Текст книги "Тайнопись"

Автор книги: Михаил Гиголашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Но бесу уже надоело тут торчать. Он выхватил у курильщиков последний кусок опия и швырнул его через забор, к париям, в бочку с коровьей мочой. Последний кусок потерять нельзя, поэтому самый молодой курильщик с руганью полез в бочку и начал вылавливать опий. Но моча была густа, как желтая сметана, бочонок глубок, а опий – тёмен и прыток: нырнул на дно и был таков!.. Засунув руку по плечо в мочу, он шарил там до тех пор, пока бочка не перевернулась. Другие курильщики подползли поближе и с бранью принялись искать опий.

Парии похватали бамбуковые палки, стали издали кричать на опийщиков:

– Убирайтесь отсюда! Бочку священной мочи разлили! Целый день собирали! – но те продолжали в исступлении шарить руками в нечистотах, разлитых по земле.

Бес бросил их, ушел в базарные ряды, и сразу наткнулся на последние дыхания двух куриц, умиравших вверх ногами на перекладине. За курицами стояли клетки с гусями и утками. Когда продавец рубил им головы, то их острые и беспокойные дыхания сами влетали в пасть и пучили брюхо, отчего бес икал и отрыгивал. Зудящее крыло не давало покоя.

За клетками шла стройка – в Глиняном ряду чинили крышу. Смачно хрустели пилы, часто били молотки. Около гончарного круга бес замер, будто что-то припоминая, но тут же со злобой шарахнулся прочь, перевернув глиняного Будцу и разбудив двойников, спящих возле готовых плошек.

Дальше он наткнулся на верблюдов. Презрительно вывернув шеи, они стали проклинать его своим горловым клокотаньем. Он тоже не остался в долгу, пару раз больно стеганув хвостом по их дрожащим горбам.

Невдалеке от кумирни толпились люди, глазели куда-то под навес, где в плетеном кресле сидела мумия в желтой тоге. Перед ней на столе дымился в пиале чай и лежал темный свиток. Бритый наголо брамин ходил по кругу со звенящей кружкой. Другой говорил о том, что эта мумия святого ламы из Тибета уже пять веков днем сидит спокойно и тихо, зато ночами разворачивает и сворачивает свиток, а святой чай никогда не иссякает в пиале, иногда даже вскипает и переливается через край, и тогда мумия стонет, как от ожога.

Народ громко удивлялся, заглядывал на мумию с разных сторон и за отдельную плату с опаской подходил целовать край желтой тоги. Никто не спрашивал, что написано в свитке. На вопрос базарного мальчишки, что сейчас делает мумия, седой брамин серьезно ответил:

– Она спит. Она устала. Ночью много читала.

Шустрый мальчишка не унимался:

– А если её облить чаем, она проснется?

Но взрослые стали гнать весельчака, а молодой брамин так зазвенел над ним кружкой, что мальчишка, заткнув уши, бросился бежать. Бес хотел было кинуться за ним и покусать за пятки, но тут его привлек особый сладковатый дым, шедший из кумирни. Он подобрался к её закоптелым стенам.

– Чадище-ще! Что? – спросил он у местных демонов, которые под стеной обсасывали внутренности из корыта.

Они хмуро уставились на него:

– Как это что? Покойников жарят, что еще!

А один из них, ушастый вожак, хорошенько всмотревшись в него, произнес:

– Э, да ты чужак?

– Не ваше дело-ло, – отрезал бес.

– Тебе чего тут нужно, ло-ло рогатое? Потрохов захотел? Убирайся прочь, это наше место!

– Знахаря мне.

Вожак презрительно указал хвостом на ограду:

– Там, там ищи. Тут нету. Тут уже всё – знахари не нужны… Тут наше место. Конец и потроха. А знахаря лавка вон, за загородкой. Сердитый знахарь стал – с нами не хочет знаться, а раньше часто звал на угощенье…

– Вчера к нему опять Светлый приходил! – льстиво напомнил малый дьяволенок, следя за вожаком блестящими глазками.

– Да, что-то повадился… – милостиво поддакнул ушастый вожак и захватил из корыта полную пригоршню кишок.

– Какой светлый? – переспросил бес.

