Текст книги "Невольные каменщики. Белая рабыня"

Автор книги: Михаил Деревьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

Троглио долго взвешивал предложение земляка; он не был уверен, что следует связываться с губернатором. Этот путь был наиболее прямым, но и наиболее опасным. Да, возможно, и не самым прибыльным. Наконец он выбрал другой, более витиеватый, но обещавший огромный куш при минимуме опасностей. Фабрицио не был поставлен в известность о причинах задержки, злился, нервничал и жалел о деньгах, потраченных на посылку сообщения. Ведь ему пришлось нанимать некое судно в соседней гавани и хорошо заплатить тамошнему рыбаку за риск и молчание. Кроме того, по мере роста видов на выкуп у самого дона Диего возможность сорвать еще и комиссионные становилась все более призрачной.

Дон Диего остался доволен своим отобразившимся в зеркале обликом и, подправив напоследок правый ус, направился в столовую. Фабрицио пошел за ним, неся чернильницу и свиток бумаги. Он миновал розарий, заведенный здесь еще прежним владельцем, голландским купцом, сделавшим себе состояние на торговле табаком и разорившимся на ней же. Поскольку дон Диего интересовался чем угодно, только не цветами, цветник пришел в запустение, дон Диего внезапно обратил на это внимание.

– Фабрицио, расспроси в поселке – может быть, кто-нибудь разбирается в этом?

– В чем, сеньор?

– В цветах, болван.

– А что вы предполагаете с ними делать? Обдирать шипы и подбрасывать в постель этой несговорчивой сеньорите?

– Будешь болтать – отрежу язык, – сказал равнодушно дон Диего, входя в дом, – и вели нарезать каждый день букет и ставить на стол.

– Цветы не едят, сеньор, – продолжая по инерции балагурить, пробормотал генуэзец, но хозяину было уже не до него: он увидел, что в столовой находится мисс Элен. Явилась! Мысленно он потирал руки. Кажется, норов этой козочки начинает смягчаться.

– Чем обязан, мисс? – издевательски важным тоном спросил дон Диего. – Честное слово, не ожидал.

Узница была серьезна.

– У меня к вам два вопроса.

– Черепаховый суп и оленина, – хихикнул Фабрицио за спиной хозяина.

– Во-первых, велите вашим слугам и, главное, вот этому типу, с письменными принадлежностями в руках с неписьменными выражениями на языке, не приставать к моей камеристке. Не далее как сегодня утром, когда она возвращалась с рынка, он обратился с такими предложениями, что я, разумеется, не смогу их повторить.

Дон Диего расхохотался.

– Чему вы с таким удовольствием смеетесь, могу я вас спросить?

– Я просто радуюсь, что наши с вами мысли хоть в чем-то начинают совпадать.

– Я вас не понимаю.

– Только что в розарии я обещал отрезать ему язык.

Фабрицио выпучил глаза, его громоподобный и многосвирепый господин предает его ради секундной прихоти угодить этой заносчивой англичанке? Ведь он, Фабрицио Прати, всего лишь на службе у него, а не в рабстве – даже такая мысль мелькнула в уродливой голове генуэзца.

Элен не пожелала разделить веселое настроение дона Диего и сухо сказала:

– Избавьте меня, пожалуйста, от описания ваших взаимоотношений со здешней прислугой.

– Извольте, – слегка померк дон Диего, – каково же ваше второе требование?

– Второе? Вот, – Элен достала из рукава своего платья свернутую в трубочку бумажку.

– Это мое письмо, – сказал дон Диего.

– Вот именно.

– Объяснитесь.

– Я понимаю, что вам, как испанскому гранду, грамота ни к чему, но тогда я прошу вас, не мучьте себя и меня, не сочиняйте ваши душераздирающие послания собственноручно. Пусть благородный испанский язык коверкает этот чернильный червь, – она кивнула в сторону Фабрицио. С этими словами она бросила письмо на стол и удалилась.

Несколько секунд дон Диего пребывал в состоянии оцепенения. Кровь с шумом и напряжением взметнулась по его венам, и глаза стали цвета корриды.

– Послушай, ты! – заорал он, – я… я…я, – он хотел сказать, что он ее уничтожит, сотрет в порошок, изувечит, растопчет, но понимал, что всего этого будет все равно недостаточно.

