Текст книги "Тайнопись"

Автор книги: Михаил Гиголашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Раньше бес верил Черному Пастырю, делал всё, как тот велит. Но потом его начали одолевать сомнения – стало казаться, что не всё обстоит так, как вещает вожак. В плену бес однажды повел с шаманом разговор о будущих жизнях, но тот запретил говорить об этом, только заметил, что Черный Пастырь – всесветный лгун, и никогда не бывает ничего слишком поздно, а бывает слишком рано.

После этого бес начал иногда втихомолку мечтать – натужно, робко, неумело – о том, что, может быть, он когда-то уже был человеком и как было бы хорошо опять стать им. Мечты были смутны, неясны, куцы, тревожны. Бес мало знал людей, хоть и жил с ними бок о бок. В душном шкафу, свернувшись клубком, он представлял себе, что вокруг – залитый солнцем двор, и собака у плетня, и кошка на колодце, а под навесом женщина стирает белье. И почему-то каждый раз один и тот же двор виделся ему. И одна и та же собака лает у ворот. И всё та же женщина стирает одно и то же белье. И та же родинка видна у нее на виске.

Кто она?.. Что она?.. Может быть, он когда-то выпил ее последнее дыхание?.. Или, овладев ею где-нибудь, довел до безумия?.. Или дурачил, заставляя показывать любовничьи письма мужу или выбалтывать во сне срамные секреты?.. А может быть, это какая-нибудь ведьма морочит ему башку, являясь во сне просто так, от нечего делать?.. Ведьмы-бездельницы всегда громче всех вопят, что работа – дело людей, а дело ведьм – утехи и потехи. Они шатаются в поисках добычи, ловят самцов-зверей и зевак – мужчин, которых доводят потом до судорог смерти. И бесам может не поздоровиться, если они попадут в их чары-сети!

И зачем было вообще бежать так далеко, в Индию?.. Вполне можно спрятаться где-нибудь на Кавказе – там всё известно и знакомо, а в этих проклятых джунглях столько опасности!..

Ко всему прочему, бес боялся, что тут может обитать некое существо, могучий Иасар, посланец неба, гроза земной скверны, ангел высших сфер. Встреча с ним означает верную смерть для бесов и каджей, причем ангел предваряет казнь подробным перечислением грехов, а это занимает очень долгое время. Ангел не пропускает ни одного греха, он знает всё. Он беспощаден и неумолим. Черный Пастырь учил, что ангел может объявиться в обличье слепого старика с ведром или обернуться громадным жуком – богомолом.

Однажды, когда шаман повел беса гулять к озеру, они наткнулись на лесника, отдыхавшего на обочине горной тропы. За спиной у него торчала вязанка дров и молчаливая дылда-пила. Из-за пояса выглядывал хмурый топор. Войлочная шапочка сдвинута на затылок. Опустив голову, лесник, казалось, дремал. Но когда они поравнялись с ним, он поднял голову:

– Хорошо, что ты сам привел его. Я уже шел за ним… – Тут бес увидел, что лесник слеп, а из-под его серой шапочки видна обильная седина. Слепой седой старик!

Шаман поспешно ответил:

– Я сам веду счет его дням. Пока не время…

– А не задумал ли ты чего-нибудь другого? – подозрительно процедил лесник, вставая с перевернутой деревянной бадьи, что вконец перепугало беса.

– Нет! – ответил шаман.

– Ты всегда был упрямцем. Смотри! – Лесник погрозил корявым пальцем. – Я слишком стар, чтобы дважды приходить за всякой тварью…

И он, вдруг превратившись в громадного жука-богомола, встал на дыбы, взбрыкнул голенастыми волосатыми лапами. Но шаман крикнул что-то непонятное. И богомол, зависнув в прыжке и перебирая в воздухе копытчатыми лапами, разом исчез, оставив после себя горелую траву и уголья от вмиг сгоревшего ведра. Так хозяин спас беса от казни. Но почему спас? Почему не отдал Иасару?..

Надо побыстрее выбираться из леса, искать травы, лечить крыло.

