Текст книги "Династия Рейкхеллов"
Автор книги: Майкл Уильям Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)
– Вы не уменьшаете скорость, вы получаете дополнительную площадь под груз. Бог знает, что вы добьетесь не многого!
– Вы также увидите, что я добавляю еще одни паруса над небесными, – усмехнулся Джонатан. – Я решил назвать их лунными.
Проектировщик заполнил несколько листов бумаги математическими формулами.
– Ну что ж, – сказал он наконец, – вы достигли кое-чего нового, здесь двух мнений быть не может. Насколько я смог просчитать, у судна не будет слишком высокого положения центра тяжести и оно не опрокинется. Но вы знаете так же хорошо, как и я, что существует огромная разница между математическими расчетами на бумаге и кораблем, который попал в шторм.
– Я доволен, что лунные паруса не будут слишком опасными, – сказал Джонатан.
Проектировщик, не желая того, сам заинтересовался качественно новой конструкцией корабля. Он мог только кивать головой.
– Вы также увидите, что я собираюсь укрепить шесть парусов на кливере и увеличивать размер бизани.
– У корабля будет чертовски много парусов, – заметил проектировщик, – вполне вероятно, что его начисто сдует с воды!
– Почти, но не полностью, – сказал Джонатан. – В этом и заключается моя идея!
В соответствии с окончательными чертежами клипер будет на двадцать три фута длиннее, чем «Энн Макким», ширина составит одну шестую часть длины, и общее водоизмещение судна будет пятьсот пятьдесят тонн. Он приобретет более щегольские очертания, чем судно Исаака Маккима.
Только самый лучший выдержанный дуб использовался на корпус судна. Чтобы достать именно то, что он хотел, Джонатан объездил Коннектикут, Род-Айленд и Массачусетс, отбирая лес. Киль будет иметь продольную кривизну, потому что осадка судна была больше в кормовой части, чем в передней и грот-мачта устанавливалась ближе к заостренному носу судна. Это снова вынуждало Джонатана отступать от правил, вместо того чтобы использовать один лаг для киля, он отобрал несколько. Как только они были уложены, их прочно скрепили.
Более опытные рабочие с верфи Рейкхеллов, такие, как Халлибертон, не участвовали в строительстве «сатанинского корабля», это приводило к нарушению многих правил кораблестроения. Поэтому Джонатан нанял молодых плотников, которые в этот момент не были заняты. Постепенно они начали разделять его собственный энтузиазм. Они воодушевились еще больше, видя, что он проводит все дни на кильблоках, работая с ними бок о бок.
Он не забыл искусство владения теслом, на его руках появились мозоли, и он нарастил мускулы, об их существовании он, в сущности, забыл. Администраторы, Сотрудники управления и команды торговых судов, вернувшихся из рейсов, часто собирались поглазеть на него, удивляясь, что один из Рейкхеллов часами торчит на блоках. Джонатан неизменно усмехался и приветствовал их, понимая любопытство к этому странному судну, но его лицо каждый раз становилось каменным, когда он видел своего зятя, который проходил внизу.
Брэдфорд Уокер также старался не замечать его.
– Нехорошо члену семьи так унижаться, – жаловался Джудит генеральный управляющий компании. – Единственное, что я не могу понять, почему твой отец не расстраивается. Он просто смеется, когда я ему говорю, что Джонатан подрывает авторитет семьи.
Мало-помалу длинное стройное судно стало приобретать форму. На строительство обычного брига или шхуны уходило приблизительно четыре месяца, а на клипер уйдет в два раза больше времени.
– Твой брат сумасшедший, – говорил Брэд Джудит. – Он выбрасывает деньги в канализационную трубу.
По настоянию доктора Грейвса объявление о помолвке его дочери и Джонатана было отложено.
– Я ничего не имею против парня, – сказал он. – Наоборот, я восхищаюсь его мужеством поступать согласно своим убеждениям. Но я хочу, чтобы он освободился от этого безумия – строительства клипера – и чтобы он вернулся в лоно компании Рейкхеллов, прежде чем он женится на Луизе. Тогда он сможет уделять должное внимание жене и достойной работе, как и следует новобрачному.