Глава 10
Ром и мертвец

За три недели плавания «Мидлсбро», как игла, нанизал на себя гирлянду Больших, а затем и Малых Антильских островов. Когда корабль бросил якорь в бухте Бриджтауна на Барбадосе, команда была уже изрядно измотана бесцельными и однообразными поисками. И хотя капитан был полон угрюмой решимости продолжать их, его первый помощник Логан и штурман Кирк взяли на себя смелость посоветовать ему прерваться.

– Люди измотаны, нам нужно кое-что подремонтировать, – говорил Логан.

– Дно «Мидлсбро» неудержимо обрастает ракушками, мы теряем ход, а здесь хорошие доки, мы приведем себя в порядок, – говорил Кирк.

Энтони, сильно похудевший, как бы источенный каким-то внутренним огнем, мрачно слушал их, поглаживая шею и подбородок мягким кончиком гусиного пера. Перед ним лежала открытая тетрадь из тех, что используются для ведения бортового журнала. Капитан вел дневник.

– Ну что ж, – сказал он, – теперь против меня и морские ракушки, и голодные желудки матросов. Я подчиняюсь воле обстоятельств. Что мы запишем? – он макнул кончик пера в чернила.

Логан пожал плечами.

– Барбадос, – вывел Энтони, – остановка. На сколько? – поднял он глаза на своих офицеров.

– Неделя, как минимум, – твердо сказал Логан.

– Велите спустить шлюпку. Поеду представлюсь губернатору и осмотрю город.

Офицеры вздохнули с облегчением – капитана удалось уговорить, на что они, если честно, рассчитывали не очень.

Через три дня они уже были не так рады. Сразу же после посещения губернаторского особняка их юный капитан направился в ближайшую таверну и велел подать ему выпить. Во всех обследованных за три недели плавания гаванях он поступал примерно так же. Припортовая таверна – это самое настоящее справочное бюро. Там знают все, что творится на острове и вокруг него: кто вернулся из плавания, когда и с какой добычей; кто уходит в плавание, на сколько и с какой целью; кто чем торгует и кто почему спивается; кто негодяй, а кто джентльмен. Энтони окунулся в этот мир под разными обличьями. И в форме английского моряка, и в живописном платье карибского корсара, он надевал кожаные доспехи лесоруба и суконный камзол приказчика. Переходил с английского на испанский и даже французский языки. Проникал в самые разные компании. Не брезговал никем: ни убийцей, ни прокаженным. Щедро платил и никогда не лез в душу. И лишь одним он отличался от обыкновенного посетителя подобных мест – он никогда не пил. А здесь, во время вынужденной стоянки на Барбадосе, он начал с того, что потребовал себе рому. Хозяин, как и все кабатчики, человек опытный, оценив его одежду и манеру держаться, попробовал посоветовать питье помягче. В Новом Свете вывели несколько сортов сладких мускатных вин, имелись также привозные: итальянские и французские. Выслушав заискивающую аргументированную речь кабатчика, Энтони сказал только одно:

– Рому!

Он сел за чисто выскобленный стол у дальнего окошка, из которого можно было рассмотреть верхушки мачт в гавани, выпил залпом первый стакан и не вставал со своего места до самого вечера.

Его адъютант, белобрысый коренастый дядька, одновременно с одобрением и с сомнением посматривал на своего начальника. Умение хорошо выпить чрезвычайно уважалось среди английских моряков, и он поэтому очень хотел, чтобы его юный капитан оказался в этом отношении на высоте, но испытывал большие сомнения на этот счет.

Энтони пил равномерно, то есть проглатывал по половине стакана через примерно равные промежутки времени и находился постоянно в одном дымно-чадном состоянии рассудка. Такое впечатление, что он не стремился «набраться» до беспамятства, просто, по всей видимости, считал такой способ времяпрепровождения единственно возможным во время вынужденного безделья. Он не менял ни таверны, ни стола и не предпринимал никаких розыскных усилий.

