Текст книги "Король ворон (ЛП)"

Автор книги: Мэгги Стивотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Хорошо, джентльмены, – позвал он. – Я смог услышать вас из своего кабинета. Мы ведём себя как вороны? Занятия ждут.

Кулаки друг о друга ударены, волосы приглажены, плечи похлопаны. Остальные парни разошлись, Гэнси и Адам остались. Чайлд поднял руку по направлению к Гэнси в своего рода волновом движении, прежде чем нырнуть в кабинеты Грубер Холла.

И снова Гэнси выглядел рассерженным, а потом он стал выглядеть никак. И возобновил путь на урок.

– Что это было? – поинтересовался Адам.

Гэнси притворился, будто не слышал, пока они поднимались по лестнице туда, где только что стоял Чайлд.

– Гэнси, что это было такое?

– Что?

– Рука. Чайлд.

– Дружелюбный жест.

Не то чтобы мир не был более дружелюбен к Гэнси, чем к Адаму, но не директор Чайлд.

– Скажи, что мне не расскажешь, но не ври.

Гэнси проявил чрезмерную заботу, заправляя рубашку и одёргивая свитер. Он не смотрел на Адама.

– Я не хочу ссориться.

Адам обоснованно предположил:

– Ронан.

Глаза Гэнси украдкой метнулись к нему и снова уставились на свитер.

– Ни за что, – вздохнул Адам. – Что. Нет. Ты не сделал этого.

Он точно не знал, в чём обвинял Гэнси. Просто... он знал, что Гэнси желал для Ронана, и знал, как Гэнси что-либо получал.

– Я не хочу ссориться, – повторил Гэнси.

Он потянулся к двери, Адам, чтобы помешать, положил на дверь свою руку

– Посмотри вокруг. Ты видишь Ронана? Ему всё равно. Что бы ты ни пытался засунуть ему в глотку, все равно оставит его голодным.

– Я не хочу ссориться.

Гэнси спасло раздавшееся жужжание, телефон звонил. Строго говоря, им не разрешалось принимать звонки в течение учебного дня, но он достал сотовый и повернул экраном так, чтобы Адам видел. Два факта поразили Адама: во-первых, экран сообщал, что звонила мама Гэнси, что, скорее всего, было так, а во-вторых, телефон Гэнси показал время 6:21, что точно было не так.

Поза Адама неуловимо изменилась, он больше не мешал Гэнси войти в Грубер, а скорее опирался рукой на дверь, будто бы стоя на стрёме.

Гэнси приложил трубку к уху.

– Алло? О, мам, я в школе. Нет, выходной был вчера. Нет. Конечно. Нет, только давай быстро.

Пока Гэнси говорил по телефону, Энергетический пузырь поманил Адама, предлагая поддержать его, предлагая подкрепить его утомлённую фигуру, и всего на минуту он это позволил. На несколько непринуждённых вдохов всё стало листьями и водой, стволами и корнями, камнями и мхом. Энергетическая линия рокотала в нём, прибывая и отступая, или наоборот. Адам мог сказать, лесу нужно поведать ему что-то, но он не мог разобрать, что же это было. Ему следовало погадать после школы или найти время, чтобы вообще пойти в лес.

Телефон был отключен, убран. Гэнси сказал:

– Она хотела знать, нравится ли мне идея проведения последнего этапа предвыборной кампании здесь, в кампусе, в эти выходные. Не возникнет ли здесь противоречие со Днём Ворона, нормально ли будет это обсудить с Чайлдом? Я сказал, что... Ну, ты слышал, что я сказал.

На самом деле Адам не слышал. Он слушал Энергетический пузырь. Фактически, он всё ещё слушал его настолько внимательно, что когда тот внезапно и неожиданно покачнулся, он тоже покачнулся. Ослабленный, он схватился за ручку двери, чтобы устоять.

Гул энергии внутри него исчез.

Адаму едва хватило времени задаться вопросом, что произошло, и вернётся ли энергия, как энергетическая линия внутри него снова ожила. Листья развернулись где-то в подсознании. Он выпустил ручку двери.

– Что это было? – спросил Гэнси.

– Что? – Адам немного запыхался, но, тем не менее, почти точно имитировал более ранний тон Гэнси.

