Текст книги "Истоки человеческого общения"

Автор книги: Майкл Томаселло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Психологической основой способности участвовать в действиях, побуждаемых совместными намерениями, в том числе и в специфически человеческом общении, является присущая человеку способность вступать в сотрудничество с другими, которую Сёрль описывает следующим образом:

[Совместные] намерения предполагают базовое ощущение другого как кандидата для сотрудничества… [что] является необходимым условием любого коллективного поведения и, следовательно, любого разговора (1990: 414–415).

В рамках данной работы мы можем разложить это представление о других как субъектах кооперации на (1) когнитивные навыки создания совместных намерений и совместного внимания (а также других форм совместных концептуальных знаний); (2) социальные мотивы помощи и обмена чувствами (и создание взаимных ожиданий о наличии друг у друга таких мотивов сотрудничества).

3.2.1. Когнитивные навыки: формирование совместных знаний

Во всех примерах указательных жестов и пантомимы, подробно изложенных выше, один человек просто направляет внимание другого на определенный внешний предмет или обстоятельство или же адресует к ним его воображение. Реципиент смотрит на указанный референт или представляет его себе, и при этом ему становится ясно, что пытается сообщить ему коммуникант, каким бы ни было это сообщение, начиная от «Вы ждете, когда освободится туалет?» до «Я хотел бы купить тертый сыр». Как мы это делаем? Откуда берется такая сложная коммуникация, если она не содержится в самих по себе вытянутых или посыпающих пальцах?

Разумеется, ответ заключается в том, что она возникает из контекста, однако это мало что дает нам в плане объяснения. Так, человекообразные обезьяны часто действуют в сложных социальных контекстах, и при этом у них не наблюдается столь богатой по смыслу коммуникации. Возможно, что люди, по крайней мере, взрослые, могут осмыслять более сложные контексты, чем человекообразные обезьяны, и ответ заключается именно в этом. Однако, как это будет показано в следующей главе, даже еще не начавшие говорить младенцы демонстрируют более сложную жестовую коммуникацию, нежели обезьяны, хотя нет явных оснований считать, что они в столь значительной степени превосходят их по своим мыслительным возможностям. Другое объяснение, которое мы можем предложить в рамках данной работы, заключается в следующем: уникальный по своей сложности способ человеческой жестовой коммуникации во многом определяется тем, что для людей в качестве «контекста» выступает нечто совершенно особенное. Контекст общения людей – это не просто все то, что присутствует в их непосредственном окружении, начиная от температуры комнаты, в которой они находятся, и заканчивая доносящимися до них криками птиц. Скорее, это все, что связано с текущим социальным взаимодействием, то есть все то, что каждый из участников коммуникации сам считает относящимся к делу, и что, с его точки зрения, другие при этом тоже считают относящимся к делу, и знают, что первый это знает, и так далее, в пределе до бесконечности. Такой совместный интерпсихический контекст и есть то, что мы, следуя за Кларком (1996), можем назвать совместным знанием или же рамкой совместного внимания (joint attentional frame), если мы хотим подчеркнуть наличие именно перцептивного совместного контекста.

Совместное знание включает в себя все, что мы оба знаем (и знаем, что мы оба это знаем, и так далее), от сведений об окружающем мире и до представлений о том, как разумные люди действуют в определенных ситуациях, чем люди обычно интересуются и что привлекает их внимание (Levinson 1995).

Реципиенту совместное знание необходимо, чтобы определить, па что направлено внимание коммуниканта (его референциальное намерение) и почему он вступает в общение (его социальное намерение). Так, в первом из приведенных выше относительно простых примеров с указательными жестами, где клиент указывает бармену на пустую рюмку, чтобы заказать еще выпивки, бармен без некоторых совместных знаний никак не сможет узнать, на что именно указывает клиент – на рюмку в целом, на ее цвет или на образовавшийся на ней скол. В этом примере клиент на самом деле указывает не на саму рюмку, а на то, что она пуста (представьте себе, какая была бы разница, если бы рюмка, на которую указывает клиент, на самом деле была бы наполнена – тогда он имел бы в виду нечто совершенно иное). Даже при указании на один и тот же внешний объект социальное намерение может различаться и зависит от совместных знаний. Так, в обычной ситуации посетитель бара указывает на пустую рюмку, чтобы заказать еще спиртного, и бармен понимает это, потому что они оба знают, что клиенты приходят в бар, чтобы выпить, а пустая рюмка этому препятствует; что бармен наливает напитки, если клиент в состоянии за них платить, и так далее. Но если посетитель бара и бармен на самом деле приятели, которые регулярно ходят вместе на собрания общества Анонимных Алкоголиков, то клиент может указать на пустоту своей рюмки, чтобы продемонстрировать приятелю, что, находясь в баре уже целый час, он все еще в состоянии контролировать свое стремление к спиртному.

