Текст книги "Сыграй ещё раз, Сэм"

Автор книги: Майкл Уолш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава семнадцатая

– Вы что, не понимаете, Рики? – сказал Рено. – Это же безумие. Даже если бомба сработает, даже если она и вправду убьет Гейдриха – а на этот счет у меня есть сомнения, – последствия будут кошмарны для всех, кто уцелеет. А я определенно включаю себя в их число.

Рено расхаживал по номеру в «Браунс». Сэм играл в «Мортоне». Рик сидел в мягком кресле.

– Бросить бомбу в машину, когда он выедет из Старого города и поедет через Карлов мост! Это абсурд! Вероятность, что все получится, – один к ста, а может, и к тысяче. А как уходить исполнителю? Как он вообще к цели приблизится? А если бомба не взорвется?

– Потому и нужна остальная группа, – напомнил капитану Рик. – Потому у них и будут пистолеты. – Он усмехнулся. – Потому им, может, даже представится случай пустить их в ход.

Рено не поддавался:

– Да будто у них есть шанс против охраны Гейдриха.

Рик выпустил колечко дыма.

– По правде говоря, я не думаю, что Виктора Ласло так уж заботит, выберется ли он из Праги живым. Лишь бы Гейдрих не выбрался.

– Тогда зачем едете вы?

– Затем, что меня это развлекает. Затем, что мне нравятся безнадежные случаи. Затем, что мне больше некуда ехать и нечем заняться. Затем, что пора встать и идти в бой, а не отсиживаться в стороне.

– В бой за нее, вы имеете в виду, – сказал Рено. – За Ильзу Лунд. Или есть еще что-то?

– Еще много чего есть.

Рено посмотрел на друга.

– Рики, тогда, в Касабланке я спросил вас, почему вы не можете вернуться в Америку. Вы ответили весьма уклончиво.

– Я сказал правду, Луи.

– Если не хотите говорить…

– Не могу.

– …или не можете, тогда ладно. Но позвольте спросить вот что: зачем после отъезда из Нью-Йорка все эти годы, в Эфиопии и в Испании, вы сражались за побежденных? Ясно, что такой искушенный человек, как вы, должен был понимать, что ни у жалкой горстки эфиопов, ни у плохо вооруженных республиканцев нет ни шанса.

– Может, я люблю трудности.

– Да?

– Мне что, схему вам начертить?

Рик подавил желание разозлиться: Рено не виноват, что любопытствует. Черт побери, да он и сам бы любопытствовал, если бы не знал ответ.

– Я хотел, чтобы меня убили. – Рик пожал плечами. – Не получилось.

– Это вообще-то ничего не объясняет, – сказал Рено.

– Ладно, – сказал Рик. – Скажем так: когда-то давно я сделал кое-что такое, чем не горжусь. Я сделал ошибку – черт побери, целую кучу ошибок – и не успел я понять, на что налетел, толпа людей, которых я любил, были мертвы, и все по моей вине. Я лишился всего. И до сих пор расплачиваюсь.

Оба минуту помолчали. Обоим нелегко давались признания.

– Что еще вас беспокоит? – вдруг спросил Рик. – Вы мнетесь, как кошка на горячей плите. Только не говорите, что вас покинуло мужество.

Рено опустился в кресло напротив Рика.

– Даже не знаю, как сказать… – начал он.

Рик поднял глаза. Так непохоже на Рено – говорить без насмешки.

– Лучше по-английски. Вы знаете, как ужасен мой французский.

– Я серьезно, Рики, – сказал Рено. – У нас во Франции есть выражение: Albion perfide.Вероломный Альбион. Предательская Англия.

– Наверное, надо было вам остаться в Касабланке, – заметил Рик.

Рено поднялся и выпрямился во весь рост. Небольшой рост, но не беда.

– Я говорю о том, – сердито сказал он, – что вся эта операция отчего-то воняет до небес. Я кое-что понимаю в подставах…

– Я тоже, – напомнил ему Рик.

– …и чую их за версту. На что британцам сдался Рейнхард Гейдрих? Зачем они так стараются убить одного незаметного фашиста, когда есть фашисты и поизвестнее, чьи смерти гораздо быстрее приблизят конец войны? Зачем финансируют Виктора Ласло и его подручных? Почему не хотят оставить свои отпечатки на ноже?

