Текст книги "Тайнопись"

Автор книги: Михаил Гиголашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Он стал принюхиваться. Смесь человечьего пота, жареного риса, чая, пыли… Из окна тянет рыбой и пиленой древесиной. Бес обшарил взглядом углы, стены, циновки. Повалялся на них. Подобрался к шахматам. Хотел было потрогать странные фигурки, как вдруг со стены послышалось угрожающее гуденье. Он уставился на ковер, на черные топоры в белом круге. Не мог оторваться. Ему вдруг показалось, что они начали медленно крутиться. Он замотал башкой, но не смог сбросить с себя зябкого страха перед липучей опасностью. Топоры вращались всё быстрее. Вертелись колесом, втягивая его в свой скорый лёт.

Темя у беса стало нагреваться, тяжелеть и бухнуть. Вдобавок где-то позади грозно грянули гонги, настырно заверещал бубен, бранчливо взвыла труба. Гонги били всё крепче, громче, ярче. Они словно пытались выбить напрочь из беса его сущность. Он шкурой ощутил, что если не бежать отсюда – то придет конец. Замороченно шатаясь, он задом вывалился наружу, приник к стене и затих, не замечая сокола, который царапал когтями крышу, подавая какие-то знаки кошке на поленнице.

Одурев от диких топоров и черного рева труб, бес не мог понять, где он и зачем он здесь. Но не успел он прийти в себя, как его вдруг опять неудержимо потянуло еще раз заглянуть в дом – может, Светлый всё-таки где-то там, спрятался в углу?.. Зная, что это опасно, бес ничего не мог с собой поделать: переполз через порог и заглянул в комнату.

Он старался не смотреть на ковер, но топоры стояли на месте. Всё было по-прежнему. Только вместо бабочки две угрюмые мухи с жестким жужжанием ошалело гонялись друг за дружкой. Да исчез капустный лист с рисом… Кто его взял?.. Значит, кто-то тут сейчас был?.. Эти злобные мухи и пропажа капустного листа так испугали беса, что он кинулся вон, кубарем прокатился по двору, перемахнул через забор и выскочил к углу, где его ждал Тумбал.

– Что-там, кто-там? Ни-ко-му-не-дам! – гавкал Тумбал, едва поспевая за новым хозяином, который как оглашенный гнал по слободе.

– Не знаю что… ничего… нету-у-у… – в смутном ужасе ответил бес и надолго замолк, не в силах что-либо отвечать и понимать.

Путь назад они проделали быстро и молча. Бес то бежал, то низко летел над дорогой, распугивая мошкару и мелких летучих духов. Неизвестная сила тянула его в город, на базар. Он не знал, что ждет его там, но был уверен, что должен поспеть туда вовремя, хотя там могли поджидать Коготь и Зуб, или прицепиться злыдни из кумирни. Но это беса сейчас совсем не пугало: он бежал туда, сам не зная куда, делать то, сам не ведая что. Но бежать и делать. Избитые бока подгоняли его, а здоровое крыло в нетерпении дергалось и дрожало.

На подходах к водокачке бес услышал топот, шум и крики и едва успел увернуться от бегущих врассыпную людей. Лотки перевернуты. Овощи и фрукты рассыпаны и затоптаны. Утки и куры разбежалась из сломанных клеток. Под вопли торговок и паническое кряканье птицы он пробрался вперед и стал возбужденно всматриваться в толпу.

Базарный люд стоял вокруг лежащего на боку громадного дымящегося чана. От лужи разлитого по земле кипятка шел густой розоватый пар и летели алые искры. Костер плевался золой. С треском лопались камни, с которых упал чан. Люди изумленно тыкали палками в его темные от копоти бока, что-то лопотали, всплескивали руками, как полоумные.

Из воплей и криков можно было разобрать, что во время казни случилось чудо: когда шудру Амдонга палачи посадили в чан с водой, развели костер и вода уже начинала бурлить, а шудра стал красным, как кровь, вдруг появился Светлый и начал препираться с браминами-судьями. Кричал, что если и дальше жить, как раньше – око за око, зуб за зуб – то скоро все будут слепы и беззубы, что шудры и парии – такие же люди, как и все, и могут любить кого угодно, и вообще не дело людей судить других людей, а помогать, любить и прощать. Брамины погнали его, но Светлый гневно уставился взглядом на чан и вдруг закричал что-то громкое, страшное, даже свирепое, вроде: «Аллелу! Аллелу!» – отчего чан сам собой соскочил с камней и рухнул набок. Кипяток потек по земле. Голый связанный Амдонг вывалился наружу. Светлый схватил его и провалился сквозь землю. А брамины и палачи попадали, как от солнечного удара, и теперь охрана хлопочет вокруг них.