Джонатан предложил назвать корабль в честь Луизы и вырезать фигуру на носу корабля, напоминающую ее, но Луиза возразила.
– Это будет не совсем подходящим, так как о нашей помолвке еще не объявлено, – сказала она. – Ты понимаешь, люди будут говорить, а некоторые подумают, что мы, ну, что мы с тобой уже вступили в интимные отношения.
При сложившейся ситуации он снова решил нарушить обычаи и пока не вырезать носовое украшение. Его корабль, подумал Джонатан, создаст свою судьбу сам, как он создает свою, и правильный образ носового украшения возникнет сам по себе. А пока это место останется пустым.
Шесть плотников работали по отделке внутренней стороны судна, в то время как Джонатан и трое других продолжали работать с внешней стороны. Снова он совершил поездку, чтобы отобрать самые лучшие мачты, которые он мог найти. Когда он вернулся, то с радостью узнал, что работы осталось только на несколько дней.
Швы досок палубного настила из белой сосны проконопачивались хлопком и проклеивались горячей смолой. Швы деревянной обшивки корпуса заделывались таким же образом. Корпус ниже ватерлинии был зашит медными листами.
Клипер был спущен на воду со стапелей через слип без фанфар, потом его отбуксировали на достроечный причал. Там должны были установить мачты. Джонатан решил сам наблюдать за этой очень тонкой и сложной работой.
Сначала шпору была придана прямоугольная форма, и он был вставлен в степсы на кильсоне судна. Потом он крепился растяжками, которые шли от топ-мачты до путенс-планок на боку судна, и распорками, которые шли от топ-мачты до уровня палубы по всей длине корабля. Реи были скреплены и подняты на мачту, на которой они закрепились в нужном положении при помощи подъемных механизмов.
Утром работа началась на рассвете и продолжалась без перерывов далеко за полдень. Зимняя погода была холодной и сырой, над головой были многослойные свинцовые облака. Когда грот-мачта была установлена, он отправил плотников перекусить, а сам остался. Джонатан взглянул на мачту и насладился чувством, что его начальная задача приближается к завершению.
Он рассматривал прочную мачту, слегка дрожа от холода. Чтобы укрыться от резкого ветра, который дул с запада, Джонатан поднял воротник своего матросского бушлата. Неожиданно появилось солнце, черные тучи начали рассеиваться, и их заменили бесконечные вереницы белых облаков, которые летели по небу наперегонки.
Солнце, которое золотило мачту, было предзнаменованием, сказал себе Джонатан торжественно.
Его беспокоила одна проблема: неспособность найти нужное имя для своего корабля. Он перебрал много имен и отклонил все. Теперь Джонатан думал, не был ли он слишком глуп, когда решил не обращаться за советом к членам своей семьи. Возможно. Но так как корабль был его творением, то и имя кораблю он даст сам.
В тот вечер за ужином Джонатан был еще молчаливее, чем обычно. За столом он сидел напротив своего отца и вступал в разговор, только когда это было необходимо. Джеримайя, как обычно, занял стул, который был известен как «стул дяди Фрэда». Дядя Фрэд, брат его матери, был странным холостяком. Он жил за счет наследства и умер молодым от разгульного образа жизни. Единственное, что сделало его известным, – это путешествие вокруг света, которое длилось три года. После этого путешествия дядя Фрэд, искусный мастер по дереву, вырезал из дуба стул как воспоминание о поездке. Эта работа заняла у него год.
Орнаментом был прямоугольник из слоновой кости, которую он привез из Индии. Он был среди тех немногих чужестранцев, когда-либо посетивших Китай, или Срединное царство, и настаивал, чтобы эту страну называли так. На память об этом визите он вырезал дракона с огромными крыльями. Этот прямоугольник был вмонтирован во внутреннюю спинку стула и являлся наиболее важной его деталью.
