Текст книги "Тайна Ретта Батлера"
Автор книги: Мэри Рэдклифф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)
ГЛАВА 6
Джеральд О’Хара, занятый ежедневной работой, даже не заметил, как прошло десять лет, прожитых им на земле Тары.
Он уже ни на секунду не сомневался, что принадлежит к верхам местного общества, ведь его плантации процветали, принося хороший доход с торговли хлопком, табаком.
Почти все его начинания были довольно успешными и приносили прибыль.
Многие из соседей завидовали удали Джеральда О’Хара, а кое-кто даже считал, что он связан с сатаной, так замечательно у него шли дела.
Когда ему стукнуло сорок три года, он стал еще румянее и смуглее и очень сильно раздался в плечах. Он выглядел завзятым сквайром-охотником прямо с обложки цветного иллюстрированного журнала.
И у Джеральда О’Хара возникло решение: его бесценное поместье и распахнутые настежь сердца и двери местных плантаторов – это еще не все. Ему нужна жена.
К этому решению его подталкивали слегка недоуменные взгляды соседей-плантаторов, да и верный Порк время от времени намекал ему, что для того, чтобы дом выглядел полной чашей, в нем обязательно должна быть хорошая хозяйка.
И сам Джеральд О’Хара прекрасно понимал, что каким бы расторопным ни был его управляющий, жена – это совсем другое. Ведь только женщина может присмотреть за слугами и сделать изобильной и радостной жизнь в этом огромном доме.
Большому имению настоятельно требовалась хозяйка.
Толстой поварихе-негритянке, по необходимости брошенной со двора на кухню, никак не удавалось вовремя управиться с обедом, а негритянке-горничной, снятой с полевых работ, сменить в срок постельное белье и смести с мебели пыль, вследствие чего при появлении гостей в доме поднималась дикая суматоха.
На Порка, единственного в Таре вышколенного слугу, было возложено общее наблюдение за челядью, но и он при попустительстве не привыкшего к упорядоченной жизни Джеральда стал с годами небережен и ленив. Своими обязанностями лакея он, правда, не пренебрегал, держал комнату Джеральда в порядке, прислуживал за столом умело и с достоинством, как заправский дворецкий.
Но в остальном он предоставлял всему идти своим ходом.
С безошибочным инстинктом слуги-негры очень скоро раскусили нрав хозяина и зная, что собака, которая громко лает, никогда кусать не станет, беззастенчиво этим пользовались.
Воздух то и дело сотрясали угрозы Джеральда О’Хара, он, стоя посреди гостиной или на крыльце во весь голос кричал, что распродаст всех рабов с торгов, спустит с них десять шкур.
Но рабы и слуги относились к этому с пониманием. Ведь они прекрасно знали, кто их хозяин и понимали, что Джеральд О’Хара никогда не опустится до того, чтобы распродавать своих рабов заезжим работорговцам.
И действительно, как бы громко ни кричал Джеральд О’Хара, с плантации Тара еще не было продано ни единого раба. И только один получил порку, и то только за то, что любимая лошадь Джеральда после целого дня охоты осталась неухоженной.
От строгого взгляда Джеральда не укрывалось, как хорошо налажено хозяйство у соседей и как умело управляются со своими слугами аккуратно причесанные, шуршащие шелковыми юбками хозяйки дома. Ну а то, что они от зари до зари хлопочут то в детской, то на кухне, то в прачечной, то в бельевой, это ему не приходило на ум. Он видел только результаты этих хлопот, и они производили на него неотразимое впечатление.
Неотложная необходимость обзавестись женой стала ему окончательно ясна однажды утром, когда он переодевался, чтобы отправиться верхом на заседание суда, и Порк подал ему любимую рубашку, приведенную в столь плачевное состояние починкой неумелой служанки, что Джеральду не оставалось ничего другого, как отдать ее лакею.
– Мистер Джеральд, – сказал расстроенному хозяину Порк, благодарно складывая рубашку, – вам нужна супруга, да такая, у которой в дому полным-полно слуг.
Джеральд не преминул отчитать Порка за нахальство, но в глубине души он уже понимал, что тот прав.