Народ шумел:

– У чужака силы много!

– Вареных людей оживляет!

– Криком железо сворачивает!

– С браминами спорит!

– Палачей бьет!

А беса вдруг дико потянуло к чану. Он воровато заглянул в его темный зев, вполз внутрь и ощутил, как горячий пар обволакивает, успокаивает, манит, ласкает. Тогда он принялся биться о горячие гулкие стенки, визжа и регоча от острого счастья. Крылья распрямились, стали упругими, хвост поднялся торчком, а сам бес крепнул, твердел и наливался силой.

Потом он выполз наружу и стал взахлеб лизать влажную парную землю, кататься в кипятке. Ему казалось, что он раздался вширь и ввысь, а новая мощь тянет царапаться, выть и вопить.

Люди, видя, что вода в луже вдруг опять странно забурлила, шарахнулись прочь. Один Тумбал в панике метался около лужи, скуля, не решаясь прыгнуть в воду и не понимая, что случилось с хозяином.

Глава 13

Бес летел над горами. Оборачиваясь на лету, он видел, как уходит в дымку, тускнеет, покрывается туманами, исчезает Индия, Большая Долина. Одинокие демоны неба парили в вышине, с презрением глядя на него сверху вниз и зная, что ему к ним не подняться. Он без опаски тоже посматривал в ответ, вполне ощущая в себе силы постоять за себя – после купания в кипятке все болячки прошли, крыло зажило, а сам он ощущал радостную крепость.

Рядом с бесом летело что-то темное, непонятное, вроде длинной тени. Это беспокоило его. Уж не Черный ли Пастырь наслал свое воинство?.. Тогда верная смерть. У Пастыря есть особые лунные демоны. Они живут в лунных лунках и по приказу срываются на землю, чтобы проучить строптивых бесов или наказать непослушных ведьм.

Но время шло, а никто не нападал. Скоро бес различил, что рядом с ним летит ни кто иной, как его охранник и мучитель – двойник шамана. Его голубоватая оболочка натянута, перекошена, под ней проступают красные нити вен и синеватый остов скелета.

Странно, но вид двойника не напугал и не разозлил, а даже как будто обрадовал. Бес сделал поворот в его сторону, но двойник, уворачиваясь, взял круто в сторону и пошел петлять по струям, крича:

– Лети за мной!

Что ж, он и так летит. Двойник пропал из вида. Но бесу и без него было известно, куда лететь.

Каракумы остались позади. Бес достиг Гирканского моря и начал пересекать его. На дне стояли розовые скалы, а между ними плавали огромные неторопливые рыбины с длинными мордами и горбатыми хребтами.

Остовы кораблей четко рисовались в голубизне древнего озера. Лететь над водой было трудно: снизу били горячие воздушные струи, клубами ходил пар, а туман накатывал мерно, как прибой. Лететь было всё труднее.

– Отдохнем! – в голос взмолился бес.

И вдруг его подхватила упругая волна и понесла на себе. Неужели какой-то другой демон помогает ему?.. Значит, это друг!.. И бес впервые подумал о другом, как о себе, хотя вскоре разобрал, что это не дух, а двойник шамана, который подхватил его и понес на себе.

Они миновали Гиркан и проскочили прибрежную полосу. Внизу начали подниматься горы. Это были знакомые отроги Южного Кавказа. И бес весело бил крыльями, узнавая их. Быстрей, быстрей!.. В нем забродили искры и свисты. Истошно грянули бубны. Натужно взвыли трубы. Но если раньше они своим грохотом нагоняли тоску и страх, то теперь колотились в одном чудесном ритме, помогая лететь. Бес опять мчался один, испуская веселое множество звуков и обнаруживая, что заиканье исчезло и он может кричать целые связки каких-то неизвестных, но красивых слов!