Джеримайя понимал, что его сын поглощен своими мыслями, поэтому не принуждал его к разговору за столом. Но когда они закончили есть, он спросил:
– Пойдешь со мной в гостиную?
– Я присоединюсь к тебе там, папа. – Джонатан пристально смотрел на стул, с которого встал его отец. Он был так знаком ему, что он, в сущности, его не видел. Потом что-то промелькнуло у него в голове, и он начал концентрировать свое внимание на крылатом драконе. Когда он был маленьким мальчиком, Джудит поддразнивала его, когда он плохо себя вел, говоря ему, что дракон «взлетит и отшлепает тебя».
Сейчас он изучал вырезанную фигуру на расстоянии. Ни он, ни члены его семьи никогда не видели китайское искусство, поэтому он не имел ни малейшего представления, был ли дракон точным отображением произведения искусства, созданного в Срединном царстве.
Но у него не было сомнений, что дядя Фрэд был прекрасным художником. Длинный и стройный дракон выглядел свирепым. Казалось, он летит с поразительной легкостью. Его тело было грациозным и изогнутым и выглядело меньше из-за белых распростертых крыльев.
Белый крылатый дракон, могущественный и холеный, в течение веков взлетал и устремлялся вниз, чтобы приземлиться на спинке стула.
И вдруг Джонатан понял, что нашел правильное имя, единственное имя для своего корабля. Странно, что он не подумал об этом раньше, – ведь он надеялся использовать клипер в торговле с Китаем. Да, оно было идеальным.
Он назовет свой корабль «Летучий дракон».
ГЛАВА ВТОРАЯ
Капитаны кораблей из Великобритании, Европы и Соединенных Штатов, которые с благими намерениями ухитрились проводить свои корабли через лабиринты дельты реки Жемчужной[2]2
Жемчужная (Чжуцзян) – второе название реки Сицзян в Китае; название судоходного рукава дельты реки Сицзян, на котором расположен город Гуанчжоу (Кантон).
[Закрыть], клялись, что на земле не существует подобных водных путей. Имеющая очертания буквы А и устье шириной в сорок миль, дельта реки, впадающей в Южно-Китайское море, граничила с юго-запада с крошечным полуостровом Макао. На острове была небольшая колония португальцев и других Фань-гуй, или «заморских дьяволов», которую с трудом выносили имперские власти в далеком Пекине. К северо-востоку от дельты реки находился остров с буйной полутропической растительностью – Гонконг, отделенный от основных земель Срединного царства – Китая узким и необитаемым проливом, где располагалась одна из прекраснейших и глубоководных гаваней на земле. Вереница незащищенных от ветра островов была разбросана по широкому входу в дельту реки. Эти острова были настолько бесплодны, что даже бесчисленные контрабандисты и пираты, промышляющие в этом районе, считали их бесполезными.
Дельта сама по себе являлась источником страданий. Усыпанные островами – на одних стояли лачуги рыбаков, а другие избирались чайками и другими птицами – края дельты реки часто изменяли полуострова с их причудливыми очертаниями и размерами. Местами протока была такой глубокой, что самые большие на земле военные корабли могли пройти по ней с легкостью, но там было полно вероломных наносных песчаных перекатов. А в других местах было так мелко, что человек мог бы стоять в воде по пояс при условии, что он не утонет в мягком, липком иле.
Во внутренней узкой части дельты было место, за которым находилась гряда невысоких холмов. Проплывая это место и входя в глубокий пролив протяженностью тридцать миль, корабли чужестранцев, окруженные округлыми, с высоко приподнятыми корпусами джонок и крошечными сампанами китайцев, подходили наконец к Вампу[3]3
Вампу (Хуанпу) – остров близ города Гуанчжоу.
[Закрыть], где чужестранцы должны были бросить якорь и оставаться по повелению Сына неба, маньчжурского императора Даогуана.