Крайне важный момент относительно совместных знаний заключается в том, что они позволяют людям подняться над собственной эгоцентрической точкой зрения. Воспользуемся примером из работы Спсрбера и Вилсона (1986) и слегка модифицируем его. Предположим, что мы с вами находимся в парке, и я указываю на место в нескольких метрах от нас, обращая на него ваше внимание. Там находятся три человека: продавец мороженого, любитель бега трусцой и ваш возлюбленный Уильям. Если вы смотрите на происходящее с эгоцентрической точки зрения, то в первый момент предполагаете, что я обратил ваше внимание на Уильяма, поскольку он, в отличие от двоих других, очень важен для вас. Однако обычно поиск значения жеста с самого начала проистекает в контексте наших совместных знаний, а нс отталкивается от эгоцентрической позиции. Например, вы с самого начала принимаете во внимание, знаем ли мы оба, что мы оба знаем про Уильяма. Допустим, что Уильям – ваш тайный возлюбленный, и я не знаю про него, но вы, конечно же, знаете. Дальше предположим, что мы с вами разделяем пристрастие к мороженому (мы это открыто обсуждали). Теперь если я привлекаю ваше внимание в сторону тех же самых троих людей, то не имеет значения, насколько для вас лично важен Уильям. И если даже вы соврали мне относительно мороженого (на самом деле вы к нему равнодушны), то вы все равно предположите, что я указываю на продавца мороженого, поскольку из предыдущего разговора мы оба «знаем», что мы оба любим мороженое, и вы думаете, что я ничего не знаю про вас и Уильяма. Таким образом, совместные знания всякий раз берут верх над личной заинтересованностью ^[10].

Конечно, вы можете предположить, что я каким-то образом узнал про Уильяма, и в дальнейшем исходить из этого предположения. Но тогда вы, по сути, строите предположение о наличии у нас совместного знания, что опять сводит эту ситуацию к классическому случаю. Обычно вы с самого начала пытаетесь выяснить, почему я думаю, что для вас может быть важно посмотреть в том или ином направлении, исходя из того, что мы оба знаем о референте, к которому я вас отсылаю, и о том, какое он имеет к вам отношение. И поэтому то объяснение моего указующего жеста, которое согласуется с нашими совместными знаниями, приходит вам в голову первым и кажется наиболее очевидным, как бы лежащим на поверхности (хотя могут существовать и другие соображения, основанные на ваших личных интересах). Еще один вариант – это случай, в котором у нас нет непосредственных совместных знаний, но мы предполагаем, что другой должен знать (и, соответственно, знает, что знаю я, и так далее), поскольку мы принадлежим к одной и той же культуре или социальной группе. Так, даже если мы никогда раньше не встречались, я могу указать вам на вид за окном самолета, и рассчитываю, что вы сможете определить, что я имею в виду, опираясь на общие соображения о том, что люди обычно находят красивым, примечательным и тому подобное. Но обратите внимание, что как в случае угадывания, так и в случае совместных знаний, относящихся к общей культуре, реципиент пытается понять смысл действий коммуниканта, строя предположения о том, какие совместные знания должны в той или иной форме у них обоих присутствовать, чтобы данная ситуация имела какой-то смысл. В обычном же случае, с которого начинают маленькие дети, и в котором взрослые действуют без тени сомнения, мы оба распознаем наши совместные знания и, опираясь на них, моментально понимаем смысл коммуникативного акта.