Скоро его начало затягивать в воздушный омут. Он сложил крылья, камнем пошел вниз и рухнул на поляну. Очнувшись, увидел, что лежит в кругу, а шаман с братом Мамуром смотрят на него, словно не видя. Тут же отряхивался двойник. Возле дерева похрапывал конь. А на пне сидел идол Айнину и пялился агатовыми глазами на солнце.

Бес сжался, ожидая побоев, посоха и огня. Закрывшись, покорно ждал, но не испытывал к хозяину злобы, а наоборот, ощущал какое-то даже счастье – куцее, короткое, неведомое, но счастье. Ничего не последовало. Шаман и Мамур смотрели сквозь него. Потом Мамур сказал:

– Видишь – он жив и тут.

Бес попытался встать, но не смог покинуть круга. Вдруг он увидел, что рубище шамана в крови, на шее алеет рана, в кустах дергается здоровая как оглобля оторванная лапа богомола, а трава примята и отдает гарью. Неужели приходил ангел и хозяин бился с ним?.. Спасал?.. Спас?..

Бес виновато поднял глаза. Но шаман уже прятал кинжал и уходил с поляны вместе с Мамуром, который посадил идола в котомку и взвалил на спину. Двойник тронулся верхом на коне: после полета он был так утомлен, что еле держался в седле.

– А я? А я?.. – крикнул бес, выдергиваясь из круга и спеша следом.

Но долго идти по острой гальке он не мог, начал отставать и ныть в голос, так что двойник разрешил ему сесть на коня. Взобравшись на круп, бес затрясся задом наперед, глядя на уходящую дорогу, опаленную траву, на суставчатую лапу-оглоблю в кустах и представляя себе, какой бой выдержал тут хозяин из-за него…

Бес был спокоен. Быть с хозяином, возле хозяина, у хозяина оказалось счастьем. Он смотрел вокруг – и всё казалось ему безопасным, известным. Он окончательно затих, вбирая и впитывая в себя то новое, что шевелилось в нем. Грело солнце, словно поощряя своим жарким светом к чему-то хорошему. Раньше он боялся солнца, его временем была ночь. Но после сна о гончарной глине, скитаний по джунглям, после черного холода, которым обожгла мертвая женщина с родинкой, после кипятка и пара Светлого он по-другому ощущал мощь богини Барбале и, притихший, вертел башкой по сторонам. И всё узнавал кругом. Всё было его – родное, знакомое, хорошее, свое.

Неожиданно конь встал. Бес увидел, как хозяин и Мамур приникли к земле.

– Лазутчики! – сказал Мамур.

– Не только… Слышишь топот там, глубже, глубже? – возразил шаман. – Враги!

– Да, слышу… Враги… Целый отряд… – считал Мамур. – Уже миновали перевал. Они уже близко… Надо закрыть ущелье!

Шаман обернулся к солнцу и несколько раз провел рукой по воздуху. Мамур тоже сделал что-то подобное. Солнце на какой-то миг словно усилило свой свет, мигнуло.

– Спасибо, Барбале, что даровало нам еще день тепла! Защитило от мрака и холода! Уберегло от праха! – закричал в ответ шаман.

Потом они стали совещаться. Двойник соскочил с коня и встал наготове.

– Лети в Армазцихе! – послал его сообщить о нашествии шаман, а сам принялся чертить круг прямо посреди дороги.

Кинжал судорожно дергался в его руке, с утробной руганью вонзаясь в сухую каменистую землю. Колотушка, выпав из мешка, пошла с бульканьем скакать по кругу. А Мамур приказал своему коню подняться на склон и готовить камни, сам же, очертив свой круг, засел в нем и положил рядом острый корень и зеркальце.

Бес не знал, что ему делать. Несколько раз вопросительно смотрел то на дорогу, то на хозяина, но тот, уставившись в землю, молчал. Бес не посмел беспокоить его и полез по склону вслед за конем, который успел превратиться в черный ком дыма и гремел наверху камнями: обвивался вокруг них, выворачивал и упруго волок к обрыву.

– Что ты делаешь? – спросил бес.

– Камни таскаю. Таскай и ты. Мы накроем врагов лавиной.

– Каких врагов? Чьи враги?

– Наши.

– Наши? – удивился бес. – Мои и твои?

– Наши, – повторил Ком. – Наши и наших хозяев.

Вот, оказывается, в чем дело!.. Потому шаман так мрачен, а Мамур молчит!.. Нет уж, бес так просто не отдаст своё и наше!.. Всюду на него нападали, били, гнали, называли чужаком – но должно же быть и такое место, где он сам может нападать, бить и гнать!..