– Не будь ослом. Что случилось?

Случилось то, что кто-то отнял огромное количество энергии у энергетической линии. Достаточное, чтобы заставить перевести дух даже Энергетический пузырь. Исходя из небольшого опыта Адама, существовало только несколько вещей, способных на такое. Пока энергия медленно возвращалась к прежней скорости, он сообщил Гэнси:

– Я вполне уверен, что знаю, чем занят Ронан.

Глава 3

Тем утром Ронан Линч проснулся рано, без будильника, думая о доме, доме, доме. Когда он уходил, Гэнси всё ещё спал – телефон был зажат у него в руке, а очки во время сна сместились на несколько дюймов прочь по матрацу от тела. Ронан сполз вниз по лестнице, прижимая ворона к груди, чтобы тот не пикнул. Снаружи, разросшаяся трава сложила росу на ботинки Ронана, а туман обвился вокруг шин тёмно-серого БМВ. Небо над Фабрикой Монмаут излучало цвет мутного озера. Было холодно, но горючее сердце Ронана полыхало. Он уселся в машину, позволяя ей стать его кожей. Ночной воздух всё ещё лежал, свернувшись калачиком, под сидениями, и прятался в кармашках дверей. Он дрожал, когда пристегивал своего ворона ремнями безопасности к пассажирскому сидению. Не самый шикарный крепёж, но эффективный для того, чтобы помешать представительнице семейства вороновых хлопать крыльями, болтаясь по салону спортивной тачки. Чейнсо клюнула его, но не так сильно, как холод раннего утра.

– Подай мне пиджак, какашка? – обратился он к птице. Она же в ответ на просьбу ткнула клювом механизм стеклоподъемника, чтобы он взял одежду сам. Его школьный пиджак был там же безнадежно смят под коробкой-паззлом, объектом из грёз, который умел переводить несколько языков, включая волшебный, на английский. Когда он собирался снова в школу? Никогда? Он подумал, что может завтра официально покинуть это заведение. На этой неделе. На следующей неделе. А что его остановит?

Гэнси. Деклан. Память об отце.

У него ушло двадцать пять минут, чтобы доехать до Сингерс Фоллс, даже в этот ранний час. И было ещё много времени до рассвета, когда он проехал через несуществующий город и, наконец, добрался до Барнс. Над его машиной туннелем в полмили сомкнулись колючки, ветви и деревья. Вырезанная из лесистых предгорий, куда можно добраться только по извилистой дороге через чащу леса, собственность жила звуками окружающего её неопрятного леса Вирджинии: дубовые листья неуверенно трепетали друг против друга, койоты и олени, треща ветками, пробегали между деревьями, сухая трава перешёптывалась, совы допытывали сов, всё дышало и исчезало из виду. Для светлячков было слишком холодно, но, тем не менее, они блестели то тут, то там, исчезая и появляясь из небытия над полями.

Это принадлежало ему. Причудливое, бесполезное, но прекрасное. Ронан Линч обожал грезить о свете.

Было время, когда Барнс был всей экосистемой Ронана. Линчи редко его покидали, когда он был юн, потому что не было необходимости, потому что Найл Линч мало кому доверял и считал, что вряд ли кто-то сможет позаботиться о поместье в его отсутствие.

Аврора, их мама, как-то объяснила, что лучше всего встречаться со своими друзьями у них в домах, потому что у папы много хрупких вещей по всей ферме.

Одна из хрупких вещей – Аврора Линч. Златокудрая Аврора была, очевидно, королевой места под названием Барнс, нежной и радостной правительницей страны умиротворения и секретов. Она была покровительницей причудливого искусства своих сыновей (хотя Деклан, самый старший, был наименее причудлив), и она была неутомимым товарищем в выдуманных играх своих сыновей (хотя Деклан, самый старший, был наименее игрив). Она, конечно, любила Найла – все просто обожали Найла, поэта-хвастуна – но в отличие от всех остальных, она предпочитала его, прибывающего в тихом настроении. Она любила правду, но трудно было любить обоих: правду и Найла Линча, когда последний начинал говорить.

Она была единственным человеком, которого он не мог ослепить, и он любил её за это.