– Такой же чужак, как ты. Все его Светлым зовут. Крепкий как медведь. Ходит тут, высматривает, вынюхивает, – сообщил вожак, с чавканьем перекусывая кишки. – Зевак собирает и всякую чушь им порет. А мы воруем, пока они слушают… Говорит, что может бесов спасать, превращать в ангелов или людей. Это нас-то!.. В ангелов!.. А ну, отойди от корыта! Чего мордой лезешь? – вдруг окрысился он.

– Нужен мне ваш Светлый! Мне знахаря, крыло, крылище-ще! – пробурчал бес.

– Давай, давай проваливай, нечего тебе тут делать! Это не твое, а наше, понял? Иди, куда шел, откуда пришел! – швырнул в него куском печени вожак, а наглый дьяволенок зашипел и сделал вид, что сейчас прыгнет.

Бес решил не связываться, покинул базар, прокрался к загородке, нырнул под калитку, на всякий случай опасливо обогнул тень многорукого божка, протиснулся в дверную щель и присел в углу.

Лавка знахаря была завешена пучками трав, нитками сушеных корней и плодов. На полках стояли банки с молотыми снадобьями. Знахарь что-то растирал в ступе. У стола в почтительном ожидании стояла женщина в пестром сари. Лицо её было покрыто розовыми прыщами. Она косила глазами на угол, где сидел бес. А тот, привалившись к стене, жадно глазел на женщину, с вожделением изучая её лицо и зная, что через прыщи, волдыри, лишаи, мозоли, бородавки, родинки можно легко присосаться к молодке и перекачать в себя немного её жара, чтобы помочь зажить крылу.

Но знахарь подозвал женщину поближе, взял её за подбородок и начал вглядываться в её глаза. Что-то бормоча, он бросал щепоть того или другого зелья в плоскую миску. Приговаривал:

– Лапки тарантула… Молотые позвонки… Сухие рыбьи жабры… Скальный мед… Пепел рогов… Змеиные шкурки…

Читая по глазам женщины её болезнь, он собрал необходимое. Тщательно перетер травы каменным пестиком, засыпал смесь в особую банку и стал ее трясти. Наконец, всё было готово. Она отдала деньги, взяла лекарство. Монеты звякнули в ящике. Но женщина мялась, не уходила.

– Чего еще? – недобро покосился на неё знахарь. – Прыщи и болячки пройдут через три дня.

– Нет ли чего от сглаза? – нерешительно произнесла она. – Мою невестку кто-то сглазил. Который уже день не может вставать. Ослабла вся… В поту лежит, ничего не ест, а пить не может от спазмов в горле.

– Да, похоже на сглаз… – пробормотал знахарь. – Но это дорого будет стоить…

– Почему? – упавшим голосом спросила женщина, боязливо косясь на угол, где замерший было бес вдруг испуганно заворочался, разглядев родинку на её виске – неужели женщина из котла всё еще преследует его?..

Но знахарь опять отвлек её, постучав пальцем по книге в бычьем переплете: «Для лекарства от сглаза надо двух жаб посадить в банку с пиявками, питать ядовитыми грибами, осыпать хрустальным порошком, трижды вскипятить, добавляя молотый тигровый коготь… А хрусталь дорог! А коготь в цене! Так что передай невестке: меньше пяти рупий серебром стоить не будет! Клянусь святой богиней Свасти, это еще хорошая цена – другие возьмут дороже!»

Женщина кивнула и поспешила выйти. Бес хотел кинуться за ней, узнать, куда она идет, но знахарь что-то проговорил и сделал быстрые движения, отчего бесу стало зябко и беспокойно. Он не мог сдвинуться с места, только встал на дыбы.

Знахарь бросился к одной связке трав, к другой, к третьей… Побросал всё на стол, а сам отбежал в сторону. Бес, схватив травы, стремглав покинул лавку, забыв о наказе Черного Пастыря уходить от магов и знахарей только пятясь, не подставляя спины. За что и поплатился ожогом, коротко взвыл и шарахнулся с крыльца.

Выскочив на улицу и отогнав бродячих псов, он залез в чью-то конуру и начал глотать травы. Один настырный черно-белый пятнистый кобель не отходил от будки и утробно рычал, скаля желтые от падали клыки:

– Мое место!

Другие шавки звали пса:

– Пошли, Тумбал! Свежие потроха выбросили около кумирни! А то опять проклятые кошки сожрут!

