Текст книги "Истоки человеческого общения"

Автор книги: Майкл Томаселло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Для нашего повествования очень важен тот факт, что когда шимпанзе принимают участие в коллективной охоте, они не вступают в целенаправленное общение по поводу текущей деятельности – например, чтобы договориться о цели или согласовать роли; по крайней мере, это недоступно для внешнего наблюдения. В других контекстах шимпанзе целенаправленно подают знаки при помощи жестов, чтобы заставить окружающих сделать то, что им нужно. Также они выражают свои требования, предназначая свои указательные жесты способным помочь им людям, чтобы люди принесли необходимый им предмет; кроме того, они могут до определенной степени понимать требования t окружающих. Чтобы выражать и понимать требования, нужно обладать способностями к пониманию индивидуальных намерений, такими, как умение практически осмыслять целенаправленное поведение другого субъекта, у которого есть свои цели и своя картина мира. Похожим образом, когда сразу несколько шимпанзе одновременно пытаются поймать мартышку, они воспринимают друг друга как целенаправленно действующих субъектов и соответствующим образом реагируют один на другого. Но поскольку они, что очень важно, в данной деятельности соревнуются, или, по крайней мере, ведут себя индивидуалистически, то они вообще не вступают в целенаправленную коммуникацию. Если моя ближайшая цель заключается в том, чтобы поймать обезьяну, и эта цель вам неизвестна, то я особо и не буду с вами взаимодействовать.

Главное, что шимпанзе (и, возможно, другим человекообразным обезьянам) просто в силу самой их ориентированной на конкуренцию натуры, чрезвычайно сложно поделиться пищей после того, как они поймают мартышку. Как поимка мартышки вообще может стать совместной целью, если все знают, что в конце концов, когда ее поймают, будет драка из-за дележки? Действительно, когда стая шимпанзе ловит и убивает мартышку, как правило, все участники охоты получают мясо – больше, чем опоздавшие шимпанзе, не участвовавшие в охоте (Boesch, Boesch-Achermann 2000). Однако недавнее исследование Гилби (Gilby 2006) выявило фундаментальные индивидуалистические механизмы этого процесса «дележки». В первую очередь, Гилби заметил, что шимпанзе, получившие после убийства мартышки мясо, часто пытаются избегать других членов стаи, незаметно скрывшись с места охоты или забравшись на конец ветки, чтобы другие шимпанзе не могли к ним подобраться, или же отгоняют попрошаек (также см. Goodall 1986; Wrangham 1975). Тем не менее, обладатели мяса, как правило, окружены попрошайками, которые могут тянуть мясо к себе или закрывать рот добытчика своей рукой. Как правило, им позволяется забрать него немного мяса, однако Гилби количественно зафиксировал прямую связь между назойливостью попрошайничества и результатом: чем больше попрошайка требует и пристает, тем больше пиши он получает. Логика такова, что, если добытчик по-настоящему начнет активно бороться с пристающей к нему обезьяной за мясо, то с наибольшей вероятностью в хоте потасовки попрошайка или первая же попавшаяся обезьяна стащит у него всю добычу или ее часть. Поэтому наилучшей для него стратегией будет быстро съесть все, что он сможет, и позволить другим забрать немного мяса, чтобы они были довольны (так называемая «терпимая к воровству» или «назойливым приставаниям» модель распределения пищи). Томаселло и его коллеги (Tomasello et al. 2005) дополнительно предположили, что охотники, вероятно, получают больше мяса, чем подоспевшие позже обезьяны, потому что у них сразу есть непосредственный доступ к туше убитого животного и возможность для попрошайничества, в то время как опоздавшие оттесняются во второй круг.