Только много лет спустя Ронан узнал, что король нагрезил свою королеву. Но теперь, по прошествии времени, он понял, что это имело смысл. Его отец тоже любил грезить о свете.

Внутри дома Ронан включил несколько светильников, чтобы вытолкнуть темноту наружу. Недолгие поиски закончились обнаружением ведра с кубиками с буквами, которые он высыпал перед Чейнсо, чтобы та их рассортировала. Затем он поставил одну из отцовских пластинок Боти Бэнд[4], и как только раздался потрескивающий звук скрипок и флейт, который разлетелся пылинками по узким коридорам, он стёр пыль с полок и отремонтировал сломанный шарнир у буфета на кухне. Когда утреннее солнце наконец-то пролилось золотом на огороженную узкую долину, он продолжил перекрашивать изношенную деревянную лестницу в старую спальню родителей.

Он вдохнул. Он выдохнул.

Он забывал, как дышать, когда был не дома.

Время текло тут по своим законам. День в Аглионбае был разбит на чётко очерченные фрагменты, которые не имели значения, и разговоры, которые не оставались в памяти. Но тот же день, проведённый в Барнс, протекал с ленивой самоуверенностью, наполненный в четыре раза большим количеством вещей. Чтением на подоконнике, просмотром старых фильмов в гостиной, ленивой починкой хлопающей сарайной двери. Часы здесь длились столько, сколько им было нужно.

Постепенно на его воспоминания прошлого – всего, чем это место было для него, когда здесь жила вся семья Линч – стали наслаиваться воспоминания и надежды последующего – каждой минуты, когда Барнс был его, всё время, что он провёл здесь в одиночестве или с Адамом, грезя и строя планы.

Дом, дом, дом.

Пора было поспать. Погрезить. Ронан в мыслях держал один специфический объект, который пытался создать, и он был не настолько глуп, чтобы считать, будто способен создать его с первой попытки.

«Правила грёз», – нараспев произнёс Джона Майло.

Ронан сидел на уроке английского. Одетый в плед Майло, учитель английского, стоял перед светящейся интерактивной доской. Его пальцы метрономом водили по доске, нажимая на слова: Правила для грезящих. Правила для нагреженного.

«Энергетический пузырь?» – спросил Ронан класс. Ненависть сковала льдом его мысли. Он бы никогда не забыл запах этого места: резины и чистящего средства, плесени и общепитного терияки[5].

«Мистер Линч, хотите чем-то поделиться?»

Безусловно: «Я не задержусь в этом треклятом классе ни на секунду дольше...»

«Вас здесь никто и не держит, мистер Линч. Аглионбай – это выбор. – Майло выглядел разочарованным. – Давайте сосредоточимся. Правила для нагреженного. Мистер Линч, прочтите это вслух».

Ронан промолчал. Они не могли его заставить.

«Грёзы легко разрушаются, – пропел Майло. Его слова прозвучали рекламным слоганом для чистящего средства. Трудно поддерживать необходимый баланс между подсознательным и сознательным. – На странице четыре вашего текста есть схема».

Страница три была чёрной. Четвёртой не было и в помине. Не было никакой схемы.

«Правила для нагреженного. Мистер Линч, может быть, вы присядете, заправите рубашку и покажете мне какой-нибудь аглионбайский трюк? Психопомп[6] может помочь сохранить ваши неусыпные мысли. Все удостоверьтесь, что видите здесь своего нагреженного приятеля».

Нагреженного приятеля Ронана здесь не было. Однако здесь был Адам, который сидел на самом дальнем ряду. Внимательный. Занимающийся. Этот Студент Аглионбая Представляет Собой Наследие Америки. Его учебник был виден в пузыре над головой, который символизировал собой мысль, исписанный заметками и диаграммами.

Борода Майло удлинилась с начала урока.

«Правила для грезящих. На самом деле они про высокомерие, не так ли? Мистер Линч, не хотите нам рассказать, как умер Бог?»

«Это бред сивой кобылы», – сказал Ронан.

«Если считаете, что знаете лучше, то выходите и учите класс сами. Я просто пытаюсь понять, почему вы считаете, что не закончите жизнь, как ваш отец. Мистер Пэрриш, правила для грезящего?»