Дымный Ком тем временем подтаскивал всё новые камни и укладывал их вдоль обрыва. Потом, завихряясь, сказал:

– Они бросают детей в пропасти, сдирают с мужчин кожу, вешают женщин за груди! Они не воины, а дикари! Хуже нас, нечистых!.. Таскай камни!

Но бес уже и сам принялся за дело. Вырывал из земли старые валуны и, не обращая внимания на их беззвучные угрозы, подносил Кому. Тот выстраивал камни в ряды. Камни были недовольны, что их выкорчевывают из вечного сна. Кряхтели, гудели, охали. С одним седым упрямцем бес схлестнулся не на шутку. Валун никак не хотел покидать своего места:

– Всегда здесь лежал! – бурчал он угрюмо, цепляясь изо всех сил за землю, но бес вырвал его, приговаривая:

– Ничего, полежишь теперь внизу! Тебе всё равно, где спать!

А некоторые молодые камни сами торопились к обрыву, подталкивая друг друга и выстраиваясь в особые порядки. Сверху было видно, что шаман сидит в своем кругу, не шевелясь, а Мамур натирает мазью какой-то предмет, который, трепеща по-птичьи, пытается вырваться из его рук.

– Что это у него? – спросил бес у Кома.

– Корень. Он всегда с ним. Острый корень дуба.

Бес хотел еще что-то спросить, но Кома вдруг сдуло в сторону:

– Вон они!

В ущелье входили воины. Они шли быстрым шагом. На плечах у них висели щиты. В руках зажаты топоры и дубины. Волосы собраны под обручами. На спины накинуты шкуры с полосами металла. Лица спрятаны под железной бахромой.

– Мы перебьем их! – уверенно сказал Ком, подрагивая от напряжения.

Первые воины, завидев шамана и Мамура, вскинули копья и с криками заспешили вперед, но налетели на невидимые стены кругов и откатились. Некоторые поползли по склону – обойти сверху странную преграду. Другие бились у кругов, но тщетно – топоры скользили, копья ломались, а дубины отскакивали, как от скал.

Шаман запустил кинжал, который пошел метаться в толпе, поражая направо и налево. Возникла давка. Кинжал увертливо вонзался во всё живое. Колотушка взмывала высоко вверх и стремглав падала на головы, дробя лбы и затылки.

Тут и брат Мамур метнул свое оружие. Корень разил врагов в глаза и шеи, заскакивал под бахрому, добирался до сердец, вспарывал животы. А Мамур ловко направлял зеркальцем снопы ядовитых лучей, от которых воины грохались наземь в судорогах и рвоте.

– Надо найти первого князь-камня – за ним пойдут остальные! – кричал Ком, виясь среди глыб.

Кинжал и корень не успевали разить, лучи скользили по трупам, а колотушка застревала меж телами. Вдруг бес разглядел над ущельем какое-то облако. Это были двойники врагов!.. Они тащились за своими телами и могли быть опасны в куче!..

– Их много! Нам конец! – завопил бес.

– Отгоним! – рычал Ком, вертясь над камнями и выискивая их притаившегося вожака.

Но двойники прорвали круг и напали на шамана. Мамур взвивался в воздух, зависал и лучами жёг двойников, но их было слишком много, они сгустились в массу. Шамана было почти не видно под их грудой.

И тогда бес понесся на помощь хозяину. С ходу врезался в двойников, приняв свой истинный облик. Выпустив клыки и когти, прижав уши, ощетинившись и воя, он начал крушить всё подряд. И вмиг стал недосягаем для топоров и дубин, скользящих по его хребту. Стрелы он отводил хвостом, а щиты разламывал в щепы ударами окрепших лап.

Воины в ужасе ринулись прочь. Топча раненых, кидались ниц и закрывались руками и щитами, чтобы не видеть разъяренного сатану. А он реял в воздухе, беспощадно истребляя всё, что приближалось к хозяину.

Тут сверху с гулкой руганью покатился князь-камень. За ним понеслись другие. Они летели вниз, глухо ударяясь о склон, отрывисто вскрикивая и увлекая воинов в ущелье. Поднялся вихрь. В воздухе летали кусты, носилась галька. С яростным ревом стали вырываться из земли деревья и корнями вперед обрушивались на врагов. Начался камнепад. С треском стали змеиться трещины в горах. Где-то зашевелился оползень и с оглушительным треском стали лопаться скалы.