– Сдаюсь, – сказал Рик.

– Потому что им это нужно, очень нужно. – Рено закурил. – Когда мы говорили с майором Майлзом, я спросил о репрессиях. Он от моих сомнений отмахнулся. Но подумайте: что, если именно этого они и хотят? Да британцам наплевать на Рейнхарда Гейдриха. Вы слыхали, как Ламли сетовал, какие чехи бесхребетные, а? – Голос Рено упал почти до шепота. – Ну, так что, если вся эта затея только для того, чтобы спровоцировать зверства и снова заставить чехов драться? Англичанам такое не впервой. Вспомните Норвегию.

– А что Норвегия? – спросил Рик; в нем проснулось любопытство.

Капитан пустился в объяснения:

– Когда англичане минировали гавани в Нарвике в апреле 1940-го, они не пытались предотвратитьнемецкое вторжение в Норвегию. Они хотели его вызвать,потому что сами собирались оккупировать Норвегию и перерезать поставки железной руды в Германию по железной дороге Кируна–Нарвик. Но беда в том, что немцы их перехитрили, высадились, пока английские корабли шли домой, ожидая ответа Германии. Один раз англичан застали со спущенными штанами; второго раза им совсем не хочется.

– Слабо верится, – пробормотал Рик.

– Слабо верится, потому что они того и хотят. Пропаганда, мой дорогой мальчик, – вот как это называется. Англичане такие же честные, как ваша рулетка.

– Раньше вы не жаловались на мою рулетку. Ну, тогда почему едете вы?

– Вернуть достоинство, которого, я думал, лишился навсегда, – мрачно сказал Рено и сел.

– Достоинство? – изумился Рик. – Вот те на, Луи. По-моему, прежде я ни разу не слышал от вас этого слова.

– Однажды могли, – сказал Рено.

– Я смотрю, для всего приходит второй раз, – сказал Рик, прикуривая новую сигарету. Вслепую он пошарил левой рукой в поисках стакана, который обычно стоял подле, затем вспомнил, почему стакана там больше нет. Из-за нее. – Хотите мне рассказать?

– Не больше, чем вы хотели рассказать мне, – откликнулся Рено. – Хотя, говорят, признание облегчает душу.

– Не знал о таком, – сказал Рик. – Но пусть это вас не остановит.

– Ну и отлично, – сказал Рено и поведал свою историю.

В 1926-м Луи Рено покинул дом в Лилле и отправился в Париж искать счастья. Двадцати шести лет, остроумный, образованный, общительный и куда изящнее, чем его родной бурый и закопченный промышленный город. Рено справедливо находил Лилль слишком маленьким для достойного развития и выражения своих талантов. Ему ничуть не хотелось идти по стопам отца и делать деньги на кружевной мануфактуре, но отцовские деньги – помощь на короткое путешествие в Париж и открытие там небольшого дела – он с радостью принял.

Луи рисовал себе жизнь любимца кафешантанного общества и звезды салонов. Воображал вечера в Опере и ночи в компании сногсшибательных женщин. Но, как и для многих других молодых повес, столица оказалась неласковой хозяйкой. К его немалому удивлению и досаде, Луи обнаружил себя не в элегантных апартаментах на рю Скриб, а в несуразной квартирке на четвертом этаже замызганного дома напротив Монмартрского кладбища на рю Жозеф Лемэтр; тающие средства он спускал в сомнительной компании дам с пляс Пигаль.

Однажды ранним майским вечером расстроенный Луи тащился от станции метро Абесс к себе на холм. Отцовские деньги подошли к концу, ясных перспектив заработка никаких (и не то чтобы Луи особо о них мечтал), все попытки проникнуть в салоны Восьмого округа [98]98
  Восьмой округ – престижный округ Парижа; на его территории расположена улица Елисейские поля.


[Закрыть]до сих пор шли прахом, а его смекалка, что так славно помогала в школе, подверглась неслыханным испытаниям.