Адам ответил, следуя букве учебника:

«Хини чётко дает понять на двадцатой странице, что грезящие относятся к классу оружие. И в исследованиях, представленных экспертами, видно, как это подтверждается в повседневной жизни. Пример А: отец Ронана мёртв. Пример Б: К мёртв. Пример В: Гэнси мёртв. Пример Г: я тоже мёртв. Пример Д: Бог мёртв, как вы уже заметили. Я бы ещё добавил к перечню Меттью и Аврору, но они не люди на основании исследования 2012 Глассера. У меня есть график».

«Да пошёл ты», – выдал Ронан.

Адам выглядел так, словно выдохся. Он больше не был Адамом, Адам превратился в Деклана. «Ронан, хоть раз в своей чёртовой жизни сделай домашнее задание. Ты же даже не знаешь что ты?»

Ронан проснулся злым и несолоно хлебавши. Он оставил диван, чтобы похлопать дверцами некоторых шкафчиков на кухне. Молоко в холодильнике прокисло, а Меттью доел все хот-доги ещё в последний раз, когда приезжал. Ронан рвал и метал в убывающем утреннем свете, проникающем через ширму крыльца, и сорвал странный фрукт с комнатного дерева, которое вырастило плоды в виде орехов, покрытых шоколадом. Пока он порывисто расхаживал взад-вперёд, Чейнсо хлопала крыльями у него за спиной, нападая на тёмные пятна, которые, как она надеялась, были брошенным арахисом.

Правила для грезящих: Майло во сне спросил его, где был его нагреженный компаньон. Хороший вопрос. Девочка-Сиротка преследовала его во снах так долго, что он уже и не помнил того времени, когда её не было. Девочка-Сиротка – несчастное маленькое существо с белой кипой[7], натянутой на короткие неровно стриженные светлые-пресветлые волосы. Когда-то он считал, что она старше, но, может, тогда просто он был младше. Она помогала ему прятаться во время ночных кошмаров. Теперь же она чаще сама пряталась за Ронана, но она всё ещё помогала ему сосредотачиваться на поставленной цели. Когда Майло упомянул о ней, Ронану показалось странным, что она не появилась. Весь сон был странным.

«Ты же даже не знаешь что ты?» Он не знал наверняка, но ему казалось, что он уже лучше справляется с жизнью, где нужно раскрывать свои тайны. Его сон может идти лесом.

– Брек, – произнесла Чейнсо.

Бросая с неё арахис, Ронан зашагал обратно в дом искать вдохновение. Иногда дотрагиваться руками до чего-то реально существующего помогало, когда становилось трудно грезить. Чтобы успешно вынуть в реальный мир нагреженный объект, ему необходимо было знать, каков тот на ощупь, на запах, тянется ли он, можно ли его сгибать, как на него действовала сила притяжения и действовала ли вообще, свойства, которые превращали предмет в физически существующий из эфемерного.

В спальне Меттью взгляд Ронана зацепился за шёлковый кисет с магнитиками. Пока он изучал ткань, Чейнсо деликатно вразвалочку прошествовала у него между ног, издавая тихий рычащий звук. Ему не дано было понять, отчего чаще всего она выбирает хождение и прыжки. Вот были бы у него крылья, он бы только и делал, что летал.

– Его здесь нет, – сказал ей Ронан, когда она вытянула шею, чтобы попытаться увидеть поверхность кровати. Крякнув в ответ, Чейнсо безуспешно искала, чем бы себя потешить. Меттью был шумным, радостным мальчишкой, но его комната была опрятна и прибрана. В ней не было ничего лишнего. Ронан раньше думал, что это из-за того, что Меттью хранил весь свой беспорядок внутри своей курчавой головы. Но теперь он подозревал, что это оттого, что у Ронана тогда не хватило воображения пригрезить полностью сформировавшуюся личность. Трёхлетний Ронан очень хотел брата, любовь которого к нему была бы полной и незамысловатой. Трёхлетний Ронан нагрезил Меттью, противоположность Деклана во всех смыслах. Был ли он человеком? Адам/Деклан во сне, похоже, так не считал, но Адам/Деклан во сне также был явным лжецом.

Правила для грезящих.

«Грезящие относятся к классу оружие».