Убедившись, что молодой Фаренгейт – человек не хлипкого десятка, адъютант тем не менее постепенно приходил в ужас от количества потребляемого капитаном рома. Ему было отлично известно о разрушительных свойствах этого адского напитка. Он велел кабатчику принести блюдо маринованных креветок и жареного мяса, но все это пришлось ему поедать самому. Энтони так и не притронулся к еде.

Когда стемнело и заведение закрылось, капитан «Мидлсбро», все еще сохранявший форму, то есть сидевший ровно и с гордо откинутой головой, встать не смог. И вот такого – молчаливого, гордого, но совершенно неспособного передвигаться – адъютант и отнес его на борт корабля.

В первый вечер Логан и Кирк решили: пусть! Может, это и к лучшему, парню надо расслабиться. Назавтра он проснется другим человеком. Они ошиблись. Они плохо знали своего юного капитана. Назавтра Энтони в сопровождении своего неизменного белобрысого шотландца отправился в ту же таверну, потребовал, чтобы ему освободили тот же стол и заказал того же – рому. Кирк и Логан напутствовали Дьюи (так звали адъютанта), чтобы он смотрел в оба. Если с парнем что-нибудь случится, им лучше не возвращаться на Ямайку. Дьюи был не дурак выпить, но при этом совсем не дурак, он и сам это понимал. Он сунул за пояс пару заряженных пистолетов. Да притом успокоил старшего помощника и штурмана заверениями о том, что местные забулдыги не представляют, на его взгляд, особой опасности – это просто списанный с торговых кораблей сброд. Настоящих головорезов не не видел. Единственной реальной опасностью был – ром.

Когда молодой Фаренгейт и на третий день был доставлен на борт в совершенно мумифицированном состоянии, Логан и Кирк забеспокоились. Им не хотелось возвращаться к отцу, расстроенному пропажей дочери, со спившимся во время поисков сыном. Они попробовали поговорить с юношей, но очень скоро поняли, что это не только бесполезно, но и опасно, у них была только одна возможность сократить сроки этого запоя – ускорить ремонтные работы, и им пришлось это сделать. Плюс к этому они велели двум матросам отправляться вслед за капитаном в эту таверну, усаживаться в отдалении и следить за тем, чтобы сыну губернатора не всадили нож в спину в какой-нибудь случайной драке. Одного охранника им казалось недостаточно. В порту Бриджтауна в последние сутки пришвартовалось сразу несколько судов, и парочка из них носила явно разбойный вид, только что без Веселого Роджера на грот-мачте. Несомненно, кто-нибудь из головорезов с этих судов окажется в таверне, облюбованной Энтони.

В этот вечер капитан «Мидлсбро», как обычно, сидел за привычным столом, имея слева от себя тусклое вино, справа верного Дьюи, а прямо по курсу бутылку в соломенной оплетке и оловянный стакан. Ром за те пять дней, что молодой человек предавался пьянству, оказал на него заметное действие. Энтони совсем высох, потемнел, от его родовой бледности не осталось и следа.

Складывалось такое впечатление, что он хорошенько загорел, но загар этот возник не обычным путем, а проступил изнутри и происходил от смешения душевного огня и рома.

За его спиной шумела пьяная таверна. В этот вечер состав посетителей заметно обновился. Прибавилось полуголых, полупьяных, полубезумных. Пили, дрались, играли в карты и кости и все, без исключения, без перерыва и одновременно, рассказывали о своих морских подвигах. Разница была лишь в том, что над рассказами одних хохотали открыто и издевательски, а над рассказами других хихикали отвернувшись.

Энтони, казалось, не обращал на все происходящее никакого внимания. И вот в очередной раз он поднес стакан с ромом ко рту, но, против обыкновения, не выпил сразу, а замер в этом положении. И спросил своего адъютанта:

– Кто это?

– О ком вы, сэр?

– У тебя за спиной?

Дьюи оглянулся и посмотрел.

– Какие-то пьяные бродяги, сэр. Вчера их здесь не было.

– Тот, в кожаной безрукавке, поверни его ко мне.

Адъютант неохотно встал – ему не улыбалась перспектива стычки – и похлопал указанного человека по плечу.

– Эй ты, приятель!

Тот, разумеется, выразил неудовольствие.

– Чего тебе?

– Повернись, мой капитан хочет на тебя полюбоваться.

