здравствуйте!

Назир вздрогнул и почти с испугом посмотрел на Файзи.

– Великий бог, – воскликнул он, – кого я вижу! Вы живой, Файзи, а я думал… а мы думали!.. О аллах! Какие невероятные события случаются.

Он выбежал из-за стола. Начались рукопожатия, расспросы.

Появился непременный чай.

Назир поражался, удивлялся, вспоминал:

– А помните, как еще в тысяча девятьсот двенадцатом году мы, джадиды, заставили шататься трон эмира. А помните восстание дехкан, кажется, в тысяча девятьсот восемнадцатом году, а? Эмир-то перепугался, выпустил манифест. Обещал реформы, налоговые льготы… и потом ужасный провал… кровь… Да, дела минувших дней. Мы, джадиды, заслуженные революционеры!

– Да, – вздохнул Файзи, – мы поработали немало… Победа была тогда близка. Но, увы, измена гнездилась в наших рядах. Помните джадидских вождей. Что они написали про нас, революционеров, в своем воззвании к бухарцам, когда тайно сговорились с эмиром?! «Вы, говорят, смутьяны, пришли ко дворцу эмира… стали безобразничать, и из-за ваших неподобающих поступков великий эмир даже начал плакать…» Дескать, эмир хороший, во всех притеснениях эмирские чиновники виноваты…

С болью говорил Файзи, вспоминая о предательстве джадидской верхушки, позволившей эмирской своре потопить в крови восстание.

– Сколько хороших людей, настоящих большевиков сложило головы в зиндане. Сколько людей замучили, и все виноваты проклятые изменники.

Лицо назира как-то потускнело. Не очень уверенно поддакивая Файзи, он вернулся за свой письменный стол и, повертев в руках золотой карандашик, заметил:

– М-да, однако мы заболтались. Нам, государственным деятелям, увы, так редко удается предаться воспоминаниям. Ну-с, дорогие, я вас слушаю. Готов к вашим услугам.

Тон его, как и лицо, стал суше, официальнее. Он нетерпеливо постукивал карандашиком по столу, читая письмо, подписанное Пантелеймоном Кондратьевичем. Он дочитал его до конца, зачем-то перевернул, посмотрел, не написано ли чего-нибудь на обороте.

– М-да, очень хорошо, очень хорошо. Значит, добровольческий отряд. Слышал, слышал. Полезное начинание… Прекрасно, прекрасно… Сейчас подсчитаем, составим смету.

Он вызвал бухгалтера и вместе с ним начал выяснять цепы на коней, сбрую, стоимость обмундирования.

– Гм-гм, получается изрядная сумма. Так, так. А куда направляется отряд? Еще неизвестно? Прекрасно, прекрасно… А кто командир? Вы, Файзи? Мой дорогой соратник. А вас не беспокоит здоровье? Замечательно, поздравляю.

Наконец все подсчитали, утрясли. Бухгалтер ушел переписать, оформить смету.

Назир очень заинтересовался созданием отряда. Расспрашивал, кто вступает в него. Вспоминал отдельные фамилии… Файзи познакомил его с Юнусом.

– Юнус Нуритдин? Где-то я о вас слышал. Ах да, о вас что то говорил назир Рауф Нукрат. Говорил очень хорошее. – Он внимательно рассматривал сразу же переменившегося в лице Юнуса.

Назир пожалел, что обстоятельства мешают ему самому записаться: «Знаете, всей душой, но… государственные обязанности. Мы же назир, министр». Особенно его поразило, когда он из разговоров установил, что большинство будущих бойцов отряда – бывшие подпольщики, «Замечательно, поистине замечательно», – умилялся он. И даже снова вышел из-за стола, чтобы пожать руку Файзи.

Вернулся бухгалтер. Он доложил постатейно всю смету. Назир золотым карандашиком ставил против каждого пункта жирные птички, спрашивал Файзи и Юнуса, согласны ли они.

Наконец все было готово Тогда назир вышел из-за стола и потряс руку Файзи, а затем Юнусу.

– Вы доставили мне, друзья, поистине огромное удовольствие своей беседой. У вас поистине государственный ум, товарищ Файзи. Желаю вам успехов, друзья!

