Текст книги "Невольные каменщики. Белая рабыня"

Автор книги: Михаил Деревьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

Глава 14
Фея подземелья

Уважение сэра Фаренгейта к Лавинии выросло бы еще больше, когда бы он узнал, что в момент его визита в дом Биверстоков ее там не было уже в течение нескольких дней. Доктор Шелтон, давний и бездонный должник Лавинии, разыграл перед губернатором спектакль по составленному ею сценарию. Свалку в порту тоже, естественно, организовала она, чтобы отвлечь внимание от выгрузки с борта рыбацкого баркаса большого деревянного ящика, в котором был доставлен на Ямайку сын губернатора Энтони. Страшный удар, нанесенный ему во время схватки в доме дона Диего, поверг его на несколько дней в бессознательное состояние, когда же юноша из этого состояния вышел, то у него наступила, выражаясь научным языком, амнезия – полная потеря памяти. Разумеется, управляться с человеком, находящимся в подобном состоянии, было нетрудно. В ответ на предложение дона Диего Лавиния мгновенно ответила согласием. Энтони был отправлен на Ямайку; перед высадкой его усыпили, чтобы он не понял, куда его доставили, и чтобы очертания родных берегов не пробудили ненужных воспоминаний. После этого уложили в ящик с предварительно просверленными дырками. Пользуясь суматохой, ящик погрузили на телегу и, забросав хворостом, отвезли в Бриджфорд. Хитрость Лавинии заключалась в том, что для выгрузки ящика с Энтони она выбрала самое людное место на острове. Транспортировка его от любой другой точки на побережье не могла пройти незамеченной; люди губернатора рыскали повсюду, и только в порту их можно было незаметно нейтрализовать.

Почему Лавиния не захотела устроить свое свидание с Энтони на каком-нибудь другом острове? Очень скоро это станет понятно.

Уже через час ящик был выгружен во дворе бриджфордского дома и двумя наиболее доверенными слугами снесен в тайные катакомбы, сто лет назад вырытые первым Биверстоком под своим домом. Может быть, у этого человека были основания скрываться, может быть, эти подземелья нужны были ему для каких-то других целей, – это осталось тайной. Говорили, что первый Биверсток был немного алхимиком, немного магом. Все может быть. Одно было неопровержимо – подземелье он вырыл огромное и, если так можно выразиться, прекрасно оборудованное. Жители Бриджфорда изрядно бы удивились, что все эти баснословные рассказы о жутких тайнах дома на окраине не такое уж преувеличение.

Лавиния, отлично осведомленная о секретах родового гнездышка, решила воспользоваться прадедушкиным наследством. Чтобы отвлечь внимание губернаторской полиции от того места, где она решила, наконец, выяснить отношения с предметом своей страсти, она велела всем слугам во главе с Троглио перебраться в Порт-Ройял. Ему одному была объяснена суть разыгрываемого представления. Троглио должен был следить за тем, чтобы слуга не проболтались о том, что госпожи в Порт-Ройяле нет. Разумеется, всем было щедро заплачено, и поэтому все старались и за страх, и за корысть. Таким образом сэр Фаренгейт, несмотря на всю свою природную проницательность и несмотря на два десятка людей, приставленных к дому Биверстоков в столице колонии, до самого последнего момента и не подозревал, что его просто-напросто обводят вокруг пальца.

Интересно, что в тот самый день, когда Энтони прибыл на Ямайку, Элен вышла на набережную Санта-Каталаны. В отличие от брата, находившегося в беспамятстве, она пребывала в тоскливом ужасе. Причиной подобного состояния были те изменения, которые произошли с доном Мануэлем за время, прошедшее с момента их бегства из логова «Циклопа».

Начиналось все в высшей степени достойно. Дон Мануэль явился в рыцарственном ореоле в тот самый момент, когда девушке угрожала реальная и очень близкая опасность. Герой вырвал героиню из лап отвратительного сладострастного паука. Но вскоре после того, как они взошли на борт «Тенерифе», начали выясняться настораживающие вещи. Во-первых, оказалось, что на борту корабля нет Тилби. Элен попросила прислать ей ее камеристку в отведенную каюту. Дон Мануэль несколько смущенно улыбнулся и заявил, что не знает, почему, но девушка воспротивилась посадке на борт. Элен сразу поняла, что это неправда. Зная Тилби, она не представляла, что есть причина, из-за которой девушка решила бы расстаться с ней, со своей госпожой. Она не стала разоблачать эту наглую ложь, а просто потребовала повернуть корабль к берегу. Дон Мануэль указал на огни, высыпавшие на побережье.

