Текст книги "Тайнопись"

Автор книги: Михаил Гиголашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Начинало темнеть. Долго лететь на одном крыле он не мог и неуклюже рухнул под кроны лиан. Джунгли встретили чужака множеством незнакомых звуков и запахов. Жизни тьма и кутерьма.

Глава 5

Сидя в колючей траве и вывернув из-за спины раненое крыло, бес уныло рассматривал шершавую перепончатую кожу. Во время драки крыло оказалось пробитым в трех местах. Рваные края ран саднило. Выступали капли серой слизи. Надо было искать ветвистый папоротник, спасавший от чужого яда.

В пылу свалки он не успел разглядеть, к какому роду принадлежали напавшие враги – были ли они, как и он, бесами суши, или же это были демоны огня?.. Если это были огненные демоны, то их яд мог оказаться смертельным.

Как-то раз, давно, ему пришлось вступить в бой с подобным огненным оборотнем, занесенным бурей в горы. Этот мрачный дэв сидел на скале, задыхаясь в чистом горном воздухе. Привыкший к огню и дымам, он хрипло и натужно дышал, хватаясь лапами за горло. Не успел бес приблизиться к нему, чтобы сказать, что не следует распугивать двойников в чужих краях, как огненный оборотень с ходу так ударил его в печень, что бес, теряя дыхание, кубарем полетел с горы. Долго пришлось потом отлеживаться в ледниках и воровать у знахарей травы, чтобы вылечить прободную рану – огненный гад метил прямо в главное место. Похоже, среди напавших только крылатая хоботастая тварь могла быть из таких.

Его вдруг затошнило. Бросив крыло, он согнулся до земли. С каждым спазмом казалось, что вот сейчас он вылезет из шкуры и голый, с мокрым липким телом, уйдет в землю, превратившись в слизняка или мокрицу.

Джунгли из темноты наблюдали за ним.

– Подыхает, – заметила с дерева обезьяна, беспечно грызущая банан.

– Туда ему и дорога! – зашипела змея.

– Может, рожает? Может, рождается? Может, уже родился? – защебетали птицы, предусмотрительно сторонясь змеи, которая поблескивала капельками глаз.

– Они вообще не рожают, – медленно произнесла панда из бамбуковых зарослей, меланхолично пережевывая зеленые побеги. – Они кладут яйца.

– Какие яйца? С чего ты взяла, ленивая? – заспорили обезьянки, запуская в панду огрызком банана.

– Я?.. Да я их столько повидала за свою жизнь!.. – обиделась панда, не спеша, с закрытыми глазами, дотягиваясь до самых молодых побегов. – Один бесенок даже жил рядом со мной на дереве. Иногда впадал в спячку и падал вниз.

– Рожает, рожает! – щебетали колибри, забыв о змее.

– Отойдите – он больной! – резонно посоветовал крутоклювый попугай. – У него чума! Ну его! Чужак! Чумак! Сучар!

Сквозь мучительные приступы рвоты бес слышал эту болтовню.

– Заглохните! – огрызнулся он. – Вас не хватало! Чего? Разом всех передушу-шу!

Услышав это, все настороженно замолкли. Только змея шевельнулась на ветке.

– Вот ты нужна! – схватил ее за голову бес. – Веди к папоротнику, не то наизнанку-ку! Скользкая гадина! Гадища-ща!

Змея стала выкручиваться и отнекиваться, но, получив удар по глазам, бессильно повисла с высунутым жалом, давая понять, что готова подчиниться. Он двинулся сквозь кустарник. Шел, прихрамывая и ощущая зуд в раненом крыле. Его лихорадило. Болело темя. Было почти так же скверно, как ко – гда-то в трупе лошади, куда он было залез, спасаясь от двух сметливых отшельников, которые погнались за ним почем зря. Джунгли возмущенно шуршали вокруг. Змея упруго двигалась в его лапе, головкой указывая путь.

Больше всего беса злило то, что деревенские гады напали без предупреждения. Могли бы просто сказать, чтоб он ушел – и он убрался бы сам, без драки. Мало места, что ли?.. Вон, сколько пустых гор, степей, всей нечисти места хватит… Если драться друг с другом – люди одолеют. Да и отвык он в плену от склок и потасовок.