Но Тумбал рычал до тех пор, пока бес не дыхнул на него серой, опасаясь, что в этом псе может гнездиться один из оборотней, любивших превращаться в таких черных гадов с белыми пятнами. Тумбал со скулежом убрался прочь. А бес, свернувшись клубком, затих. Что-то неладное творилось с ним. Он был раздосадован и уязвлен, нутром ощущал беспокойство. Что-то стонало и ухало в нем, удары отдавались в башке, в клыках, а имя «Светлый» висело в утробе, как заноза.

К тому же он заметил, что из щели в стене на него пристально смотрит белый скорпион. Его еще не хватало! Эти чертовы дети неопасны для бесов, но могут переносить заразу или паршу. Трудно скрыться от их восьми немигающих глаз, шесть из которых шарят по сторонам, а два взирают с головы.

– Пошшел! Гадина! Гадища-ща! – зашипел на него бес, но упрямый скорпион в ответ зашипел, пошевелил ядовитым шипастым хвостом и остался сидеть, где сидел.

Вдруг он увидел, что по конуре летает желтая бабочка. Откуда она могла тут взяться?.. Бабочки не живут в грязи, не порхают, где смердит. Бес следил за ней, готовясь поймать её дыхание, но почему-то медлил, поскуливая от волнения. Бабочка тоже не спешила улетать, словно ей надо было что-то сказать бесу: она подлетала к его мохнатым ушам, бесстрашно перебиралась на больное крыло, ползала по хребту, но в её тонком звоне ничего нельзя было разобрать. Вдобавок несколько бойких и юрких мышат стали играться в его лапах, но бес не трогал их – напротив, ощущал даже приятную щекотку от их прикосновений.

В башку лезло странное. Если у Светлого есть силы спасать, может, он и его, беса, спасет?.. Сделает человеком?.. Если Светлый всё знает, неужели он не видит, как бес устал от себя! Стать другим – всё равно, каким, но другим, иным, новым! Даже шкура кошки или собаки была ему сейчас милее, чем его проклятая, смертельно надоевшая сущность, которую люди видеть не могут, а маги не желают…

Он долго ворочался в конуре. Всякая разность беспокоила его. Чудилось, что он опять попал в хозяйский шкаф, где надо сидеть взаперти без звуков, сна и пищи. То он летел вслед за желтой бабочкой прочь из плена. То гулял по базару и покупал снедь для дома, где его ждала женщина с родинкой на виске. Постепенно он задремал под немые игры мышат и прохладные дуновения бабочкиных крыльев.

Глава 11

Бес провел ночь в конуре. Чье это было лежбище – неизвестно. Его никто не беспокоил. Рано утром пришли базарные псы, лаялись из-за сучки в течке, и ему пришлось разогнать их шипеньем, которое привело их в ужас: совсем недавно одного их собрата, плюгавого полубеса, отравила до смерти змея, жившая под кумирней.

Псы таращились на конуру до тех пор, пока он не вылез наружу. Тогда они сбежали. Упорный Тумбал погавкал еще немного, чтобы показать свою злость и месть, но бес пустил на него едкую струю вони, и черно-белый гад с визгом умчался за другими шавками.

Базар уже шумел и торговал. Ссорятся нищие. Ходят важные сахибы и покупают, не спрашивая о ценах. Кули тащат на спинах и тележках корзины и мешки с товарами. Мальчишки носят на головах блюда с лепешками и сыром. Торговки делят прилавки, весы и гири. Орут водоносы. Толпятся зеваки, с хохотом смотрят, как зубодер длинными и кривыми щипцами рвет зуб бедняге-плотнику. На попонах расставлены глиняные кувшины, миски, пиалы. Чеканщики выбивают железными палочками дробь по кувшинам и блюдам, звоном привлекая покупателей и отгоняя всякую нечисть, снующую под ногами.

Бес с поджатым увечным крылом принялся слоняться по рядам, слушать болтовню и сплетни. Оказалось, что тот угол, где продаются украшения – Золотой, тот, где овощи и фрукты – Зеленый, место шудр и парий зовется Грязным углом, а там, где идет торговля скотом – Живым. Там нет индусов, хозяйничают низкие плотные и молчаливые тибетцы. Оттуда идет явственный запах большой крови. Не мешает заглянуть и подкрепиться.