– Это люди моего дяди, они не оценят вашего порыва. Я просто не имею права подвергать вас такому риску.

Несмотря на лживый тон, которым это было сказано, обстоятельства складывались столь очевидно не в пользу Элен, что она промолчала. Ей оставалось только молиться за Тилби.

На следующее утро выяснилось кое-что похуже – «Тенерифе» направляется отнюдь не к Ямайке, как считала Элен, а, наоборот, к Санта-Каталане. Выяснилось это за завтраком и так неожиданно, что девушка уронила в чашку с бульоном свою серебряную ложечку.

– Что вы сказали? – переспросила она дона Мануэля. Тот, великолепно одетый, надушенный, в хорошо расчесанном парике, с аппетитом продолжал свою трапезу.

– Почему, мисс, вас так удивляет то, что я, наконец, решил попасть туда, куда я должен был попасть еще полтора месяца назад? Я как-никак нахожусь на службе.

Интонация его речи, пропитанная ироническим ядом, говорила о том, что разговаривать не о чем, но Элен все же попыталась выяснить отношения.

– Потому, что вы обещали мне, что, если я соглашусь уехать, вы отвезете меня домой.

– Обещал… – раздумчиво сказал дон Мануэль, поправляя локон своего парика, – что есть обещание? Я, например, не обещал вам спасти вашего брата, а спас. И это, разумеется, не было оценено.

– Когда вы прекратите вспоминать об этом злосчастном эпизоде, – вспылила Элен, – это неблагородно! И потом, если бы вы не вмешались в это дело, Энтони был бы давно выкуплен у этого пиратишки и находился бы…

– В ваших объятиях?

– Если угодно! – с вызовом сказала Элен.

Испанец с трудом сдержал гнев.

– Это, мисс, было бы противоестественно.

– Вы не хуже меня знаете, что мы не являемся кровными родственниками. Только нелепое уважение к ни на чем не основанной условности ввергло нас в этот кошмар.

Дон Мануэль вернулся к своему завтраку.

– На условностях держится наш человеческий мир.

– Уж кому, как не мне, помнить об этом.

– А что касается кошмара, в который вы якобы ввергнуты, то мне кажется, вы превратно истолковываете происшедшее. Я, наоборот, – вытащил вас из кошмара.

– Не хотите ли вы выставить себя моим спасителем? И брат вам обязан, и вот теперь сестра!

– Разумеется. Ведь вы отправились со мной по своей воле.

– Ложь!

– Да отчего же ложь?

– Да оттого, что вы меня увезли обманом.

Дон Мануэль скомкал свою салфетку и бросил на стол.

– Не будете же вы утверждать, что, если бы я открыл вам свои планы увезти вас на Санта-Каталану, вы тогда предпочли бы остаться в Мохнатой Глотке?

Элен молчала, с ненавистью гладя на своего «спасителя».

– Все зависит от того, что бы я сочла большим прегрешением перед Энтони: бежать с вами на подобных условиях или погибнуть там.

Лицо дона Мануэля исказилось, и он вышел, больше ничего не сказав.

Вот в таких «беседах» и проходило плавание к берегам острова, где правил отец капитана «Тенерифе». Как это иногда случается, даже полная неуступчивость женщины нисколько не охлаждает настойчивости мужчины. Если же мужчина от природы горяч, самоуверен да еще к тому же богат и знатен, то самый лютый холод, исторгаемый возлюбленной в его адрес, играет роль великолепного топлива для пылающего внутри у него костра.

«Да, – сказал себе дон Мануэль, – она действительно меня не любит». И сделал вывод – «значит, надо заставить ее полюбить меня!» Будучи человеком неглупым, он понимал, что это совсем не просто, что это может занять немало времени и, сидя у себя в каюте, занимался обдумыванием плана, при помощи которого можно было бы достигнуть столь фантастической цели.