К своему удивлению, перед домом Луи увидел молодую женщину, в печали присевшую на бордюр. Консьержка, совершеннейшее хамло в юбке по имени мадам де Монпелье, чья подозрительность к чужакам и пролазам по сей день распространялась на Рено, хотя он снимал жилье уже четыре месяца, осыпала незнакомку проклятиями, но та будто не замечала. Дождь еще не смыл с ее одежды запах табачного дыма; волосы растрепались. Рено тронул ее за плечо, предложил помощь, но девушка, не замечая его, смотрела в пространство.

Он закурил, глубоко затянулся. Мадам де Монпелье (про себя Луи сомневался в подлинности дворянской приставки) завершила свою тираду несколькими отборными бранными выражениями и захлопнула окно. Луи знал, что она не ушла и наблюдает, а потому продолжал курить, созерцая Париж, – при всех неудобствах его жилья вид был захватывающий, – пока не прошло довольно времени. Тогда он вновь обратился к бродяжке.

– Луи Рено к вашим услугам, мадемуазель, – сказал он, сопроводив слова аристократическим, как он надеялся, взмахом руки.

Наконец она удостоила его взглядом. В сумерках он не разглядел цвет ее глаз, но они были большими и круглыми – он решил, что они наверняка голубые. Светло-золотистые волосы в беспорядке падали ей на плечи. Волосы несколько дней не мыты, но tant pis! [99]99
  Здесь– тем хуже (фр.).


[Закрыть]

– Рено, – повторила она. – Смешная фамилия. [100]100
  Фамилия героя созвучна слову renaud– злоба, досада (фр.).


[Закрыть]Вы тоже спасаетесь от гончих? – Девушка хихикнула, и Луи на секунду задумался, не чокнутая ли она.

С его фамилией каламбурили не в первый раз, но Луи сделал вид, будто в первый, и хохотнул.

– Точно, мадемуазель, – сказал он. – Гончие наседают мне на пятки в эту самую минуту. – И слова его были весьма недалеки от истины.

– Тогда, наверное, надо войти в дом и спрятаться, – предложила девушка, поднимаясь.

У Луи захватило дух. У него захватывало дух от каждой женщины, это правда, но с возрастом он становился искушеннее. Она была грязна и неряшлива, но все же – особенная. Это он разглядел даже в парижских сумерках, которые, в конце концов, куда романтичнее сумерек в любом другом городе.

– Как тебя зовут, дитя? – спросил он, когда они поднимались к нему в комнату. Мадам консьержка вернулась к своим молитвам и ужину, но они все равно старались тише ступать по лестнице.

– Изабель, – ответила она. – Просто Изабель.

Он накормил ее хлебом и сыром из своих скромных запасов. Наполнил ей ванну в конце коридора; вопреки всякому вероятию горячая вода еще бежала. Луи заботливо выкупал девушку, с нежностью промыл ее волосы, обернул ее тело и голову в свои единственные два полотенца и осторожно проводил обратно в комнату. Они занялись любовью, взяв в компанию бутылку дешевого красного вина. Изабель тихонько вскрикивала, когда Луи касался ее.

Наутро они проснулись от громкого и гневного стука в дверь. Где-то невдалеке Луи расслышал вопли мадам де Монпелье, но то был не ее стук, который Рено так хорошо знал по дням уплаты, а чужой яростный натиск. Луи, шатаясь, вылез из постели и распахнул дверь.

Перед ним стоял крупный и чрезвычайно свирепый мужчина. Рыжие волосы, рыжая борода и красные глаза, одежда рабочего. Хуже того: от него за версту смердело. Луи инстинктивно отпрянул от странного явления, успев подумать, что этому типу надо рассчитать своего лакея.

Эта реакция спасла ему жизнь. В правой руке красноглазый сжимал нож, которым ловко взмахнул, распоров воздух там, где только что было горло Луи. Тот в недоумении отскочил; девушка в испуге подпрыгнула на постели. И завизжала. Трубно заголосила, взбираясь по ступенькам, мадам де Монпелье. По всему дому распахивались двери. Было 5:26 утра – этот час Луи Рено уже не забудет.

– Стой! – закричал он, когда громила двинулся к Изабель. Луи пошел на него, грозно, как только умел, но рыжий только расхохотался.

– Давай, трус! – осклабился он. – Посмотрим, как ты станцуешь с мужчиной.