Бес потащился по джунглям в поисках поляны для взлета. Избегал всего подозрительного. Завидев в ловушке раненого кабана, обошел его стороной. Приметив молодых ведьм, готовых к проказам, поспешил мимо, не вступая с ними в разговоры. Простил глупым обезьянам их ворчливую ругань. Не погнался за аистом, клюнувшим его в спину. Осмотрительно обходил муравейники и осиные гнезда. Огибал ямы и ложбинки, стараясь не потревожить змей, сонно греющихся в камнях. Найдя удобную поляну, несколько раз пробежался по ней, расправляя крылья. Вылетел из джунглей, поднялся до воздушной струи и блаженно улегся в ней.

Глава 8

Едва бес вылетел из джунглей, как что-то властно потребовало его вниз, в село. Может, тянет увечное крыло?.. Помахал им – гнется и скрипит, но не ломается. Однако сила зова была неодолима. Сделав плавный полукруг, он стал спускаться. Вот крыши совсем близко. Он сел на одну из них и сразу же узнал рисобойню, огород и двор, где, несмотря на ранний час, уже копошились люди. Тут он уже побывал однажды…

Заунывные звуки труб. Бой бубна – «динг-донг, динг-донг». Монахи мажут маслом хворост для погребального костра. Плаксивые причитания. Огонь в небольшом круге. Кошки насторожены на заборах. Псы притихли, внюхиваясь в сильный и стойкий запах смерти. Значит, женщина умерла. И словно какой-то обрубок совести зашевелился в нем. Шерсть на хребте встала дыбом, а в пасти высохла слюна.

Он прокрался мимо пса – у того от страха хвост увяз в задних лапах. Очутился внутри хижины, среди плачущих соседок. Не обращая на них внимания, с диким интересом оглядел стены, потолок, горшок на очаге, треснувшем, когда они катались по полу…

Теперь тут стоял большой котел. В котле сидел труп женщины, одетый в вывернутое наизнанку платье. Колени подтянуты к подбородку. Руки связаны под коленями. Глаза закрыты шорами, а свежепросоленная голова обрита наголо…

Он дотронулся до трупа. Какая горячая, вкусная, живая была она тогда! Он напоил ее до краев своим ледяным семенем. И вот она отвердела, застыла, отяжелела, стала как камень. Вдруг он увидел у неё на виске родинку. Сдавило дыхание. Потянуло залезть в труп. Он опрометью выскочил во двор и стал поспешно удаляться.

Странные чувства овладели им. В забытьи он то летел, то шел. Что-то происходило с ним. Казалось, что он слышит голос хозяина – вот-вот нагонит и накажет плетью из буйволиных хвостов!..

Так он добрался до сумрачного поля и залез в кусты. Некоторое время прислушивался к растениям, которые недоуменно покачивали головками, брезгливо и тревожно перешептываясь:

– Кто тревожит нас?

– Что надо этому дурню?

– Откуда этот задохлик?

– Зачем оно тут, среди нас?

– Нарушает покойный сон!

– Наш сонный покой!

– Миллион лет стоим, а такого еще не было!

– Это должно уйти! Нам этого не надо!

– Пусть это уйдет!

Он стал озираться. Над ним высились огромные кусты цветущей конопли. Головки удивленно-презрительно рассматривали его, хмурясь, щурясь, морщась, возмущенно переговариваясь и с неприязнью осыпая шумного наглеца зеленой жирной пыльцой.

Полежав немного, бес решил уйти. Закопошился, вставая. Вдруг одна из конопляных головок, яростно шурша, осыпала его таким облаком пахучей тяжелой пыльцы, что он рухнул под её тяжестью, вспугивая жуков и кузнечиков. Тут еще одна головка стряхнула на него свой цвет. Потом третья, четвертая…

Вскоре он оказался полузасыпан влажной пыльцой. Присмирел. И постепенно стал вспоминать не только женщину с родинкой, но и многих других, которые умирали в его лапах и оставляли ему свои последние дыхания. В ушах забили бубны, завизжала труба. Острая музыка сдавила башку. Оранжевые видения потрясали его. Вспыхивают какие – то еловые ветви в костре. Хвоя шипит, пищит, выворачивается. Веточки гнутся в отчаянии, просят о помощи, молят, гибнут одна за другой, чернеют до праха. И пепел сипит, распадаясь в седую пыль. А бубны всё бьют, их страшное «динг-донг» властно толкает вперед, и ничего нельзя с этим поделать. Подгоняемый рыками труб, бес продирался сквозь всполохи и крики. И самые яркие взблески совпадали с самыми страшными воплями о пощаде.