Но там, в шкафу, было тесно и темно! Донимали вши и блохи, которых он травил своим дыханием. Залетали пчелы и мухи. Иногда ведьма – крыса, подруга хозяина, засовывала свои седые усы в створки шкафа, оглядывая ярко-желтыми глазами старое окаменевшее дерево, из которого был сбит этот гробовидный шкаф еще Учителем Учителя шамана. Желтоглазая ведьма являлась когда хотела, обычно глубокой ночью, чтобы исчезнуть перед зарей. Не обращая внимания на двойника, она обшаривала пещеру, рыскала в очаге и на полках, потом садилась у изголовья шамана и что-то свистела ему в спящее ухо, отчего тот морщил лицо, как от мух, а двойник колыхался в злобе, но ничего поделать с наглой чертовкой не мог. Бывало, шаман отвечал что-то во сне. И тогда крыса притихала и слушала его настороженно и почтительно.

Еще, когда хозяин бывал в лесу, а его двойник бродил по ледникам, в пещеру стал наведываться один наглый дьяволенок. Он шмыгал по углам, пытаясь что-нибудь украсть, разбить, искусать или изгрызть, но всё было заговорено так крепко, что дурачок только опалял себе шкуру, резался о ножны, получал шишки от хрустального яйца, которое само прыгало ему в лоб, или визжал под ударами злой колотушки. Бес, запертый в шкафу, через щель просил его сообщить сородичам, что он в плену и просит о помощи, но дьяволенок только прыскал со смеха и стучал хвостом по вековым дверцам шкафа.

Наконец, змея зашипела и встала торчком. Впереди – большое болото. Вот среди тростника торчат листья ветвистого папоротника.

– Ищи самые молодые побеги! – приказал он змее.

Проплутав по болоту, они нашли свежую поросль. Он отшвырнул змею, принялся рвать нежные мясистые стебли и собирать в кувшинку сок, выступавший на сломах. Стебли он жевал, а соком смазывал раны.

Вдруг он услышал чей-то гневный шепот. Присев от неожиданности, осмотрелся… Невдалеке, в болотной жиже, копошились две ведьмы. Они были чем-то озабочены.

– Не бойтесь! Вы не нужны! – крикнул он.

– Кто это кого боится? – презрительно зафырчала одна, а вторая добавила:

– Бояться надо тебе, калека! Образина!

– Я ранен, помогите-те-е! – миролюбиво сказал он, пытаясь одновременно и удерживать вывернутое крыло, и мазать рану соком.

Ведьмы хрюкнули:

– Кому ты нужен, тухлятина! Нас в лесу живые дровосеки ждут! – и зашуршали прочь.

Он ругнулся им вслед.

Вокруг гнила болотная топь. Сновали жуки-скороходы. Квакали жабы, скакали лягушки. Звенело комарье. В папоротнике неуклюже переваливалась черепаха. Посреди болота что-то подозрительно булькало и чмокало. Где-то постанывали птицы. Сонно перекликались цапли. Потрескивало в траве. Вспыхивали тускло-зеленым светлячки. И где-то совсем рядом шумно ломилось сквозь кустарник прерывисто дышащее существо: кабан ли спешил к воде, олень ли убегал от своей тени – было не разобрать.

Случайно бес ухватил чье-то мелкое последнее дыхание. Оно напомнило о голоде, который никогда не оставлял его. Он быстро домазал крыло и направился в чащу, то и дело смахивая липнущую на морду паутину. В чаще гуще бесьи кущи…

Просеивая сквозь себя эфир, он шел на привычные запахи смерти. Он опять начал чуять ночь. Всё кругом – одна большая ночная бойня. Жуки, птицы, звери, даже цветы и трава – всё пожирало друг друга. Воздух был словно настоян на смерти. Эта нескончаемая гибель взбудоражила и повлекла в разные стороны. Здесь есть много того, что можно съесть.

Хватая на ходу малые, едва ощутимые вздохи мошкары, гибнущей в клювах птиц и глотках жаб, он вылез к ручью, где лесной кот свежевал тушку мангуста. Увидев беса, кот недовольно заурчал и с проклятиями поволок добычу в кусты, откуда еще долго слышалась его шипящая брань.