Джеральд хотел иметь жену и детей и ясно представлял, что долго тянуть с этим делом нельзя, иначе будет поздно. Но он не собирался жениться на ком попало, подобно мистеру Голверу, обвенчавшемуся с гувернанткой, пестовавшей его оставшихся без матери детей.
Его жена должна быть леди, благородной леди с такими же изящными манерами, как миссис Уилкс, и с таким же умением управлять большим хозяйством.
Но на пути к браку вставали два препятствия. Первое: все девицы в округе были наперечет и второе, более серьезное: Джеральд был чужеземец и в какой-то мере пришлый, хотя и обосновался тут десять лет назад.
О его семье ничего никому не было известно, правда, плантаторы центральной Джорджии не держались столь обособленно и замкнуто, как аристократы побережья. Однако и здесь ни одна семья не пожелала бы выдать замуж дочку за человека, дед которого никому не был известен.
Джеральд знал, что несмотря на искреннее к нему расположение всех, кто с ним охотился, выпивал, толковал о политике, ни один из них не просватает за него свою дочь. А ему отнюдь не улыбалось, чтобы пошли слухи о том, что дескать такой-то плантатор должен был, к своему прискорбию отказать Джеральду О’Хара, добивавшемуся руки его дочери. Но понимая это, он вовсе не чувствовал себя униженным.
Чтобы Джеральд О’Хара признал кого-то в чем-то выше себя, такого еще не было, да и не могло быть ни при каких обстоятельствах.
Просто в этом штате были свои чудные обычаи, согласно которым девушек выдавали замуж лишь за тех, чьи семьи прожили на юге не каких-нибудь двадцать два года, а намного больше, владели землей, рабами и предавались только тем порокам, которые вошли здесь в моду в эти годы.
Однажды утром Джеральд поднялся из-за стола, грохнул по нему кулаком с такой силой, что зазвенели приборы и Порк, испуганно отшатнувшись, замер, уставившись выпученными от испуга глазами на своего хозяина.
– Укладывай пожитки! – закричал Джеральд О’Хара.
– Слушаюсь, сэр, – негромко ответил Порк, не вдаваясь в подробности и явно еще не понимая, что на уме у хозяина.
– Мы едем в Савану, – объяснил ему Джеральд. И если у тебя хоть раз сорвется с языка какое-нибудь ругательство типа «язви его душу» или «дуй его горой»… Порк, ты меня слышишь? Я тут же продам тебя с торгов. Ты видишь, я сам воздерживаюсь теперь от таких, выражений.
– Слушаюсь, сэр, «язви его душу», – ответил Порк, добавив последнее уже мысленно.
Джеральд О’Хара самодовольно хмыкнул.
– Так ты меня понял?
И Порк закивал головой. На его лице расплылась маслянистая радостная улыбка. Он догадался куда и зачем они поедут со своим хозяином.
Сборы были недолгими и уже в полдень экипаж Джеральда О’Хара стучал колесами по проселочной дороге, направляясь в сторону Саваны.
«Джеймс и Эндрю, – думал Джеральд, – глядишь, да и присоветуют что-нибудь по части женитьбы. Ведь они всегда давали мне хорошие советы, помогут и на этот раз.
Быть может у кого-нибудь из их приятелей есть дочь на выданье, отвечающая его требованиям, и он составит для нее подходящую партию».
Так, примерно, рассуждал Джеральд О’Хара, трясясь на пыльной дороге.
В скором времени экипаж прибыл в Савану.
Джеймс и Эндрю выслушали младшего О’Хара терпеливо, но ничего предложить не смогли. Родственников, которые могли бы посодействовать сватовству, у них в Саване не было, так как оба брата прибыли сюда уже женатыми людьми. А дочери их друзей успели выйти замуж и обзавестись детьми.
– Ты, Джеральд, человек хоть и довольно богатый, но совершенно не знатный, – сказал Джеймс.
– Да, кое-какое состояние я себе сделал на торговле хлопком и табаком и думаю, что сумею прокормить даже большую семью. Но на ком попало я жениться не собираюсь, – сказал Джеральд.