На основе этого мы можем предложить своеобразную классификацию совместных знаний по трем критериям (эта типология несколько отлична от той, что представлена в работе Clark 1996). Первый критерий – основаны ли совместные знания на текущем непосредственном восприятии окружающей среды, которое я назову совместным вниманием (в работе Clark 1996 используется термин «перцептивное соприсутствие»), или же на совместном прошлом опыте. Во-вторых, мы также можем различать совместные знания, возникающие за счет нисходящих процессов (например, мы пытаемся достичь общей цели, и мы оба знаем, на чем нужно сфокусироваться, чтобы ее достичь) или восходящих процессов (например, мы можем услышать громкий шум и знать, что мы оба его слышали). В дальнейшем я попытаюсь доказать, что совместные знания, возникающие за счет нисходящих процессов и основанные на совместном текущем восприятии, в особенности если речь идет о совместном внимании в процессе совместной деятельности, являются в определенном смысле первичными, особенно значимыми и прочными. Наконец, в-третьих, совместные знания могут быть основаны на таких универсальных вещах, как общекультурные знания, которые никогда не осознаются в явной форме, но часто обозначаются разного рода культурными маркерами; или же они могут основываться на таких вещах, в которых мы явно отдаем себе отчет, например, когда мы с понимающим видом смотрим друг на друга, если к нам приближается общий знакомый. Совместные знания, наличие которых явно признается и подчеркивается участниками коммуникации, могут оказаться важными в специальных коммуникативных ситуациях или для коммуникантов-новичков, например, детей.

Важно, что существует отношение взаимной дополнительности между любым развернутым актом человеческой коммуникации, в том числе и речевым, и совместными знаниями (к какому бы типу они ни относились). То есть, чем больше совместных знаний у коммуниканта и реципиента, тем меньше информации необходимо выразить в развернутой форме. Действительно, если совместные знания включают достаточное количество информации, то можно не указывать в явном виде ни на соответствующий внешний объект-референт, ни на мотив высказывания, и при этом сообщение не утратит своего смысла. Например, зубной врач, работая в своем кабинете, может, не выражая своей просьбы прямо, протянуть руку, указывая, что ему нужен инструмент. Его ассистент, основываясь на общем знании о ходе процедуры, выберет из множества лежащих на столе предметов нужный инструмент и вложит его в руку врача, несмотря на то, что прямого указания именно на эту вещь не было. Приведу следующий реальный пример, в котором референт не указывался напрямую, но угадывался с опорой на совместные знания.

Пример 12: При посадке в самолет я сажусь у прохода. Рядом со мной у окна сидит женщина. На следующий за нами ряд приходит мужчина, который чрезвычайно громко и в неприятной манере с кем-то разговаривает. Я смотрю на женщину и закатываю глаза, выражая мое отношение к происходящему, смысл которого можно было бы передать словами как «Ох, это будет долгое путешествие». Мне не нужно было указывать ей, какой именно объект вызывал мое раздражение. Нам обоим это было очевидно.

Заметьте, что если бы этот мужчина занял свое место совершенно тихо и спокойно, и теперь я бы хотел что-нибудь сказать о нем своей соседке, мне бы понадобилось как-то развернуто указать на этого человека, поскольку у нас не было бы повода обратить на него совместное внимание.

Интересно, что если совместные знания или совместное внимание в достаточной мере закреплены, например, если они включены в повседневную деятельность или даже в функционирование социальных институтов, то можно легко указывать даже на отсутствующие объекты. Например, если по утрам мне неоднократно приходилось напоминать своей дочери, чтобы она не забыла свой рюкзак, и сегодня она снова забывает о нем, то в последний момент я могу просто указать на ее спину или даже на свою собственную, и она точно будет знать, что я имею в виду. Вне этой установившейся совместной практики тот же самый указательный жест не будет иметь такого значения и указывать на отсутствующий рюкзак. При использовании изобразительных жестов и языка сообщение содержит гораздо более развернутую отсылку к внешнему объекту, нежели при простом указательном жесте, однако такая же зависимость от совместных знаний существует и в этом случае. Так, когда в аэропорту сотрудник охраны совершает вращательное движение рукой (пример 8), важно не то, насколько наглядным оказывается этот жест, а то, что он имеет в качестве предпосылки известный обеим сторонам контекст процедур безопасности в аэропорту. Представьте себе ребенка, который попал в аэропорт в первый раз. Без этого совместного знания ему будет непонятно, что имелось в виду под вращательным движением руки. Конечно, повседневная речь также полна референциальных выражений, интерпретация которых (например, местоимений) всецело зависит от совместно понимаемого контекста.