Прощаясь, он наступал на них. Создавалось впечатление, что он их выпроваживает, но так вежливо, так любезно, что Файзи и Юнус совсем растаяли и, сами того не замечая, очутились за дверью.

Здесь Файзи остановился и, прямо глядя из-под густых бровей в лицо назиру, спросил:

– А деньги? Когда можно получить деньги?

– Денег нет, – бросил назир.

– Но… – начал Файзи, и все в лице его как-то странно заплясало.

– Денег на сегодня у республики нет. Знаете, величайшие трудности. Многие вилайеты в огне мятежей. Налоги не поступают. Финансовые резервы исчерпаны. Хлопок не на чем вывозить. Даже финансирование торговцев приостановлено.

Сейчас на лице Файзи ясно читались все его переживания: возмущение, негодование, ярость, презрение. Назир отлично все понял, но постарался и виду не подать.

Он смотрел несколько в сторону и через плечо «дорогого друга и соратника», стараясь не встречаться с ним глазами, и сухо твердил:

– Деньги у нас на счету, на строгом счету, каждый рубль, каждая теньга.

– Когда можно получить деньги?

– Придется подождать, дорогой друг.

– Сколько ждать?

– Затрудняюсь точно сказать… затрудняюсь.

– Что сказать комиссару?

Тон назира сделался совсем вкрадчивым.

– Зачем же беспокоить товарища комиссара? Мы всегда готовы выполнить их приказание, только вот маленькая задержка. Прошу не сердиться… Наведывайтесь, а мы готовы, всегда готовы.

Пришлось уйти.

– Все они свиньи и сыновья свиней, – сказал Юнус, когда они шагали по застывшим безмолвным улицам, – ты слышал, он друг проклятой собаки Нукрата. Собака Нукрат его друг. Тот зверь, и этот зверь. Оба они звери.

Файзи молчал. Они пошли к Пантелеймону Кондратьевичу. К великому огорчению, его не оказалось дома. Он уехал из Бухары.

Начались долгие дни ожидания. Денег в назирате финансов все не находилось. Назир оставался все таким же любезным и вежливым. Время шло.

Но Файзи вместе с Юнусом формировали отряд С утра до поздней ночи они ходили по Бухаре, забирались в самые глухие кварталы, находили друзей, знакомых. Голос Файзи слышался и в мрачных, похожих на сорные ямы ткацких мастерских, и в грохочущих рядах медников, и в цехах недавно возобновившего работу хлопкоочистительного завода, и в пригородных кишлаках. К февралю отряд Файзи оказался укомплектованным. Все это были крепкие телом и духом люди, молодец к молодцу. Юнус ежедневно занимался с ними, учил обращаться с оружием, Файзи проводил политбеседы. Бойцы изучали Устав партии, слушали читку газет.

К назиру финансов Файзи ходил чуть ли не ежедневно. Тот задавал вопросы, интересовался ходом формирования отряда, мельчайшими подробностями снаряжения, обмундирования. Советовал живо и охотно, но… как только разговор заходил о деньгах, становился рассеянным, начинал торопиться, зарывался в бумаги.

Республика жила тревожной жизнью. С Востока доходили угрожающие вести. В результате предательства бухарская армия внезапно очистила Горную страну и отдала богатые, плодородные вилайеты во власть вожаков басмаческих шаек. В Восточной Бухаре хозяйничали Энвер и Ибрагимбек. В Дарвазе назревал мятеж. В Каратегин прорвались из Ферганы банды Курширмата. Гарнизон Душанбе отсиживался в осаде, окруженный бандами басмачей.

Бухарский базар буквально гудел. Всех торгашей, маленьких и больших, распирало от слухов, один другого невероятнее. Курбаши Абдукагар действовал в окрестностях города с тремя тысячами головорезов. Появилась шайка какого то Ташмурдашуя-курбаши, под именем которого, как говорили, скрывался Хаджи Акбар. Шепотом, делая страшные глаза, сообщали, что благословенный эмир Сеид Алимхан по договору передал благородную Бухару в подданство Англии и что с часу на час надо ожидать прибытия британского губернатора. Чуть не каждый день точно определялся срок, когда начнется резня большевиков и всех неверных. Панические настроения росли. Порой достаточно было крика ишака или вопля погонщика верблюдов, чтобы купцы бросались закрывать свои духаны, а толпа принималась метаться по узким улицам, давя друг друга, ломая и круша все на своем пути.