Элен пребывала почти в полном отчаянии. Странным образом она вспоминала дни, проведенные в заточении в Мохнатой Глотке, почти как забавные. Громоподобность, дикость, зверская ревность дяди казались ей намного менее опасными, чем иезуитская обходительность и циничная рассудительность племянника. Завеса приличий приподнималась меж ними лишь изредка, и тогда Элен могла видеть оскал той ярости, что угрожала ей со стороны неутоленного самолюбия столичного щеголя.

Опасность стала ближе, опасность стала реальнее. Элен ощущала это всем своим существом. Она понимала, что дон Мануэль не остановится ни перед чем для того, чтобы потешить свое самолюбие. Положение усугублялось тем, что она не ощущала в себе прежних внутренних сил, которые позволяли ей легко парировать брутальные наскоки дона Диего. Поэтому Элен старалась не конфликтовать со своим элегантным тюремщиком по любому поводу, как это было в Мохнатой Глотке. И их совместные трапезы представляли собой не яростные перепалки, а почти молчаливое перетягивание невидимого психологического каната.

Племянник был и хитрей, и изощренней своего дяди, и поэтому словесные дуэли, если они возникали все же, были намного утомительней. Причем, что характерно, дон Мануэль не признавал права своей пленницы на одиночество. Как только у него возникало желание помучить ее, он без предупреждения заявлялся к ней в каюту с полным набором ехидства и ядовитых острот. И каждый раз Элен была готова к тому, что после испепеляющей словесной атаки он на нее набросится. Конечно, она собиралась сопротивляться, но заранее понимала, что всякое сопротивление будет безнадежным. Дон Мануэль найдет способ избежать печального опыта своего дяди. Элен чувствовала себя беззащитной, и ожидание того, когда это произойдет, изматывало ее не меньше, чем качка, потрепавшая «Тенерифе» в проливе Акадугу. Постепенно она начала удивляться тому, что мучитель так тянет.

Когда показались берега Санта-Каталаны, она вздохнула с некоторым облегчением – все же какое-то изменение. Хотя ничто не говорило о том, что на берегу власть дона Мануэля над нею станет меньше, чем на корабле.

Санта-Каталана представляла собой не слишком большой, но хорошо укрепленный город с преимущественно испанским населением. Он был построен на месте старинного индейского поселения, камни из развалин которого были частично использованы при возведении домов и храмов новых хозяев здешних мест. Положение города было очень выгодным во всех отношениях.

Впрочем, не о географическом положении Санта-Каталаны размышляла мисс Элен, когда вышла вслед за доном Мануэлем из кареты, остановившейся перед трех этажным дворцом, выстроенным в классическом испанском колониальном стиле. Дворец стоял на одной стороне великолепно вымощенной площади, напротив величественного католического собора, и являлся резиденцией местного алькальда, другими словами – правителя.

Парадные двери дворца распахнулись, из них выбежала девушка в простом белом платье и с криком: «Мануэль!» – бросилась на шею дону Мануэлю.

– Аранта! – улыбнулся он. – Как ты подросла!

– Не смейся надо мной, – насупилась девушка, – я прекрасно знаю, что давно не расту.

– Сеньора Аранта де Амонтильядо, – продолжая улыбаться, сказал дон Мануэль, обращаясь к белокурой спутнице, – моя сестра.

Черноволосая девушка сделала книксен. У нее было простенькое наивное лицо и быстрые смешливые глазки.

– А это – мисс Элен Фаренгейт, дочь его высокопревосходительства губернатора Ямайки.

Элен ответила на приветствие девушки.

– Она приехала к нам в гости? – обрадованно воскликнула Аранта.

– Я бы выразился именно так, хотя у мисс Элен, возможно, несколько иной взгляд на это.

– Ой, Мануэль, у тебя всегда какие-то сложности. Пойдемте скорее наверх, папа ждет, вон он у окна.

В окне второго этажа действительно была хорошо различима фигура мужчины в пышном парике и с поднятой в приветствии рукой. Они вошли в дом, встреченные сначала приветствием стражников, а потом поклонами лакеев. Аранта все время щебетала, крутилась волчком от счастья, ластилась к брату и дружелюбно поглядывала на неожиданную гостью.