Ронан уже знал, что он был оружием, но он пытался это компенсировать. Сегодняшней его целью было пригрезить нечто такое, что помогло бы сохранить Гэнси жизнь на случай, если его снова ужалят. Разумеется, Ронан уже создавал антидоты: шприцы с адреналином и другие лекарства; но проблема состояла в том, что он бы не узнал, сработают они или нет, пока не стало бы слишком поздно, если не сработают.

Так что теперь план получше: прозрачный кожный щит. Нечто такое, что защитит Гэнси от того, что ему навредит.

Ронан не мог отделаться от мысли, будто опаздывает.

Сработает. Это будет круто.

В обед Ронан оставил свою постель, спустя ещё две неудавшихся попытки создать успешную броню. Он натянул перепачканные грязью ботинки и сильно поношенную толстовку и вышел на улицу.

Барнс представлял собой конгломерат хозяйственных построек, гаражей и больших амбаров для скота; Ронан остановился перед одним, чтобы заполнить кормом вёдра и поднять соляной кирпич наверх пеллет[8] – вариация установленного порядка, когда он был ребенком. Затем он отправился к пастбищу на холме, минуя безмолвные глыбы нагреженного его отцом стада коров, упрямо спящих по обе стороны поля. По дороге он свернул к одному из больших сараев с техникой. Встав на цыпочки, пошарил в верхней части дверного косяка, пока не нашел крошечный нагреженный цветок, который там оставлял. Когда он подбросил цветок, тот завис у него над головой, низвергая из себя непрерывное желтоватое свечение, достаточное, чтобы осветить дорогу через сарай без окон. Ронан прошёл запылённой дорожкой мимо сломанного и несломанного оборудования, пока не нашёл своего ночного кошмара-альбиноса, свернувшегося на капоте ржавой старой машины, белая изодранная угроза с закрытыми глазами. Его бледные и свирепые когти исцарапали капот, оголив тот до металла. Ночной кошмар провёл здесь уже больше нескольких часов. Тварь открыла розоватый глаз и оценивающе уставилась на него.

– Тебе что-то нужно, ты, маленький ублюдок? – поинтересовался Ронан.

Кошмар вновь закрыл глаз.

Ронан оставил его и продолжил путь с вёдрами корма, продуктивно постукивающими, позволяя нагреженному цветку вести его, хотя он и не нуждался в этом при дневном свете. К тому времени, как он прошёл самый большой амбар для скота, он больше был не один. По обе стороны от него сквозь землю неистово пробивалась трава. Из травы выскакивали сурки, крысы и несуществующие зверушки, бежали по его следам и выбегали перед ним, на краю леса появлялись олени, их затенённая шкура была невидимой, пока они не начинали двигаться.

Некоторые звери были настоящими. Большинство оленей были обычными белохвостыми оленями Вирджинии, которых Ронан подкармливал и приручал только радости ради. Их одомашнивание помогало существованию нагреженого оленёнка, который жил среди них. Он был бледен и прекрасен с этими своими трепещущими ресницами и острыми красноватыми ушками. Ныне он был первым, чтобы принять у Ронана кусок соли, когда тот вкатил его на поле, а он в обмен предложил Ронану потрепать короткий, грубый мех холки и содрать репей с шелковистых волосков за ушами. Один из диких оленей грыз соляные кусочки с ладоней Ронана, а остальные терпеливо ждали, когда он ссыпет соль в траву. Наверное, кормить их было противозаконно. Ронан всё никак не мог запомнить, что считалось в Вирджинии незаконным: кормить оленей или отстреливать.

Мелкие животные подобрались ближе, некоторые даже топтали ему ботинки, какие-то вылезали на траву рядом с ним, другие пугали оленей. Он рассыпал соль и для них тоже и осмотрел их на предмет ран и клещей.

Он вдохнул. Он выдохнул.

Он думал о том, какой хочет видеть кожную защиту. Может быть, она не должна быть невидимой. Может быть, она могла бы быть серебряной. А может быть, у неё должны быть маячки.