Потом разом всё стихло. Он очнулся, огляделся. Конопля осуждающе кивала головками, в чем-то упрекая его – он не мог сообразить, в чем. Она отчитывала его – он не понимал, за что. Она пыталась что-то втолковать ему – до него не доходило, что.

Внезапно укоряющие голоса смолкли, только слышны были отдельные тихие вскрики:

– Дурачок! Болван! Слепец! Глупец! Заморыш!

Вслушиваясь в зловещую тишину, он выбрался из-под пахучей дурманной пыльцы, отряхнулся и вдруг отчетливо увидел, что невдалеке, на гибкой, как хлыст шамана, ветке покачивается большой жук-богомол и пристально-подозрительно вглядывается в него своими выпученными глазками. Его продолговатое брюшко плотоядно выгибалось, а длинные лапы недобро почесывали одна другую, будто жук пребывал в предвкушении трапезы.

Бес попятился. Стал на карачках отползать, задницей прокладывая себе путь в побегах, заплетаясь хвостом и поминутно ожидая, что жук вот – вот обернется грозным ангелом и покончит с ним. Страх сковал его. Жук убьет беса. Но человек не боится жука, может его раздавить.

Богомол продолжал потирать лапками брюхо. От ужаса бесу казалось, что солнечный свет померк и наступила тишина, как перед бурей, когда смолкают птицы, замирают растения, а мухи притворяются мертвыми, цепенея от страха перед богом Воби.

Мокрый от жгучего пота, не смея оторвать взгляда от холодных злобных глазок жука, бес почуял, что его неудержимо тянет в покой пещеры, где, оказывается, было так уютно сидеть. Он сжался, замер. Минуты шли, но ничего не происходило. Жук не превращался в ангела и не лишал его жизни.

Тогда он понял, что это не ангел, а просто жук. Занес было лапу, чтобы раздавить жука, но вдруг, бросив его, полез на стебель и стал оглядываться вокруг – ему вдруг показалось, что кто-то зовет его голосом хозяина.

С верхушки стебля было хорошо и далеко видно. Вокруг – поле. Высовываются пушистые головки самых высоких и гордых кустов и тоже, казалось, что-то высматривают вдали. На краю поля голубеют чьи-то двойники. Бес свистнул, но двойники продолжали яростно трясти и мять спелые головки.

А может, это не двойники, а духи конопли, целыми днями в сильной задумчивости сидящие в кустах, вышли погулять?.. С весны до осени они лакомятся пыльцой и сосут сок побегов. Они редко покидают поле, а если и улетают, то только в гости к соседям, духам опиума, поиграть в невидимые кости или попить чаю из пылинок.

Бес сполз со стебля и уселся на земле. Теперь стал беспокоить камень, лежащий неподалеку. Не за ним ли послан этот ноздреватый великан?.. Не его ли сторожит?.. Может, это ангел Иасар приказал камню заворожить и усыпить его?.. Или вытянуть нутро, как это делает злая морская галька с людьми: прошел мимо человек, а его нутро уже перекочевало в камни?! А что внутри нутра?..

Так, всё больше погружаясь в горестные мысли, бес забылся. Его, как илом, заносило шорохами. Грезилось, что он парит на спине в ущелье между скал. Глядит на солнечный диск и как будто впервые видит его. Там огненный дом. Оттуда идут на землю лучи. Каждый кому-то послан, каждый ищет кого-то, спешит к кому-то через небо… А где его луч?..

Тем временем самые рослые растения, недовольные и обеспокоенные, опять натрясли на беса столько пыльцы, что он, отфыркиваясь, стал лапами счищать ее с морды. Лапы покрылись черным налетом. Дурман сморил его. Под злорадные шепоты чудилось, что он сам превратился в пучок лучей и разлетается во все стороны. И силится понять, что же будет, когда он весь, без остатка, разлетится и исчезнет?..

Он дремал, но слышал, как невдалеке дух конопли и дух опия тихо беседуют за шахматами о своей тяжкой доле. Они надолго задумываются над каждым ходом, иногда падают навзничь или ничком, но, очнувшись, продолжают игру.