Таким образом, только благодаря тому, что люди могут выстраивать различные формы обобщенных совместных знаний и совместного внимания, они получают возможность использовать очень простые указательные и изобразительные жесты в качестве средств для очень сложной коммуникации, далеко выходящей за пределы возможностей человекообразных обезьян с их жестами интенциональных движений и привлечения внимания. В самом деле, во многих случаях, когда область совместных знаний достаточно хорошо очерчена, простые жесты могут быть столь же эффективным средством коммуникации, как и речь. Это происходит, главным образом, за счет своеобразного изменения точки зрения, что ясно видно на примерах, где референт, на который направлен указательный жест, изменяется в зависимости от имеющихся у коммуниканта и реципиента совместных знаний. Например, указание на рюмку – это указание или на сам объект, или на цвет рюмки, на то, что она пустая, или что на ней образовался дефект. Таким образом, возможно, что этот референциальный сдвиг при жестикуляции, осуществляемый через установление различной связи с совместными знаниями, подготавливает путь для будущих языковых конвенций как в филогенезе, так и в онтогенезе. Более того, хотя возможность отсылки к вещам, находящимся в другом месте или в другом времени, традиционно рассматривается как исключительная прерогатива языка (и, несомненно, язык реализует эту функцию наиболее эффективным образом), в рамках соответствующего совместного контекста люди могут с помощью указательных или изобразительных жестов привлекать внимание других к отсутствующим вещам или вещам, появления которых они ожидают (например, к забытому рюкзаку), или даже прямо указывать на отсутствующие предметы (например, на цепную пилу, которую просит человек из примера 10). Это также может подготавливать почву для отсылки с помощью речи к объектам и событиям, непосредственно не присутствующим в коммуникативной ситуации.

Все это означает, что многое из тех огромных возможностей, которые обычно приписываются языку, включая указание на отдельные аспекты вещей и отсутствующие референты, на самом деле является более общим свойством человеческой кооперативной коммуникации, даже в том случае, если она осуществляется при помощи очень простых жестов. По-видимому, это происходит только благодаря различным видам совместных знаний и процессам совместного внимания, которые развиваются у участников коммуникации.

3.2.2. Социальная мотивация: помощь и обмен чувствами

Другую часть общей картины создают специфически человеческие кооперативные социальные мотивы. Грайс (1975) в своем основополагающем анализе подчеркивал, что коммуникант и реципиент во время своего взаимодействия сотрудничают, главным образом, для того, чтобы передать сообщение (то есть, чтобы реципиент узнал о социальном намерении коммуниканта), и это является их совместной целью. Это означает, что коммуникант старается сообщать информацию таким образом, чтобы она была понятна реципиенту, а тот, в свою очередь, старается понять, совершая очевидные умозаключения, задавая при необходимости уточняющие вопросы и т. д. (см. Clark 1996 для описания референции как совместной деятельности). В то же время нет очевидных свидетельств тому, что животные других видов таким же образом сотрудничают в процессе коммуникации, например, переспрашивают для уточнения.

Такая атмосфера сотрудничества, в которой люди работают над передачей сообщения, обусловлена, в первую очередь, их видоспецифическими кооперативными коммуникативными мотивами. Эти мотивы появились в ходе эволюции, и поэтому нам потребуется осветить их филогенетическую историю – то, как они возникли, как они структурировали человеческую коммуникацию и какое обоюдное преимущество получают коммуникант и реципиент, если они движимы такими мотивами. Мы сделаем это в главе 5. Сейчас же для начала отметим следующее. В процессе коммуникативного акта коммуникант часто открыто демонстрирует свои мотивы путем выражения эмоций, чтобы, помимо референциального компонента, предоставить реципиенту дополнительную информацию, по которой тот сможет заключить о его, коммуниканта, текущем социальном намерении. Например, я могу указывать вам на ручку с требовательным или просительным выражением на лице, чтобы попросить вас принести ее мне. Или же мое поведение может выражать удивление и возбуждение, чтобы показать мою радость по поводу того, что моя потерянная ручка здесь. Или же с вопросительным выражением, чтобы спросить, не ваша ли это потерянная ручка. Или же с нейтральным выражением, чтобы просто поставить вас в известность, что здесь есть ручка. Хотя конкретных социальных намерений бесчисленное множество, у человека существуют всего три базовых коммуникативных мотива. Это подтверждается тем фактом, что они раньше всего возникают в онтогенезе (см. главу 4), а также тем обстоятельством, что у них имеются высоковероятные эволюционные предпосылки в области социального взаимодействия людей как такового (см. главу 5).