Бес в страхе прижал уши, но хозяин крикнул ему:

– Ты в круге! Поклонись Барбале!

Камни с бранью и проклятиями увлекали всё на своем пути. Облако двойников начало вихрем сносить в сторону. И чем больше воинов летело в ущелье – тем сильнее и дальше уносило их двойников. На дне пропасти валуны давили, резали, месили, кромсали и добивали раненых, а песок и трава заживо хоронили тех, кто еще был жив.

– Поклонись Барбале! И будешь спасен! – еще раз прокричал шаман.

– Барбале, помоги! – возопил бес, кидаясь на землю и чувствуя, как оседает и рушится небесный свод, гремят гонги, бьется пламя, а шкура корежится, сползая и превращаясь в пепел.

Скоро всё было кончено. Наступила тишина. Клубилась пыль. Кряхтели деревья. Перекатывались последние валуны, прекращая стоны умиравших. Кинжал тихо гудел, остывая. Колотушка лежала бездвижно. Зеркальце с комариным звоном отпотевало, приходило в себя. И корень царапался, выбираясь из-под груды тел.

В одном кругу сидел потный Мамур. В другом шаман держал в руках какое-то голое розовое существо.

– Спасибо, Барбале! Твоя власть! – сказал наконец Мамур, похлопывая коня, который лизал его израненное плечо. – Врагов отогнали.

– И душу спасли, – отозвался шаман и погладил притихшее существо: – Назовем его Агуна!

Все были счастливы, кроме идола, который, шевелясь в котомке как связанная курица, дурным голосом что-то бубнил и недовольно ругался до тех пор, пока Мамур украдкой не пихнул его острым корнем. Тогда идол, огрызнувшись, смолк. И стало слышно, как плачет шаман и шепчется с солнцем Мамур.

Глава 14

Прошло пять веков, а ночи в пустыне Гареджи по-прежнему холодны и коротки: едва стемнело – опять светает. Искрятся разломы скал. В ямах свищут суслики. Шмыгают в крупитчатом песке жуки. Вылезают греться ящерицы, переглядываются малым оком, топорщат гребешки, зевают, дергают лапками.

На рассвете отец Давид ушел из своей горной пещеры к реке. Там, в развалинах древнего капища, объявился речной гад. Лани, приходящие к Давиду доиться, не раз уже со страхом лепетали, что какой-то дракон днями отсиживается в норе, а ночами ползает в одиночестве по берегу, недавно утащил теленка и сожрал с рожками и ножками. Давид не верил, думал, что пугливым ланям это кажется. Однако ночью ему был вещий сон.

«Иисус уж полтысячи лет среди нас ходит, а старые раны не дают покоя», – в сердцах думал Давид. Идолово капище следовало срыть сразу, как только братья начали обживать это пустынное место. Сравнять с землей! Выжечь огнем, а не ждать напасти! И вот явилась гадина и поселилась там, где когда-то с амвона пучили свои пустые глазницы каменные болваны и железные бабы…

А не Лукиану ли было поручено разметать вражий угол? Он-то скажет, небось, что до всего руки не доходят, всех истуканов не переколотить и всех бесов не перебить… Нет, лень людская – грех большой. Вот и расплата.

«А может, гадина и всегда там сидела, притаившись, а теперь, за грехи, выползла наружу?.. Хочет перерезать скитников?» – испугался Давид. Монахам нужна его защита. Нет, он не даст в обиду общину, ибо живет по вере своей: спасать и спасаться, не жертвовать жизнью вечной ради временной; а на земле трудиться – сухой лес корчевать, пустыню поить, часовни ставить, молельни складывать, монастыри строить, больных лечить…

Тут на дороге возник всадник в черной рясе, с бритой головой. На лбу и висках вытатуированы три креста. «А, Бубакар!» Всадник, не слезая с коня, сказал:

– Отец, к тебе спешил. Дай еще людей – не осилить ту глыбу, что в овраге нашли. Разбивать не хотим, а целиком вытащить не можем. Искал уже везде. Все заняты.