Такой взгляд на групповую охоту шимпанзе был также подтвержден недавним экспериментальным исследованием. Мелис, Хэйр и Томаселло (Melis, Hare, Tomasello 2006а) показывали двум шимпанзе пищу, которую те не могли достать. Получить пищу можно было, только если оба шимпанзе одновременно тянули каждый за одну из Доступных им двух веревок, прикрепленных к платформе, на которой находилась еда. Было обнаружено два исключительно важных явления. Во-первых, если пища была разделена на две порции, по одной порции напротив каждого участника эксперимента, то умеренно часто обезьяны тянули за веревку одновременно. Однако если была всего одна порция пищи, находившаяся посередине платформы, что в перспективе усложняло процесс ее дележки, уровень согласованности действий практически сходил на нет. Во-вторых, в ходе предварительных исследований Мелис и коллеги обнаружили отдельные пары, в которых обезьяны были особенно терпимы друг к другу и относительно мирно кормились вместе. Такие пары тянули веревку сообща гораздо чаще, чем менее терпимые пары. Эти данные особенно ярко демонстрируют, что шимпанзе только тогда могут организовывать согласованную деятельность, когда знают, что, скорее всего, по достижении цели не будет драки из-за еды.

Возможно, здесь будет уместно упомянуть, что, хотя шимпанзе и помогают иногда людям и друг другу (Warneken, Chen, Tomasello 2006; Warneken et al. 2007), они не делают этого в тех случаях, когда у них есть возможность добыть пищу самостоятельно – даже если помощь не потребовала бы от них никаких усилий (Silk et al. 2005; Jensen et al. 2006). Тогда возможно, что шимпанзе могут участвовать в совместной деятельности там, где это не связано с пищей. Довольно трудно предположить, какой бы это мог быть вид деятельности, потому что сотрудничество полезно только в тех случаях, когда трудно добиться успеха в одиночку. Кажется, наиболее вероятным примером такого взаимодействия могут быть союзы и объединения, возникающие во время драки между членами стаи, но на самом деле в подавляющем большинстве случаев все происходит совсем иначе. Драка начинается между двумя особями, и уже после этого в нее включаются пытающиеся им помочь друзья (обзор см. у Tomasello, Call 1997). Поэтому наиболее адекватной интерпретацией такой деятельности будет не сотрудничество, а помощь, поскольку нет никаких доказательств того, что обезьяны, дерущиеся на одной стороне, сформировали совместную цель (хотя каждая из них по отдельности может пытаться достичь «одной и той же» цели) и скоординировали свои планы и роли, чтобы этой цели достичь.

Таким образом, не создается впечатления, что коллективная охота шимпанзе может создавать контекст, особенно способствующий возникновению кооперативной коммуникации, потому что охота не является истинной совместной деятельностью в соответствии с ранее данным нами узким определением, предполагающим наличие совместных целей и скоординированных планов и ролей (однако см. обоснование точки зрения, что охота все-таки является истинным сотрудничеством у Boesch 2005). Действительно, если бы один шимпанзе помог другому исполнить его «роль» в охоте, предупредив его, что мартышка двинулась в его сторону, то такой коммуникант на самом деле уменьшил бы свою итоговую порцию мяса, поскольку обезьяна, получившая полезную информацию, весьма вероятно, использовала бы се, чтобы добыть как можно больше мяса сама. Возможно, также важен тот факт, что в естественных условиях у бонобо нет групповой охоты, что заставляет предположить, что варианты групповой охоты, существующие у людей и у шимпанзе, могли развиться независимо друг от друга, опираясь на различные психологические процессы. Если бы групповая охота у людей и у рода Pan была гомологичной, если бы общий для всех трех видов предок практиковал групповую охоту, то она должна была бы быть также и у бонобо.

5.1.2. Виды совместной деятельности у людей

По сравнению с другими приматами, люди принимают участие в чрезвычайно разнообразных видах совместной деятельности. При этом они широко привлекают к своей деятельности представителей других видов и часто действуют под эгидой социальных норм в контексте символов и формальных общественных институтов. В различных культурных группах люди сотрудничают при выполнении разного рода действий: во время охоты, рыбалки, строительства домов, музицирования, ухода за детьми, и так далее, и тому подобное, что свидетельствует о гибкости задействованных в этом процессе когнитивных навыков. Таким образом, в то время как большинство приматов живут в стаях и участвуют в групповых видах деятельности, люди живут в культурных группах, построенных на ожидании, что все будут сообща участвовать в самых разных видах деятельности, где необходимы совместные цели и разделение труда, причем каждый из участников внесет свой вклад, а по завершении деятельности все разделят заслуженную награду. Люди даже создают культурные обычаи и социальные институты, существование которых обеспечивается не чем иным, как коллективным соглашением всех членов группы о том, что так и должно быть, и этот процесс даже может регулироваться при помощи социальных норм, обладающих реальной карательной силой. Можно упомянуть в качестве примера, что, в то время как приматы лишь до некоторой степени понимают родственные связи, люди принимают на себя такие всем известные роли, как «супруг» и «родитель», а социум и законы заставляют носителей этих ролей действовать определенным образом – или же на них будут наложены санкции.