– Да пошел он к дьяволу в глотку, твой капитан, сейчас моя очередь метать, – он играл в кости.

Дьюи посмотрел на Энтони, взгляд того был жесток и не оставлял сомнений в том, что надо делать. Шотландец, надо сказать, обладавший недюжинной физической силой, взялся за спинку стула, на котором сидел столь увлеченный игрок, и со словами: «Прошу прощения, мистер, но это не отнимет у тебя много времени», – повернул к столу, за которым сидел капитан «Мидлсбро». Человек в безрукавке оскалился, показывая выбитые зубы, и стал размахивать искалеченной рукой, возмущаясь таким беспардонным к себе отношением.

Дьюи положил руки на пистолеты.

– Это ты, Биллингхэм? – тихо спросил Энтони.

– Разрази меня… Фаренгейт?! – удивленно воскликнул пират.

Двое матросов с «Мидлсбро», увидев, что рядом со столом капитана что-то происходит, мгновенно подошли и встали за спиной у колчерукого.

– Тебя трудно узнать, Биллингхэм, – сказал лейтенант Фаренгейт.

– Да и вас непросто. Что это с вами?

– Ром. Присаживайся за мой стол, поговорим.

– Приглашение запоздало, я уже пересел, и мы уже говорим.

Биллингхэм затравленно оглянулся, он уже оценил ситуацию. Он был здесь чужой, на поддержку партнеров по игре в кости рассчитывать было смешно, тем более что он сильно у них выигрывал, поэтому они скорее хотели избавиться от него, чем желали бы вернуть к игровому столу.

Энтони велел подать гостю стакан.

– Сначала я подумал, что ты – адское видение.

– В каком смысле? – спросил пират.

– Ведь мы в аду, Биллингхэм, да?

– В известном смысле, – согласился гость, продолжая оглядываться в поисках какого-нибудь выхода, но на каждом плече у него лежало по тяжелой руке с красными отворотами на рукаве.

– Насколько я помню, то оставил вас на тонущем корабле, придавленным вдобавок толстым обломком реи или планшира. Вы выглядели мертвее мертвого.

– Было такое, не спорю.

– Как вы выкарабкались?

Бродяга отхлебнул рому.

– Ну, разумеется, мертвым я притворился, да и обломком мне лишь повредило руку. Испанец не рассчитал, корабль мой пошел ко дну намного позже, чем он думал. В призатопленном состоянии дрейфовал еще несколько часов. Мы успели с Диком – помните этого идиота? – подремонтировать шлюпку…

– Понятно, – Энтони покрутил в пальцах стакан, словно пересчитывал вмятины на нем.

Биллингхэм допил весь ром, который плеснул ему Дьюи и, поставив стакан на стол, отодвинул его ребром ладони.

– Я понимаю, мистер Фаренгейт, я виноват, можно даже сказать, я негодяй…

– То есть вы признаете, что ваше намерение требовать выкупа за спасенного человека – плохой поступок?

– Что хотите делайте со мной, но так поступило бы девять человек из каждых десяти, плавающих по нашим морям. Я готов, пусть меня накажут, если этого недостаточно, – он потряс в воздухе искалеченной рукой, – но тогда поясните мне, благородный из благородных, мистер Фаренгейт, почему вы пьете ром на Барбадосе и не спешите наказать негодяя, который наверняка задумал получить выкуп за жизнь вашей очаровательной сестры?

– Что вы несете?!

– А я скажу вам – почему, – впадая в истерическое состояние, выкрикивал пират, потому что отомстить Биллингхэму – это отомстить человеку, за которым никто не стоит, и здесь не надо особой смелости. А чтобы призвать к порядку эту испанскую тварь, надо сильно, надо по-крупному рискнуть жизнью. Потому что тварь довольно-таки смелая.

Энтони схватил его за край безрукавки и рванул к себе.

– Что ты знаешь, говори!

– Так вы… – лицо пирата мгновенно просияло, – так вы не знаете, где она?

– Говори! – Дьюи занес свой громадный кулак над его грязной головой.

– Мистер Фаренгейт, если этот молотобоец хотя бы раз прикоснется ко мне, из меня вылетит жизнь со всеми столь интересующими вас сведениями.