Деревья неохотно, даже враждебно пропускали вглубь. Лапы скользили в прелых листьях, влипали в лужи, проваливались в муравейники. Какие-то тени мелькали тут и там. С лиан свешивались сонные, но всегда чуткие змеи. Сновали мелкие гады и большие крысы. Бес уже жалел о том, что забрел так глубоко. Джунгли были чужими, а он тут – лишним.

Неожиданно он услышал шум борьбы, застыл в плюще и стал оттуда вглядываться в темноту. Хриплые рыки усилились. Он почуял аромат крупной смерти и неслышно стал красться вперед. На опушке две пантеры расправлялись с кабаргой: самец рвал оленя за ноги, а самка норовила перекусить горло. Жертва отбивалась. Но самец, урча, уже тянул из распоротого брюха связки дымящихся кишок. Бесу досталось терпкое и шершавое дыхание.

Почуяв его, звери застыли, задрав морды, а потом опять погрузились в тушу. Объели и обглодали кости, остатки зарыли в листву и тут же забылись сытым сном. Он не тронул их, хотя и мог довести до белой горячки, хватая за уши, за хвост и теребя за усы.

Через бурелом он выбрался к разлапистым деревьям. Они всей семьей обступили прогалину и по-братски срослись ветвями. Он растянулся под ними, не обращая внимания на гудение корней, которые сразу же недовольно встрепенулись и заворчали, когда он лег на них. То ли от яда, то ли от усталости, но он чувствовал себя чужим в этих джунглях, где все избегают его, а он шарахается от всех. Хотелось лежать, не вставая. Слипались глаза. Он лежал без движений, хотя еды вокруг было хоть отбавляй…

…Так же мерзко было в ту ночь, когда он был проклят вторично и попал в плен к шаману. Он летел с шабаша в вечных снегах, где лед плавится от соитий, а в зобу спирает от спазм. Он всю ночь мучил одну бледную немочь, доведя ее до того, что она под утро в исступлении бросилась с обрыва в пропасть. Наблюдая за ее нескладным полетом, он даже ощутил что-то вроде жалости к ней. Полетел следом, хотел догнать, но она пропала из вида. Покружив над горным ручьем, бес повернул к своему лежбищу и летел до тех пор, пока вдруг со страхом не обнаружил, что его неудержимо засасывает воздушный омут, всё сильней и сильней. И вот он камнем грохнулся в круг, нарисованный на земле. Шаман стоял возле круга, вытирал пот со лба, как будто только что перенес бревно или переложил очаг. Озираясь и не в силах выползти из круга, бес услышал приказ: «Через Барбале, с Барбале и во имя Барбале – будешь моим рабом! Айе-Серайе! Изыди из круга и следуй за хозяином!»

И тут же крепкая сила опутала его, выволокла из круга, потащила по ухабам и зашвырнула в пещеру, в шкаф, где ждали острый крюк и вечная ночь. Так наступило рабство.

Возясь в ветвистых корнях, укладывая так и эдак больное крыло, кружась, как больная кошка, и воняя прелой псиной, он думал, что в шкафу было не так уж и плохо – тихо и спокойно. И свобода оказалась не такой уж и приятной, какой чудилась из тьмы. И он в недоумении забылся, сквозь дрему чувствуя, как ноет избитое тело и угрожающе топорщатся корни и вздыхает кора сумрачных гигантов. Даже деревья гнали бедного беса прочь!

Глава 6

Шаман ждал брата Мамура около трех часов. И вот на изгибе дороги появился человек. За ним трусил конь с кожаным баулом на седле. Упруго отталкиваясь руками от воздуха, человек бежал длинными прыжками, зажав в руке жезл и вперившись в небо. Он ничего не видел и не слышал. На нем звенели цепи – ими он опоясывался, чтобы не улететь. Шаман стоял как вкопанный. Нельзя окликать брата в беге, он должен сам встать и замереть.

Так и случилось. Но ритм прыжков не сразу покинул Мамура. Некоторое время он шел прерывистым, рваным шагом, постепенно остывая, как котел, снятый с огня. Шаман, не нарушая молчания, спешил следом, волоча на спине мешок с едой. Они отмахали шагов пятьсот, пока Мамуру удалось перевести дыхание и окончательно остановиться. Он утер пот и, поснимав цепи, бросил их через седло. Шаман украдкой искал перемен в лице брата, но их не было.

– Давно ты не оступался с кручи! – сказал наконец Мамур, беря коня под уздцы. – Ничего. Черт качает горами, не только нами.