Луи хотел шагнуть, но его ноги были прибиты к полу. Пытался драться, но были связаны руки. Хотел заговорить, но голос пропал. Нет, ничего такого не было: Луи просто испугался.

– Тьфу! – сплюнул рыжий, ударом отбрасывая Луи с дороги. – Гляди, Изабель, какой у тебя храбрец теперь в любовниках!

Девушка стояла в постели на коленях, распахнув глаза. Простыня упала, и разум Луи успел запечатлеть мимолетный образ ее прекрасного тела, нагого, освещенного утренним солнцем, испятнанного жуткими синяками. Потом оно было залито кровью, и простыни были залиты кровью, ее кровью, и она падала на пол, стаскивая за собой постель, лезвие ножа торчало у нее в груди, а рукоять – все еще в кулаке бородатого, в кулаке, забрызганном ее кровью.

– Анри, нет! – были ее последние слова.

Опустошенный своим убийственным гневом, мужчина по имени Анри рухнул в углу комнатушки; грудь его тяжело вздымалась. Обессиленный Луи Рено, оцепенев, сидел в другом углу. В дверь косо всунулась консьержка, следом ворвалась полиция. Фликиизбили Анри до потери сознания, а вдобавок обрушили свой гнев на Луи. Его лупили по голове, пока он не перестал соображать, потом – видеть, а потом – вообще хоть что-нибудь чувствовать.

Он очнулся через пять часов в полицейском участке. Жандарм прикладывал к его гудящей голове холодный компресс. Луи лежал на узкой железной койке. В комнате было еще двое мужчин, оба в штатском.

– …весьма храбро поступили, гражданин, – сказал один. – Мадам де Монпелье все объяснила. Этого Буше мы ловили несколько недель. Он был сутенер, избивал своих девиц и по меньшей мере двух убил. Мерзкий тип.

Биография мсье Буше не интересовала Рено.

– Изабель? – прохрипел он. Надеясь, что верно вспомнил ее имя.

– О да, Изабель, – сказал тот. – Увы, мертва. Безнадежно. Слишком страшные раны.

Луи безмолвно уронил голову.

– Ваша отважная попытка защитить честь этой достойной дочери Франции не будет забыта, – сказал второй, тот, что повыше.

Луи понятия не имел, что этот человек несет.

– Изабель де Бононсье, – сказал первый, и тут Рено понял. Дочь министра, пропавшая из дому на улице Фобур Сент-Оноре неподалеку от Елисейского дворца. Полиция безуспешно разыскивала ее полгода. Считалось, что она сбежала. Сообщения о том, что ее кто-то видел, приходили даже из Амьена, Лиона и По.

– Это животное Буше соблазнил невинную душу и против ее воли втравил в постыдную жизнь, – сказал второй.

Когда у Рено немного прояснилось в глазах, он увидел, что перед ним большой человек: на лацкане пиджака у того был военный крест. Затем Рено узнал Эдуара Даладье, члена Совета министров.

Даладье склонился и расцеловал Рено в обе щеки.

– За вашу храбрость Четвертая республика вечно будет вам благодарна.

Луи попытался приподняться на локте, но не сумел. Голова его опять утонула в подушке. Может, этот кошмар принесет и какую-то пользу. Может, его родные не узнают… Может…

– Ожидая от вас благоразумия и впредь, я имею честь предложить вам… – Даладье порылся в кармане, и Рено воспрял духом, – должность в колониальной полицейской префектуре. – Даладье одернул пиджак. – Если вздумаете хоть когда-нибудь вернуться в страну или хоть словом обмолвитесь об этом инциденте, вы станете соучастником убийства, подельником этой жалкой свиньи Буше и, значит, врагом Франции. Надеюсь, я выразился ясно.

Рено с трудом кивнул, и Даладье отечески улыбнулся.

– Превосходно! – возгласил он. – Благодарная нация салютует вашей рассудительности и благоразумию.

С этим Даладье откланялся. Второй мужчина, разглядел теперь Рено, оказался полицейским.