– Ты хочешь высоко залететь, – сухо заметил Эндрю.
Все же они сделали для Джеральда все, что могли.
Джеймс и Эндрю были уже в преклонных годах и на хорошем счету в Саване. Друзей у них было много, и они целый месяц возили Джеральда из дома в дом на ужины, на танцы, на пикники.
– Есть тут одна, – признался наконец Джеральд, – очень она мне приглянулась. Ее еще на свете не было, когда я причалил сюда.
– Кто же эта особа? – поинтересовался Эндрю.
– Мисс Эллен Робийяр, – с деланной небрежностью бросил Джеральд ибо взгляд темных миндалевидных глаз девушки проник ему в самое сердце.
Она очаровала его сразу, несмотря на странное для пятнадцатилетней девушки отсутствие резвости и молчаливость.
И была в ее лице какая-то затаенная боль, так разбередившая ему душу, что ни к одному существу на свете он еще не проявлял столь участливого внимания.
– Послушай, братец, да ты же ей в отцы годишься.
– Ну и что, я еще мужчина хоть куда! – воскликнул чрезвычайно задетый этими словами Джеральд.
Джеймс спокойно хмыкнул и разъяснил ему:
– Джеральд, во всей Саване не сыщется более неподходящей для тебя невесты.
– Это еще почему? – воскликнул Джеральд.
– А потому, что Робийяр, ее отец – француз, а все они гордые как сатана. Ее мать, упокой Господи ее душу, была очень важная дама.
– А при чем тут мать?
– Ну как же, Джеральд, неужели ты не понимаешь, что характер девушки передался от матери?
– А мне наплевать! – выкрикнул младший О’Хара. – Мать ее, кстати, уже в могиле, а старику Робийяру я пришелся по душе.
– Вполне возможно, – заметил Эндрю.
– Вот видишь, Джеймс, и Эндрю меня поддерживает.
– Как мужчина мужчину – может быть, но только не как зять.
– Да и девушка никогда за тебя не пойдет, – вдруг вмешался Эндрю.
– Почему? – вновь запротестовал Джеральд.
– Она вот уже год как сохнет по этому повесе, по Филиппу Робийяру, ее кузену, хотя вся семья ее денно и нощно уговаривает перестать о нем думать.
– А кто это такой? – спросил Джеральд.
– Да был здесь один…
– Ну и черт с ним, был да сплыл! – воскликнул Джеральд.
– Да, он уже месяц как уехал в Луизиану, – сказал Эндрю.
– Как ты это узнал?
– Узнал, – коротко ответил Джеймс, не желая признаваться, что источником этих сведений был один из чернокожих слуг, к которому он подослал Порка, лакея своего брата. А Порк был готов расшибиться в лепешку, только бы его хозяин нашел себе невесту и женился.
– Брат, я не думаю, что она так уж сильно была влюблена в этого Филиппа и думаю, если это и так, то скоро пройдет. Какая может быть любовь в пятнадцать лет? – сказал Джеральд.
– Все равно, они скорее согласятся отдать ее за этого головореза-кузена, чем за тебя, – сказали братья в один голос.
Словом, Джеймс и Эндрю были поражены не менее всех других, когда стало известно, что дочь Пьера Робийяра выходит замуж за этого маленького ирландца из северной Джорджии.
В домах Саваны шептались и судачили по адресу Филиппа Робийяра, отбывшего на запад.
Но пересуды пересудами, а толком ничего никто не знал и для всех оставалось загадкой, почему самая красивая из девушек Робийяр решилась выйти замуж за шумного краснолицего ирландца, ростом едва-едва ей по плечо.
Да и сам Джеральд не очень-то хорошо был осведомлен о том, как все это произошло. Он понимал одно: чудо все-таки свершилось и ему как всегда помог Бог.
И впервые в жизни он ощутил несвойственную ему робость и смирение, когда Эллен, очень бледная и спокойная, легко прикоснувшись к его руке сказала:
– Я согласна стать вашей женой, мистер О’Хара.
– Не может быть! – как громом пораженный воскликнул Джеральд.