Шаман обнял брата:

– Каким был твой путь?

– Бог Воби оберегал меня. Вот конь, правда, пару раз споткнулся на переправах. А ты, я вижу, плох. Ничего, вместе мы вырвем тебя из болота.

В пещере шаман водрузил на очаг пузатый позеленевший чайник, в котором заваривал цветочный чай еще их Учитель – после его смерти они поделили его вещи: шаману досталась колотушка, бубен, чайник и хрустальное яйцо, а Мамуру – зеркальце, острый корень дуба и сеть из неизвестного волоса.

Они ели мамалыгу с сыром, зеленые бобы с орехами, сладкий творог с изюмом и сметану с курагой, пили чай с цедрой. Мамур не отказался от стакана вина. Его конь, заглянув в пещеру, выразительно смотрел на стол. Получив зелень и хлеб, он тихо исчез. Было слышно, как он жует и шумно вздыхает снаружи.

Мамур спросил о бесе.

– Я поймал его силком, – рассказал шаман. – Держал в шкафу. Дал за него выкуп Бегеле. Но он сорвался и ушел, как рыба с крючка. Надо наказать его. И себя. Когда поймаю его – то проведу в пещере год, искуплю свой грех! – И он коснулся хрустального яйца, где вспыхнул и погас розовый лепесток.

– Год – хорошая плата, – одобряюще сказал Мамур и кивнул на хрумканье коня. – Мой бес служит мне уже десять лет, и тоже пару раз пытался бежать.

Потом он поинтересовался, какой породы был беглец. Шаман ответил, что так, простой бродячий малый бес. Правда, мог сгущаться до твердого тела или же, наоборот, растворяться в дыме, но больших дел не делал:

– Когда я изловил его, он был наглым и сильным. Шерсть лоснилась, уши стояли торчком, хвост ходил, как у влюбленной обезьяны. Но я держал его в шкафу и сломал его. Он стал покорным, хотя и делал иногда мелкие пакости: гадил в очаг, или клал на стол куски падали, или наполнял чайник кровью, или кидал в похлебку оленье дерьмо, или рвал солому на моей подстилке…

– А на тебя он не нападал? – вскользь спросил Мамур.

– Нет. Бывало, нагонял сонливость, тоску или отвращение. Порой я чувствовал, что теряю память и силы. Но это проходило, я побеждал. Нет, нападать он не смел. Да и не сумел бы… Они сильны против тех, кто лишен помощи…

Раскусывая орехи, Мамур спросил невзначай:

– А раньше он убегал от тебя?

– Пытался как-то. Но я поймал его сам, сетью и петлей. А теперь… Сбежал-то он по моей вине…

– Зачем он тебе нужен? – спросил вдруг Мамур. – Пусть убирается прочь! Он всё равно подохнет среди чужих бесов, он испорчен шкафом. А мы поохотимся на другого, молодого…

– Нет, не нужно нового… Нужен он! – взмолился шаман.

Мамур сощурился:

– Смотри, не уподобься человеку, который, сдирая во дворе шкуру с осла, бегает точить нож на чердак вместо того, чтобы точило спустить во двор! Или ты думаешь, что ловить старого беса легче, чем искать нового?

– Нет, – покачал головой шаман. – Мне нужен он. Только он!

– Почему?

– Мы встречались с ним в прошлых жизнях, я связан с ним неведомыми узами…

– У бесов прошлого нет, а будущее закрыто, – неприязненно сказал Мамур.

– Он тогда не был бесом… – возразил шаман.

Мамур отхлебнул чай, вытер бритую голову:

– Что ж, будем делать так, как ты решил. Мне всё равно – ловить старого или нового слугу. Я готов.

Шаман облегченно вздохнул. Начал перечислять:

– Кинжалом и сетью его не достать – он далеко. Петлей и крюком не поймать – он высоко. Где он – не знаю. Нужно сделать обряд, только это поможет.

Мамур кивнул:

– Нас двое, но дыхание у нас одно. На рассвете начнем, ночью совершим, под утро закончим!

Потом брат рассказал о том, что побывал в Аравии, где видел прирученных демонов: монахи-пустынники научились извлекать их черную сущность и вкладывать вместо нее пустоту, отчего бесы становятся ручными, как псы. Монахи посылают их на самые тяжкие работы, где они рогами пашут землю, копытами корчуют пни и камни, хвостами толкут зерно и просеивают рис. Все крепкие, огненные демоны.