В частности, в случае с охотой, большое количество исследований было проведено на материале различных сообществ охотников и собирателей. Изучалось, как в таких сообществах происходит поиск определенных видов дичи и/или растений, которые в одиночку было бы не так-то просто добыть (например, крупная дичь, некоторые виды рыб, подземные растения и так далее, обзор см. у Hill, Hurtado 1996). Как правило, в ходе подобной деятельности небольшая группа людей ставит совместную цель поймать определенное животное или выкопать определенное растение. Затем члены группы заранее определяют, какие у них будут роли и как их надо будет скоординировать – или же эти роли уже исходно всем известны благодаря предыдущей истории совместного выполнения данного действия. Участники практически всегда делятся добычей с окружающими, причем не только с ближайшими родственниками, но и более широко с членами всей своей социальной группы. Безусловно, они оказываются вынужденными так поступать благодаря действию жестких социальных норм, потому что тех, кто не делится, сурово наказывают.

У людей очень сильно выражена такая склонность к честному распределению плодов совместного труда; у членов практически всех культурных групп есть глубоко усвоенные нормы того, как надо делиться и что такое «честно» (обзор см. у Fehr, Fischbacher 2003). Например, в ходе одного исследования люди из двух сообществ – индустриального и охотников-собирателей – играли в игру под названием «Ультиматум» со специально заданными в эксперименте условиями (см. Henrich et al. 2005); при этом испытуемые всегда участвовали анонимно и только в одном раунде игры. Вкратце, эта игра выглядит примерно так. Испытуемому дают относительно крупную сумму денег (в некоторых исследованиях сравнимую с его месячной зарплатой). После этого ему говорят, что он может предложить часть этих денег другому, неизвестному ему участнику из той же самой группы, и что тот человек может либо принять предложение, и тогда каждый из них получит свою часть, либо отвергнуть его, и тогда никто ничего не получит. Как правило, испытуемые предлагают другому человеку примерно половину всей суммы. Они делают это не только потому, что хотят быть в некотором смысле честными, но и поскольку, помимо этого, они справедливо предполагают, что если предложение будет «нечестным» (как правило, до 30–40 процентов), то другой человек его отвергнет. Конкретные результаты варьируют в зависимости от культуры, но у членов любых групп хотя бы в некоторой степени присутствует обязательство делиться с другими людьми важными вещами (в некоторых культурах люди даже предлагают существенно больше, чем половину суммы, и, тем не менее, эти предложения часто отвергаются – вероятно, потому что они могут обязать получателя в будущем отплатить тем же). Если людям говорят, что они играют против компьютера, они не делятся вовсе и не отвергают нечестные предложения, но скорее пытаются максимизировать свою собственную выгоду.