Но точно так же отреагировали и все остальные. Особенно изумилось семейство Робийяров, ведь никто не ожидал от Эллен подобного поступка. Все были уверены, что девочка никогда не согласится стать женой краснолицего ирландца, который к тому же был намного старше ее.
И только отчасти подозревала об истинной причине случившегося нянька Эллен воспитывающая девушку с самого ее рождения. Только она знала как Эллен, проплакав всю ночь навзрыд, словно ребенок, наутро с твердостью внезапно повзрослевшей женщины объявила о своем решении.
Исполненная мрачных предчувствий, няня передала ей в тот вечер небольшой сверток, присланный из Нового Орлеана с адресом, написанным незнакомой рукой.
Эллен развернула сверток и вскрикнув, выронила из рук медальон со своим портретом на эмали. К медальону были приложены четыре письма Эллен к ее кузену и краткое послание нью-орлеанского священника, извещавшее о смерти Филиппа Робийяра, последовавшей в результате драки в одном из городских баров.
– Это они заставили его уехать: отец, Полин и Евладия! Я ненавижу их! Всех ненавижу, видеть их не могу! Я уеду отсюда, уеду, чтобы больше никогда их не видеть! Уеду из этого города, где все будет вечно напоминать мне о нем.
– Да что ты, успокойся, – попыталась утешить девушку служанка.
– Не могу я успокоиться! – воскликнула Эллен, вытирая слезы с бледного лица.
Ночь уже близилась к рассвету, когда пышнотелая няня, тоже проливавшая горючие слезы, гладя темноволосую головку хозяйки, сделала робкую попытку возразить:
– Бог с вами, голубка, негоже это.
– Я уже решила. Он хороший добрый человек, я выйду за него или приму постриг в Чарльстонском монастыре.
Именно эта угроза и вынудила растерянного и убитого горем Пьера Робийяра дать согласие на брак.
Для убежденного пресвитерианина, хотя и происходившего из католической семьи, брак дочери с Джеральдом О’Хара представлялся менее страшным, чем принятие ею монашеского обета.
Если не считать того, что жених – человек без роду-племени, во всем остальном он был не так уж плох.
– Эллен, подумай, – сказал отец, – ведь Джеральд О’Хара намного старше тебя. Он скорее мой ровесник, чем твой.
– Ну и что, папа? – заметила девушка. – Он хороший и честный человек. И самое главное, может, с ним я буду счастлива.
– Дочь, как бы мне хотелось в это верить и как мне страшно отдавать тебя в чужие руки! – воскликнул Пьер Робийяр, глядя в окно на бегущие по небу облака. – Дочь, он заберет тебя и увезет очень далеко, и я больше никогда не увижу твоих счастливых глаз, не услышу твоего веселого смеха. Ты никогда мне не скажешь «доброе утро, папа» или «спокойной ночи» и мне будет очень грустно. Вот поэтому я и не хочу расставаться с тобой.
– Но отец, неужели тебе хочется, чтобы я на всю жизнь осталась несчастной?
– Что ты, дочь, я как раз хочу твоего счастья.
– Тогда я поеду.
– Может быть ты поддаешься минутному влечению, порыву? Может быть, стоит все хорошенько обдумать, взвесить – и тогда принять окончательное решение?
– Нет, я приняла решение ночью, я выхожу замуж за мистера О’Хара.
Отец, поняв, что разговор окончен и дочь своего решения не отменит, немного успокоился.
– Что ж. Эллен, если ты решила, то тогда могу пожелать тебе счастья и благословить. Ведь я так хочу, чтобы счастье сопутствовало тебе и чтобы твоя жизнь сложилась удачно.
На этом разговор с отцом был закончен.
И вот Эллен, теперь уже Эллен О’Хара, покинула Савану, чтобы никогда сюда уже больше не возвращаться.
И в сопровождении своего немолодого мужа, своей служанки Мамушки и, двадцати слуг-негров прибыла в Тару. А именно столько слуг-рабов отдал Пьер Робийяр Джеральду О’Хара в качестве приданного своей дочери.
Если Эллен в какую-нибудь горькую минуту и пожалела о своем скоропалительном решении выйти замуж за Джеральда, то никто, особенно Джеральд об этом никогда не узнал.