Ронан улыбнулся этой мысли, внезапно почувствовав себя нелепым, ленивым и безрассудным. Он поднялся, позволяя неудаче дня скатиться с его плеч и упасть на землю. Когда он потянулся, белый оленёнок поднял голову, чтобы внимательно рассмотреть его. Другие отметили пристальное внимание хромого и последовали его примеру. Они были прекрасны, какими могли быть в грёзах Ронана, какими могли быть в Энергетическом пузыре, только сейчас они были наяву. Каким-то образом, хотя Ронан этого момента и не отметил, разделение между жизнью наяву и жизнью во сне начало сужаться. И хотя половина этого странного стада заснёт, если он умрёт, пока он был здесь, пока он вдыхал и выдыхал, он был королём.

Он оставил своё дурное настроение в поле. Вернувшись домой, он уснул.

Глава 4

Лес был Ронаном.

Он лежал лицом в грязи, раскинув руки, пальцами зарывшись в почву за силой энергетической линии. От него пахло падающими и горящими листьями, смертью и возрождением. Воздух был его кровью. Голоса, бубнящие что-то ему из ветвей, были его собственными, эхом повторяющими самих себя. «Ронан, опять Ронан. Ронан снова. И ещё раз Ронан».

– Вставай, – велела Девочка-Сиротка на латыни.

– Нет, – ответил он.

– Тебя поймали? – спросила она.

– Я не хочу уходить.

– Я хочу.

Он как-то посмотрел на неё, хотя был неподвижен, запутавшись в корнях пальцами, и чернильные ветви росли из тату на голой спине. Девочка-Сиротка стояла с ковшом для раздачи кормов в руках. Глаза её были тёмными и впалыми, словно глаза вечно голодного или вечно жаждущего. Белая кипа сползла вниз по её медовым, неровным, коротким волосам.

– Ты просто часть сна, – сообщил он. – Ты всего лишь какая-то хренотень моего воображения.

Она заскулила, как побитый щенок, и он сразу ощутил злость на неё или на себя. Почему он не должен просто говорить, чем она была?

– Я искал тебя раньше, – сказал он, потому что только что вспомнил об этом. Её присутствие снова и снова напоминало ему, что он был во сне.

– Кра, – произнесла она, всё ещё обиженная его предыдущим заявлением. Ронана раздражало, что она украла у Чейнсо имя, которым та его называла.

– Найди себе своё, – выдал он, но уже потерял охоту быть с ней жёстким, даже если это была просто честность. Она села около него, подтянув колени к груди.

Прижавшись щекой к прохладной почве, он тянулся дальше в землю. Кончики пальцев задевали личинки и дождевых червей, кротов и змей. Личинки раскручивались, когда он миновал их. Дождевые черви вливались в это путешествие. Мех кротов прижимался к нему. Змеи обматывали его руки. Он был всеми ими.

Он вздохнул.

Над землёй Девочка-Сиротка качалась и пела про себя немного жалобно, с тревогой глядя на небо.

– Periculosum, – предупредила она. – Suscitat[9].

А он не чувствовал никакой опасности. Просто земля и сила энергетической линии, и ветви его вен. Дом, дом.

– Это здесь, внизу, – сказал он. Грязь глотала его слова и направляла вверх новые побеги.

Девочка-Сиротка скрючилась у его ног и задрожала.

– Quid... – начала она, а потом продолжила, запинаясь, на английском: – Что это?

Кожа. Мерцающая, почти прозрачная. Он находился достаточно ниже поверхности леса, чтобы разглядеть фигуру посреди грязи. Она имела форму тела, будто оно зарождалось под землёй, будто оно ожидало, когда будет выкопано. Его структура ощущалась, как ткань мешка в комнате Меттью.

– Есть, – произнёс Ронан, когда его пальцы задели поверхность. «Помоги мне это удержать», – должно быть, он только подумал это, не сказал вслух.

Девочка-Сиротка начала плакать.

– Будь осторожен, будь осторожен.

Она едва закончила просьбу, как он ощутил...

Что-то.

Ко... кого-то?

Не прохладные, сухие чешуйки змей. Не тёплое, стремительное сердцебиение кротов. Не грязно-подвижную мягкость дождевых червей или гладкую, вялую плоть личинок.

Это была тьма.

Она просачивалась.

Это было не столько создание, сколько не-создание.

Ронан не ждал. Он узнал ночной кошмар, когда ощутил его.

– Девочка, – попросил он, – вытащи меня.