На другой день Луи выписали из больницы и посадили в военный транспортный самолет. Следующие четырнадцать лет Луи Рено кочевал по всем богом забытым гарнизонам Франции от Вьентьяна до Кайенны и Среднего Конго, пока наконец не осел во Французском Марокко. В каждой стране он отыгрывался на каждом мужчине и более того – на каждой женщине, которую не мог защитить ее мужчина. Он держал язык за зубами и не поднимал головы, пока не появился Рик. Пока не появились Виктор Ласло, и Генрих Штрассер, и Ильза Лунд. Ильза Лунд, которая так живо напомнила его погибшую Изабель – и его потерянный Париж.

Провалиться бы им! Так славно было не помнить, и он так долго не вспоминал.

Капитан закончил рассказ, и Рик закурил.

– Да, похоже, легко не проживешь, – только и сказал он.

Глава восемнадцатая

Нью-Йорк, апрель 1932 года

Рик сел в машину. Проклиная О'Ханлона и Мередита. Проклиная «Ректор». Проклиная Джорджа Рафта и Мэй Уэст. Проклиная даже Руби Килер.

Повернул ключ зажигания и поехал – не вполне понимая куда.

Машину, свой новый восьмицилиндровый двухместный кабриолет «де сото» [101]101
  «Де сото» – недорогая марка автоконцерна «Крайслер», существовала с 1928-го по 1960 г.


[Закрыть]модели CF, который обошелся ему в тысячу долларов с лишним, Рик оставил возле «Ректора» носом к центру города; туда он и покатил. Он в гневе пронесся по Седьмой авеню, позволив подсознанию направить его на 14-ю улицу, а потом на восток, к Бродвею. По Бродвею доехал до Маленькой Италии, свернул по Брум-стрит налево, потом направо по Мотт. Он уже знал, куда едет.

Колеся по манхэттенским улицам, он решил на время выбросить Лоис из головы и подумать о другом. Например, о своем будущем. Ему нравилось быть боссом в «Тутси-вутси», но долго ли это продлится? «Сухой закон» явно дышит на ладан. Все та же клика благонамеренных суфражисток и тонкогубых проповедников из Библейского пояса, [102]102
  Библейский пояс – штаты Юга и Среднего Запада США (Флорида, Луизиана, Теннесси, Арканзас, Индиана, Алабама, Джорджия, Техас и т. д.), где тон в общественной жизни и нравах задают ярые протестанты.


[Закрыть]которая подарила народу Благородный эксперимент, теперь бьет копытом, торопясь от него избавиться.

И к тому же разве преступление – это подходящая работа для еврейского мальчика? Для сына Мириам Бэлин? Ну да, ему – темные делишки, а большинство еврейских парней его возраста завязывают и идут получать дипломы, оставляя грубую работу отпетым мерзавцам из Гармент-дистрикт, типа Лепке, и наемным мокрушникам из «Корпорации „Убийство“», вроде Леденца Рилса. [103]103
  «Корпорация „Убийство“» – банда гангстеров, занимавшихся убийствами по поручению Синдиката (или Комиссии – объединения пяти крупнейших нью-йоркских мафиози). Луис «Лепке» Бухалтер (1897–1944) – глава «Корпорации „Убийство“», единственный крупный гангстер, казненный в США по суду. Эйб «Леденец» Рилс (1906–1941) – головорез «Корпорации „Убийство“»; был арестован по подозрению в убийстве, начал сотрудничать с правосудием и был убит до суда, несмотря на постоянную охрану полиции.


[Закрыть]Ребята, с которыми Рик рос в Восточном Гарлеме, – где они теперь? Выпускники Сити-колледжа, ученые, мыслители, даже парочка профессоров найдется. И у Рика был шанс, да только он его пустил прахом. Ему нравилась новая жизнь, дорогая машина и щегольские костюмы, нравилось, что можно вынуть из кармана пачку денег и кидать двадцатку за двадцаткой, точно конфетки, но еще он стыдился этой жизни. Он до сих пор не заставил себя сказать матери, чем зарабатывает на жизнь, и ограничивался самыми обтекаемыми отговорками: потому они с матерью теперь практически и не виделись.

И к тому же он понимал, что все это ненадолго. Ничто не вечно.

Не настало ли время подумать об уходе? Все ирландцы в основном поуходили. Дион О'Ханлон – последний из них; возможно, потому, что иммигрант. Остальные клеверожуи переключились на более выгодные – и законные – формы коррупции – полицейская служба, право, политика. Не пора ли и Рику спланировать выход, завязать и оставить дела на итальяшек. Им, похоже, этот бизнес по душе. Но не раньше, чем уйдет Солли.