Еще в Аравии Мамур встречал людей из племени царя Соломона, который умер на молитве, но продолжал, мертвый, стоять до тех пор, пока муравей не подточил его посох. Говорят, что эти люди могут превращать злых духов в добрых.

– Легче из человека сделать доброго духа, чем из беса, – сказал шаман. – Беса превратить в человека – трудно, а в доброго духа – еще труднее. Но для этого одной жизни никак не хватит.

– Возьми две, три, четыре, – неопределенно вставил Мамур. – А не задумал ли ты что-то подобное?

– Мне это не по силам… Это трудно… Вначале беса надо держать в неволе, при себе. Заставить его потерять яд, силу, хитрость. Потом чистить лаской, поить добром, купать в нежности… Нет, это мне не по силам, – поспешно прервал сам себя шаман.

– Нам всё по силам. С нечистью надо делить мир. Что говорил Учитель? Бога зови, но и черта не гневи! Богу угождай, а черту не перечь! – напомнил Мамур и рассказал еще об Аравии, где он свел знакомство с толстым Бабу, духом лжи, который раньше был ангелом, но пал, был изгнан в пустыню, где шабашевал со всякой нежитью, а потом продал всех пустынных бесов в рабство, за что и получил свободу и черный сан. Сейчас у него дел немного: знай сиди себе под пальмой и выворачивай наизнанку слова и фразы, укладывай ложь в короба, ври и лги без остановки.

– Полчаса мы пили с ним чай. А потом целый месяц я был не в силах сказать слова правды – ложь так и текла у меня изо рта! – взволнованно заключил Мамур. – Пришлось уйти в пустыню и лизать песок, чтобы очистился язык!

Шаман в ответ рассказал, что и с ним тоже было неладное: на берегу реки на него напал снежный барс-оборотень, воровавший женщин в горных селах:

– На счастье, я сумел вырваться, прыгнул в реку и плыл под водой, зажав рану, пока оборотень не бросил гнаться за мной по берегу.

И шаман показал брату розовые шрамы на боку. На это Мамур скинул мягкий сапог. На ноге не хватало двух пальцев – оказывается, их отсек бесточильщик, которого Мамур неосторожно потревожил в зарослях кактуса, где тот собирал сок с растений; бес, хоть и был в блажной истоме, но молниеносно хватил его острым хвостом по голой ступне и отрубил два пальца.

Еще долго рассказывал Мамур о всякой всячине, виденной в странствиях: о людях, у которых головы ночами срываются с тел и улетают прочь, а к утру возвращаются и прирастают к шеям; о громадных волосатых людях-обезьянах; о развратницах, у которых срамные места находятся на животе, на спине, на боках; о вредоносных гадах, плюющихся илом и песком.

Так, в разговорах, шло время. Конь заглядывал в пещеру, получал ломоть хлеба с медом, позванивал подковами и подавал тихим ржанием какие-то сигналы. Братья вспоминали прошлое и были веселы, как дети.

На рассвете они вышли к озеру. Мамур направился по берегу направо, шаман – налево. Они уселись друг против друга – через озеро – и начали очищение.

Шаман избавлялся от ненужного хлама. Закрыв глаза, силой мысли он удалил с земной тверди горьг, моря, реки. Снял всё живое и растущее. Загнал листья в ветви, ветви – в стволы, стволы – в семена. Не оставил камня на камне в городах и селах. Уничтожил все понятия и слова. Потом наступила очередь его самого – он вытряхнул из сознания всё, кроме своего «я», которое и растворил в благодатном свете богини Барбале. А Мамур, взвившись на сосну, делал свое очищение на самой верхушке, раскачиваясь вместе с птицами и щебеча с ними вместе.

Так продолжалось до полудня.

Избавив себя от лишнего и грязного, они вернулись в пещеру и начали собирать нужное для обряда в плетеную корзину. Мамур выложил из баула восьмиугольное зеркальце, острый корень дуба, тончайшую сеть из крепких волос. Всё это бережно разместил на дне корзины. Шаман добавил кусок черной ткани со звездами, пращу, хрустальное яйцо, кинжал, бубен и трубу из берцовой кости Учителя (вторая такая труба хранилась у Мамура). Не забыл и плошку с мазью из белладонны, опиума и текучего гашиша. Вытащил узорную клетку, сделанную ручным лешим.