– Почему вы такая грустная? У нас хорошо, папа у нас такой добрый!

Единственное, чем могла ответить Элен, это улыбкой через силу.

Алькальд ждал сына в церемониальном зале, украшенном хрустальной вязью жирандолей. Паркет был в перламутровых напластованиях воска, нарочно не убираемых месяцами из-под светильников – такова была европейская мода, и здесь ей старались следовать. Элен отметила про себя, что Санта-Каталана вряд ли превосходила Порт-Ройял размерами, но она явно шла впереди по роскоши и какой-то внутренней значительности. Все же испанцы появились в Новом Свете значительно раньше британцев и вросли в эту землю глубже.

Дон Франсиско был похож на своего одноглазого брата и общей крупностью, и тембром голоса, который он, правда, всячески старался сдерживать. Правитель колонии в здешних местах и в нынешние времена едва ли мог оказаться по-настоящему мягким человеком, это было бы противоестественно, но уж, во всяком случае, в его облике не было ничего звериного, несмотря на родство с доном Диего. И Элен оставалось надеяться, что ничего звериного не окажется у него и в характере. Впрочем, ни на что другое больше надеяться не приходилось.

– Познакомься, папа, это мисс Элен Фаренгейт, дочь губернатора Ямайки.

В отличие от своей дочери дон Франсиско не выразил особенной радости. Могло даже показаться, что он неприятно поражен этим известием. Он поклонился гостье и сухо сказал сыну:

– С приездом.

Очнувшись, Энтони огляделся, не поднимая головы с подушки. И сразу догадался, что находится не на корабле. На кораблях не бывает таких больших кают, и на кораблях не бывает так тихо. Скрипит такелаж, стучат каблуки по палубе, ругается боцман. И еще на корабле бывает качка; эта же комната, а вернее сказать, зала, явно стояла на земле, и стояла прочно. Это ощущение прочности, устойчивости было Энтони приятно. Во время путешествия на Ямайку качка, даже самая легкая, доставляла ему неприятные ощущения – ему казалось, что сознание при каждом толчке как бы подходит к некоему краю и готово выплеснуться.

Энтони закрыл глаза и попытался вспомнить, как его зовут, кто он и откуда. И опять ему это не удалось, и опять ему от этого стало тоскливо и страшно. Да, земля лучше воды, каменный пол лучше палубы, но этого было недостаточно для обретения внутренней опоры, необходимой для того, чтобы выбраться из пропасти, в которую он рухнул. Единственное, что он знал о себе точно – с ним что-то произошло, нынешнее состояние ненормально и надо попытаться вернуться, оживить свою память. Стены беспамятства, окружавшие его сознание, очень напоминали каменные стены, окружавшие теперь его постель, – ни единого просвета, ни единого лучика. Этот каменный подвал был даже чем-то предпочтительнее: здесь, например, горят свечи, освещая кусок пространства. Провал его души, кишевший бессильными мыслями, не освещало ничто.

Осторожно поднявшись со своей постели, вставив ноги в туфли, оказавшиеся подле ложа, Энтони, шаркая подошвами по гладкому камню, подошел к ближайшей стене и приложил руку к огромному обтесанному валуну, одному из тех, что составляли кладку. Камень был холодный, между тем внутри каменного мешка было достаточно тепло. Он обошел свою «спальню» по периметру, стараясь обнаружить дверь, пусть запертую. Само сознание, что из узилища в принципе есть выход, облегчило бы душу. Но ему не удалось обнаружить никаких следов какой-либо двери. Кроме того, совершенные усилия, как бы ни были она малы, утомили его. Энтони предпочел лечь. Опять нахлынуло страшное ощущение, что сознание вот-вот оставит его, а душа расстанется с оболочкой. Он закрыл глаза, чтобы хоть так воспротивиться этому. Он не мог сказать, такие ли чувства испытывает человек в свой смертный час; ему казалось, что это все-таки не смерть. Но испытываемые им ощущения изматывали его. Так продолжалось довольно долго, или ему просто показалось, что это было долго. Энтони не мог даже поручиться, что в это время не спал. Но когда очнулся, рядом с ним стоял небольшой стол, на котором располагался поднос с едой. Все сервировано было на серебре. Мясо, тропические фрукты, вино и перуанские сладости. Энтони был очень голоден, но не стал набрасываться на еду. Сначала еще раз обошел свою каменную каюту и снова внимательно осмотрел все стыки между камнями кладки в поисках зазора, который мог свидетельствовать о наличии отверстия. Под конец он обнаружил, что, помимо стола с пищей у кровати, с другой ее стороны, стоит стул, а на нем сложена мужская одежда. Энтони ощупал ткань предложенного ему камзола с таким пристрастием, словно швы на ней могли быть оставлены какой-нибудь спасительной дверью. Не обнаружив ничего подозрительного, он оделся и поел. Костюм пришелся ему впору, еда – по вкусу. Выпить вина он не решился, обстановка и так казалась ему нереальной, незачем было смазывать свое восприятие еще и винным дурманом.