Вот дух конопли сонно шепчет:

– Всё живое – в моем рабстве. И больная лиса приходит ко мне. И медведь спит на моей лужайке. И лань гложет в течке. И орел клюет на заре. Мои слуги безлики. Мне всё равно, кто мой раб: человек или зверь, птица или червь. Мое рабство без рас. Все едины, все мои. Все подо мной равны. А я – выше всех. В горных долинах – моя родина. По утрам меня томит солнце, по ночам трясет мороз. От жары и холода я становлюсь злее и свирепее. Потом приходят крестьяне, рубят меня, несут в сараи, подвешивают к балкам вниз головой. И мучают, и трясут, и ворошат до тех пор, пока последняя пыльца не опадет сквозь сети на землю. Чем сети мельче – тем я крепче.

Дух опия глухо поддакивает сквозь вечный сон:

– Люди кромсают мое тело, заставляют истекать соком мук, берут по каплям мою белую кровь. Но кто слышит меня?.. Кто видит, жалеет?.. От ненависти мои слезы сворачиваются, чернеют, вязнут. Попадая в кровь раба, я слеп и нем от ярости. Я вонзаюсь прямо в рабью душу. Обволакиваю, баюкаю, ласкаю, нежу. Если меня слишком много – то живое станет мертвым. Этого мне и надо. Надо искать другого раба, чтобы мутить его кровь. Я не живу без рабской крови, а кровь моих рабов не может жить без меня.

Дух конопли заунывно плетет свои шепотки:

– В давильнях жмут и тискают меня. И я становлюсь крепче и злее. Зло сдавлено во мне. Чем я злее – тем милее для рабов. Меня режут на куски и брикеты, грузят в телеги и арбы. Долго несут по горным перевалам, везут по пустыням, переправляют через воды. Потом меня опять режут и разламывают на куски, кусочки и крупицы. И вот новая жизнь: у каждой крупинки – своя судьба. А человек – раб каждой, самой малой из них.

Делая очередной ход, дух опия грезит наяву:

– Рано или поздно я отдаю себя целиком, умираю. Уступаю месту собрату. Но, даже умирая и выходя жидкостью в землю, я пробираюсь под землей на свою родину, чтобы питать молодые семена – им надо взойти, чтобы отомстить тем, кто кромсает и мучает нас…

Бес шикнул на них, но духи невидяще поглазели на него и провалились в свою вечную негу.

А бес увидел сон. Будто он – глина и лежит пластом под ярким солнцем. Ему покойно и тепло. У него нет конца и края. Он – нечто огромное, общее со всем, что вокруг. Над ним нависает трава. В нем роются червяки и личинки. Снуют жуки и мыши. Откуда-то проникает влага. Она не дает ему нагреться. А сверху он покрыт плотной коркой от солнечного зноя, который плавно растекается по всему громадному телу. И это блаженство длится веками.

И вдруг – голоса людей, скрип колес. И тут же – боль. Это лопата вонзилась в него, оторвала кусок и грубо швырнула в тачку. Еще и еще. Навалили доверху – и повезли. Он корчится от боли. Кипящие лучи солнца проедают его насквозь. Он слышит писки уховерток и агонию червей. Из тачки его высыпают в огромный чан, где уже много умирающих кусков. Бадью везут на волах. Вокруг всё кипит и умирает. Из мертвых кусков проступает и хлюпает смертная жижа. Волы идут медленно. Холодно. Вот бадью снимают с повозки. Так и есть!.. Опять лопата!.. Кромсает всё подряд!.. Уцелевшие куски копошатся и ерзают перед казнью. А его шлепают на носилки и несут. Он не знает, куда и зачем его несут, но от страха покрывается испуганной коркой.

Потом его взяли чьи-то крепкие руки, стали мять, крутить, смешивать с водой, опять месить и мять. И вдруг бросили на что-то вертящееся. Оно вращалось всё быстрей и быстрей. С каждым поворотом колеса из него вылетали куски и частички, а бока круглились и вздувались. А потом – адская печь! Жара обожгла и сжала со всех сторон. Внутри всё полопалось. Глиняное «я» умчалось прочь, чтобы уже никогда не вернуться. Но где-то открыл глаза новый кувшин. Жизнь шла своим чередом.

Очнувшись от страшного сна, бес долго не понимал, где он. Что это было?.. Надо идти прочь с этого поля! Оно чуть не удушило его! Душилище!