Базарные ведьмы и демоны подозрительно пялились на него, но он не боялся их – среди людей они стали ручными и немощными, могли только исподтишка пускать газы и украдкой плеваться вслед. Он тоже не оставался в долгу, однако в злые перебранки предпочитал не впадать и обходил стороной особо рьяных и сердитых. Даже шарахнулся как ошпаренный от одного красноглазого одичавшего духа, который с хрустом уминал кошачий труп и угрожающе заворчал на него, кося глазами в сторону, что было явным знаком скорого нападения. Но главным проклятьем были обезьяны. Они повсюду, но к бесу не приближаются, хотя хорошо его видят и предупреждают друг друга:

– Там! Тут! Там! Тут!

Возле продавцов камней бес заворожено уставился на большой остроугольный изумруд. Продавец, уложив камень на кусок ткани, заученно бубнит:

– Этот сгусток прилетел со звезды. Он вечен и жив. Дурман лучей невидим, но жар сильнее огня. Когда камень тяжел – кровь проливается. Если звезда над камнем – удача. Трещит камень – жди врага. Журчит – шагай смело…

Бес попытался царапнуть странный зеленый камень, но изумруд не дался: куснул острым боком, соскочил в мешок и зарылся в граненых собратьев.

В Живом углу ревут мулы, икают ослы, подблеивают бараны, тяжко вздыхают верблюды, молчат мрачные грузовые яки. Скот не только продают, но туг же и режут. Лужи крови и утробной слизи. Мясник-палач топором рубит бараньи туши. Мясо – в продажу, шкура – кожевникам, а потроха летят нищим дервишам, которые пожирают их сырыми и немытыми, вопя всякую несусветную чушь:

– Богово всё дорого, чертово всё дешево! Грехи любезны доведут до бездны!

Да, тут есть чем поживиться. Но надо отвлечь мясника, который так возбужден от крови и смерти, что может быть опасен. Да и топор зло косит блестящим кривым носом.

Бес утащил тень мясника. Расстелил её в стороне, на пустом месте, откуда только что увели купленных ослов. Это заметили покупатели. Зароптали. Мясник оглушенно уставился в кровавую землю, не понимая, как может тень уйти от хозяина и лечь в стороне.

Люди загомонили, забеспокоились:

– Нет тени!

– Нельзя покупать!

– Мясо испорчено!

– Проклято!

Пока они шумели, бес выудил последнее дыхание из отрезанной бараньей башки, брошенной палачом в лохань, полную голов со смертной пленкой на глазах. И прочь отсюда, пока мясник не очнулся, а топор не спрыгнул с колоды и не отрубил хвост или лапу! Ничего хорошего от топоров и ножей ждать не следует!

В Зеленом углу он вдруг уловил, что торговки опять судачат про Светлого, который только что был тут, гулял по базару, и всё затихало на миг, когда он шел по рядам, и оживало вновь, когда он заговаривал с кем-то о чем-то. Худая торговка тимьяном говорила, будто этот чужестранец учит, что мужчины и женщины равны, хотя всем известно, что мужчины – это высшие существа, которым боги дали служанок, обязанных следить за их одеждой, едой и всяческим счастьем:

– И что это будет, если бабье побросает дома и усядется пить чай и играть в шахматы?.. Кто тогда будет возиться с детьми и стариками?.. С ума, видно, сошел этот чужак, к чему людей подбивает?.. Как это равны?.. Ведь женщины рождены для угоды, услады, услуги и утехи мужчин!..

– А что, он правильно говорит, этот Светлый, клянусь святой свастикой! – вступила бойкая бабенка, торговка кардамоном. – Мое тело: кому хочу – тому даю! Никто мне не указ! Мужья нас не спрашивают, когда к потаскухам ходят – чего это мы их должны спрашивать?

– А какой этот Светлый высокий и красивый!.. Белокожий! Желтые волосы и рыжая борода! А здоровый – громадина! На наших не похож! Рукой до крыш достает! И у него, говорят, всё такое… громадное… Вот бы посмотреть! И где, интересно, он живет? – мечтательно спросила толстуха с имбирем.

– Днем по базарам ходит, а вечерами в Рыбьей слободе сидит. Туда никто не суется из-за рыбьей вони, вот он там и прячется. Точно знаю, что наш раджа велел его схватить! – сообщила торговка тимьяном.