А правительство Бухары заседало, обсуждало положение, но мер не принимало. Местная газета «Азад Бухара» помещала глубокомысленные статьи по вопросу о необходимости сохранения религиозного налога «ушр». Автор статьи – назир финансов доказывал, что средства от «ушра» пойдут на содержание духовенства и потому никто не может уклониться от столь благородной и благочестивой обязанности.

Прочитав статью, Файзи возмутился.

– Вот они, джадиды, – сказал он Юнусу, – вот их лицо.

Но еще больше он возмутился, когда узнал, что его бывший хозяин Хаджи Акбар получил от правительства большую денежную ссуду и кредит в назирате торговли.

На базаре Файзи, к своему изумлению, услышал еще более непонятные новости.

Целую неделю по всей Бухаре развозили в арбах товары по караван-сараям именитых купцов. Склады, национализированные после падения эмирата по решению народного правительства, оказались открытыми и пустыми, возбужденный призывами Файзи, народ пошел требовать ответа в совет назиров. Только десять бедняков впустили к помощнику председателя. Он сказал:

– Конфискованные товары: мануфактура, чай, сахар, рис, скобяные изделия, столь необходимые нашему народу, лежали на складах без пользы и подвергались порче и гниению. Развелось неимоверное количество мышей. Назиры наши народные обсудили и решили – надо товары продать по справедливым ценам населению. А как продать? У почтенных торговцев есть умение опыт, расторопные приказчики. Товары они продадут быстро и хорошо. Идите и покупайте.

Резко выступил Файзи.

– Все баи – кровопийцы, торгаши и миллионщики, которые испокон веков обдирали народ и наживались на слезах вдов и сирот, захватили товары. Как не было ничего в лавках, так и сейчас ничего нет. Люди ходят голодные, босые, голые. Где рис, где чай?

Раздраженно ответил помощник:

– Дела торговли – сложные дела. Они недоступны незрелым умам.

Извинившись, заговорил присутствовавший при разговоре назир финансов, он обратился с добродушнейшей улыбочкой к Файзи:

– Многоуважаемый друг мой и соратник Файи Сами. Вы совершенно напрасно даете желчи поднялся к вашему сердцу. Государственная необходимость требует от нас такого мероприятия. Если бы мы и распределили по ширкатам товары, их отобрали б у нас.

– Кто отобрал бы? – поразился Файзи.

– Боль-ше-ви-ки.

Ошеломленный Файзи попытался протестовать. Его спутники, бедняки, закричали, зашумели.

Замешательством воспользовался помощник и удалился.

Вечером, когда уже стемнело, Файзи возвращался в свою хибарку. Погруженный в раздумье, он не обращал ни на что внимания и не заметил, что за ним на близком расстоянии идут два человека большого роста.

Едва только он вошел в свой переулок, эти люд нагнали его.

– Ты Файзи? – просипел простуженным голосом один из них.

– Да.

– Иди за нами. Ты арестован. – И тяжелые лапы обрушились на плечи Файзи.

Неизвестные, видимо, рассчитывали, что больной слабый Файзи не окажет сопротивления, но просчитались. Они забыли, что в закоулках бедняцкого квартала Файзи уже чувствовал себя дома.

Файзи стряхнул руки неизвестных и громко позвал на помощь. Мгновенно из всех дверей и калиток выбежали люди.

Никто не спрашивал, что случилось. Все только поняли, что их сосед, их Файзи, в опасности. Кулаки, камни, палки обрушились на неизвестных. Толпа молча, сопя, кряхтя била их. Они вырвались и с тихим воем побежали по проулку, стараясь добраться до людной улицы. Их не преследовали.