Первый и наиболее очевидный коммуникативный мотив у людей – это мотив просьбы, запроса (requesting) (т. е. добиться, чтобы другие сделали то, что от них хотят), который, в общем случае, является свойством намеренных коммуникативных сигналов всех человекообразных обезьян. В отличие от последних, люди не приказывают другим, а ведут себя более мягко – просят помощи у кого-нибудь, кому будет приятно им ее оказать. Так что, в отличие от требований (imperatives) человекообразных обезьян, требования людей принимают разнообразную форму, от приказов до вежливых просьб и даже предложений и намеков – в зависимости от того, насколько выражена предполагаемая установка на сотрудничество у реципиента. Так, если вы находитесь на моей земле, я могу приказать вам убраться или же просто проинформировать вас о том, что мне бы хотелось, чтобы вы ушли (или даже просто о том, что это моя земля), если я считаю, что вы с готовностью подчинитесь этому требованию. Просьбы первого типа можно назвать индивидуальными запросами или просьбами, поскольку я прямо говорю вам, что сделать, а требования второго типа – требованиями или просьбами, ориентированными на сотрудничество, поскольку в этом случае я всего лишь информирую вас о своих пожеланиях, и предполагаю, что вы решите помочь мне их осуществить. То есть, если я просто проинформирую вас о своем желании, чтобы вы ушли, то для того, чтобы просьба сработала, мои желания должны быть вам небезразличны^[11]. При всем своем сходстве, указательные жесты, которые выполняют шимпанзе, когда указывают людям на ту пищу, которую хотят получить, не являются кооперативным требованием, поскольку обезьяны пытаются заставить человека сделать необходимое им действие прямо, а не путем информирования его о своем желании. Они не ожидают, что если сообщить о нем другому, то человеку (и тем более другому шимпанзе) это будет небезразлично. Но людям-реципиентам часто есть дело до желаний других. У них есть собственные причины, по которым им нравится выполнять чужие просьбы, если эти просьбы не слишком обременительны. И поскольку коммуниканты-люди осведомлены об этом, то во многих ситуациях им достаточно всего лишь дать знать о своих пожеланиях.

Второй базовый мотив человеческого общения, по-видимому, уникальный для нашего вида, отражается в том факте, что люди часто предлагают свою помощь другим даже без соответствующей просьбы. В частности, они оказывают помощь в виде предоставления другим информации, даже если у них самих нет в этом личной заинтересованности. Информирование действительно представляет собой предложение помощи, поскольку обычно я информирую вас о вещах, которые считаю полезными или интересными для вас, а не для себя, и при этом исхожу из имеющегося у меня знания о ваших планах и интересах (даже если в конечном итоге за этим поступком стоят какие-то другие, мои собственные эгоистические мотивы). Так, я предполагаю, что пытаюсь быть вам полезным, когда показываю на оброненную бумажку или говорю, что начальник сегодня в плохом настроении. Используя известную формулу Сёрля (1999), можно сказать, что просьбы отражают направление от-Тебя-ко-Мне, поскольку я хочу, чтобы ты выполнил мое желание, тогда как информирование отражает направление от-Меня-к-Тебе, поскольку я хочу удовлетворить твои интересы и пожелания. Очевидно, что для того, чтобы оказывать другим помощь, откликаясь на соответствующие просьбы или информируя их о различных вещах, которые могут показаться им интересными или полезными, необходимы альтруистические мотивы того рода, что потребует специального объяснения с эволюционной точки зрения (см. главу 5), хотя, опять же, иногда я могу сообщать вам о чем-то или отзываться на ваши просьбы, руководствуясь своими собственными индивидуальными мотивами, не имеющими ничего общего с альтруизмом.