Он шел, не обращая внимания на то, что вокруг. Сновавшие тут и там двойники стали ему безразличны. Ведьмы, сидящие кучками в зарослях, манили его к себе, бесстыдно задирая хвосты и мотая грудями, но он не отзывался. Мелкая полевая дрянь щетинила спины и урчала, но он не смотрел в её сторону. Всё это перестало занимать. С глаз будто стремительно спадала пелена, да так явно, что он иногда поднимал лапы, пытаясь окончательно стащить то, что сходит.

Ему встретились два беса. Они сидели у ручья и, склонившись над водой, что-то рассматривали на дне. Раньше бы он обязательно присоединился к ним, но сейчас только взглянул – и мимо!

Скоро он сумел подняться и медленно полететь в сторону большого города, где могли быть знахари, которых надо заставить вылечить больное крыло.

Глава 9

В горах стояла ночь. Далекий лес превратился в темную кайму. Трава исчезла под пеленой тумана. Птицы умолкли. Заволновался ветер. Белесая масса ледников словно приподнялась, зависла в воздухе, облитая лиловой эмалью ночи. Всё кругом уходило под колпак черной тишины.

Шаман и Мамур выбрались на горный луг. Шаман вложил в пращу хрустальное яйцо и пустил его в пространство. То место, куда упало яйцо, стало сердцевиной его круга, который был тут же начерчен бьющимся от радости кинжалом. Мамур отмерил семь шагов и заточенным корнем начертил свой круг. Запалил смолистую ветку бука.

Под её светом братья кропотливо расчистили в кругах землю от травы и камней, разровняли ее и принялись рисовать знаки, причем кинжал рвался из рук шамана и сам, одним росчерком, обозначал необходимое. В середине крута Мамура они зарыли хрустальное яйцо, а сверху водрузили клетку с открытой дверцей.

Выпили по очереди настойку конопли, сваренную шаманом (он каждую осень заготавливал это снадобье, помогающее от всего на свете). Вошли в круги, разложили предметы: у шамана – труба и бубен, у Мамура – зеркальце и сеть. Под светом луны всё было хорошо видно. Бук горел ровным бездымным пламенем.

Раздевшись донага и натершись с ног до головы мазью из жидкого опия, шаман начал медленно вертеться на одном месте. Постукивая пятками, приседая и подпрыгивая, он топтал землю, попирая всю ее скверну, нечисть и подлость.

Вращенье усилилось. Когда оно достигло предела, за которым надо было или взлететь или ввинтиться в землю, шаман схватил трубу и что есть мочи затрубил, поворачиваясь во все стороны, обращаясь к небу и земле. Рваные, хриплые, мощные звуки полосовали тишину. Иногда он прекращал трубить и кричал во тьму:

– Бесы и гады! Демоны и духи! Дэвы и каджи! Ведьмы и твари! Идите! Я отдаю вам свое тело! Берите его! Оно ваше! Ваше! Ваше! Здесь для вас много еды и питья!

Эфир вокруг шамана светился тонким сияньем. Двойник витал над ним. Мамур жег ветки и следил за тем, чтобы брат не вылетел из круга. А шаман вертелся волчком и трубил всё громче, то задирая кость-трубу к небу, то опуская в землю.

И вот вдалеке, в глубинах луга, стала шевелиться какая-то масса. Её еще не видно, только слышно. Что-то неясное, зловещее, буйное, злое, громкое… Шаман, отрываясь от трубы, вопил во всю мочь:

– Отдаю свою плоть тем, кто голоден! Кожу тем, кто наг и бос! Кровь тем, кто жаждет! Кости свои кладу на костер тех, кому холодно! Сюда, голодные! Собирайтесь, идите! Прилетайте, приползайте! Я всех зову, кто слышит! Всех, кто видит! Скорей! Скорей! Моя плоть ждет вас!

Вот толпа бесов выросла перед кругами. Огонь освещал первых, самых ретивых. Пасти открыты, глотки дымят, хвосты хлещут направо и налево. Нечисть рвалась в круг к шаману, но словно налетала на прозрачную стену и откидывалась назад. Давка, грызня и свара. Бесы бесилась от бессилия. Демоны тявкали и выли. Гогот дэвов мешался с возгласами ведьм и плачем ламий. Летучие мыши и шершни крутились в дымном воздухе, дрались и падали вниз.

А шаману вдруг показалось, что он выпал из круга, из его распоротого живота вываливаются кишки, а нечисть пожирает его живьем. Боль стала кромсать его. Чавканье терзало слух. Страх лился ручьями. Вот гады с урчанием тянут кишки, ломают хребет и кости, добираются до сердца!..