– Болтают еще, будто он может заставить цвести полено, понимает птиц и разговаривает с обезьянами.

– Подумаешь! Мой брат тоже с кошками шушукается, – отмеряя имбирь, заметила толстуха и вдруг испуганно зашикала на других: – Тише, брамин идет!

По базару шествовал брамин с охраной. Его надутая морда отсвечивала салом, а брюхо выпячивалось, как у свиньи на сносях. Он важно указывал на товары. Охрана хватала их с лотков и кидала в тележку, которую катил молодой служка, похотливо глазеющий на торговок. Денег никто не платил и не требовал. Рожа брамина была так отвратна, что бесу захотелось плюнуть в неё или обжечь докрасна.

Но тут, словно услышав его мысли, какой-то веселый когтистый дух сорвался с молотого перца, оседлал шмеля и направил его на брамина. Жук от ужаса стал жалить брамина в щеки. Поднялся шум и гам. Брамин ревел на бык на мясобойне. Охрана стала махать палками. Тут, откуда ни возьмись, взметнулся вверх еще один дух, уцепился на лету за воробья. Воробей зашелся в чириканье и, пытаясь сбросить с себя кусачего гада, вращая крыльями и упав на служку, угодил клювом ему в глаз. Служка рухнул на землю. Повалилась и тележка. Поднялся гогот и хай. Люди стали под шумок растаскивать рассыпавшуюся снедь. Охрана не знала, что делать – спасать товары, ловить воров, успокаивать брамина или поднимать раненого служку.

Шмель, изнемогая под когтистым духом, умолял отпустить его:

– Жжет-жжет-жжет!.. Тяжжжжёлый!.. Сжжжжалься!..

– Лети к черту! – отпустил дух-весельчак мохнатого дурня и нырнул в мешок с корицей. Туда же юркнул и второй дух, бросив искусанного воробья кончаться в пыли под ногами охраны.

Поглазев на эту суету, бес поплелся в Золотой угол, где было чисто, но шумно: гремели молотки, звенел металл, гомонили перед смертью гвозди, шумно вздыхали аметисты и топазы, навеки вгоняемые в оправы и браслеты. Золото слепит глаза. Лавки под охраной двойников, которые особо плотным кольцом окружают прилавки. Зазывалы кричат:

– Золото – пот солнца! У кого оно есть – тому всегда тепло и хорошо!

Вот глупцы! Кто же не знает, что золото – ни что иное, как помёт царя Бегелы, который только и делает, что испражняется на своем дырявом троне. Но царь стар и болен, иногда он тужится, что есть мочи, но золота нет, и тогда надо ждать крови, войн и большой жатвы со жратвой.

Бесу стало не по себе от металла. Всё железное опасно: оно крепко как камень, никого не слушает и норовит поранить живое. Обрушив груду блюд, бес увильнул от взволнованных двойников, выскочил из рядов и столкнулся с веселыми духами, летавшими на шмеле и воробье. Сейчас они деловитой трусцой спешили куда-то под прилавками. Когтистый дух по кличке Коготь не забывал на ходу царапать торговок, а другой, кусачий Зуб, хватал их за груди, когда торговки нагибались посмотреть, что за кошки повадились шнырять под прилавками.

Он пристал к духам и отправился с ними травить аскетов, лежащих возле базарных ворот. Коготь и Зуб ворошили и щекотали костлявые тела. Аскеты ныли, вяло отмахиваясь. Бес, впервые видя такие проваленные животы, острые ребра и впалые щеки, подумал было, что тут можно будет поживиться – такими слабыми выглядели эти странные люди, вот-вот умрут! Однако Коготь, наигравшись с доходягами, как будто понял, о чем думает чужачок:

– Еле-еле душа в теле, а крепкие, ничего их не берет! Жирные мрут, а вот такие тощие по сто лет живут!

Они бросили аскетов, вернулись в ряды. Дурачась, стали воровать у брадобрея кипяток и обливать им цветы в горшках на продажу. Цветы с писками и вздохами обмякали, вяли, умирали, а бес обсасывал их нектарно – сладкие последние всхлипы.