– Ты у Мириана спроси, если он в Саркине не уехал за красками, – ответил Давид. – Я слышал, к нему односельчане пришли, остаться у нас хотят. Пусть помогут. В работе проверишь, что за люди.

– А где большие телеги, на которых мы зимой дрова возим?

– Лукиан их спрятал.

– Хорошо, я у него узнаю. А ты далеко идешь? Можно с тобой? – спросил Бубакар.

– Нет. Я один должен. Иди по своим делам.

Бубакар ускакал.

А Давид пошел дальше, радуясь, что когда-то спас эту живую душу. Сейчас Христу молится, а ведь кто был? Язычник, варвар лютый! Даже его, Давида, хотел убить, когда они впервые встретились на заре: Бубакар охотился с соколом, а он стоял на ранней молитве. Вдруг куропатка к Давиду подлетела и квохчет, чтоб от хищника укрыл! А сокол – за ней. Но не порвал, а рядом сел и на Давида завороженно уставился. Давид попросил охотника не убивать птицу; тот, обозлившись, что гончий сокол испорчен, со словами: «Убью тогда обоих!» замахнулся саблей, но сила небесная удержала его руку – ни опустить, ни двинуть! Так, с окаменевшей рукой, кое – как сполз с коня и стал молить Давида простить его. «Не я, но Христос!» – тронул Давид его руку, которая тотчас ожила.

После этого Бубакар не отходит от него. Пришел жить с пятью сыновьями. На дальней горе, в седловине, его скит. Неистовый работник, истовый молельщик. Евангелия хочет переписывать, хотя грамоте не обучен. Давид обещал помочь, но учить грамоте не торопится: пусть с Христом в душе поживет, прежде чем за такое браться.

«Господи, прошу об одном: дай не рыбу, но сеть! Помоги одолеть речную гадину!» – думал он, сворачивая на боковую тропу.

Он был поражен тем, что узнал во сне от отца Иоанна. Оказалось, что он, Давид, встречался и был крепко связан с этим речным чудищем в прежних жизнях! Но срок их связки вышел, близок конец, один должен уйти навсегда.

Так вот почему сила небесная привела его сюда, в эту дикую пустынь, заставила искать пещеру, где они уже жили в других временах и обличьях!.. Недаром именно здесь повелел ему ангел ставить первый скит и укрывать сирых, бездомных, больных!.. Но как верить во всё это?..

«Может ли душа блуждать по телам до рая и ада? Как это понимать, отец?» – сомневаясь, спросил он во сне. Иоанн ответил, что только избранным душам уготовано прожить несколько земных жизней, дабы выполнить Божью волю: «В Святом Писании сказано: Адам жил 930 лет. Енос – 840. Мафусаил – 960… Так надо это понимать. Но знать свою участь не дано никому!».

По тропе он спустился к капищу. Щербатые валуны окружали разваленный натрое алтарь. В мшистых расщелинах темнеют кучи нечистот. Давид не стал приближаться. Стоял и слушал, крестясь. Но из камней ничего не исходило. Пусто место сие. Где был бесовский амвон – сорняк растет и тина тлеет.

Он обогнул капище, взошел на холм. Стал оглядываться. На болотистом берегу – обломки скал, камыш, папоротники, галька. Дальше – обрыв в реку. Он стоял, прислушиваясь и присматриваясь. Как будто в камнях что-то шевельнулось.

Пошел по холму, не спуская глаз с опасных камней и, наконец, увидел.

Гад был похож на бревно в бурой чешуе. Имел короткие лапы. Хвост длинный и острый. А морда вроде медвежьей, только без шерсти, в дряблой серой коже. Голая шея усыпана лишаями. Кончик хвоста напрягался. Вокруг морды ползали слизни и роилась мошкара. Гад недвижно смотрел перед собой светлыми глазами.

– Зачем явился сюда? – спросил Давид с холма.

Гад оскалился и зашипел. Было страшно смотреть на него, но Давид второй раз вопросил, потрясая посохом, перевитым крест-накрест лозой:

– Зачем ты здесь? Чего тебе надо?

Гад выгнул хвост и хотел повернуться туловищем, но не смог и только выпустил из пасти жидкость, распугав мокриц и жаб.

Тогда Давид громким голосом, думая, что гад глух или слеп, закричал:

– Давным-давно тут, на этой земле, ты был шаман, мой хозяин! А я был бес, твой слуга! Но я бежал, в Индии встретил Иисуса, ходил за Ним след в след, ощущал Его запах, трогал Его ложе, был крещен в святом кипятке, обрел новую душу и пошел вверх!