На китайской земле были разрешены только такие чужеземные постройки, как конторы, разбросанные повсюду пакгаузы, дома, церкви и больницы, в которых сообща работали англичане, французы, голландцы, шведы, испанцы и датчане. Недавно здесь также были созданы консульства торгующих стран.
За Вампу, куда чужестранцы допускались лишь в исключительных случаях, лежал обнесенный стеной великий город Гуанчжоу, более известный как Кантон, столица провинции Гуандун. Матросы, находившиеся на марсовых площадках чужеземных торговых судов, испытывали трепет, когда пристально всматривались в бесконечные ряды черепичных крыш, растянувшиеся так далеко, куда хватало взгляда, по направлению к высоким холмам, которые окружали город. Однообразный вид слишком плотной заселенности нарушали только вершины изящных храмов – пагод, возвышавшихся то тут, то там.
В действительности Кантон разросся далеко за пределы своих стен, и никакая перепись населения, если таковая когда-нибудь проводилась, никто, даже император Даогуан или его наместник в Гуандуне, величественный Дэн Дин-чжань, не знали численности населения в городе. Питер Сноу, консул Соединенных Штатов, предположил, что в Кантоне проживало полтора миллиона человек, но англичане считали эту цифру заниженной.
Кантон растянулся на семьдесят пять миль от моря, но только те немногие привилегированные, которые жили в верхней внутренней части города, огороженной стенами, получали удовольствие от общего вида многолюдного города и его окрестностей. На вершине самого высокого холма стоял дворец императорского наместника Дэн Дин-чжаня. Эта впечатляющая огороженная территория охранялась денно и нощно солдатами, вооруженными длинными кривыми мечами и мушкетами с фитильным замком. Ниже дворца располагались дома богатых.
Правящий слой, мандарины, был разделен на девять классов. Известные ученые, принадлежавшие к самым высшим слоям общества, не опускались до того, чтобы жить в Кантоне, и селились около крупных университетов Срединного царства и других высших учебных заведений. Говорили, что мандарины первого класса были настолько образованными и утонченными, что были в состоянии общаться только между собой. Мандарины второго класса занимали самые высокие посты в императорском правительстве, поэтому те из них, кто родился в Кантоне, переехали в Пекин, где сосредоточена вся власть, чтобы наслаждаться аурой самого маньчжурского правителя.
Поэтому практически самые высокопоставленные чиновники, постоянно проживавшие в Кантоне, относились к третьему классу, они были настолько богатыми и могущественными, что простые люди падали перед ними ниц, совершая классический низкий поклон, касаясь головой земли, который здесь широко применялся. Но ни один из представителей этого класса не был более могущественным и не снискал большего уважения, чем Сун Чжао.
Происходя из рода, который был известен не одно поколение, он более чем втрое увеличил свое богатство, потому что занимал имперскую должность. Кроме того, он возглавлял купеческую гильдию. Только ему и небольшой группе купцов, входивших в гильдию, было разрешено заниматься торговлей с заморскими дьяволами. Но, по существу, Сун Чжао был начальником китайских купцов, так как все они принадлежали к более низкому классу. Свою главную контору он разместил в порту, в котором разрешалось швартоваться чужеземным судам. Он владел складами в Вампу и еще полдюжиной более крупных складов, которые находились в городе за городскими воротами.
Дом Сун Чжао соответствовал его положению. Расположенный на гребне второго по высоте холма в Кантоне, недалеко от дворца наместника, он был окружен стеной из кирпича высотой в двадцать футов. Около изысканно выполненных железных ворот стояла собственная охрана Сун Чжао, одетая в пурпурную форму и вооруженная куминами, наиболее характерным оружием Китая. Длиной семь футов, с металлическим древком кумин на одном конце имел копье. Но именно его другой конец был уникальным, наиболее важной частью которого было изогнутое обоюдоострое лезвие. Обе стороны лезвия были такие острые, что могли обезглавить человека. С внутренней стороны лезвия был четырехдюймовый крючок с зазубринами.