Но он, закрыв глаза, продолжал кричать изо всех сил:

– Смерть тому, кто не примет жертву мою! Горе тем, кто побрезгует угощением! Проклятие тому, кто не отведает моей крови!

Брат Мамур из своего круга внимательно следил за обрядом. В руках у него с треском горели сухие ветки. Огнем он отгонял самых ретивых бесов, которые, тычась в круги, тут же отскакивали прочь, топча толпу. Хлопья пены летели с их багровых языков. Оскалены морды. Вьются хвосты, стучат когти, топорщатся крыла и блещет шерсть, вставшая дыбом. Над толпой свистели нетопыри и роились стаи цепней.

Держа наготове зеркальце и сеть, Мамур высматривал в свалке желтоглазую ведьму-крысу, их сообщницу. Её надо найти и поймать. А уж она сделает остальное – у ней крысиный вид при львиной силе и мертвой хватке!

Иногда шаман бросал трубу и хватал бубен, заставляя бесов прыгать под его мерное уханье. Потом вновь выкликал заклятья. Несколько раз даже порывался вылететь из круга, но силы небесные не выпускали его.

Между тем толпа редела. Многие, поняв, что их обманули, с недовольной руганью и ревом убрались прочь. Иные хлестались хвостами и бодались рогами. Вампиры рвали на куски раненого демона. Каджи с остервенением грызлись за падаль. Дэвы, гулко ухая и ахая, горестно проклинали судьбу. Какие-то пернатые кошки затеяли потасовку, катаясь меж кругами и обжигаясь о невидимые стены. Гигантская птица сарыч дралась с летучими ежами. Вурдалаки затевали кровавые хороводы. Визгливо вопили обезумевшие ламии, умоляя убить их. Пахло паленым мясом и дымной шерстью.

И тут Мамур увидел крысу-ведьму, их служанку. Прячась, она внимательно что-то высматривала в круге шамана, надеясь, очевидно, прорваться внутрь и чем-нибудь поживиться. Мамур направил на нее зеркальцем ровный, тонкий, яркий и сильный луч. Ослепил. Накинул сеть и потащил, визжащую, к себе в круг, где стояла клетка с распахнутой дверцей.

Ведьма билась, упиралась, верещала. Но он заклятиями и пинками загнал её в клетку – и она утихла, плюясь шипящей серой. Она хватала прутья клыками и когтями, но Мамур больно ткнул её горящим буком, и она тут же сникла на полу клетки.

Постепенно нечисть сгинула. Вопли и гогот шабаша сменились тишиной. Лежащему без сил шаману чудилось теперь, что от его тела осталась лишь горсть серого пепла, плавающая в луже грязи. А дух, расторгнув оковы тела, кружит над лужей, в недоумении рассматривая остатки своего прежнего обиталища. На шамана снизошла благодать. Он расплатился с долгом, отдал всё, что имел. И приступил к возврату в мир.

Очнувшись окончательно, он увидел, что земля за кругами истоптана копьгтами, изрьгта рогами и когтями. Смердели сдохшие упыри. Воронье ворошило падаль. Мыши и хомяки валялись в горелой траве. Пахло серой и мочой. А в свете луны было видно, как поодаль, во мгле луга, бьется черный ком – это кончался в агонии мелкий бес, впопыхах затоптанный толпой.

В клетке замерла на задних лапах седоусая крыса с желтыми медовыми глазами. Она угодливо шевелила лапками и хвостом, пытаясь угадать, что с ней будет дальше. Мамур чинил сеть.

– Чуть было не прогрызла, ехидна, – сказал он. – Но я ее как следует проучил, будет помнить старых друзей!

Крыса в волнении стала хвататься лапками за прутья. Мамур сдвинул клетку и вырыл из земли яйцо в налете плесени.

– Говори, где его бес! Что с ним? – приказал он, соскабливая налет и приближая яйцо к клетке.

– Его ранили чужие злыдни. Они вечно голодны. Они следят… Я не знаю, – забеспокоилась крыса, бегая по клетке от яйца.

– Ранили? – переспросил Мамур. – Сильно?.. Кто?.. Где?..