Оказывается, Рик припарковался на Мотт-стрит напротив 46-го дома. Как все гангстерские логова, дом был настолько непримечателен, насколько умные люди смогли это устроить. На памяти Рика гангстеры всегда предпочитали бахвалиться машинами, костюмами и женщинами, но не занятиями, и Салуччи не исключение. Даже в этот час в окнах верхних этажей горело электричество, а с полдюжины крепких ребят расположились по периметру, неся ночную стражу.

Вот для Рика лишняя возможность сравнить свою окраинную жизнь с этой, и сравнение будет не в его пользу. Судя по всему, Салуччи если еще не больше Солли, так скоро будет. Он моложе, подлее и, когда придет его время, ударит сильнее. Нынче вечером О'Ханлон предупредил. Рику остается лишь передать послание по назначению.

Если хватит духу. В конце концов, нельзя же вот так взять и признаться Горовицу, что да, я встречался с Лоис у него за спиной, вопреки всем его запретам. Да, я водил ее к «Ректору». Да, я встречался с Дионом О'Ханлоном, соперником и врагом Соломона. Да, О'Ханлон предлагал перемирие в обмен на то, чего Солли ни за какие коврижки не позволит ему коснуться, – в обмен на его дочь. Конечно, Солли хочет вывести дочь в высшее общество, только не помеченное ярлыком Диона О'Ханлона.

Рик не знал, что делать. Он добавил собственное имя к списку тех, кого проклинал, и обозвал себя кретином и трусом.

Включил скорость и медленно покатил прочь с Мотт-стрит обратно в Гарлем. Улицы пустовали, и через каких-то полчаса он уже стоял перед домом Горовица на 127-й улице.

Улица безлюдна: Солли не считал нужным выставлять амбалов отсвечивать перед его домом. Свет на третьем этаже в окне гостиной, что выходит на улицу, говорил о том, что Лоис еще не пришла – еще развлекается с Мередитом.

Рик заглушил мотор и стал ждать.

Должно быть, он задремал: дальше он услышал бубенцы женского смеха контрапунктом к низким раскатам мужского. Пьяный смех, Рик его распознал.

Он увидел, как Лоис выходит из машины – из машины Мередита; «дюзенберг» модели «джей», с досадой отметил Рик, стоит в двадцать раз дороже, чем его рыдван. Как тут тягаться?

Он увидел, как Мередит берет Лоис за руку и ведет через тротуар к подъезду.

– Вам надо выучиться позволять мне открывать перед вами двери, милая моя, – сказал Мередит.

– Извините, – захихикала Лоис.

Они обнялись у подъезда. Мередит поцеловал Лоис в губы долгим поцелуем. Потом попятился со ступеней и через тротуар, не сводя с нее глаз.

Она тоже не отрывала взгляда, даже когда Мередит сел в машину, завел мотор и – получив воздушный поцелуй на прощанье – умчался вдаль по улице. Лоис все стояла и глядела ему вслед, еще долго после того, как машина скрылась за поворотом, унося Мередита обратно в заповедник пижонов на Пятой авеню, или откуда он там явился.

Рик опустил стекло и тихонько окликнул Лоис.

Она вскинула голову в испуге.

– Это я, – сказал Рик, выходя из машины.

– О, привет, Рики, – сказала Лоис, откидывая назад волосы.

– Хорошо повеселилась?

– Чудесно, – ответила она. – Пьеса была шикарная. Спасибо.

– Да, – сказал Рик. – И ужин, надеюсь, тоже.

Она промолчала, только чуть склонила голову, выжидая.

– Извини, что пришлось тебя вот так бросить, – сказал Рик, пытаясь сохранить жалкие крохи достоинства. – Дела. Понимаешь.

– Все нормально, – сказала Лоис. – Слушай, Рик, мне пора домой. Уже поздно. И без того будет трудный разговор: объяснять папе, где я была.

Рик пошаркал подошвами по мостовой.

– И как ты собираешься объяснить его? – Он не мог заставить себя произнести имя.