Джеральда прямо распирало от гордости, когда он смотрел на свою жену.
А Эллен навсегда вычеркнула из памяти маленький приморский городок и все, что было с ним связано и, ступив на земли северной Джорджии, обрела там новую родину.
В памяти конечно остался величавый и горделивый, как плывущий под всеми парусами фрегат дом отца – изящное здание во французском колониальном стиле. Мягкие женственно-округлые линии, бледно-розовые оштукатуренные стены, высокий портал, плавно сбегающие вниз широкие ступени парадной лестницы, окаймленные тонким кружевом чугунных перил. Богатый, изысканный и надменный дом.
Здесь же, в Джорджии, ее встретил суровый край и закаленные в лишениях люди.
Вдали, куда бы она ни устремляла взор, повсюду были красноватые пологие холмы с массивными выходами гранита и высокие мрачные сосны.
Дикой и неукрощенной представлялась ей эта природа после привычной для глаз мягкой красоты прибрежных островов, поросших серым мхом и темно-зеленой чащей кустарников, после белых лент пляжей, прогретых лучами субтропического солнца и просторных плоских песчаных равнин, зеленеющих пальмами и молодой порослью.
Здесь вслед за жарким летом наступала студеная зима, а в людях бурлила невиданная энергия и сила. Они отличались легким и веселым нравом, были добры, великодушны, любезны – и в то же время необычайно упрямы, вспыльчивы и жизнестойки.
На побережье мужчины гордились умением не утрачивать самообладания и хороших манер в любых обстоятельствах, будь то поединок или кровная месть.
Тогда как здесь все проявляли необузданность и склонность к бешеным выходкам.
Жизнь на побережье была окрашена в мягкие ровные тона, здесь она бурлила, молодая, неукрощенная, жадная.
Те, кого знала Эллен в Саване, казалось были отлиты по одному образцу, столь мало отличались их взгляды и привычки.
Теперь же она столкнулась с разными, совершенно не похожими друг на друга людьми. Переселенцы северной Джорджии перекочевали сюда из самых разных уголков земного шара: из Каролины и Виргинии, из Европы и далекого Севера и из других частей Джорджии.
Некоторые из них, подобно Джеральду, были искателями счастья и приключений, другие, подобно Эллен, принадлежали к старинным родам, дальние отпрыски которых, неудовлетворенные жизнью на родине, решили обрести рай на чужбине.
Немало было и тех, кого занесло в эти края случайным ветром или пригнало извечное беспокойство, бурлившее в крови и унаследованное от отцов-пионеров.
Весь этот разношерстный люд с очень несхожим прошлым, вел весьма непринужденный образ жизни, лишенный каких-либо стеснительных правил, с чем Эллен никогда не смогла свыкнуться.
На побережье она интуитивно знала, как поведут себя люди в тех или иных обстоятельствах.
Как поступит житель северной Джорджии предугадать было совершенно невозможно.
А юг в те дни процветал и это убыстряло темп жизни. Весь мир требовал хлопка и девственная плодородная земля рождала его в изобилии. Он был ее дыханием, биением ее сердца, его посевы и сборы – пульсацией крови в ее жилах.
В бороздах пахоты произрастало богатство, а вместе с ним самонадеянность и спесь. Они росли вместе с зелеными кустами и акрами пушистых белых коробочек. Если хлопок может принести богатство нынешнему поколению, как же приумножит его последующее!
Эта уверенность в завтрашнем дне порождала неуемную жажду жизни, алчную тягу ко всем ее благам, и жители Джорджии, со страстью, изумлявшей Эллен, предавались радостям бытия.
У них было достаточно денег и рабов, чтобы хватило времени на развлечения. А развлекаться они любили. Дело всегда, по-видимому, можно было бросить ради охоты, рыбалки или скачек. И не проходило недели, чтобы кто-нибудь не устроил пикника или не закатил бала.
Эллен так и не сумела, вернее, не смогла до конца слиться с новой жизнью. Слишком большая часть ее души оставалась в Саване. Но она отдавала должное этим людям и со временем их открытость и прямота, свобода от многих условностей и умение ценить человека по его заслугам, стали вызывать у нее уважение.