Жители Кантона не забыли о назначении этого оружия. Его использовали еще только в доме наместника. И любой бродяга, который проникал на территорию дома, знал, что Кай, мажордом Сун Чжао, никого не пощадит.
На территории располагался непрерывный ряд садов, каждый из которых был окружен стенами, находящимися ниже уровня стен следующего сада. Цветы здесь цвели с искусной щедростью; фонтаны, пруды с лилиями и миниатюрные реки с крошечными мостами радовали глаз. В центре стояло девять зданий, которые являлись сердцем его владений, это были красивые пагоды разного размера. Здания из камня и дерева были окрашены в яркие цвета, полы внутри зданий и дорожки между ними были выложены плитками с замысловатым узором. Наклонные крыши были собраны из толстых черепиц, которые удерживали внутри прохладу во время субтропического лета и тепло в сырые зимние месяцы.
Самым большим домом было личное жилище Сун Чжао. Он сидел, скрестив ноги, на подушке, перед низким столом из сверкающего фарфора, опуская кисточки в тушь и рисуя иероглифы на листе пергамента быстрым и твердым почерком. Одетый в вышитый, длинный до пят халат из чистейшего шелка, он, высокий и широкоплечий, выглядел импозантно. Его предки были северянами, и благодаря тщательному отбору на протяжении поколений представители династии Сун все еще возвышались над невысокими кантонцами.
У Сун Чжао было лицо человека, который давно привык к власти. Он относительно молодо выглядел в свои пятьдесят лет. Его тонкие волосы были заплетены в косичку, а его глаза за стеклами очков в тяжелой оправе были холодными и проницательными. Его взгляд оживлялся, когда он оценивал собеседника, и становился неторопливым, когда надо было принимать решение. Те немногие, кто его хорошо знал, видели, что в его глазах нередко отражалось ликование, как будто он наслаждался собственной шуткой.
Заполнив один лист пергамента, он начал писать на втором, но сделал паузу, сняв очки, когда в комнату вошла миниатюрная седоволосая женщина.
Сара Эплгейт, со строгим и непреклонным лицом, как скалы на ее родине в Нью-Хэмпшире, обладала отличительной особенностью: она была единственной представительницей Запада, которая постоянно проживала в Кантоне. Вдова американского морского капитана, который умер в море, она была взята в семью Сун Чжао девятнадцать лет назад в качестве гувернантки его маленькой дочки, и с тех пор она стала неотъемлемой частью дома. Многие члены домашней прислуги знали, что после хозяина именно она управляет хозяйством.
Одетая в традиционно шелковый чонсам с высоким воротником и юбкой с боковыми разрезами, чтобы удобней было ходить, она осторожно попыталась начать разговор на мандаринском наречии, как она обычно делала.
– Вы посылали за мной, – сказала она, просто констатируя.
Как всегда, он решил ответить на английском языке. Это была одна из их любимых игр.
– Готова ли она и сделает, как я просил?
Сара Эплгейт легко перешла на английский, говоря с резким новоанглийским акцентом.
– В самом деле, Чжао! Вы знаете очень хорошо, что она всегда готова.
Сун Чжао усмехнулся, скрытое ликование появилось в его глазах.
– Ты не ответила полностью на мой вопрос.
– На него нельзя ответить. Излишне напоминать, что у девушки есть собственное мнение!
Человек, в чьих руках была вся торговля Китая с Западом, оставался снисходительным.
– Как правило, она тебя слушает.
– Когда захочет, – коротко ответила Сара. – И когда ей это выгодно. Уж который год я говорю о том, что ей дана слишком большая воля. А теперь яйца курицу учат.
Сун Чжао не понял ее выражения, но тем не менее уловил его смысл.
– Если надо, – сказал он, – я могу держаться с ней очень строго.
– Я желаю вам удачи, – сухо сказала Сара. – Вы хотите увидеть ее сейчас?
Он посмотрел за окно, которое находилось за ним, на солнечные часы, сделанные из камня и нефрита.
– Пожалуйста, у меня мало времени.