Энтони, весь сразу как-то подобравшийся, посвежевший даже, медленно отвел в сторону руку адъютанта.

– Я жду, говорите!

– Еще секундочку. Я понимаю, вам бы очень хотелось меня повесить или что-нибудь в этом роде, но давайте забудем о прошлом, и тогда мне будет намного легче говорить о событиях сегодняшнего дня.

– Он еще ставит условия! – возмутился Дьюи.

– Я не только не повешу тебя, хотя ты этого заслуживаешь…

– Признаю, признаю, – закивал Биллингхэм.

– Я даже дам тебе сто песо, если твои сведения будут чего-нибудь стоить.

– Тогда ладно, тогда все просто и нет причины тянуть кота за хвост. Мохнатая Глотка.

– Что, что? – нахмурился Энтони.

– Мохнатая Глотка, – повторил пират.

– Это такая бухта на Гаити, – пояснил Дьюи, – очень узкая.

– Ну и что там, в этой глотке?

– А там, – Биллингхэм уверенно плеснул себе в стакан из оплетенной бутылки, – сидит некто дон Диего де Амонтильядо.

– И у него…

– Вот именно, это он напал одной чудесной ночью на Бриджфорд и среди всего прочего увез жемчужину стоимостью в сто тысяч песо.

– Дон Диего де Амонтильядо… – задумчиво произнес Энтони, – слишком много этих Амонтильядо попадается на моем пути.

Через полчаса лейтенант Фаренгейт был уже на борту «Мидлсбро». Логан и Кирк, выслушав его приказание немедленно спускать корабль на воду, недовольно насупившись, отправились собирать матросов, чтобы начать выполнение этого приказания.

Ранним утром «Мидлсбро» вышел из бухты Бриджтауна.

Глава 11
Дядя и племянник

Когда хозяину Мохнатой Глотки доложили о прибытии дона Мануэля, он ничуть не обрадовался, хотя такой реакции можно было бы ожидать, зная, как развиты родственные чувства среди испанцев.

– Ну что ж, ведите его, теперь уж нечего делать, – недовольно сказал он.

Дон Мануэль и сам имел возможность познакомиться с некоторыми сторонами характера дяди и был наслышан о привычках, возникших у него в Новом Свете, и поэтому не ждал, что бородатый родственник пожелает заключить его в свои объятия, но все же несколько был шокирован, услышав:

– Какого дьявола ты притащился сюда, племянничек?

– Мы не виделись почти пять лет, и, оказавшись поблизости от вашего логова, я счел неудобным проплыть мимо, дядя.

– Когда мы виделись в прошлый раз, ты лежал в горячке, и должен тебе сказать, что, уезжая, я не собирался посвящать все свое время молитвам о твоем выздоровлении.

В ответ на такое заявление можно было бы развернуться и уйти или рассмеяться. Уйти дон Мануэль не мог, зная о том, что Элен находится в этом доме. Он рассмеялся.

– Узнаю характер Амонтильядо, – сказал он, – и могу вам ответить тем же. Когда вы пять лет назад наконец уехали из нашего замка, мне сразу полегчало. Жар спал.

Дон Диего прокашлялся и погладил бороду.

– И сейчас я прибыл к вам не затем, чтобы освежить общие воспоминания. По пути в Новый Свет мне пришлось потопить один английский капер. Опускаясь на дно, он на прощание оставил мне несколько дыр в корпусе…

– Черт с тобой, чинись.

– Великодушно с вашей стороны.

– Выволакивай на берег свою посудину и нанимай плотников. Верфей, как ты понимаешь, у меня здесь нет.

– Еще раз спасибо, дядя.

– И не затягивай с этим делом, тебя ведь наверняка уж заждался мой братец, эта мокрая курица с внешностью льва.

– Я постараюсь устроить все свои дела с максимальной быстротой.

– И вот еще что, – дон Диего снова погладил бороду, – жилище ты себе сними в поселке. Два моих шлюпа только что отчалили отсюда, так что кают на берегу хватает.

Дон Мануэль рассматривал во время этой беседы своего дядю со все возрастающим интересом. Нет, он ничуть не походил на нечистоплотного гуляку-разбойника, каким рисовался по воспоминаниям. Его облик скорее заставлял вспомнить о престарелом толедском щеголе.