– Не знаю, спроси у них сам. Я ничего не знаю. Тебе они не солгут. Они были туг, сейчас. Они издалека. Шляются всюду, голодные, злые. Они еще недалеко, за лесом…

– Веди их сюда! – велел Мамур.

– Как же, если я в клетке? – удивилась крыса и забегала вдоль прутьев. – Надо лететь!

– Лети!

Мамур приковал ее невидимой цепью, всадив крючок прямо в печень. Ведьма исчезла. Он запалил сухую ветвь. Шаман лежал в своем круге, не шевелясь. Но сел, когда ведьма вернулась, таща за собой, как на поводке, стаю нечисти, напавшей на беса возле рисобойни.

Стая расселась подальше от кругов. Братья внимательно оглядели присмиревших гадов.

– Кто ранил моего беса? – спросил шаман.

Ответил птицеголовый:

– Он ворвался в наши края. Он переполошил всех…

– Он загубил ту, которая была нашей женой, – яростно добавили демоны с бешеными глазами. – Мы наведывались к ней, когда хотели, а он затоптал ее насмерть. Мы владели ею, а он лишил ее нас…

– Он не убийца! – возразил шаман. – Он убивать не в силах.

– Он погубил её в образе человека, соседа, – пояснила гадина со змеиным туловищем. – В деревню пришли ламы. Будут отпевать и хоронить ее целый месяц, а нам теперь скитаться голодными и бездомными! Мы хотим домой!

Стая разом загалдела. Безголовые поросята возмущенно забегали взад-вперед. На обрубках шей у них выступила кровь. Демоны принялись бодаться. Чешуйчатая ведьма, со злости обвившись хвостом, стала давить саму себя. Одна только крылатая тварь с хоботом, сложив крылья, сидела молча в стороне.

– Кто ранил его? – повторил шаман громче.

– Мы не знаем, – ответили бесы.

– Где он сейчас?

– Не ведаем. Скрылся в джунглях. Туда мы не ходим, – ответил за всех птицеголовый, переминаясь с лапы на лапу. – Летаем теперь незнамо где, бездомные.

– Кто из них знает, где он? – повернулся шаман к крысе, скромно сидящей возле Мамура.

– Крылатая гадина. Она всё знает. – Крыса повернулась в сторону молчащей хоботастой твари. – Она видит вперед и назад. Она увидит, если захочет, где твой бес.

Тварь мгновенно раскрутила хобот и грохнула шишкой по земле, пытаясь пришибить продажную ведьму, но та с писком прижалась к ноге Мамура.

– Где раненый бес? – довольно почтительно обратился к твари Мамур.

– Не сердись, – миролюбиво добавил шаман. – Скажи, где его искать.

Тварь молча несколько раз судорожно расправила и с шумом захлопнула могучие крылья. Хобот надувался и опадал, ходил ходуном. Все ждали. Наконец она выдавила из себя:

– Мы. Хотим. Мстить. Он. Наш. Враг. От лая лам покоя нету нам, там.

– Мы отомстим. Мы убьем его. Обязательно, – не моргнув глазом, ответил Мамур. – Только скажи, где искать, куда высылать двойников.

– Он полетел в Бенарес. Но скоро он будет не твой. Он будет служить тому, кому ты и сандалий развязать не посмеешь! – пробулькала тварь с издевкой.

– Надо спешить, – беспокойно сказал шаман.

В эту минуту тварь, улучив момент, вновь попыталась достичь предательницы-крысы – первый удар тяжелого хобота пришелся по земле, второй – по клетке. Посыпались искры, затрещал бамбук. Но клетка устояла, только наполовину вошла в землю. Крыса юркнула Мамуру за пазуху. Шаман сказал:

– Если встретите его – не трогайте! Я дам вам выкуп. Только не убивайте его! – совсем по-стариковски добавил он, что заставило Мамура усмехнуться про себя.

Отпустив шайку восвояси, они тщательно стерли круги. Разровняли землю. Собрали предметы в корзину. Сунули крысу в клетку. Та заверещала, моля выпустить её, но шаман со словами:

– Ты еще понадобишься, – накинул на клетку черную ткань. Верещанье перешло в хрип, писк и смолкло.

Трава уже сырела под росой. Стали различимы кусты, камни, кромка леса. Небо покрылось розовой корочкой. Рассветало.