Гад издал стон. Задергался, пытаясь всползти на холм, но тщетно.

Давид крестил воздух посохом, крича:

– А ты, шаман, поклонялся идолам, болванам, каменным бабам, за что и был наказан! Ты свою душу утерял, пошел вниз и стал демоном, духом, оборотнем!

Гад начал повизгивать и крутиться, но лапы вязли в грязи, а вокруг ушей взвивалась мошкара. Улитки и цепни попадали с чешуи в грязь и стали поспешно расползаться восвояси.

– Время твое истекло. Иди прочь! Не то рассеку крестом чрево твое! – замахнулся Давид посохом.

Гад, ворочаясь, завыл:

– Я уйду. Только не спускай от меня взгляда! Пока он на мне – небо не тронет меня!

И Давид разрешил:

– Иди прочь! Я смотрю на тебя!

Гад покорно пополз к обрыву. Шуршала галька под его ходом. Жабы отскакивали прочь. Пищали крысы. Давид смотрел, не отрываясь, как обещал. Но тут детский голос жалобно позвал его сзади:

– Дави-ид! Дави-ид!

Он невольно обернулся. И краем глаза успел заметить, как с неба сорвалась молчаливая черная молния и ударила в гада, не оставив ничего, кроме жженой кучки пепла и золы.

Не видя ангела, но зная, что он туг, Давид крикнул с укором:

– Я же обещал!

И невидимый голос, посуровев, отчитал его:

– Опомнись! Что ты беспокоишься об одном черве? Разве не знаешь, что, пойди он в моря, то истребил бы много кораблей и рыб? Не скорби о гибели его, ибо так изволил Бог! Лучше тебе заботиться о детях твоих!

Ангел исчез, так и не появившись. Солнце спеклось в зените. Давид утирал башлыком слезы, не в силах смотреть на жижу, где шевелились, поблескивая, клыки и когти – всё, что осталось от гада.

Что-то нахлынуло на него, он повалился ничком и обнял землю руками. Слушал её мерный ропот. И вот возникла поляна, где два шамана стоят у круга, а на горелой траве корчится громадная лапа богомола…

«Это было, было! И он спас меня от полной смерти! И спасал не раз! А я? Обещал – и не выполнил. Обманул!..» – корил он себя за грех. Кто дал тебе право обманывать и убивать?

«Так захотел Бог! – успокоил его тот же голос, потише и помягче, как бы изнутри. – Ты – только слуга и исполнитель! Не дело людей – рай на земле возводить! Не дать быть аду – этого достаточно! Иди в свою общину!»

Давид послушно встал, подобрал почерневший на крестовине посох и побрел с холма. Надо спешить. Утром братья начинают расписывать новую молельню.

«Сколько еще работы впереди! Успею ли?.. Делаю, что могу. Остальное – не в моей власти. Господи! Без Тебя и волосок не спадет, шерстинка не вздрогнет!»

У подошвы горы ему встретились люди, которые несли гроб на лесное кладбище. Это были аланы, которые пришли к Давиду с просьбой дать им укрытие от хазар. Он дал им приют и покой. Вот живут. Уверовав, стали с почестями хоронить своих мертвых, а не подвешивать в шкурах на дубах, на съеденье барсам, рысям и орлам.

Возле ворот, откуда только что вынесли покойника, переминалась с ноги на ногу девочка, со всхлипами взволнованно спрашивая в пустоту:

– Они помогут ему? Вылечат? Он будет здоров?

«Кто?» – не понял Давид, с внезапным страхом вдруг почему-то подумав, что девочка говорит об убитом речном гаде.

– Ну, они, люди! – махнула она рукой в сторону толпы, несущей гроб. – Зачем они несут отца в лес? Чтобы вылечить его? Помочь?

От наивных слов так защемило сердце, что он не сразу нашелся, что сказать.

– Ему людская помощь уже ни к чему. Ему будет помогать Бог своей бесконечной милостью…

– Где?

– Там, где тепло, светло и сытно.

– Вот хорошо! – обрадовалась девочка и побежала во двор сообщить радостную весть притихшей детворе.