– Но навещать-то себя вы позволите?

Дон Диего поморщился.

– Я в этом необходимости не испытываю.

– Зато испытываю я. Слишком уж я вам докучать не буду, но чувствовать себя не принятым в доме родного дяди…

– Ладно, делай как хочешь, но не думай, что я стану выражать радость при твоем появлении.

Выйдя от дяди, дон Мануэль столкнулся с Фабрицио. Молодой кабальеро не был таким физиономистом, но про этого генуэзца с неуловимым взглядом, деформированной головой, согнувшегося в вечном полупоклоне, всякий бы тут же подумал: негодяй! Или жулик, или хитрован. Едва кивнув ему в ответ на приветствие, дон Мануэль проследовал мимо с гордо поднятой, как и было ему положено по рангу, головой. Но вовремя спохватился. Если кто и может быть ему полезен в доме дяди, то именно такой тип. Дон Мануэль окликнул Фабрицио и поманил пальцем, они вышли вместе в розарий. Там дон Мануэль достал из кармана пять золотых кружочков – пять магрибских мараведи – и положил в теплую ладонь генуэзца.

– Что это? – спросил тот, притворяясь удивленным.

– Я плачу тебе одну монету за то, что ты сообщишь мисс Элен, что я нахожусь здесь.

– А остальные четыре?

– А остальные четыре – чтобы об этом не узнал мой дядя.

– Вашему дяде я бы с легкостью ничего не сказал, но как мне быть с моим хозяином? Вы мне предлагаете его предать?

– Да, – спокойно ответил дон Мануэль. Он был уверен, что этот мерзавец не откажется и не возмутится.

– Тогда, – Фабрицио прищурил глаз, как будто подсчитал что-то невидимое, – вам следовало бы заплатить мне больше. Моя преданность дону Диего не безгранична, как вы правильно догадались, но стоит значительно дороже, чем пятьсот песо. Дон Диего, как человек хитрый, видимо, предполагает, что я его могу когда-нибудь предать, но будет обижен, узнав, за какую ничтожную сумму это было сделано. Мне не хотелось бы огорчать его, я все-таки привязался к нему.

– Меньше слов, – поморщился дон Мануэль, – столь открытые проявления цинизма вызывали у него брезгливое чувство, – сколько?

Фабрицио разжал ладонь и сказал, глядя на сарацинские монеты:

– Вот если бы вы могли эти пять монет превратить в пятнадцать…

– Это же будет маленькое состояние и всего за одну небольшую услугу, – укоризненно сказал капитан «Тенерифе».

– Очень маленькое, причем за услугу, дающую вам возможность приобрести состояние гигантское, проценты за которое растут весьма стремительно. К тому же я ведь могу пожаловаться мисс Элен, что вы торговались.

– Ладно, я согласен, – сказал дон Мануэль и начал отсчитывать монеты.

– Где вы намерены ждать ответ, сеньор?

– А что, долго придется ждать? Я бы мог постоять здесь, среди цветов.

– Мисс Элен находится под охраной, к ней не так уж просто пройти. А с вашим прибытием можно ожидать ужесточения режима.

– Понятно. Значит, где-нибудь на берегу, но я еще не успел изучить здешних достопримечательностей.

– Рекомендую «Красный петух».

– Понял, – дон Мануэль небрежно коснулся края своей шляпы в знак прощания, – но в любом случае – я не люблю долго ждать!

– Я сделаю все от меня зависящее.

Фабрицио насмешливо смотрел вслед удаляющемуся красавцу. Он не собирался ничего говорить пленной англичанке, тем более что она не подпускала его к себе на пушечный выстрел, а этому заезжему охотнику за дамскими сердцами через пару дней можно будет сказать, что мисс Элен не желает его видеть. При том тюремном образе жизни, на который она была обречена, проверить, что было ей передано и было ли передано вообще, дону Мануэлю не удастся. И пусть он хоть изойдет подозрениями на его, Фабрицио, счет, не пойдет же он жаловаться на него своему дяде?