Возле мусорной кучи два лопоухих демона играли в свою игру, бранились и ставили на кон, кто что мог: один вырывал у себя зуб или глаз, другой отрывал куски уха или выдирал клочья шерсти с холки. Вместо фигур по клеткам на ослиной шкуре ползали опоенные зельем тараканы. Убитых бойцов тут же сгрызала лежащая в мусоре безногая ведьма с четырьмя грудями.

С криком:

– Это дрянь тоже была наша, да к ним ушла! – Зуб надавал тумаков продажной чертовке, а Коготь сковырнул шкуру и передавил тараканов.

Демоны не посмели ничего сказать, только один от возмущения выплюнул свой язык, другой в ярости отхватил полгубы, а ведьма, завыв, зарылась в мусорную гниль.

Гурьбой они поперлись дальше. Опрокидывали посуду, весы и тюки, цеплялись ко всякой мелкой базарной гниде. Сбросили каменного Ганешу с хоботом вместо носа и пару раз треснули по нему палкой, когда он начал угрожающе бурчать им вслед. Загнали под прилавок одинокого двойника. Поцарапали в кровь настырную обезьяну, которая невесть зачем кралась за ними и даже вздумала ругать их на своем глупом языке. Наконец, стащили у старухи-торговки полудохлую от жары утку и принялись деловито ощипывать её. Утка крякала, стонала, но духи, не обращая внимания на мольбы и ощипав птицу до последнего пера, принялись играть ею как мячом.

– Зачем? – удивился бес (он ждал, что они просто свернут утке шею).

– Живьем битое вкуснее! – объяснили они непонятливому дураку.

Утка, умирая, крякала под ударами их лап и, наконец, испустила последнее дыхание, которое, и правда, показалось бесу гораздо вкуснее обычных. Насытившись, он смотрел, как Коготь и Зуб делят утку: один любит кости и ребра, а другой – мясо и потроха.

Когда солнце вышло в зенит, можно было поиграть короткими и упругими полуденными людскими тенями. Они стали хватать, щекотать и тормошить тени, отчего люди оступались, если шли, и падали, если стояли, словно дернутые за ниточку или подсеченные в коленях.

Торговки, видя падающих, всполошенно загомонили, а они наступали, кусали и рылись в тенях, пока местные духи не начали издали протяжно проклинать дураков, мешавших их спокойной дремоте. Зачем будоражить людей? С ними и так одна морока!

Потом веселые духи решили проведать свою подружку, наказанную мужем. Звали её Баджи, она давно была связана с нечистью: тайком курила гашиш и от вечной похоти путалась не только с людьми, но и с оборотнями, научившими её выворачивать наружу анус и высасывать сперму из сосков мужчин.

Они выскочили за ограду базара, перепрыгнули пару улиц, гуськом пролезли под неказистый плетень и прошмыгнули по огороду к выгребной яме, к голове, торчащей из лужи нечистот. Это была Баджи, закопанная по горло в землю. Лицо её было в кале и моче, глаза закрыты.

– Что, плохо тебе? – злорадно спросил Коготь, хватая клычками её за ухо.

– Ты нас должна слушаться, нас! Если будешь всегда наша – мы тебя выкопаем. Или мужа заставим, – вступил Зуб, покусывая голову за затылок. – Как заставили закопать – так заставим и выкопать. А нет – заставим бросить тебя тут крысам на ужин.

– Кто тебя тут найдет? – Коготь схватил помойное ведро, накрыл им голову Баджи и победно постучал по дну. – Ясно? Будешь наша – спасем, нет – подохнешь.

Ведро глухо екнуло:

– Ваша была, ваша буду. Только спасите.

– То-то. Ты и так наша. Она давно наша, – объяснил Коготь бесу. – Её муж, как все мужья, и сам не крыл её, и другим не давал. Вот она и стала паскудницей, как и все они…

– Она давно наша, – заухмылялся Зуб, снимая ведро и облизывая голову острым и длинным, с пальмовый лист, языком. – И другие будут наши… Бери её, хочешь?.. Поменяемся?.. Ты нам – три ведра жаб, а мы тебе – Баджи, а?.. – вдруг милостиво предложил он, любовно вылизывая губы Баджи.

А бесу вдруг увиделась на виске родинка. Да это опять та женщина!.. Она опять тут!.. Она преследует его! Хочет увести его с собой под землю, в смерть!..

Тем временем духи начали неторопливо справлять нужду на голову, с наслаждением пуская газы и кряхтя. Голова стонала и чихала. А бес вдруг в страхе бросился бежать через огород.