Больше делать было нечего, но такой человек, как Энтони, долго в бездействии находиться не мог. Ему трудно было сидеть неподвижно и ждать – неизвестно чего, неизвестно когда. Он вдруг осознал, что появление стола с едой и стула с одеждой как раз в тот момент, когда в этом возникла нужда, свидетельствует о том, что за ним постоянно наблюдают. Неприятное открытие! Он вскочил и, громко стуча по камню каблуками своих новых башмаков, подбежал к стене и вытащил из подсвечника свечу. Он вспомнил, что с помощью огня можно обнаружить наличие щели, даже если таковой не видно. Медленно и тщательно, падая на колени и вставая на цыпочки, он исследовал каждый квадратный фут окружающих стен. Безрезультатно. С мягким огарком в руках он вернулся к своей постели, попытался отделаться от плавящегося в пальцах воска. И тут ему пришло в голову, что если почти догорела эта свеча, то и все остальные, находящиеся в подсвечниках, тоже вот-вот должны погаснуть. И тогда кто-то, кто хочет за ним наблюдать, должен эти свечи сменить на новые. Энтони уселся на постели таким образом, чтобы в вдеть три подсвечника из четырех, горевших в зале, и начал ждать, что будет. Довольно скоро глаза стали болеть от напряжения, по лбу потекли капельки пота, пальцы, сжимающие огарок, свело от напряжения. Видимые лишь искоса свечные огоньки стали постепенно расплываться…

Очнувшись, Энтони обнаружил себя лежащим на боку на своей кровати. Мгновенно вернулась и мысль о подсвечниках, он вскочил, бросился к ближайшему из них и обнаружил, что тот заряжен пятью большими новыми свечами. Значит, с ним случился не секундный обморок. На Энтони нахлынуло отчаяние, ощущение полного собственного бессилия было непереносимо. И тут же внутри что-то екнуло – это ощущение полного отчаяния было ему чем-то знакомо. Совсем недавно он его уже испытывал. Но когда? По какому поводу? Его мысль не успела полностью свернуть на эту дорожку, потому что… потому что он понял, что в помещении находится не один.

В кресле рядом с его кроватью сидела прекрасная девушка в длинном белом одеянии, в каких ходят сказочные существа, и с распущенными белыми волосами. Несколько секунд он ее молча рассматривал, словно выжидая, не исчезнет ли она, не есть ли она каприз и фокус его воспаленного воображения, его не совсем здорового мозга. Все возможно в этом странном зале без окон и дверей, где свечи сами вырастают в подсвечниках.

Наконец убедившись, что она никуда не собирается исчезать и что она – не видение, что она живая, – об этом говорил едва заметный трепет ресниц, – Энтони спросил:

– Кто ты?

Почему-то он был уверен, что она не ответит.

Но она ответила:

– Мое имя ничего тебе не скажет.

Энтони успокоило то, что девушка оказалась нормальным человеком, он вытер кружевным рукавом пот со лба и, приблизившись к своей кровати, осторожно сел на нее. Сел на тот край, который был максимально удален от кресла с красавицей.

– Что ты еще хочешь у меня спросить? – очаровательно улыбнулась девушка.

– Кто я?

– Этого я тебе не скажу. Я просто не знаю. Спрашивай еще, я попытаюсь тебе помочь.

Энтони огляделся, ему почудилось, что кто-то еще есть в помещении.

– Где я?