Он ухватил нагреженную кожу одной из рук-корней, стараясь побыстрее зафиксировать её ощущение в памяти. Вес, плотность, реалистичность.

Девочка-Сиротка скребла почву вокруг него, роясь, словно собака, издавая тихие испуганные звуки. Как же она ненавидела его грёзы.

Тьма, которая не была тьмой, подкрадывалась сквозь грязь. Она пожирала то, чего касалась. Вернее, что-то там было, а потом его не было.

– Быстрее, – рявкнул Ронан, отступая с кожей, зажатой в пальцах-корнях.

Он мог бы оставить нагреженную кожу и разбудить себя.

Но он не хотел её оставлять. Это могло бы сработать.

Девочка-Сиротка держала его за ногу или за руку, или за одну из его ветвей и тянула, тянула, тянула, стараясь вырвать его из земли.

– Кра, – зарыдала она.

Тьма разъедала. Если бы она схватила Ронана за руку, он мог бы проснуться без руки. Он собирался остановить череду своих потерь...

Девочка-Сиротка упала, рывком освободив его от почвы. Чернота взорвалась из земли позади него. Не думая, Ронан бросился на защиту девочки.

«Нет ничего невозможного», – произнёс лес или тьма, или Ронан.

Он проснулся. Обездвиженным, как было всегда, когда он приносил что-нибудь любых размеров из снов. Он не чувствовал рук. «Пожалуйста, – думал он, – пусть у меня ещё будут руки». И не чувствовал ног. «Пожалуйста, – думал он, – пусть меня ещё будут ноги». Он провёл несколько долгих минут, пялясь в потолок. Ронан находился в гостиной на старом клетчатом диване и смотрел на те же три трещины, что много лет составляли букву М. Пахло гикори и самшитом. Чейнсо хлопала крыльями над ним, пока не уселась на его левой ноге.

Так что у него всё ещё должна быть хотя бы одна нога. Сейчас он уже не смотрел на тьму и не смог бы чётко сформулировать, что делало её такой ужасающей.

Медленно к пальцами возвращалась способность двигаться, должно быть, они всё ещё тоже имелись. Нагреженная кожа явилась вместе с ним и наполовину свисала с дивана. Она была тонкая и иллюзорная на вид, запачканная грязью и разорванная в клочья. У Ронана имелись конечности, но одежда шла в стирку. А ещё он был голоден.

Телефон зажужжал, и Чейнсо перелетела, хлопая крыльями, на спинку дивана. Обычно Ронан бы его не проверил, но он был слишком обеспокоен воспоминаниями о небытие во сне, поэтому воспользовался вновь движущимися пальцами, чтобы выдернуть телефон из кармана и убедиться, что это не Меттью.

Гэнси. «Пэрриш хочет знать, не убил ли ты себя только что во сне. Пожалуйста, сообщи».

До того, как Ронан успел сформулировать умиление по поводу подобной осведомлённости Адама, Чейнсо внезапно низко наклонила голову к спинке дивана. Перья на её шее приподнялись в знак настороженности и внимания. А глаза зафиксировались на какой-то точке в другом конце комнаты.

Приподнявшись, Ронан проследил взглядом за тем, что привлекло её внимание. Поначалу он не увидел ничего, кроме знакомого беспорядка в гостиной. Кофейный столик, игровой автомат, корзина для трости. Затем его глаза уловили движение под журнальным столиком.

Он замер.

Медленно осознал, на что смотрит.

И выдал:

– Дерьмо.

Глава 5

Блу Сарджент выгнали из школы.

Всего на день. Двадцать четыре часа, как предполагалось, должны излечить её от умышленного уничтожения школьного имущества и, откровенно говоря, удивительно скверного поведения. Блу не могла заставить себя сожалеть, хотя и знала, что должна бы; ничто в школе не чувствовалось особенно реальным по сравнению с остальной частью её жизни. Когда она стояла в коридоре возле кабинета школьной администрации, то слышала, как её мама объясняла, что в их семье недавно случилась смерть, и в город только-только вернулся биологический отец Блу, и все эти события очень травмировали её дочь. Скорее всего, как добавила Мора (пахнувшая полынью, которая означала, что они с Джими, пока Блу была в школе, провели ритуал), её дочь даже не осознавала, что творит.