А Давид скинул башлык, помолился. И его когда-нибудь так понесут. Круг сделают и обратно в пещеру положат. А вход камнями замуруют, ибо не нужен будет… Дух ведь сквозь камень сочится и в воде не тонет, а жив сам по себе…

Вечерами отроги Южного Кавказа впадают в столбняк, уползают под шкуру небесного буйвола. Разом стихают леса. Плотный туман сочится из гулких расщелин, обволакивает древние валуны, по-хозяйски, не спеша, роется в ветвях. Сизые тени развешены по черным кустам. Засыпают озера. Цепенеют жуки. Замирают звери и птицы. Закрываются лепестки цветов. На ледниках гудят бураны. И несет морозной пылью, когда под утро Бог начинает гладить склоны гор, готовя мир к утреннему пробуждению.

1990–2006, Грузия / Германия

IV. НА СТЫКЕ СЛОВ И СНОВ (ЭССЕ)

БАРХАТНЫЙ СЕЗОН

Позади – тряска автобуса, освоения номера в пансионате и первый выход на пляж. По дороге ноги занесли в магазинчик. Чем-то похож на деревенский. Навалено всего понемногу, в основном пляжного, летнего и спиртного. Это и понятно: я – километрах в ста южнее Барселоны, на пляжной полосе между городками Камбрилс и Салау, где в ядерной мирной реакции тянутся друг за другом отели, апартаменты, гостиницы, санатории. Где-то тут и мой пансионат. В сентябре людей меньше, солнце – добрее, море – теплее. Побережье называется Costa Dorada («коста» – берег, «дорада» – золотой). Берег с позолотой. Золоченый берег. Эльдорадо, словом.

У входа на пляж бродят капричос Гойи. Квадратная женщина с прямоугольным лицом. Колобок на нитяных ножках. Гном-старик ковыряет палкой в мусоре. Увидев меня, он приосанивается и виноватосокрушенно поднимает плечи – «ничего нет стоящего»! Я в ответ тоже сочувственно пожимаю плечами – ясное дело, кто же стоящее оставит?.. Он бредет восвояси, я иду своим путем.

Песок пляжа желто-коричнев и бугрист – будто стянули шкуру с варана и разостлали сушиться под неторопливым солнцем. Песок изъеден тысячами следов. Чьи они?.. Кто их оставил?.. Мавры, инквизиторы, мараны, конквистадоры, идальго, доны, гранды, тореро?.. Ходили, ходили, готовились и собирались, отплывали и прибывали, грузились и сгружали, прощались и плакали… Уходили на поиски нового неба, а привозили вместо облаков бочки золото и слитки серебро.

Пальмы, крики, песни, гитара и лавр, которым, действительно, пахнут ночи. И непонятная быстрая речь:

– Хр-хр-хр… алау, улау, оля… лоп-хоп…

Над пляжем – облака с полотен, будто тут стоял Веласкес, весь в красках, обласкан и ласков. На песке – дети, собаки, люди. На зеленой глади моря – белые парусники, цветные моторки и яркие матрасы. Спокойные люди загорают под неторопливым солнцем. Через дорогу от пляжа, за забором, возится испанская семья. Слова непонятны, но интонации ясны. Вполне можно не понимать смысла, но постигать суть. Можно воображать какие угодно диалоги. Меньше понимать – больше знать.

В щель зеленого забора видно: шумливые испанские дети играют с толстым щенком. Плотная мама 56-ого размера возится с детьми. Заросший волосами папа в майке ковыряется в машине. А бабушка в черном орудует на летней кухне, из-под навеса которой уже ползет запах жарящейся рыбы. На плите, в сковороде размером с покрышку, желтеет паэлья – народное блюдо (морские продукты с рисом и курицей).

Испанцы ни на каких чужих языках говорить особо не расположены, но доброжелательны и вежливы. Чем-то напоминают прежнее население нашего Черного моря. Коренасты, шустры, невысоки, волосаты с обеих сторон, коротконоги. Вылитые кавказцы по виду, жестам и манерам. Частят испанской скороговоркой. Слова – как в цепочке, звена не вытащишь, плотно пригнаны и надежно связаны. На приезжих смотрят вежливо, но как-то пусто и мимо – так, очевидно, хозяин стада смотрит на своих овец, которых ему предстоит стричь, доить и кормить. У многих испанцев за тридцать явно намечены животы (любят подолгу сидеть в ресторанах).