Помимо этих двух основных мотивов мы должны будем постулировать существование также и третьего базового коммуникативного мотива, хотя причины, по которым мы считаем его базовым, станут окончательно ясны не раньше, чем мы рассмотрим этот вопрос в онтогенетической и филогенетической перспективе. Люди часто хотят просто поделиться с другими своими чувствами и взглядами. Я назову это экспрессивным мотивом, или мотивом разделения с другими чувств (expressive or sharing motive). Например, если стоит прекрасная погода, то совершенно нормально сказать коллегам по приходе в офис «Какой сегодня чудесный день!», и это будет вызвано чисто социальными побуждениями, а не мотивами просьбы или информирования, связанными с оказанием помощи. Коммуникативный акт такого типа заключается всего лишь в том, чтобы поделиться своими переживаниями и мнениями, чтобы расширить наши общие знания с другими людьми. Этот мотив приобщения (sharing) стоит за многими повседневными разговорами людей, когда они сплетничают о всевозможных вещах, выражают свои взгляды и мнения, которые, как они надеются, другие люди до определенной степени разделяют. Выясняется, что этот мотив достаточно рано возникает в онтогенезе и у младенцев выражается в доречевых указательных жестах, когда, например, они показывают родителям на разноцветного клоуна и радостно визжат. Хотя иногда младенец может указывать просто для того, чтобы сообщить родителям о присутствии клоуна, он часто указывает и визжит, даже если родители уже видели клоуна, и даже если они смотрят на него прямо сейчас, потому что ребенок все равно хочет, чтобы взрослые разделили его радость. Мы подробнее обсудим этот мотив в главе 4, посвященной онтогенезу, где я представлю экспериментальные свидетельства об исходно социальной природе этого мотива, и также в главе 5, посвященной филогенезу, где я буду подчеркивать его важность с точки зрения самоотождествления отдельных индивидов с некоторым сообществом своих единомышленников (но не с другими сообществами, состоящими из тех людей, с которыми эти индивиды не будут сплетничать и делиться своими чувствами).

Таким образом, мы можем выделить три основных вида коммуникативных мотивов, возникших в ходе эволюции. Они различаются в зависимости от того, какого рода воздействие на реципиента пытается осуществить коммуникант, и могут быть описаны в терминах мотивов, связанных с разделением намерений (shared intentionality motivations):

Просьба (Requesting): я хочу, чтобы вы что-то сделали, чтобы помочь мне (просьба о помощи или информации).

Информирование (Informing): я хочу, чтобы вы кое-что узнали, потому что я думаю, что это вам поможет или заинтересует вас (предложение помощи в виде информации).

Приобщение (Sharing): я хочу, чтобы вы почувствовали что-то, чтобы мы могли поделиться друг с другом нашими чувствами и мнениями (разделить переживания или взгляды на вещи).

Эти три самых основных человеческих коммуникативных мотива стоят за бесконечным множеством конкретных социальных намерений, которые люди реализуют в конкретных контекстах, и они будут играть ключевую роль при рассмотрении возникновения человеческой кооперативной коммуникации в онтогенезе и филогенезе^[12].

3.2.3. Предположения о готовности к взаимопомощи и кооперативное мышление

Тот факт, что действия коммуникантов, а при прочих равных условиях и реципиентов, побуждаются этими кооперативными мотивами, также является частью совместных знаний людей. В первую очередь их мотивирует на сотрудничество именно такое взаимное предположение, что передача сообщения от одного к другому ведет как к индивидуальной, так и к совместной выгоде. Поскольку коммуникант знает об этом, то дальше он пытается удостовериться, что реципиент знает о его попытке начать общение, как если бы он сказал: «Вам будет интересно это узнать…» (то есть вы просили меня о чем-то, я хотел бы кое-что вам сообщить, у меня есть мнение, которым я хотел бы с вами поделиться). Такой дополнительный пласт намерений – «Я хочу, чтобы ты знал, что я чего-то от тебя хочу…» – является ключевым для процесса коммуникации. Вслед за Грайсом, его чаще всего называют коммуникативным намерением.