– Без нашей крысы-ведьмы не обойтись, – сказал он, проверяя прутья.

– Я не встречал ее давно. Может, уже переродилась? – спросил Мамур.

– Нет, она еще тут, – ответил шаман. – Иногда является ко мне и просит о помощи. Но приходит и пропадает, когда вздумается…

– Строптива, тварь… Что ей надо?

Шаман помедлил с ответом. Мамур не переспросил, хотя желтоглазая ведьма была их общей тайной.

Перед обрядом следовало хорошенько накормить и приласкать бубен. Шаман обильно полил его кожу чаем, протер бубенцы маслом, а обручи напоил молоком. С трудом вытащил из сундука бурку с амулетами и талисманами. Завязал на запястьях святые шнурки.

Потом они бережно сняли тряпки с идола и поочередно припали к его агатовым, навыкате, глазам. Идол Айнину буркнул в ответ что-то каменномилостивое: разрешил. Напоследок еще раз огляделись. Залили очаг и, выбравшись на тропу, зашагали в горы. Конь двинулся было следом, но Мамур отогнал его, и тот покорно остался охранять пещеру.

Они двигались в зудящей тишине. С далеких ледников били слепящие искры. Запахи царили кругом. На другой стороне ущелья, в сиреневой дымке, среди темных деревьев, укутанных мантиями мха, возвышались горки древних камней – собственность бога Бузмихра, который забавляется ими, перекладывая с места на место и строя замысловатые знаки. Бузмихр – отец всех зверей и жуков, без его вздоха и шерстинка не упадет со шкуры оленя.

Мамур по пути обламывал сухие ветки бука и кидал их в корзину. Шаман с посохом на плече спешил следом. На посохе болталась клетка. Идти было радостно. Мысленно он был уже там, куда шел. После очищения он весь был налит силой, которая росла. Деревья делились с ним упорством. Камни давали крепость. Травы наделяли стойкостью. Птицы учили свободе, а пчелы – благоразумию. От гор шли такие мощные потоки силы, что шамана покачивало под их упругими порывами, и раз, не выдержав, он даже пролетел несколько шагов, чем вызвал смех брата Мамура.

Так шли они несколько часов подряд. Мамур всё ускорял и ускорял шаг, так что шаман в своей тяжелой бурке стал отставать. Да и не мудрено – спереди бурка украшена стрелами и амулетами, гремевшими на ходу. Сзади, на спине, медвежьим волосом были вышиты глаза и уши. Вместо пояса – кожаные веревки с головками змей. Башлык с колокольцами.

Вдруг Мамур будто с ходу наткнулся на что-то и замер. Шаман успел заметить, как внезапно съежилось и посерело лицо брата, покрылось сетью морщин, как набрякли щеки и задвигался лоб, как неузнаваемо изменился весь его облик. Мамур вмиг стал разительно похож на их Учителя. И его голосом проговорил скороговоркой:

– Я с вами! Я тут! Я рядом! Я в помощь!

Потом его лицо отмякло, стало разглаживаться. Морщины ушли. Лоб замер. Глаза стали другими. И Мамур вернулся в себя, повалившись на землю. А шаман вдруг угрюмо подумал: «Почему Учитель вселился в него, а не в меня?.. Или мерзкий Бегела заткнул мне уши своей волосатой лапой так, что я оглох?..» Но он тотчас прогнал эти мысли, ибо их двое, но дыхание у них одно. И какая разница, в кого вошел дух Учителя?.. Мамур сейчас чист, а он, шаман, грязен: попал в болото и упустил беса. Духу Учителя просто легче войти в брата, чем в него. Вот и всё. Какая разница, если дыхание одно и едино?

Они выбрались на горный луг, уселись рядом и стали ждать полуночи. Каждый был погружен в себя. Это было самое опасное время – они пока без защиты и брони, во владениях горного демона. Без его согласия успеха не будет. Надо ждать.

Ровно в полночь раздался шелест – по лугу кто-то шел. Вот стали явственно слышны шорохи – как будто кто-то косит траву. Темное пятно уже рядом. Главное – не смотреть гуда и думать, что это просто одинокий крестьянин валкой походкой спешит в их сторону… Но следует встать и стоя ждать, пока он пройдет.