Насвистывая какую-то итальянскую мелодию, генуэзец стал подниматься по каменным ступенькам в дом, но тут вдруг заметил, как по тропинке в дальней части сада спускается вниз к воротам, выводящим к поселку, Тилби с корзинкой для продуктов. Стремительно переставляя свои длинные, невероятно худые ноги, напоминая при этом цаплю, одетую в черный камлот, Фабрицио побежал ей наперерез. Увидев, что девушка прибавила шагу, он прибавил тоже. Он осаждал свеженькую, молоденькую субретку с самого первого дня появления ее в Мохнатой Глотке. Она ему понравилась своей резвостью и непосредственностью, плюс у него никогда не было англичанки, а кроме того, он привык пользоваться остатками с барского стола. Всегда было так, что если дон Диего зазывал в дом компанию веселых девиц из какой-нибудь портовой таверны, то что-то в смысле оплаченной женской ласки перепадало и итальянскому лакею. Фабрицио рассудил, что если дон Диего наметил себе белокурую губернаторскую дочку (именно поэтому и тянет с назначением выкупа), то ее камеристка является его законной добычей. У господина дела шли не очень успешно, и Фабрицио было приятно, что он даже в неудачах повторяет его. Ему нравилась неуступчивость Тилби.

Наконец он догнал ее и осторожно взял за плечо.

– Ей-богу, жестоко заставлять столь солидного человека, как я, гоняться за вами по такой жаре.

– Никто вас не заставлял бежать за мной, – дернула плечом Тилби.

– Но вы же не можете не видеть, что со дня вашего появления здесь я, в определенном смысле, потерял покой.

– Именно поэтому вы так хамили мне у ворот в прошлый раз?

Девушка сделала попытку двинуться дальше, но черная цапля цепко держала ее за руку.

– Страсть. Поверьте, мисс Тилби, страсть! Она может заставить человека потерять на время человеческий облик.

– И даже безвозвратно, – Тилби намекала на внешность генуэзца, но он, будучи возбужден ее присутствием, не обратил внимания на ее слова. Она ему определенно нравилась. Его костлявая рука еще сильнее сдавила нежное женское предплечье.

– Мне больно!

– Нет, это мне больно, я не могу понять, почему вы ко мне так относитесь.

Девушке все же удалось высвободиться.

– Как вам сказать…

– Нет, уж вы скажите, – Фабрицио отступил на полшага, как бы драпируясь в напускную мрачность, – лучше узнать все сразу и до конца, чем пребывать в мучительном неведении.

Девушка тихонько прыснула в кулачок, но тут же сделалась серьезной.

– Ну, знаете, мистер Фабрицио, я не люблю говорить такие вещи мужчинам. Но вы мне…

– Ну, ну, смелее!

– Неинтересны.

– Да? – Фабрицио передернуло, он почему-то ждал какого-то другого ответа.

– Да.

– И вы уверены в этом?

– Безусловно.

– А вот тут вы ошибаетесь, – злорадно сказал он.

– Не думаю.

– Я интересен не только для вас, но даже для вашей неприступной госпожи.

Тилби весело рассмеялась.

– Ну чем вы можете быть интересны для мисс Элен?!

Глаза Фабрицио горели от злости и возбуждения.

– Если бы мисс Элен знала, что я могу ей сообщить, она бы сама меня разыскала, чтобы расспросить обо всем поподробнее.

Тилби уже хотела было уйти, но остановилась, она и верила этому сладострастному и самодовольному пауку, и не верила. Было что-то в его словах, что заставило ее внутренне дрогнуть – а вдруг?!

– Небось ерунда какая-нибудь, мелочь, которая и упоминания не стоит.

– Мелочь? Мелочь?! – громогласно и насмешливо спросил Фабрицио, но тут же, оглянувшись, стал говорить намного тише. – Послушайте, Тилби, вы всецело преданы вашей госпоже?

– Вы оскорбляете меня своим вопросом.

– Глупости, если бы меня спросили о подобном, я бы попытался выяснить, что подразумевается под этими словами. Но здесь другое.

– Что? – стараясь говорить равнодушно, спросила камеристка. – Мне наконец надо идти.

– Скажи своей госпоже, если у нее найдется тысяча песо или какая-нибудь вещица приблизительно в такую цену, я могу организовать ее встречу с одним молодым человеком, который прибыл в Мохнатую Глотку, чтобы специально с ней увидеться.