Женщина повернулась и покинула комнату без дальнейших церемоний, а он продолжил свое писание.
Через некоторое время он услышал знакомый легкий звук сандалий на кожаной толстой подошве и в ожидании посмотрел вверх. Когда девушка вошла в комнату, он не мог не улыбнуться ей.
Сун Лайцзе-лу была утонченно прекрасной, потрясающе красивой, ее красота соответствовала любым стандартам как восточным, так и западным. Она была на голову выше молодых девушек Кантона, но казалась еще выше, так как предпочитала носить обувь на толстой подошве. Шелковый чонсам, на котором был вышит дракон, почти полностью закрывал ее стройное гибкое тело совершенной пропорции. Чонсам оставлял мало места для воображения, однако все же был вкрадчиво скромным. Ее груди были высокими и полными, а талия была такой тонкой, что отец мог обхватить ее ладонями, ягодицы и бедра были упругими. А юбка, с разрезами до колен с обеих сторон, открывала ноги, длинные и безупречные.
В отличие от девушек своего класса, ее ступни никогда не сдерживали в росте. Сун Чжао был просвещенным, высокообразованным человеком, взявшим на себя полную ответственность за судьбу своего единственного ребенка после смерти ее матери при родах. Он отказался выполнять древние жестокие обычаи.
Густые, иссиня-черные, прямые и блестящие волосы Лайцзе-лу доходили ей до талии, челка закрывала высокий лоб. Длинные каплевидные серьги из нефрита необычного зеленого оттенка висели в маленьких ушах. Черты ее лица были настолько симметричны, что ее лицо можно было бы высечь из нефрита. Нос был прямой, губы полные, краска на губах придавала им легкую чувственность, подбородок был четко очерчен.
Но самыми необыкновенными были ее глаза. Расположенные под изящными бровями и опушенные густыми ресницами, они были влажными и чистыми, такими большими и неотразимыми, что посторонние не могли отвести от них взгляда. Но в ее темных глазах была не только красота, в них отражался ум, что было редкостью для любой женщины Срединного царства той поры. В них обнаруживался жизненный опыт, несмотря на ее двадцать лет. Но ее глаза отражали еще кое-что: она была остроумна, решительна, лукава и унаследовала от отца тонкое чувство юмора.
Лайцзе-лу сложила кисти рук вместе перед грудью, ее длинные, покрытые коричневым лаком ногти соединились, это был знак уважения к отцу. Потом, внезапно приняв свою естественную позу, она села в низкое каменное кресло с высеченными головами львов на подлокотниках. Как бы забавляясь, она обратилась к нему на голландском, одном из многих языков чужестранцев, которыми она владела.
– Ik vrees, dat ik u deran geer[4]4
Я боюсь, что потревожу тебя (голл.).
[Закрыть].
Чжао пытался выглядеть строгим, когда ответил ей по-английски.
– Нет необходимости бояться, что ты потревожишь меня. Напротив, как тебе хорошо известно, я тебя ждал.
Быстрая улыбка Лайцзе-лу была озорной.
– Я была бы виновата в несоблюдении дочернего уважения, если бы оспорила хоть слово своего отца.
– Я надеюсь, что ты будешь помнить это. – Он снял очки и строго посмотрел на нее. – Скоро я собираюсь направить прошение наместнику. Первое, я хочу, чтобы ты внимательно послушала, что я буду говорить, и указала на неточности.
– Я слушаю, – сказала она.
Чжао как бы надел маску чиновника.
– Я попрошу разрешения на строительство другого склада, более крупного, чем все предыдущие. Я объясню, что заменю дома тем, чьи жилища мне придется снести, и их новые дома будут более качественными, чем старые.
Кивок ее головы означал одобрение.
– Теперь о необходимости склада. Большая волна англичан, американцев и европейцев, которые желают торговать с Китаем, захлестывает Срединное царство. Пока до нас дошла только пена, но через несколько лет мы будем потоплены. Жадность белых дьяволов настолько велика, что мы не можем их удержать. – Он сделал паузу, чтобы передохнуть.