С появлением Эллен, в Таре начали происходить разительные перемены. Пятнадцатилетняя девочка не побоялась ответственности, налагаемой на нее званием хозяйки большого поместья.
По тогдашним понятиям до брака от девушки требовалось прежде всего быть красивой, приятной в обхождении, иметь хорошие манеры и служить украшением любой гостиной.
А вступив в брак, она должна была уметь управляться с сотней, а то и больше, черных и белых слуг и уметь вести хозяйство. И Эллен, как всякая девушка из хорошей семьи, была воспитана в этих понятиях. А помимо того, при ней была Мамушка, умевшая вдохнуть энергию в самого непутевого слугу.
И часто в доме Джеральда О’Хара слышался грозный крик Мамушки, распекавшей кого-нибудь из прислуги.
– Эх ты, чурбан, что стоишь, шевелиться надо! Господа не будут ждать!
И слуги, тут же почувствовав, что Мамушка с ними шутить не будет, со всех ног бросались исполнять приказание.
– Почему серебро не начищено? Почему ложки, вилки и ножи тусклые? – кричала рассерженная Мамушка, готовая схватить горничную и ударить по щеке.
Девушка, смущенная, бросалась к приборам и принималась пальцами начищать посуду до прозрачно-матового блеска.
Уже через несколько мгновений голос Мамушки раздавался в кухне:
– Почему мясо, черт вас побери, пережарено? Господа такое мясо не должны есть! Это мясо годится только для рабов, да и то, для тех, которые работают на дальних плантациях.
Мамушка обращалась со слугами так, как будто она была свободной, как будто ей принадлежала часть этого дома.
– А белье, что это за белье? Почему оно плохо выстирано? Почему простыни не накрахмалены как положено? Вы что, собираетесь это белье стлать гостям моих господ? Да я вас всех на конюшню отправлю, на плантацию, только скажу одно слово хозяйке или хозяину – и не видать вам дома, будете жить в конюшне.
И простыни как по мановению волшебной палочки приобретали идеальный вид. Все в доме кипело и происходящие превращения не могли не радовать Джеральда О’Хара.
Иногда по вечерам, сидя у камина, он обращался к Порку.
– Как это мы с тобой раньше жили в таком свинарнике и в такой пыли?
– Да, сэр, – задумчиво говорил старый лакей, – я же всегда вас убеждал, что жена – это очень необходимая вещь. Сколько раз я вам говорил, стоя вот здесь, у камина, что обязательно надо жениться? Но даже я, – Порк стучал себя кулаком в грудь, – никак не ожидал, что вы сделаете такой хороший выбор и что ваша жена – моя хозяйка – будет такой замечательной.
– Да, Порк, нам с тобой повезло, – удовлетворенно поглаживая колено, говорил Джеральд О’Хара. – За это стоит выпить.
– Нет, сэр, не стоит очень много пить, а то хозяйка будет на меня браниться.
– Ничего, Порк, скажи, что это я тебе позволил.
– Только бы Мамушка не увидела, – опасливо озираясь на дверь, говорил Порк, быстро опрокидывая рюмку с виски в свой алчный рот.
Господский дом был построен без малейшего представления о каком-либо архитектурном замысле и это сразу же поразило воспитанную Эллен. Тем более, что по мере необходимости к дому делались все новые и новые пристройки. И все же, невзирая на это, усилиями Эллен и Мамушки дому был придан уютный вид, возместивший отсутствие гармонии.
Тенистая темно-зеленая кедровая аллея, ведущая от дороги к дому, обязательная принадлежность каждого плантаторского особняка в Джорджии, создавала приятный для глаз контраст с яркой зеленью остальных деревьев, окружавших дом. Оплетавшая веранду глициния красиво выделялась на белой известке стен, а курчаво-розовые кусты мирта возле крыльца и белоснежные цветы магнолии в саду хорошо маскировали угловатые линии дома.