Что касается протекания социальной координации в рамках совместной деятельности, все мыслители, начиная с Шеллинга (Schelling 1960) и Льюиса (Lewis 1969), заметили по этому поводу, что у людей согласование действий, направленных на сотрудничество, очень часто особенно сильно зависит от рекурсивно понимаемых совместных знаний. Так, если, находясь где-нибудь на улице, мы с вами потеряем друг друга в толпе, то, скорее всего, мы в итоге снова сможем встретиться, потому что мы оба сможем вычислить наиболее вероятное место встречи; например, каждый из нас может решить, что другой пойдет к машине. Чтобы преуспеть в этом, мне надо подумать о том, куда вы, скорее всего, пойдете, но вы тоже думаете о том, куда я, скорее всего, пойду, поэтому после этого мне надо подумать о том, куда, как вы думаете, я пойду, и так далее, до бесконечности. Другими словами, если мы хотим достичь нашей общей цели и найти друг друга, нам обоим нужно знать, что то, что думает другой человек, зависит от того, что думаем мы. С точки зрения нашего подхода важно, что всякий раз, когда мы ставим перед собой совместную цель, она требует своеобразного согласования, подразумевающего подобную взаимную координацию в умственном плане, поскольку я захочу участвовать в совместной деятельности, только если вы тоже будете в ней участвовать, а вы думаете то же самое про меня. Следовательно, мы оба должны оценить предрасположенность друг друга к действию, которая зависит от того, как другой оценит нашу предрасположенность, и так далее. Существует много других разновидностей социальных взаимодействий, в том числе взаимодействия, которые носят характер соревнования; в них также вовлечены определенные формы «считывания мыслей» или «считывания намерений», но они не обладают рекурсивной структурой, характерной для такой координации в чистом виде.

Как уже отмечалось выше, маленькие дети начинают включаться в совместную деятельность с окружающими, согласовывать с ними свои Цели и строить совместные планы примерно в то же время, когда их общение с взрослыми приобретает характер сотрудничества, то есть вскоре после того, как ребенку исполняется один год. В исследовании Варнекена и Томаселло (Warneken, Tomasello 2007) было показано, что Уже в возрасте 14-ти месяцев дети оказываются способны к формированию совместных целей (также см. Ross, Lollis 1987), а в эксперименте Карпентер с коллегами (Carpenter, Tomasello, Striano 2005) дел и в возрасте всего 12-ти месяцев, участвуя в простой совместной деятельности, иногда менялись ролями со взрослым. Грэфеихайн, Бене, Карпентер и Томаселло (Graefenhein, Behne, Carpenter, Tomasello, submitted) обнаружили, что дети немного постарше (в возрасте примерно трех лет) воспринимали даже нормативную сторону процесса. Так, эти дети гораздо сильнее реагировали на то, что взрослый прекращает взаимодействовать с ними, если они начинали совместную деятельность с ясно обозначенными взаимными обязательствами («Пойдем, поиграем в ту игру, хорошо?»), в отличие от тех случаев, когда игра начиналась из-за того, что взрослый без приглашения присоединялся к ребенку. Во всех этих исследованиях младенцы и маленькие дети пытались регулировать процесс сотрудничества при помощи общения.

А что же с кооперативной коммуникацией? Если, как я пытаюсь доказать, кооперативная коммуникация человека «создана» для того, чтобы функционировать в рамках взаимовыгодной совместной деятельности и, конечно же, облегчать ее протекание, тогда что она вообще собой представляет? Каковы ее конструктивные особенности? Одна из особенностей, несомненно, могла бы заключаться в том, что такая коммуникация получает преимущество, поскольку люди уже работаю! сообща над достижением своих общих целей в пространстве совместных знаний и при участии совместного внимания. Безусловно, так оно и есть. Другая особенность могла бы заключаться в том, что такая коммуникация часто возникает в тех случаях, когда нужно помочь другому, сообщив ему что-то интересное или полезное для него (поскольку такое поведение принесет пользу и мне самому). Так оно и происходит. И, разумеется, если принимать в расчет совместное внимание и общий контекст, возникший в ходе сотрудничества, то можно предположить, что участники деятельности на самом деле будут ожидать помощи со стороны других, и что другие тоже будут ожидать помощи от них самих. Конечно, они так и поступают. Напротив, человекообразные обезьяны в ходе целенаправленной коммуникации выражают в основном только требования, направленные на достижение своих индивидуальных целей; окружающие при этом рассматриваются в качестве социальных орудий. Это хорошо соответствует тем глубоко индивидуалистическим мотивам, которые руководят ими в таких коллективных деятельностях, как охота. Естественно, это не значит, что современные люди не могут использовать свои навыки кооперативной коммуникации для достижения индивидуалистических, эгоистических и основанных па стремлении к личной выгоде целей. Они могут это делать, и они это делают. Однако даже для того, чтобы солгать другому человеку, необходимо сотрудничать с ним, поскольку ложь должна выглядеть убедительно, а человек должен вам доверять (иначе обман не сработает). Поэтому мы видим, что даже в данном случае кооперация очень важна. Интересно и важно, что, хотя обезьяны умеют прятаться от других (Melis, Call, Tomasello 2006), все-таки нет никаких экспериментальных доказательств того, что они умеют активно их обманывать – может быть, повторюсь, как раз из-за того, что для успешной лжи необходима кооперативная коммуникация.