– Почему не можем? – спросила Лайцзе-лу, мгновенно войдя в роль наместника. – Вы сомневаетесь в храбрости наших солдат и моряков?
– Их храбрость будет потрачена впустую, – заявил Чжао, сразу же уловив мысль дочери. – Наши джонки превратятся в листы бумаги, когда они встретятся с большими военными кораблями Запада. Наша артиллерия устарела и служит украшением, в то время как у них не только велика и эффективна, но и опасна. Наши лучники и те, кто стреляет из мушкетов, не могут равняться с их солдатами, чьи ружья не пропускают цели.
Девушка подняла руки над головой и зааплодировала.
– Помимо того, нам следует развивать торговлю с чужестранцами, – продолжал Чжао. – Мы многому научимся от них. У них много товаров и изобретений, которые будут нам полезны. И за их счет мы станем еще богаче. Они заинтересованы в нашем чае, шелке и фарфоре. Пусть они нам платят за эти товары. Так как мы не можем закрыть перед ними двери, пусть они станут нашими учителями, пусть они наполняют наши кошельки своим золотом и серебром. – Он остановился и посмотрел на свою дочь.
– Это все, что ты скажешь? – Она хотела знать.
– Этого достаточно, – ответил он вспыльчиво. – Дэн Дин-чжань часто посещал этот дом, и ты могла заметить, что он не любит длинных речей.
Лайцзе-лу засияла:
– Он мой друг. Я часто играла с ним в маджун.
– Да, – проворчал Чжао, – и в прошлый раз ты поступила плохо, победив его!
Она захихикала, потом успокоилась.
– Возьми меня с собой, – попросила она, – и разреши мне поговорить с ним тоже.
Она возобновила спор, который начала за обедом накануне вечером и, как обычно, не хотела от него отказаться.
– Это будет неприлично, – резко сказал он. – Женщины – низшие существа, которые не могут подать прошение имперскому наместнику!
Лайцзе-лу подняла голову и резко ответила:
– Я никому не подчиняюсь!
– Я допускаю, что ты права, моя дочь, но только в стенах нашего собственного дома. Ты знаешь значительно больше, чем многие мужчины, и твоя голова работает лучше. В тебе накоплена мудрость наших предков. Ты и я знаем это, а мир нет. Разразится скандал, если ты предстанешь перед двором с прошением.
Девушка пожала плечами:
– Люди поговорили бы, мой отец, но скандала бы не было. Сестра императора Даогуана не осталась упрятанной в квартале Запретного города, предназначенного для жен, членов семьи и наложниц. Она имеет свой собственный трон всего в нескольких футах от трона самого Небесного императора.
– Она сестра императора, – согласился он неохотно.
– В известном университете в Нанкине три молодые девушки, принадлежащие к более низкому классу чиновников, чем мы, являются его студентками и изучают вековой опыт человечества. В Тяньцзине женщина управляет судоходной компанией, которая принадлежала ее покойному мужу, и она получает гораздо большую прибыль, чем получал ее муж. В провинции Хэнань племянница наместника написала пьесу, которую ставят многие театры. В Чжункине…
– Хватит! – заорал Чжао. Его терпению пришел конец. – В Кантоне дочь Сун Чжао подчиняется приказам своего отца, как женщины нашей семьи повиновались приказам своих мужей на протяжении десятков поколений. Ты не пойдешь со мной ко двору! Это – приказ!
Лайцзе-лу легко поднялась на ноги и сложила свои ладони вместе в знак подчинения. Потом, ничего не говоря, она вышла, не взглянув на отца.
Он покачал головой и позвонил в крошечный колокольчик из слоновой кости, чтобы позвать носильщиков паланкина.
Девушка медленно брела по выложенной плитками тропинке, которая вела к ее собственному дому. Она задержалась, чтобы полюбоваться цветущими хризантемами в саду с декоративными каменными горками, потом понюхала расцветающий бутон черной розы.