Весной и летом изумрудная зелень клевера и свинороя на газоне становилась слишком притягательной для индюков и белых гусей, коим надлежало держаться в отведенной для них части двора за домом. Предводители их стай то и дело совершали украдкой набеги на запретную зону перед домом, привлекаемые не только зеленью газонов, но и сочными бутонами жасмина и пестрыми циниями цветочных клумб.
Дабы воспрепятствовать их вторжению, на крыльце постоянно дежурил маленький черный страж с рваным полотенцем в руках.
Сидящая на ступеньках несчастная фигура негритенка была неотъемлемой частью поместья. Несчастен же он был потому, что ему строго-настрого приказали лишь отпугивать птиц, махая полотенцем, но ни в коем случае не стегать их.
Мамушка, появляясь на крыльце, придирчиво смотрела на негритенка, потом на стадо гусей и индюков и покивав перед носом ребенка указательным пальцем, строго говорила:
– Смотри мне, если хоть один гусь перелезет через ограду, то не сидеть тебе больше на крыльце, пойдешь работать в поле.
Ребенок испуганно кивал в ответ и едва завидев птицу, подходящую к ограде, сразу же бросался, опирался на жерди и принимался изо всех сил размахивать полотенцем.
– Прочь отсюда! Прочь! – и его голос разносился окрест.
Он кричал так громко специально, чтобы Мамушка, находящаяся где-нибудь на втором этаже или в гостиной, услышала его крик и оценила старания, а потом, выйдя на крыльцо, дала ему что-нибудь вкусное с господского стола, таким образом отблагодарив ребенка за усердную и прилежную работу.
Через руки Мамушки прошли десятки маленьких черных мальчишек, которых она обучала этой нехитрой премудрости, первой ответственной обязанности, возлагавшейся на мужскую половину черной детворы в Таре.
Потом, когда им исполнялось лет по десять, их отдавали в обучение к сапожнику или плотнику, или колесных дел мастеру, или скотнику Филиппу, или погонщику мула. Если мальчишка не проявлял способностей ни в одном из этих ремесел, его отправляли в поле, и он в глазах негров-слуг терял всякое право на привилегированное положение и попадал в разряд самых обыкновенных рабов.
Никто бы не назвал жизнь Эллен легкой или счастливой. Но легкой жизни она и не ждала. А если на ее долю и не выпало счастья, то таков, казалось ей, женский удел.
Мир принадлежал мужчинам, и она безропотно принимала его таким.
Собственность принадлежала мужчине, а женщине – обязанность ею управлять.
Честь прослыть рачительным хозяином доставалась мужчине, а женщине полагалось преклоняться перед его умом.
Мужчина ревел как бык, если загонял себе под ноготь занозу, а женщина, рожая, должна была заглушать в груди стоны, дабы не потревожить сон мужа.
Мужчины были несдержанны на язык и нередко пьяны. Женщины пропускали мимо ушей грубые слова и не позволяли себе укоров, укладывая пьяного мужа в постель.
Мужчины не стеснялись в выражениях и могли изливать на жен свое недовольство. Женщинам полагалось быть добрыми и снисходительными.
Полученное Эллен светское воспитание требовало, чтобы женщина среди всех тягот и забот не теряла женственности.
После появления в Таре Эллен и Мамушки, старых слуг, которые работали на Джеральда О’Хара, казалось, подменили. Они начали быстро бегать, суетиться и все в их руках начало спориться.
Единственной, кому позволялось делать замечания хозяйке, была, конечно же Мамушка, вырастившая Эллен с пеленок.
– Голубушка моя, – говорила Мамушка, сложив на груди крепкие руки, – а не кажется ли вам, что в доме слишком много слуг?
– С чего ты взяла?
– Куда ни пойдешь, куда ни заглянешь, везде слуги.
– Так разве это плохо?
Мамушка, расчесывая ее волосы, укоризненно кивала головой.
– Это не плохо, но просто каждый должен знать свое место и заниматься тем, что он умеет делать. А у нас много слуг, которые занимаются не своим делом.
– Кого ты имеешь в виду, Мамушка? – глядя в зеркало на свое отражение, спрашивала Эллен.
– Ну хотя бы, милая, взять второго повара. Он совершенно не умеет готовить. Мясо у него всегда подгорает, салат всегда пересолен и вообще, он неряха и совсем неопрятен.