5.1.3. Заключение

Таким образом, представленная здесь гипотеза о происхождении кооперативной коммуникации – это нечто большее, чем еще одно непроверяемое спекулятивное рассуждение о том, для чего некоторые виды человеческого поведения могут быть «полезны». Это нечто большее, потому что кооперативная коммуникация и совместная деятельность основаны на общей базовой структуре разделения намерений. Конечно, трудно себе представить, как общие цели и совместное внимание, не говоря уже о взаимных ожиданиях помощи друг от друга и коммуникативном намерении, могли бы возникнуть, если бы каждый из нас действовал сам за себя, в поисках личной выгоды или же конкурируя с окружающими. Если бы исходно кооперативная коммуникация человека возникла для того, чтобы сделать возможными более сложные формы соперничества и обмана, то не было бы причин ожидать, что опа будет базироваться на той же самой когнитивной структуре, что и совместная деятельность. Также стремление помочь окружающим, предоставив им нужную информацию, не относилось бы к основополагающим мотивам коммуникации (каковое стремление, еще раз повторюсь, на самом деле является необходимым условием для того, чтобы ложь возымела нужное действие, и реципиент оказался бы обманут).

5.2. Появление кооперативной коммуникации

У нас нет конкретной проработанной эволюционной теории, которую мы могли бы здесь изложить. Однако те компоненты человеческой коммуникации, которые мы здесь уже описали, могут быть логично или, по крайней мере, правдоподобно упорядочены. Следовательно, теперь мы попытаемся так упорядочить факты, чтобы понять, как совершился переход от целенаправленной коммуникации человекообразных обезьян, которая основывается на понимании намерений окружающих, к кооперативной коммуникации человека, которая основывается на способности к совместным намерениям. Для этого необходимо будет учесть те эволюционные процессы, которые общепризнанно считаются вовлеченными в эволюцию кооперации. Предлагаемая здесь последовательность выстраивается вокруг трех основных процессов, благодаря которым, как принято считать, происходит развитие кооперации; эти процессы рассматриваются в привязке к трем основным мотивам кооперативной коммуникации человека.

Для объяснения того, почему одни люди выполняют просьбы других, и откуда появилась исходная потребность помогать другим, предоставляя им информацию, мы привлечем принцип взаимной выгоды (mutualism) – я выполняю вашу просьбу или предоставляю вам информацию, потому что это полезно нам обоим.

Для объяснения того, почему люди помогают друг другу, предоставляя информацию вне ситуации взаимопомощи, мы привлечем принципы взаимного обмена и непрямого взаимного обмена (reciprocity and indirect reciprocity) – я помогаю, потому что это повышает мою репутацию человека, способного к сотрудничеству, поэтому другие люди захотят работать со мной и будут ответно помогать;

Для того, чтобы объяснить, почему люди делятся переживаниями и взглядами на жизнь, мы привлечем принципы отбора на уровне культурных групп (cultural group selection) люди делятся эмоциями и взглядами на жизнь, чтобы увеличить объем совместных знаний и способствовать сплочению группы.

Согласно предлагаемому объяснению, большая часть этих эволюционных процессов происходила в контексте совместной деятельности и по тем причинам, что описаны в предыдущем параграфе; в случае жестовой модальности это происходило по тем причинам, которые были описаны во второй и третьей главе. Однако в какой-то момент нам надо будет перейти к объяснению того, как кооперативная коммуникация осуществляется вне контекста совместной деятельности, и как произошел переход к голосовой модальности.