Сара Эплгейт ждала ее в жилой части дома, лицо у женщины было мрачным.
– Ну? – спросила она.
Глаза Лайцзе-лу были невинными.
– Мой отец запретил мне сопровождать его ко двору. Но он не приказал мне оставаться дома, – сказала она.
Сара была возмущена:
– У тебя коварство гадюки и язык змеи. Ты забыла легенду о молодой жене купца, которую бог ветра и дождя превратил в водяного буйвола, потому что она вертела правдой, как ей было удобно?
– Это только легенда, – ответила девушка беззаботно. – Кроме того, я не замужем.
– Пусть мой бог и ваши боги сжалятся над бедным молодым человеком, который женится на тебе!
Лайцзе-лу захихикала, потом вошла в примыкающую спальню и выдвинула ящик из комода, замысловато вырезанного из черного дерева.
Сара последовала за ней и следила с подозрением.
– Что ты делаешь?
Девушка нашла, что хотела, и держала это на ладони.
– Это только фигура маджуна, – сказала она с широко открытыми глазами.
Гувернантка уставилась на нее.
– С этой фигурой что-то связано, но я не могу вспомнить что.
Лайцзе-лу сохраняла спокойствие.
– Ты просила повара приготовить суп ханчжоу из морских водорослей для тебя, – сказала она. – Он будет безвкусным, если будет долго кипеть.
Сара топнула ногой, ее спина напряглась, и она что-то неразборчиво пробормотала.
Девушка сразу же занялась делом. Помазав себя обильно духами из лотоса и мускуса за ушами и в изгибах локтей, она использовала одну маленькую кисточку, чтобы провести зеленую линию вокруг глаз, и другую, чтобы восстановить блеск губ. Расчесав волосы, она посмотрела на свое отображение в зеркале в нефритовой оправе, потом, все еще сжимая в руке фигуру маджуна, поспешила к маленькому домику на огороженной территории. По мере того как она приближалась к нему, она замедляла шаги, пока не стала едва переступать ногами. Подойдя к домику, Лайцзе-лу слегка постучала в дверь.
Мажордом Кай был крупным мужчиной, ему было далеко за тридцать. На лице у него был шрам, который тянулся от виска до угла рта. Он затачивал длинный кривой нож с рукояткой из слоновой кости.
– Входите, – прорычал он низким голосом, потом быстро вскочил на ноги, когда увидел своего посетителя.
Сияющая улыбка Лайцзе-лу растопила бы каменного дракона.
– Я помешала тебе? – спросила она.
– Никогда! – Он засунул нож за широкий пояс и расправил тунику на ватной подкладке.
– Мне рассказывали, – сказала девушка, лениво прислонясь к стене, оклеенной рисовой бумагой, – что ты связан с влиятельными людьми в Кантоне, Кай. Мне рассказывали, что перед тобой раскрывается любая дверь, в которую ты хочешь войти.
– Моя госпожа Лайцзе-лу слишком много слышит, – пробормотал великан.
Она пропустила его замечание.
– Я знаю, что это правда, – сказала она.
– Тот, кто мог рассказать вам эту сказку, преувеличивает!
Она снова не обратила внимания на его протест, но предусмотрительно понизила голос:
– Говорят, что Кай – член Общества Быков.
– Тот, кто рассказал это, лжет! – вскрикнул он.
Она хорошо поняла причину его возмущения. На протяжении веков тайные общества были запрещены маньчжурскими правителями Китая, но тем не менее они существовали. При императорском дворе подозревали о существовании именно Общества Быков. Это объединение патриотов справедливо относилось к маньчжурам как к чужеземным завоевателям, захватившим трон.
– Как повествуют старинные легенды, – сказала девушка мягко, – быки жили только на небесах, но Звезда Бык допустил ошибку и разрешил им спуститься на землю. Здесь они посвящают себя оказанию помощи людям, хотя за это их преследуют. Именно так, очевидно, происходит и с Обществом Быков.