– Что же ты предлагаешь, Мамушка?
– Я думаю, надо его на лето отправить на плантацию, пусть поработает с хлопком. Думаю, он сразу же поумнеет.
– Ну что ж, я скажу мистеру О’Хара, думаю, он послушает.
– Но только вы, голубушка, пожалуйста не говорите, что это я вас научила, пусть это исходит от вас. Тогда к вам и уважения будет больше и любви. Вы согласны?
– Конечно, Мамушка, а что ты еще хочешь предложить? – Эллен, уже уложив волосы вокруг головы, смотрела на свою служанку.
– А еще в бельевой две служанки очень плохо работают.
– Я что-то не замечала, – сказала Эллен.
– Не замечали, потому что я их все время ругаю и смотрю за тем, как они работают. Знаете, голубушка, по пять раз приходится заставлять их переделывать одно и то же: то плохо подкрахмалят, то плохо отутюжат… А ведь это те простыни, которые мы с вами привезли из Саваны, ваше приданное.
– Да, Мамушка, разберись уж с ними, пожалуйста, сама, а я буду ждать Джеральда. Только не будь с ними слишком строга, а то все обо мне начнут говорить как о бессердечной и жестокой хозяйке.
– Да что вы, госпожа, вас здесь все любят, не любят только меня.
– Не расстраивайся, Мамушка, я тебя очень люблю, – и Эллен обнимала за шею свою служанку, а та чмокала ее своими полными губами в щеку и передником вытирала слезу, навернувшуюся на глаза.
Мамушка, притворив за собой дверь, желала хозяйке спокойной ночи, и Эллен слышала ее тяжелые шаги по лестнице, а потом слышала, как она обходит дом, чтобы убедиться, что все находится на своих местах, что все двери заперты, окна закрыты, а слуги находятся в отведенных для них помещениях. Иногда она слышала сварливый окрик своей служанки на кого-нибудь из домочадцев.
Потом она слышала, как Мамушка бранилась на сторожа.
– Ты чего так громко стучишь своей колотушкой?
– Воров отпугиваю и разбойников, – отвечал пожилой раб-негр.
– Ты господам спать мешаешь, ведь они за день устали, им надо отдыхать, а ты ходишь у них под окнами и стучишь. Если тебе так хочется стучать, ходи возле конюшни и там греми.
– Хорошо-хорошо, – отвечал негр-сторож и стук его колотушки постепенно удалялся в ночь.
А Эллен еще долго лежала с открытыми глазами, глядя в потолок, ожидая, когда же наконец она услышит цокот копыт коня Джеральда О’Хара, когда же скрипнет дверь и раздастся его громкий голос.
В последнее время он часто стал задерживаться на плантации или у соседей, беседуя с ними о политике, всячески понося янки, покуривая сигары и играя в карты.
Но едва она слышала громкий голос мужа, ей сразу же становилось спокойно. Она закрывала глаза и умиротворение опускалось на ее душу. Она мгновенно засыпала.
И уже не слышала, как открывалась дверь в спальню и Джеральд, стоя со свечой в руках, склонялся над ее кроватью, любуясь красотой и молодостью своей жены.
А за окном, на бархатном небе, дрожали крупные южные звезды.
Джеральд открывал окно и любовался их холодным светом. А в комнату проникал запах цветущих магнолий, запах клевера.
– Завтра будет хорошая погода, – говорил Джеральд О’Хара, опуская раму и неслышно выходя из спальни своей молодой жены. – Какое счастье – быть женатым, – говорил Джеральд, спускаясь по лестнице в гостиную, где его ждал верный раб Порк.
– Как прошел вечер? – спрашивал Порк.
– Прекрасно, – отвечал Джеральд. – А как дела у нас в доме?
– Тоже прекрасно, сэр. Мамушка никому из слуг спуска не дает.
– Ну что ж, хорошо, что я вместе с женой приобрел еще и эту преданную служанку, – Джеральд самодовольно потирал ладони, опускался в кресло и Порк, как бы поняв, чего хочет его господин, тут же наполнял бокал виски.