5.2.1. Взаимовыгодное сотрудничество и просьбы о помощи

Мы начнем с рассмотрения коллективных видов деятельности, распространенных среди человекообразных обезьян. Как я пытался показать выше, такие виды деятельности не являются настоящим сотрудничеством, структуру которого определяют совместные цели. Кроме того, мы рассмотрим целенаправленную жестовую коммуникацию обезьян, которую они используют, чтобы заставить других сделать что-то им необходимое. Как правило, такая коммуникация возникает вне контекста коллективной деятельности. Наша итоговая модель, описывающая первый шаг к возникновению совместной деятельности и кооперативной коммуникации среди людей – это двухуровневая модель, предложенная Хэйром и Томаселло (Hare, Tomasello 2005) и основанная на аналогии с процессами одомашнивания.

Во-первых, поскольку наши ближайшие родственники среди обезьян не так уж склонны делиться друг с другом плодами коллективного труда, а также, разумеется, не склонны в какой бы то ни было ситуации делиться пищей, то первый шаг к возникновению характерного для людей сотрудничества и кооперативной коммуникации будет заключаться в том, чтобы стать более терпимыми, щедрыми и менее нацеленными на конкуренцию друг с другом. Может быть, это особенно должно касаться ситуаций кормления. Интересную перспективу открывает тот факт, что этот первый шаг уже наблюдается у современных обезьян, когда они взаимодействуют с настроенными на сотрудничество людьми. Например, в исследовании Хираты и Фьювы (Hirata, Fuwa 2006) шимпанзе не приставали к своим собратьям, чтобы те начали вместе с ними какую-либо коллективную деятельность, однако очень охотно приставали к людям, возможно, потому, что те казались им в большей степени направленными на сотрудничество. И вспомните, что обезьяны, выращенные людьми, научаются спонтанно указывать (и выполнять другие действия), чтобы потребовать чего-либо от человека; но они не поступают таким образом, чтобы потребовать чего-либо от других обезьян (см. раздел 2.3). Даже если рассматривать поведение в пределах одного вида, то можно увидеть, что, например, шимпанзе в процессе групповой деятельности стремятся заполучить в партнеры ту обезьяну, которая, по их опыту, наиболее терпима и предупредительна (Melis, Hare, Tomasello 2006а).

Все это позволяет предположить, что для того, чтобы в процессе эволюции человека начался переход к истинному сотрудничеству, и появилась бы способность выражать свои требования при помощи указательного жеста, достаточно увеличения внутривидовой терпимости; никаких дополнительных когнитивных навыков по сравнению с теми, которые уже есть у современных обезьян, не требуется.

Второй шаг заключается в том, что те обезьяны, которые чаще согласовывают друг с другом свои действия и более терпимы друг к другу, в соответствующих экологических условиях должны получать преимущество с точки зрения естественного отбора и тем самым способствовать закреплению когнитивных и мотивационных механизмов, лежащих в основе более сложных кооперативных взаимодействий. Как это описано у Бейтсона (Bateson 1988: 12):

Как только была достигнута эволюционная стабильность кооперативного поведения… должно было начаться развитие тех черт, которые поддерживают и обеспечивают согласованность высокофункционального кооперативного поведения. Сигналы, которые позволяли предсказать, что индивид собирается сделать, и механизмы адекватного реагирования на эти сигналы должны были становиться взаимовыгодными для индивидов.

Какое качество могло быть закреплено в результате естественного отбора у этих терпимых друг к другу и спокойно питающихся бок о бок индивидуумов – так это способность к формированию совместных целей и совместного внимания. Так, если в какой-то момент обезьяны, принимающие участие в коллективной охоте, становились терпимее друг к другу и меньше соперничали из-за дележки пищи после охоты, то переставало иметь значение, кто именно поймает мартышку, потому что в любом случае добыча будет разделена. Если мы все ожидаем, что добычу после охоты разделят, и мы все об этом знаем, то у нас может возникнуть – если к тому моменту уже сформированы в ходе эволюции необходимые когнитивные способности – известная всем участникам совместная цель: «мы» должны поймать мартышку. А когда кто-то преследует совместную цель, каждый знает, что то, что важно для него самого, важно, по крайней мере, потенциально, и для остальных тоже. Совместное внимание также может возникать благодаря действию восходящих процессов обработки информации, как в случае, когда на горизонте появляется странное животное, и каждый из нас его видит, а потом мы смотрим друг на друга, чтобы убедиться, что у нас всех возник совместный интерес к нему. В данном случае интерес не обусловлен текущей совместной деятельностью, хотя во многих случаях он может основываться на какой-нибудь прошлой совместной деятельности или совместно пережитом опыте. Однако наше предположение заключается в том, что совместное внимание впервые возникло в эволюции (а в наши дни возникает у младенцев) благодаря нисходящим процессам обработки информации в рамках совместной деятельности, направленной на достижение совместных целей^[17]. Таким образом, взаимовыгодное сотрудничество стало условием для появления общего смыслового контекста, который необходим для интеллектуально нагруженной человеческой кооперативной коммуникации.