По дороге им встретился пожилой крестьянин с топором за поясом. Лицо у него было небритое и усталое, глаза воспалены. Он мельком безразлично взглянул на них, что-то недовольно пробурчал, но не остановился, а пошел себе дальше, отдуваясь и вытирая пот со лба. Когда он проходил мимо, небо потемнело, посыпался мелкий град и громыхнуло пару раз, но тут же перестало и просветлело.

Проводив глазами его горбатую спину, шаман облегченно вздохнул:

– Очоки. Спозаранку идет. Рано встает.

Мамур уважительно добавил:

– И никогда не ложится.

Глава 10

Бес долго кружил над Бенаресом, среди двойников и разной мелкой летучей нечисти. Он с удивлением и страхом смотрел вниз. Такого большого города он еще не видел. Даже высоко над городом были слышны рев скота, вопли разносчиков, лай собак, стук молотков, шум толпы в кривых улочках. Дворцы, сады, аллеи. Блестящие пятна водоемов и прудов. Блики солнца на стенах и крышах домов. Сверкают блюда и кувшины. Ковры на балконах. Покрыты позолотой опрокинутые ступы храмов. Видно, тут много золота…

Но надо быстрее искать базар. Там можно найти одного из этих заносчивых зазнаек-знахарей, обитающих всегда где-нибудь там, где больше заразы, которую они время от времени сами же и насылают на людей, чтобы поживиться их деньгами и добром. Надо раздобыть травы и вылечить крыло.

Возле какого-то базара бес спустился вниз и стал озираться.

Рыбаки несут на прутьях рыбин и осьминогов с обвисшими щупальцами. Тащат на головах корзины, полные крабов, только клешни торчат над бортами. Горки фруктов и овощей. Рядом с торговцами лежат их двойники, поглядывая, как бы чего не украли. В клетках продают птицу. Тут же голые кули-носильщики ворочают тюки с шерстью. Торговки катят бочонки с пряностями. Бездельники-китайцы, покуривая кальяны, расчесывают друг другу косы. Брадобрей скоблит чей-то сверкающий череп. Снуют шайки базарных демонов, калек и псов.

Вот лекарка с хитрющими глазами. Сыпля прибаутками, натирает мазью больного. Бес хотел заглянуть в её мешочки, но она подняла такой шум, что он раздумал связываться с ней. Всем известно, что лекарки и ворожеи даже хуже ведьм – так заморочат башку, обольют кипятком или ожгут огнем, что рад не будешь.

Пошлявшись по базару, он увязался за горбатым стариком, собиравшим в тележку навоз. Навозу много – всюду стоят, бродят, возлежат коровы. Бес пару раз ткнул их в толстые вымена, но коровы только тупоудивленно посмотрели на него. А здешние злыдни, выглядывая из-за мусорной кучи, где они играли в кости, что-то угрожающе прокричали ему. Старик свозил навоз в угол к каким-то оборванцам, каждый раз криком предупреждая:

– А ну, в сторону! – а оборванцы, раскладывая навоз для просушки, весело болтали между собой, не обращали на старика особого внимания, хотя и не приближались к нему, хорошо помня, что им, париям, не только запрещено прикасаться к другим людям, но даже смотреть на них дольше, чем надо.

Недалеко от парий лежали курильщики опия. Бес подполз к ним, стал жадно вдыхать сладко-терпкий плотный дым. Потом кинулся на спину и принялся ерзать в пыли. Привыкшие не верить своим глазам, курильщики всё-таки удивленно пялились на землю и с бормотаньем тыкали трубками в клубочки вьющейся без ветра пыли. Бес посбивал с трубок тлеющий опий. Это изумило курильщиков еще больше. Ругаясь сквозь зубы, они вложили новые кусочки, запалили их кресалом, стали тянуть дым, испуганно оглядываясь и шушукаясь.

А бес опять посбивал опий с трубок, да так ловко, что кусочки улетели к париям в навоз, откуда брать их не решались даже такие конченые люди, как курильщики опия, о которых Черный Пастырь говорил, что у них вместо души – дым, а вместо мозгов – пепел, что они путают день и ночь, от мира им нужен лишь сок сонного цветка, а взамен они отдают миру пустой дым – добычу ленивых духов, которые только и знают, что парить над кострами и воровать фимиам у храмовых голубей. Духи дыма – первые и последние друзья курильщика. Да вот и они!.. Сидят на дощатой перегородке, подобно воронью, дремлют, не замечая ничего кругом.