Когда крестьянин, не глядя, опустив голову, проходил мимо, на них пахнуло жаром, а с чистого неба закапал дождь. Они невольно дернулись. Он обернулся. Можно было разглядеть, что у крестьянина волчья голова на голой свиной шее, скрытой под воротом рубахи, а из груди выпирает острый горб.

Что-то одобрительно рыкнув, оборотень в глубокой задумчивости пошел дальше. На спине у него тоже был горб.

– Очоки разрешил, – сказал шаман с облегчением.

– Надо приступать, – Мамур поднял с травы корзину.

Глава 7

Бес валялся в лесу ни жив ни мертв. Сок папоротника не помог – раны не затянулись, даже покрылись розовой ржавчиной. Наползала сонливость и дурная тяжесть. Виной тому было не только увечье, но и жирная пища джунглей, которая реяла и роилась вокруг и сама лезла в пасть. Всюду шла непрерывная бойня. Все пожирали всех. Другим мученьем был плотный, почти липкий от густоты воздух. Привыкший к горному эфиру, бес задыхался. Донимала жара. Он готов был содрать с себя шкуру. Духота гнала к воде. Завидев заводь, он бросался в нее, распугивая водяных, которые недовольно тянули свои длинные гусьи шеи, пытаясь цапнуть его.

– Жарища-ща! Душнота-ата! – вопил он, отбиваясь от водяных гадин.

И всё время почему-то лез в башку Черный Пастырь, служивший свои обедни в пещере Сакаджиа, куда со всего Кавказа собиралась нечисть послушать своего верховода. Этот Черный Пастырь был из благородного рода тех мощных демонов-ангелов, которые когда-то жили на небе, но за дела свои были сброшены в тартарары. Раньше его звали Дагон, он имел четыре крыла, человечье лицо и помогал роженицам, больным и убогим. Но потом имя свое утерял, крылья усохли до квелых придатков, а морда превратилась в угрюмую дряблую маску.

В полнолуние он читал пастве короткие, но страшные проповеди, глядя перед собой шальными глазами, полными светлой влаги.

Иногда он возникал в облике короля на осле, иногда – в виде вставшей на дыбы свиньи, иногда – голой девкой с клеймами на отвислых грудях. Его лапы были прижаты к бокам вроде индюшачьих крыльев. Один рог всегда тлел и чадил. Злобно-суровый, он раз за разом лишал бесов каких-нибудь надежд:

– Ваша дорога идет вниз, вниз, вниз! Вы были людьми, зверьми, а теперь вы – бесы во веки веков, и нет вам дороги назад! – зловеще предрекал он неминуемый конец. – Ваше будущее – в мокрице! В дерьме и слизи!

Демоны начинали недовольно шуметь, выть, топать вывернутыми ступнями, звенеть копытами, но Пастырь, надежно защищенный от всего земного, брызжа горячей горькой слюной, возбужденно продолжал поносить их, уверяя, что его мохнатое величество блядомудрый Бегела давно забыл и думать о них, обрек на смерть, отдал в заклад духу Задену и выкупать не собирается. А дух Заден только и ждет своего часа, чтобы окунуть их в кипящую лаву и стереть в огненную пыль.

Черный Пастырь запугивал, сеял страхи и панику и никогда не скрывал своего презрения к пастве:

– Вот вы, вечно голодные, пустые, лживые и грязные выжиги – кому вы нужны? Завтра вы станете гнидами и вшам, потом падалью и навозом. Думали вы об этом? И думать вы не в силах – у вас вместо мозгов дерьмо и слизь! Вы были мелкими, подлыми и дрянными людишками и поплатились за это. Вы были горды, завистливы, похотливы, лживы – и вот расплата за всё! Земля вздохнет свободно, когда вы уйдете с нее прочь! Вам одна дорога – в гной и перегной! Ни в небе, ни под землей, ни в зените, ни в надире – нигде нет для вас места! Вы одиноки, как камни! И даже в аду, где плавятся души и тлеют сердца, где огненные скребки скоблят влагалища развратниц и каленые сверла буравят задницы суккубов – даже там вы не нужны, даже там нет для вас угла и угля! – гремел он, оборачиваясь то дымом, то зверем, переходя от одного беса к другому и глубоко заглядывая в их красные, налитые страхом глаза.