Грайс (1957) заметил, что в структуре человеческого коммуникативного акта присутствует специальное коммуникативное намерение. То есть, если я показываю вам на дерево, то я не просто хочу, чтобы вы обратили на него внимание, но я также хочу, чтобы вы обратили внимание на мое желание, чтобы вы посмотрели на дерево. Часто это последнее желание передается посредством глазного контакта и тому подобных средств, и очень часто оно подразумевается при эмоциональном выражении мотива, как знак того, что нечто делается «для вас». Этот дополнительный пласт намерений необходим, чтобы побудить вас сделать некоторые предположения о том, что имеет значение в текущей ситуации, в свою очередь, необходимые, чтобы определить предмет референции и мое социальное намерение (Sperber, Wilson 1986). Так, когда вы видите, что я указываю на дерево, и очевидно хочу, чтобы вы знали, что я указываю на него для вас, то вы, естественно, хотите знать, почему я это делаю: что я хочу, чтобы вы сделали, подумали или почувствовали в отношении этого дерева. Вы предполагаете, что я показываю на дерево для вас, что я считаю, что это будет вам интересно или что это почему-то будет для вас важно. Может быть, потому, что это дерево вашей любимой породы, и я хочу сообщить вам, что оно растет в этих местах. Или может быть, потому, что у меня есть просьба относительно этого дерева, которую вы, как я думаю, будете не против выполнить. Или же потому, что я хочу поделиться с вами тем, как оно мне понравилось.

Чтобы это стало окончательно ясно, сравним случай, в котором коммуникативное намерение есть, и случай, когда оно отсутствует (ниже приведен видоизмененный пример из работы Спербера и Вилсона 1986). Так, предположим, что во время прогулки мы присели на валун в лесу. Я устал и откинулся на спину, тем самым открыв вашему взору большое дерево. Никаких выводов из этого не последует. Но если я откинулся назад и настоятельно указываю вам на дерево, то вы, естественно, попытаетесь выяснить, почему я так поступаю.

То есть, вы замечаете, что я настоятельно постарался указать вам на это дерево, и вы начинаете искать (обычно в рамках наших совместных знаний), с чем это может быть связано: почему это он хочет, чтобы я обратил внимание на это дерево? Поскольку я знаю о происходящем процессе, то я стараюсь убедиться в том, что вы знаете, что я указал на дерево намеренно и, соответственно, что вы будете искать причину этого моего намеренного действия по отношению к вам: что я хотел, чтобы вы знали, сделали или почувствовали. О том, что этот процесс – естественная составляющая подавляющей части человеческого общения, свидетельствует тот факт, что, как правило, требуется значительное усилие, чтобы без него обойтись. Так, если гость хочет еще вина, но думает, что прямо попросить об этом хозяйку будет невежливо, то он может просто поставить свой бокал на какое-нибудь видное место, где хозяйка заметит его и, как надеется гость, наполнит, не догадываясь, что все это было проделано умышленно. Гость хочет, чтобы хозяйка знала о пустом бокале, но не хочет, чтобы она узнала о том, что он хотел, чтобы она это знала. Такие случаи «скрытого авторства» или иногда простого безразличия к тому, заметит ли реципиент, от кого исходит сообщение, свидетельствуют об особенно глубоком понимании той роли, которую коммуникативные намерения выполняют в структуре коммуникативного акта.

Главное, что все это происходит благодаря тому, что оба участника коммуникации знают о задействованных мотивах сотрудничества и полагаются на них. К примеру, если человек-коммуникант просит о помощи, то, при прочих равных условиях, человек-реципиент захочет ему помочь, и они оба это знают и на это рассчитывают. Аналогично, если коммуникант предлагает реципиенту какую-то информацию, то они взаимно предполагают, что он считает эту информацию полезной или интересной для реципиента (и обычно это также означает, что информация «достоверна»), и потому реципиент примет ее. Наконец, если коммуникант хочет поделиться своим мнением, то они вместе предполагают наличие у него социального мотива приобщения, если только нет серьезных причин предполагать обратное. Таким образом, коммуникант открыто сигнализирует о своем намерении общаться, и они оба вместе с реципиентом работают над тем, чтобы обеспечить успешность коммуникативного акта.