Духи замахали лапами:

– Стой, куда? – и припустили следом.

Они не дали ему уйти. С ворчаньем повалили в грязь и принялись мутузить что было сил. Коготь царапал острыми фалангами, а Зуб норовил поддеть клыками. Но они были слабосильны против него. Бес сумел сбросить врагов и, прижав уши и ощетинившись, сам напал на них: Когтя придавил задней лапой к земле, отчего тот по-щенячьи заверещал, а Зуба поднял в воздух и щелчком отгрыз ему кончик хвоста.

Кинув раненых духов, он поспешно убрался прочь – сейчас набегут местные кровососы, с ними тягаться – себе вредить. С трудом нашел конуру и долго ворчал и ворочался, укладывая увечное крыло, которое после стычки ныло и дергалось сильнее обычного. Боль так бесила его, что он загнал в щель любопытного скорпиона и передавил всех мышат, сдуру начавших свои молчаливые игры. И в отчаянии царапал стенки конуры до тех пор, пока не затих в дурном сне. А во сне увидел шамана, грозящего ему кнутом. Сам шаман ростом с дерево, кнут изогнут, как гадюка в агонии. А выше него, в небе, бьется оранжевый огненный бубен в руках какого-то светлого великана, который выше гор и увенчан облаками…

Глава 12

Бес очнулся от шорохов и скулежа. Выглянул из конуры. Тумбал крутился неподалеку, словно чего-то ждал. При виде беса он уважительно завилял хвостом и начал в поклонах приседать на передние лапы, прижимать в покорстве уши.

– Что тебе? – буркнул бес, готовясь к какой-нибудь подлости и чувствуя, как противно ноет крыло и саднят избитые бока. Его даже как будто трясло в лихоманке. Только этого наглого пса не хватает!

– Ты-про-учил-вра-гов, Зуба-Когтя. Ты – мой-хо-зя-ин! При-каз! Заказ! – угодливо протявкал Тумбал на своем рубленом собачьем наречии.

– Поди сюда, – велел бес и уставился в его глаза. Так и есть – внутри пса сидит какой-то пленный дух: выглядывает из зрачков, испуганно морщится, словно спросонья. – Придушу, если пакость. Я сильнее тебя, силища-ща! – на всякий случай предупредил он. – Что ты можешь?

– Я-во-жак! Всё-мо-гу! При-ка-жу – испугают-искусают-передушат – загрызут, – начал хорохориться Тумбал. – Свистнуть-бешеного-кобелину, он-враз-зараз-раз…

– А хорошее ты можешь? – перебил бес, вспоминая о своих битых боках.

– Какое-такое-хорошее? – удивленно бреханул Тумбал, – Что-прикажут– то-хо-ро-шее. Нам, со-ба-кам, всё равно-одно… Служить-дружить – тужить!

– Где найти Светлого? – ощупывая обвисшее крыло, спросил бес, вспоминая сон. Может, Светлый ему поможет? Шаман во сне был с кнутом, а Светлый – с бубном, под который было так хорошо танцевать…

Тумбал отпрянул:

– Зачем-причем-он-но? – но сообщил, что Светлый живет у рыбаков и недавно спас одну знакомую суку: та воровала кур, торговец увидел, ударил её ножом, а Светлый сделал так, что сука ожила, и кричал еще на торговца, что нельзя никого ни за что убивать.

Бес слушал его в каком-то завороженном оцепенении, потом вылез из конуры и основательно встряхнулся:

– Веди!.. – а для острастки больно потрепал пса за холку, но чернобелая бестия только заскулила от радости.

Дорога на Рыбью слободу шла мимо кумирни и дальше, через базар и Грязный угол. Бес крался за прилавками, приглядываясь, нет ли вчерашних драчливых духов, но их не было видно. Тумбал с надеждой гавкал, что они наверняка подохли, твари этакие, но бес так не думал: драка была несильной и кончик хвоста у Зуба отрастет очень скоро.

Они обошли стороной зевак и решили напрямую срезать до Грязного угла. Некоторое время Тумбал молча трусил возле беса, но скоро не выдержал и начал с обочины облаивать двух слонов, тащивших на цепях связки бревен:

– Сло-ны! Лгу-ны! Си-пу-ны!