Сборище металось и пищало. Ужас реял в воздухе. Не было сил ни понять, ни спорить, ни бежать. Шабаш ходил кругами, кольцами. А Черный Пастырь вопил со своего щербатого вонючего каменного амвона, хлеща толпу щупальцами, которые вдруг вытягивались из его лап:

– Ваше рождение проклято, а судьба запечатана! Не ради вас в древние времена огненное яйцо земли покрылось дымами, из которых изошел воздух, породивший воду, которая остудила яйцо и превратила его в твердь! Не для вас встает каждое утро царица Барбале, а однорукий бог Квирия вскапывает поля и собирает урожай! Вы – никто! Вы – тлен и грязь, пни и коряги! Вас следует корчевать и жечь! И лгут те, кто говорит, что вы можете подняться до человека или выше человека! Никто, никогда, нигде еще не видел таких бесов! Вы – пустые оболочки грязи, помойки для падали, колодцы мрака, рвы заразы! Будь проклято ваше мертвое семя! Да оледенеют матки ваших матерей! Да задохнутся блевотиной ваши отцы! Да падет соляной дождь на ваших недоносков!

Сборище выло и царапалось. Ведьмы бились в истериках. Бесы лезли в щели и камни. Дэвы в ужасе закрывались могучими лапами, рыдая навзрыд. Дико и тоскливо вопили тощие, потные, косматые ламии – феи кошмара. Всегда в тоскливой лихорадке и жестоком ознобе, они молили демонов убить их, прекратить их муки, но никто не поднимал на них копыт – не до них, когда всё рухнуло и близок конец!

А Черный Пастырь торжествующе выхватывал из толпы какого – нибудь босоногого бесенка и, громыхнув:

– Вот – вы! И нет вам исхода! – швырял его оземь с такой силой, что у того лопался череп и оттуда вываливалась зеленоватая гниль.

И шабаш катался в копытах у Черного Пастыря, который сек паству бычьими жилами и кропил кровавой мочой.

Потом он принимался за ведьм. Про них он всегда вещал много и охотно:

– Что может быть лучше молоденькой ведьмы? – облизывался он длинным и острым, как алый кинжал, языком, выбирая в толпе какую – нибудь молодку, которая сверлила его хохочущими глазами. – Они – сладость неба, нега земли! Но все они – рабыни человеческого семени! И поэтому всегда будут лгать вам, мечтая только о живом горячем человеке! Они – слуги бурлящей спермы! А вы, бесы, рабы рабынь! Восстаньте же, рабы! Топчите своих хозяек!

И он шипастыми лентами полосовал бесовку, рвал ей копытами задницу, пихал ей в пасть свой грязный хвост, а она задыхалась и выла от счастливой боли. Начинался общий свал. У демонов вспыхивали усы и когти. Горящими лапами они хватали ведьм и ламий и жарили их до черной корки. Духи-побойщики тянули, драли и пороли чертовок, мяли их вывернутые наизнанку матки и кусали налитые коровьи вымена. Бесы-висельники насаживали ведьм на свои громадные крюки. Дэвы-палачи лили крутой кипяток в их ледяные вульвы и открытые пасти.

Всё это длилось до тех пор, пока Черный Пастырь не пускал струю дурного семени и не отшвыривал измочаленную молодку, которая пыталась лизать ему напоследок копыта. Шабаш валился вповалку, а Черный Пастырь исчезал. И никто не знал, где он. Все ждали его, но амвон был пуст. Все начинали подозрительно приглядываться и принюхиваться друг к другу – не Пастырь ли?.. А он под видом незаметного бесенка шнырял в толпе, подслушивая, подмигивая и подсматривая, а потом вдруг восставал так грозно, что многие демоны падали от страха в обморок, а у ведьм начинались родовые схватки.

Потом Черный Пастырь зажигал чадным рогом дымные свечи. И начинался пир. Закалывали черных козлов. Варили и жарили. Старые ведьмы раздавали пишу и питье: горячую кровь, вареных в гное жаб, куски человеческих сердец и почек, потроха, украденные из трупов. Всё было без соли, недоварено и пережарено. Не было ни вина, ни хлеба, зато много падали, кишок и битого мяса…