– Роберт сказал, что хочет увидеться со мной снова, – ответила Лоис. – Конечно, с папиного позволения. Он позвонит мне завтра.

– Здорово, а? – вот и все, что пришло ему в голову.

Рик Бэлин увидел, как за один кошмарный вечер обратились в дым все его заботливо выношенные мечты. Он-то думал, что будет расти и расти в организации, пока наконец Солли не останется ничего другого, кроме как вверить Рику единственную дочь, как поступают протестанты в деловом центре города. Жениться на дочке босса – такова была цель Рика, и не только потому, что она дочка босса. А потому, что он был в нее влюблен – влюблен с первой встречи.

Ему и в голову не приходило, что, быть может, Лоис в него не влюблена. Они оба устремляли взгляды к большой награде – но ее награда не включала в себя Рика. И вообще ничего местного не включала: ни подпольного бизнеса, ни Гарлема, ни уж тем более этого чертова Бронкса. От штетла до парламента штата за одно поколение – таков был план Соломона Горовица. И план Лоис.

И Рик их понимал. Пока, сидя в машине, он дожидался Лоис, у него была возможность оглядеться. Черных лиц на улицах мелькало куда больше, чем прежде, и Рик раздумывал, надолго ли задержатся здесь Горовицы. Евреи бегут отсюда, их гонят или они гонят сами себя. Пожалуй, его сегодняшние рассуждения верны. Пожалуй, пришло время завязывать. Пожалуй, пора взрослеть.

– Приятный вечер, а? – сказал Рик.

– Мне надо идти, – сказала Лоис.

Нет! Ни за что!

– Давай прогуляемся вокруг квартала. Покурить охота.

– Рик.

– Ради прежних времен, – взмолился он. – Мне надо тебе кое-что сказать.

– Ладно.

Они зашагали длинным кварталом, и Рик зажег сигарету.

– Лоис, – начал он. – Я сегодня вечером собирался кое о чем тебя спросить. Пока… Пока ты не…

– Я знаю, – сказала она.

– Знаешь?

– Конечно.

В отблесках уличных фонарей она была еще прекраснее. Черные волосы сливались с чернилами ночи, бледное, едва ли не призрачное лицо в чистейшем эбеновом обрамлении. Она – Рахиль, она Сара, она – все красавицы Торы сразу. Может быть, она даже Лилит; ему все равно.

– Ты хочешь знать, что папа думает о тебе, – уверенно продолжала она. – Что ж, хочу тебе сказать, Рик: он от тебя без ума. Все время только о тебе и говорит. О том, как далеко ты пойдешь. Как ему повезло, что мы с тобой тогда встретились и что бы он делал без тебя. Ты это хотел узнать?

Они остановились, и Лоис обернулась к Рику. Посмотрела на него снизу вверх. Наверное, она этого не ждет, но – теперь или никогда.

– Нет, Лоис, – сказал Рик. – Не это. Другое. Я давно хотел тебе сказать.

Он попытался привести в порядок мысли, распутать эмоции, выстроить свою речь и собраться с духом. И позорно провалился по всем пунктам.

– Я тебя люблю, – выпалил он. – Всегда любил. С первого раза, как увидел тебя в вагоне, даже еще до того, как ты упала. – Он порывисто сгреб Лоис в охапку. – Ты выйдешь за меня?

И поцеловал ее – так же, как ее целовал у него на глазах Мередит. Тут все и выяснится: в поцелуях женщины душой не кривят.

Она ответила, но без воодушевления. Потом отстранилась.

– Перестань, – сказала она. – Вдруг кто-нибудь увидит.

– Ну и что? – сказал Рик. Страсть закипала в нем. – Выходи за меня.

Он хотел поцеловать ее снова, но Лоис уклонилась от его губ.

– Пожалуйста, Рик, пожалуйста!

– Выходи за меня, Лоис.

Он уже умолял.

– Нет, Рик, – сказала она. – Я не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– И то и другое, – ответила она, и Рик понял, что это конец. – И к тому же, – добавила Лоис, – я не знала, что ты так обо мне думаешь. Даже не догадывалась.