Самое поразительное в этой истории было то, что больше Файзи не беспокоили. Ни в ту ночь, ни на следующий день никто не пришел, никто не спрашивал о нем, никто не собирался его арестовывать. Файзи снова пошел к назиру финансов и услышал все такие же любезные и вежливые обещания и заверения.

На обратном пути около Лябихауза он встретил Пантелеймона Кондратьевича.

– Как? Ты здесь? Ты не уехал?

Они даже не поздоровались, а только хлопали друг друга по плечам.

Пантелеймону Кондратьевичу рассказал Файзи и об отряде, о медоточивом назире финансов, и о нападении в переулке, и о своих недоумениях.

– Недоумевать нечего, товарищ Файзи. Здесь кое-какие господа развели муть и вонь. Твой «дружок» назир притащил в Бухару известного контрреволюционера и буржуазного националиста Мунавара Кари и назначил его начальником вакуфного управления. Все имения мечетей, медресе, мазаров теперь в руках этого махрового типа, все доходы стекаются в его кассу. Куда деньги тратятся, неизвестно. Никакого контроля. Да и вообще контролировать невозможно. Сотню опытнейших бухгалтеров посади – и то в этом сумбуре не разберутся. Тут мои люди кое-что вскрыли. Есть подозрение, что Мунавар Кари денежки переправляет басмачам. Проверяют сейчас. Твой назир тонкая бестия: все финансы рассовал по финансовым отделам городов, в Бухаре ничего не оставил и сам руками только разводит: касса-де пуста. В Туркестане хлопковые посевы от налогов освободили, а он обложил. Черт знает что делается. Дехкане озлоблены, заявляют: «Хлопок сеять не будем».

– А слухи насчет англичан – правда? – спросил Файзи.

– Нет дыма без огня. Господин Мунавар Кари уже не раз на секретных сборищах объявлял: «Англии, а не Москва!» – и призывал к отделению Бухары от Советской России. Я тебе все рассказываю, чтобы ты был в курсе. Но нос вешать нечего, в ЦК тебя поддерживают. Надо действовать, и мы будем действовать. Давай теперь поговорим о твоем отряде. Прежде всего договоримся: отныне все, что касается отряда, держать в секрете. Лошадей мы тебе дадим. Ликвидирована около Бурдалыка калтаманская шайка. Кони – хороши! Оружие ты уже получил. Люди есть. Теперь деньги. Подумаем.

Они еще долго тихо говорили.

Дня через два в вакуфное управление явился Пантелеймон Кондратьевич.

Начальник управления маленький, щуплый Мунавар Кари в кокандском скромном черном одеянии сидел в устланной коврами и паласами михманхане, засунув ноги в сандал и покрыв колени одеялом. Рядом с чайником валялись исписанные арабскими письменами листки бумаги. Комната была полна тихо переговаривавшимися толстощекими суетливыми просителями. Все они неслышно ходили, ступая мягкими ичигами с зелеными пятками по коврам, на всех были маленькие, аккуратные чалмы, темные суконные халаты.

Мунавару Кари появление Пантелеймона Кондратьевича чрезвычайно не понравилось. Он побледнел, а затем побагровел при виде внезапно вошедшего красного командира, увешанного амуницией, гремящего шпорами. Звездастый шлем касался своим острием низкого алебастрового потолка, а широкоплечая, богатырская фигура комиссара заслонила проем двери, откуда в михманхану пахнуло сыростью и морозцем. Медно-красное лицо Пантелеймона Кондратьевича еще более раскраснелось на холоде, а усы и борода распушились от инея. Под взглядом серо-стальных глаз командира Мунавар Кари опустил взгляд, и лицо его покрылось синими пятнами. Рука, державшая калям, запрыгала.

– Здравствуйте, – прокричал Пантелеймон Кондратьевич, – как здоровьице?

Мунавар Кари поморщился. Но поспешил придать себе официальный вид, выбрался из-под сандала и кряхтя поднялся.

– Мир с вами, командир; прошу, гостем будете.

– Какие там гости, – отмахнулся Пантелеймон Кондратьевич, – не смею затруднять, у меня дело.

– Мир с вами, красный командир. Чем же мы, ничтожный, можем вам служить?