После этого Фабрицио резко развернулся и пошел в глубь сада.

Тилби посмотрела вслед этой странной фигуре и побежала обратно к дому.

– Так ты говоришь, Тилби, «молодой человек, который специально прибыл сюда, чтобы со мной увидеться»?

– Да, мисс, он сказал именно так.

– И он говорит, что может устроить мою встречу с этим «молодым человеком»?

– Да, мисс, но только он просит за это тысячу песо.

Внешне Элен выглядела спокойной, ее внутреннее волнение выдавали только пальцы, терзавшие носовой платок.

– Если такой негодяй, как этот Фабрицио, просит денег, он предлагает действительно нечто стоящее.

– Может быть, вам хочется, чтобы это было так, – осторожно спросила камеристка, – я ему не верю.

– Но что же тогда делать?

– Не знаю, но мне хотелось бы, чтобы это был сэр Энтони!

– А мне не хотелось бы, но я и хочу на это надеяться.

– Но почему он не нападет на это пиратское гнездо, здесь не так уж много кораблей и пушек?

– Наверное, есть тому причина. Подожди, он сам нам обо всем расскажет.

– Так значит, мне соглашаться на предложение этого негодяя?

– Разумеется, Тилби.

– Но деньги?

– Да, – Элен прошлась по комнате, – хоть проси в долг у дона Диего в счет увеличения выкупа. А этот Фабрицио, он согласится подождать?

– Боюсь, что нет, не такой он человек, он не поверит на слово.

– К сожалению, вы правы. Но он же должен понимать, что я попала к дону Диего прямо с бала на корабль!

Тилби только вздохнула в ответ. Она смотрела на перстень, который украшал узкий безымянный палец хозяйки. Это был подарок Энтони к шестнадцатилетию. Он стоит намного больше тысячи песо.

Элен продолжала думать, но, как она ни рассматривала свое положение, оно представлялось ей безвыходным. Она увидела, куда смотрит Тилби, и в первый момент хотела ее выбранить за такое направление мыслей. Но чем больше она билась мыслью над раскладом обстоятельств, тем яснее видела вывод – с перстнем придется расстаться. В конце концов, она жертвует вещественным доказательством любви во имя духовной ее стороны. Энтони не может этого не понять.

– Скажи этому грабителю, что я согласна на его условия, – Элен медленно сняла перстень с большим квадратным изумрудом и протянула его служанке.

– Кстати, – тихо спросила Тилби, – а почему сэр Энтони не может заплатить за все?

– Он наверняка уже заплатил. Просто Фабрицио хочет ограбить обе стороны.

Все устроилось. Генуэзца перстень в качестве оплаты за услуги, конечно же, устроил. Решено было, что встреча произойдет на небольшой террасе-дворике, примыкающей к комнате Элен. Это странное архитектурное сооружение было ограждено с одной стороны стеной, а с другой отвесным обрывом. Туда можно было проникнуть только из комнаты Элен или через потайную калитку, запасной ключ от которой Фабрицио предусмотрительно похитил два года назад при удобном случае. Он надеялся, что ключ когда-нибудь сослужит ему службу. И такой день настал. Полночь была выбрана временем встречи отнюдь не из романтических соображений. Дело в том, что в поддень в Мохнатую Глотку наконец прибыл посланец с Ямайки, и примерно в это же время должна была состояться его встреча с доном Диего. Так решил хозяин Мохнатой Глотки, и приходилось танцевать от установленного им срока.

Фабрицио рассчитал таким образом: если Элен решит бежать с доном Мануэлем, то весьма кстати будет то, что он, то есть слуга дона Диего, будет иметь стопроцентное алиби в лице самого дона Диего, вместе с которым, а также с Троглио будет обсуждать детали выкупного дела. Если бегство не состоится, можно будет попытаться заработать тем способом, который планировался с самого начала – посредничеством. Фабрицио, будучи прирожденным интриганом, как все итальянцы, смаковал гармоничную стройность составленного им плана. Все заинтересованные им фигуры будут в решающий час находиться на территории одного дома, но, занятые разным делом, не смогут подсмотреть друг за другом, и – как бы ни повернулось – никто не догадается, что все организовал он, Фабрицио Прати.