Таких живых махин бес еще не видел. Он уставился на них, надеясь, что вдруг один из слонов сейчас падет и оставит ему особое, молочно-белое последнее дыхание, о котором когда-то рассказывал плешивый демон, пославший его в Индию. Но слоны брели себе дальше в своих покорномерных думах и вокруг не смотрели.

Тумбал, оберегая хозяина, яростно брехал на слонов:

– Не-за-день! He-тронь! Не-глянь!

Погонщик, шедший за слонами, погрозил псу острой загогулиной и нагнулся к земле, как за камнем, что еще больше раззадорило Тумбала, который неистово лаял, пока не задохнулся от возмущения при виде бродячих одичалых кошек, тихой сапой пробиравшихся к кумирне за тухлятиной и потрохами.

В Грязном углу шла какая-то суета. Побросав бочки с мочой и тележки с коровьими лепешками, парии обступили своего главного и слушали, как он говорит о том, что этот чужак, Светлый, ходит по базарам и в разговорах защищает их и шудр, хотя все знают, что их защищать нельзя, они рождены неприкасаемыми, и с этим ничего уже нельзя поделать, и что если он придет сюда опять – то лучше быть от него подальше: неизвестно, что ему надо и кем он послан. Может быть, это брамины через него бунтуют народ, чтобы потом его же и усмирить, вызвать покорность и страх?..

Бес застыл как вкопанный – и здесь говорят про Светлого!.. Он послушал, как парии препираются между собой: одни считали, что Светлый прав и почему они должны быть хуже всех и проводить жизнь среди нечистот, грязи и мусора? Другие качали головами: так рождены, ничего нельзя изменить, будет только хуже.

Один старик напомнил про Амдонга: этот глупый шудра наслушался Светлого, а потом, скрыв от какой-то женщины, кто он, жил с ней, как с женой, пока брамины не узнали об этом и не прислали за ним охранников, одного из которых Амдонг ранил при аресте. Говорят, что сегодня его будут судить около водокачки и наверняка приговорят к варке живьем. Вот тебе и разговоры со Светлым!.. Вот тебе и «все равны»!.. Очень опасно!..

– Да этот чужой просто не знает наших обычаев! Он уйдет, откуда пришел, а мы останемся под их палками! – озирались по сторонам старики, знавшие, о чем они говорят.

– Если он еще раз появится тут – не пускайте его, закройте ворота! – закончил главный и велел всем убираться работать.

Бес покинул базар и начал петлять по улочкам вслед за Тумбалом.

Скоро дома кончились. Дорога на Рыбью слободу плоха – от луж и выбоин было трудно идти, но крыло мешало взлететь. Пес пытался завести брехню о том, о сем, но бес был не расположен к этому и громко цыкнул на пса, поджавшего хвост.

Они вышли к реке. Показались неказистые, лепленные друг на друга домишки, похожие на сараи без окон. Воздух отдавал острой рыбьей гнилью и вонью. Голые улочки криво разъезжались в стороны. Во дворах были развешены рыбацкие сети, снасти, торчали удилища. Бес настороженно следовал за притихшим Тумбалом. Из ворот выглядывали молчаливые псы и пристально следили за ними, но не лаяли. Тумбал голоса тоже не подавал. Было безлюдно, тихо и жарко.

Вот пес встал за углом одного дома:

– Там. Я-не-дам! Не-от-дам! Нам-не-надо-там!

– Сидеть тут, молчать! – приказал бес, взобрался на забор и стал озираться.

Никого. Пусто. Во дворе навален хворост, висят сети, стоят весла, тазы, ящики. На веревках сушится мелкая рыба. На поленнице лежит кошка и, кажется, охраняет рыбу. Глаза у кошки закрыты, но уши стоят торчком. Дверь дома открыта настежь. А по крыше гуляет сокол, здоровый как индюк.

Бес спрыгнул вниз и подполз к двери. Голосов не слышно. Он заглянул внутрь и с робким любопытством стал озираться. Пусто. На полу навалены циновки, подушки, тряпье. Стоят две пиалы. Шахматы на доске. Капустный лист с остатками риса. Под потолком парит желтая бесшумная бабочка. На стене – войлочный ковер со странным белым кругом, в котором четыре черных топора сцеплены в зловещий крест. Такой же крест бес уже видел на стене в лавке знахаря.