Если рассматривать конкретно коммуникативную сторону процесса, то, раз мы взаимно сотрудничаем, чтобы достичь нашей общей цели, то каждому из нас выгодно помогать другому, и, поскольку мы находимся в общем контексте совместной деятельности, то мы будем стремиться понять попытки нашего партнера попросить у нас помощи или помочь нам. С этой точки зрения, стремление коммуниканта просить о помощи и стремление реципиента просто помочь ему могли возникнуть естественным образом как способ облегчить процесс достижения общей цели. Заметьте, что шимпанзе время от времени все-таки предлагают помощь своим собратьям. Из этого следует, что в эволюции уже существовала какая-то отправная точка для превращения просьбы о помощи со стороны окружающих в базовый коммуникативный мотив. Однако шимпанзе ни при каких условиях не предоставляют окружающим полезную информацию из соображений помощи, и в большинстве видов коллективной деятельности не предлагают свою помощь другому. Из этого следует, что процессу эволюции еще есть куда идти. Также обратите внимание, что в деятельности, направленной на взаимное сотрудничество, различия между просьбами о помощи и помощью окружающим за счет сообщения им чего-нибудь полезного минимальны. Так, если мы вместе тащим бревно по направлению к нашей общей цели, и на нашем пути возникнет препятствие, то я могу попросить, чтобы ты помог нам и убрал это препятствие, или я могу дать тебе знать о существовании этого препятствия, что, как я предполагаю, вызовет у тебя желание помочь нам и убрать его. Если же мы находимся в ситуации, не предполагающей взаимной выгоды, разница между просьбой о помощи (я хочу, чтобы ты отодвинул тот камень, потому что это поможет мне достичь моей цели) и помощи другим за счет предоставления им необходимой информации (я хочу, чтобы ты обратил внимание на тот камень, потому что он мешает тебе достичь своей цели), будет гораздо больше.

Возможно, в данном случае будет поучительна следующая аналогия. Существует интересный морфологический факт, что из всех приматов четкое прослеживание направления взгляда возможно только у человека (благодаря белой склере; Kobayashi, Koshima 2001). Естественно, что даже младенцы склонны прослеживать направление взгляда, а не направление поворота головы окружающих, в то время как человекообразные обезьяны, наоборот, склонны прослеживать направление поворота головы окружающих, а не направление взгляда (также см. Tomasello et al. 2007). Почему так сложилось? От «сообщения» окружающим о направлении своего взгляда человек должен получать какую-то выгоду. Судя по всему, из этого следует, что ситуации, где он может рассчитывать на то, что окружающие будут использовать эту информацию в целях сотрудничества и помощи, будут преобладать над теми, где она будет служить для конкуренции и эксплуатации. Мы можем подумать о видах коммуникативного поведения, которые предназначены для выражения каким-то образом внутреннего состояния человека. Например, можно рассматривать просьбы, возникающие в ходе сотрудничества, как способ «известить» окружающих о том, что у меня возникло какое-либо желание, а это может иметь адаптивный смысл только в том случае, если мне выгодно, чтобы окружающие знали о моем желании. Как правило, это происходит, если у других есть свои личные соображения, по которым они хотят помочь мне удовлетворить мои потребности – как в случае взаимовыгодного сотрудничества. Таким образом, в подобных ситуациях у людей могли развиться навыки и стремление к тому, чтобы давать другим знать о своих потребностях или сообщать им о том, что, в конечном счете, могло бы оказаться обоюдно полезным.