О, Блу ещё как осознавала.

Теперь она сидела под буком на заднем дворе Фокс Вей 300, раздражённая, не в духе. Где-то в глубине души она понимала, что у неё неприятности гораздо серьёзнее, чем были до того в течение продолжительного времени. Но более непосредственная её часть была рада, что ей не придётся целый день делать вид, будто бы её волнуют уроки. Она швырнула выеденный изнутри буковый орешек, а тот с треском, словно выстрел, отскочил от забора.

– Ладно, есть идея.

Сначала раздался голос, потом озноб пробежал по коже. И мгновение спустя к ней присоединился Ноа Жерни, одетый, как и всегда, в свой школьный свитер цвета морской волны. «Присоединился», пожалуй, не очень подходящий глагол. Лучше сказать «проявился». Подходяще было бы оперировать понятием «игра света». А вот выражение «обман разума» оказалось бы в самым раз. Потому как Блу крайне редко замечала то мгновение, когда Ноа на самом деле появлялся. Не то чтобы он легко и просто принимал решение существовать. Это было, будто её мозг переписывал минуту до его появления, чтобы она могла притвориться, будто Ноа всё это время сидел, ссутулившись, рядом с ней.

Иногда немного жутко дружить с мертвецом.

Ноа приветливо продолжил:

– Итак, у вас есть трейлер. Не Адама трейлер. А для коммерческих целей.

– Что? У меня?

– У вас. У тебя. Как называется, когда имеются в виду все, а ты говоришь «вы»? Это из грамматики.

– Не знаю. Гэнси бы знал. А что ты подразумеваешь под трейлером Адама?

– Внутреннее вы? – предположил он, словно она ничего не спрашивала. – Неважно. Я имею в виду, типа, в целом вы. В итоге вы придумываете пять супер классных рецепта приготовления курицы. Вроде гриля. Те, что всегда готовят, ага? – Он стал отсчитывать на пальцах. – Гмм, по-мексикански. Мёд-карри. Барбекю. Гмм. Терияки? И. Чеснок-с-Чем-то-Там. Ещё вам нужны, типа, напитки. Вызывающие привыкание, безумные напитки. Здесь народу придётся задуматься: «Я жажду того цыплёнка в мёде и карри и этот, мм, лимонный чай, чёрт, да, всего до одури, ага, Цыпа-цыпа-цыпа!»

Она ещё никогда не видела его таким оживлённым. Безусловно, эта весело болтающая версия Ноа была ближе всего к его живой версии, студенту-скейтбордисту из Аглионбая с ярко-красным мустангом. Её поразило осознание того, что, скорее всего, будь он жив, они никогда бы не подружились. Он не был ужасным. Просто юным в том смысле, в каком она никогда не была. Это была неприятная мимолётная мысль.

– ... и я бы назвал это – готова? – ЦЫПЛЁНОК[10]. Улавливаешь? Чем хочешь заняться сегодня вечером? О, мамуля, пожалуйста: «ЦЫПЛЁНКА». – Ноа хлопнул по хвостику Блу так, что тот ударил её по макушке. – Ты могла бы носить бумажную шляпку! Ты могла бы стать лицом «ЦЫПЛЁНКА».

Внезапно Блу потеряла терпение. Она взорвалась:

– Ладно, Ноа, остановись, потому...

Каркающий смех, раздавшийся откуда-то сверху, вынудил её осечься. Несколько сухих листьев слетели вниз. Блу с Ноа задрали головы.

Гвенллиан, дочь Глендовера, развалилась на крепких ветках над ними. Её длинное тело прислонилось к стволу, а ноги вытянулись вдоль гладкой коры ветвей. Как обычно, она представляла собой страшное и удивительное зрелище. Возвышающаяся у неё над головой грозовая туча волос была полна ручек, ключей и кусочков перекрученной бумаги. На ней было надето, по крайней мере, три платья, и всем им удалось зацепиться и раскрыть её бедро или из-за восхождения на дерево, или по умыслу. Ноа смотрел во все глаза.

– Приветики, мертвечинка, – пропела Гвенллиан, вытаскивая сигарету из своих волос с одной стороны и зажигалку с другой.