– Здесь тебе ничего не угрожает.

– И это все, что ты мне можешь сказать? – В голосе Энтони послышалось разочарование.

– По-моему, это немало.

– Тогда… тогда, может быть, ты можешь объяснить мне, что со мной произошло? Я чувствую, что с моей головой не все в порядке.

– Это правда, ты тяжело болел и забыл все, что было с тобой.

– А здесь, в этой пещере, я нахожусь в заточении?

– Нет, что ты! – Девушка изящно переменила позу, платье на ней было странное: что-то наподобие греческого хитона, оно совершенно свободно облегало фигуру.

– Ты не в заточении, ты в убежище.

Лейтенант покивал, но напряженность в его облике ничуть не ослабла.

– Скажи мне еще вот что – как я сюда попал?

– Налей мне вина.

Энтони обернулся к столу, стоящему рядом с кроватью, – на нем было совершенно новое кулинарное чудо. Лейтенант поднял драгоценный графин и налил в высокий бокал рубинового цвета напиток. Рука его слегка дрожала. Передавая бокал, он случайно коснулся пальцев незнакомки: они были теплыми – дополнительное подтверждение ее реальности. К тому же от нее шли волны приятного, можно даже сказать, божественного аромата.

Девушка сделала один небольшой глоток и сказала:

– Попал ты сюда потому, что я выкупила тебя у тех, кто хотел воспользоваться твоим беспамятством.

– Выкупила?!

– Да.

– Почему?

– Во-первых, потому что поняла – тебе грозит гибель, если я этого не сделаю.

– А во-вторых?

– А во-вторых, – девушка опять отпила вина, – мне не хотелось бы об этом говорить сейчас. Не настаивай, прошу тебя.

Энтони помотал головой и посидел секунду с закрытыми глазами.

– Это все очень сложно и, значит, очень подозрительно. Я ничего не понимаю.

– Ты мне не веришь? – укоризненно спросила девушка.

– Нет, нет, верю, прости меня. Как тебя зовут? Да я, видимо, и это не имею права знать. Но я благодарен тебе, если ты вызволила меня из неприятностей.

– Не из неприятностей – я спасла тебя от верной гибели.

– Да, да, я понимаю и еще раз благодарю тебя. У меня только один к тебе остался вопрос. Ты прости, что я его задаю, он тоже может тебя задеть.

– Спрашивай, – улыбнулась красавица и вновь самым соблазнительным образом сменила позу.

– Если ты меня спасла, то зачем держать меня в заточении?

– Нет ничего проще, чем позволить тебе уйти, но куда ты пойдешь? Ты даже не знаешь, что тебе расспрашивать о себе.

Энтони кивнул.

– Да, это правда, проклятая голова!

– К тому же эти люди, у которых я выкупила тебя, прекрасно осведомлены о твоем беспамятстве. Деньги свои они уже от меня получили и теперь с удовольствием сделают с тобой то, что и собирались с самого начала. Я думаю, что они выследили мою карсту, когда я увозила тебя, и держат мой дом под наблюдением.

– А откуда ты меня увозила?

– Я и этого не скажу тебе, – по лицу блондинки пробежала легкая судорога неудовольствия, – если тебе не обязательно знать, как меня зовут, то тебе наверняка не стоит знать, где тебя собирались убить.

Лейтенант Фаренгейт налил себе вина, но пить не стал.

– А этот дом, – продолжала рассуждать красавица, – ты должен понять: чем лучше он скрывает от тебя окружающий мир, тем лучше он скрывает тебя от окружающего мира. Человек без памяти, ты бессилен против него. Ты должен сначала прийти в себя, вспомнить, кто ты, и до тех пор, пока это не произойдет, тебе лучше оставаться здесь.

«Заключенный» покорно кивнул.

– А чтобы тебе не было скучно, я буду тебя навещать и развлекать беседой.

– Спасибо.

– И, поверь, не нужно тебе стремиться узнать, что скрывается за этими стенами. В свое время ты все узнаешь. Обязательно. В этом сражении, которое у тебя разворачивается за обладание самим собой, я на твоей стороне. Ты должен мне верить.

– Я постараюсь.

– А теперь выпей со мной вина.

Бокалы соприкоснулись с таинственным звоном.