Не знала? Как может женщина не понять, что чувствует мужчина, как может не прочесть в его глазах, не слышать в его голосе всякий раз, когда он заговаривает с ней? Как могла она вместо этого попасться на удочку пустышки, этого поца [104]104
  Здесь– мудак (идиш).


[Закрыть]Мередита, О'Ханлонова нахшлеппера, [105]105
  Здесь– лизоблюд (идиш).


[Закрыть]у которого нет ни своей воли, ни своих мыслей?

Рик попробовал было приобнять ее, но Лоис уклонилась. Бесполезно: момент упущен.

– Послушай, Рик, – сказала она. – Даже если бы я хотела, я не могу за тебя выйти. И ты это знаешь. Мы оба знаем.

Лоис улыбнулась ему – улыбкой убийственной, как взгляд ее папаши, улыбкой, перед которой не устоит ни один живой мужчина, даже если захочет, – а Рик и не хотел. Но не понимал, нежность в этой улыбке или жалость.

– Рики, – начала она. Подалась к нему и вскользь поцеловала, как целуют ребенка. – Ты милый. Очень милый. Я думаю, ты замечательный. Но ты не для меня. И не то чтобы ты не нравишься мне или даже… – она помедлила секунду, подбирая слово, – или даже я не люблю тебя, ну, немножко. Ты парень что надо, и отец тебя высоко ценит, и я тоже. Ты не сидишь на месте. – Она перестала улыбаться. – Все дело в том, что твой путь и мой путь – не один и тот же.

– А Мередит? – с горечью спросил Рик. – Он тебя правильным путем поведет?

– Не знаю, – честно ответила Лоис. – Но у него больше возможностей, чем у тебя. В этом же и есть вся жизнь? Возможности? Шансы?

– Да, – сказал Рик. – Думаю, вся жизнь в этом.

– Так вот, мне нужно хвататься за возможности, когда они появляются! – взволнованно сказала она. – Думаешь, я не знаю, что меня ждет иначе? Или ты считаешь, я хочу провести остаток жизни здесь, старой девой на третьем этаже, каждый вечер не зная, вернется ли мой отец живым к утру? Тебе вообще приходило в голову, что это не подходящая жизнь для девушки? И что папа это понимает? И пытается как-то это изменить? И что себялюбиво с твоей стороны лишать меня шанса, что бы ты ни чувствовал?

Рик понял, что проиграл бой вчистую.

– Я, пожалуй, никогда об этом не думал в таком смысле.

Он повесил голову.

Лоис наскоро чмокнула его в щеку.

– К чему такой вид, будто у тебя только что умерла собака, – сказала она. – Встряхнись. Все идет как нельзя лучше. И вообще, знаешь что?

Они опять шагали и почти дошли до ее дверей.

– Что? – тупо спросил Рик.

– Мне кажется, тот блатной парень, О'Ханлон, вроде как проникся к тебе. Да, нынче вечером я поняла, что они с папой не особо ладят, но они много лет вместе делали дела. Ты мог бы стать вроде как посредником между ними. Опа! – воскликнула она. – Может, еще выйдет так, что ты будешь заправлять всем шоу, когда старичье уйдет на пенсию, если верно свои карты разыграешь.

– Никогда об этом не думал, – признался Рик.

– Конечно, не думал, глупый мальчишка, – сказала Лоис, поднимаясь на крыльцо. – Тебе нужна женщина, которая будет все продумывать за тебя. – Она еще раз взглянула на него в свете городских огней. – Просто это не могу быть я.

И Лоис опять поцеловала Рика – на этот раз таким поцелуем, какой он всегда мечтал от нее получить. Рик упивался этим поцелуем, потому что знал: это ему на всю жизнь. В ту минуту ему было плевать, что Солли может спуститься со своей карманной пушкой и вышибить ему мозги: это стоило ее поцелуя, одного поцелуя.

Она снова отстранилась, на сей раз медленнее, и лишь в последний миг расстались их губы.

– Ладно, герой-любовник, мне надо идти. Тут свежо, да и поздно, мне уже пора седьмой сон видеть.

Рик потерянно стоял на тротуаре, через дорогу от своего тысячедолларового «де сото», и смотрел, как Лоис идет по ступеням прочь из его жизни.

Одно беспокоило его: который из ее поцелуев был настоящим? Первый или последний?