Текст книги "Истоки человеческого общения"

Автор книги: Майкл Томаселло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

С точки зрения средств коммуникации как таковых, очевидно, что в ситуации взаимного сотрудничества будет наиболее вероятным использование указательного жеста (чтобы попросить других о помощи или, возможно, даже предложить помощь). Взаимное сотрудничество происходит здесь и сейчас. Совместные цели и совместное внимание очень жестко структурируют его посредством нисходящих процессов обработки информации. Поэтому указательного жеста в большинстве случаев будет достаточно, чтобы дать другим понять, что нужна помощь, или чтобы предоставить им необходимую информацию. Мы даже можем успешно сообщить о местонахождении потерянного инструмента, указывая в сторону его вероятного местонахождения. Употребление изобразительных жестов на данной ранней стадии развития, скорее всего, еще не было возможным, потому что для того, чтобы их не воспринимали, как бессодержательные действия в неправильном контексте (см. ниже), необходимы описанные Грайсом коммуникативные намерения. Однако, если на данном этапе уже были какие-нибудь навыки имитации, то естественно возникающие интенциональные движения (например, «подталкивание» кого-либо к месту, где он должен будет что-нибудь сделать) могли появиться не только благодаря ритуализации в ходе онтогенеза, как у человекообразных обезьян, но также и благодаря имитации.

И, таким образом, мы можем выдвинуть относительно непротиворечивую теорию о том, что сотрудничество людей друг с другом уже с самого начала было взаимовыгодным, причем взаимовыгодный характер обеспечивался первым шагом со стороны более терпимого к окружающим и щедрого при разделе пищи партнера. Более необычное положение нашей теории заключается в том, что взаимовыгодное сотрудничество является естественным контекстом, в рамках которого возникает кооперативная коммуникация. В частности, способность к рекурсивному «считыванию намерений» изначально возникла в процессе формирования совместных целей. Благодаря этому появилась способность направлять совместное внимание на вещи, имеющие отношение к достижению общей цели (нисходящие влияния), и, возможно, другие формы общего смыслового контекста. Мотивы помощи, которые у человекообразных обезьян уже иногда встречаются вне ситуаций общения, могли начать бурно развиваться в ситуации взаимовыгодного сотрудничества, когда то, что я помогаю тебе, полезно мне самому. И, таким образом, возникающие в ходе общения просьбы о помощи – либо в виде действий, либо в виде информации – и способность удовлетворять эти просьбы возникли, вероятно, в ходе взаимовыгодной совместной деятельности. Возможно, то же самое можно сказать о возникновении способности помогать окружающим, предоставляя им необходимую информацию. Итак, на данном этапе нашей квазиэволюционной истории развития у нас уже есть, как минимум, указательный жест, необходимый для выражения просьб о помощи, и склонность удовлетворять такие просьбы (а также, возможно, способность предлагать окружающим помощь в форме предоставления им нужной информации), если при этом мы находимся непосредственно в контексте взаимовыгодного сотрудничества.

5.2.2. Непрямой взаимный обмен и помощь окружающим через предоставление информации

Люди помогают друг другу (в том числе, предоставляя информацию) и просят друг у друга о помощи во многих ситуациях, где не происходит взаимовыгодного сотрудничества. И, следовательно, нам надо будет объяснить, что происходит при расширении круга ситуаций, исходно имевших адаптивное значение. Но способность предлагать помощь и удовлетворять просьбы окружающих о помощи, находясь при этом вне ситуации взаимовыгодного сотрудничества, подразумевает вовлечение чего-то близкого к альтруизму, когда один человек подчиняет свои интересы интересам другого. Это требует особого объяснения. Опять же, я не могу здесь остановиться па описании эволюции человеческого альтруизма, поэтому я предложу вашему вниманию только несколько соображений касательно того, как все могло обстоять в случае с кооперативной коммуникацией.

На самом деле, уже шимпанзе иногда помогают друг другу (Warneken, Tomasello 2006; Warneken ct al. 2007). Что за этим стоит, до конца неясно, хотя существуют некоторые данные, наводящие на предположение о том, что в естественных взаимодействиях шимпанзе присутствует непосредственная взаимность – они помогают тем, кто помогает им (de Waal, Lutrell 1988). Однако маловероятно, что такой непосредственный обмен услугами является устойчивым и широко распространенным, и практически наверняка он не наблюдается в ситуациях, связанных с кормлением. Гилби и его коллеги (Gilby et al. 2006) обнаружили в полевом исследовании, что, если одна обезьяна после охоты поделится с другой мясом, та впоследствии никак ее не отблагодарит – ни в виде секса, ни в виде помощи в драке (хотя см. Watts, Mitani 2002). И опять же исследования Силка и его коллег (Silk et al. 2005) и Дженсена и его коллег (Jensen et al. 2006), хотя и не были непосредственно направлены на изучение взаимного обмена, показали, что обезьяны не помогают другим добыть пищу, даже если речь идет об их родителях, детях или друзьях.

В любом случае, для того, чтобы оказывать помощь, находясь при этом вне контекста совместной деятельности, по-видимому, необходима какая-то взаимность. Учитывая все ограничения, связанные с непосредственной взаимностью, хорошим вариантом будет непрямой взаимный обмен, когда люди или обезьяны предпочитают помогать тем или сотрудничать с теми, у кого есть репутация хорошего помощника и партнера (Nowak, Sigmund 1998; Panchanathan, Boyd 2003). Доказательство того, что шимпанзе, несомненно, способны судить об окружающих на основе их репутации, было получено Мелисом, Хэйром и Томаселло (Melis, Hare, Tomasello 2006b). В этом исследовании шимпанзе был нужен помощник, чтобы добыть пищу. Они могли выбрать одного из двух незнакомых им партнеров. Один из них оказывался плохим помощником (доминантный самец, который, как правило, пытался подчинить ситуацию себе), а другой, наоборот, хорошим. Пообщавшись с обоими партнерами совсем немного, шимпанзе почти всегда начинали выбирать хорошего партнера. Это свидетельствует о том, что эгоисты расплачиваются за свое нежелание кооперироваться и склонность к конкуренции тем, что лишаются привлекательных возможностей, которые раскрылись бы им в процессе взаимовыгодного сотрудничества. При этом те, кто изгоняет эгоиста, практически ничего не лишаются – такой вид наказания не требует затрат и здесь нет вторичных негативных последствий альтруизма.

То, что партнеров для взаимовыгодного сотрудничества выбирают, в определенном смысле, в соответствии с их репутацией, означает, что те, кто это понимает, могут попытаться укрепить свою репутацию, демонстративно помогая другим и сотрудничая с окружающими. Вероятно, они осознают, что окружающие наблюдают за ними и оценивают их. Поэтому даже если субъект занят такой деятельностью, которая не является взаимовыгодной, он все же может предлагать другим свою помощь, в том числе, предоставляя им информацию, которая, как он считает, будет для них важна или полезна, несмотря на то, что он не получит от этого никакой прямой пользы. Тем самым он пытается укрепить свою репутацию как полезного партнера, с которым окружающие захотят сотрудничать в будущем. Еще одна вероятная первопричина, заставляющая помогать другим, сообщая им информацию (Zahavi, Zahavi 2007) – это стремление показать себя в наиболее выгодном свете, то есть затратить ресурсы, чтобы продемонстрировать свою эволюционную приспособленность (costly signal of fitness). В контексте полового отбора это означает, что я демонстрирую свою социальную силу, выставляя напоказ мои полезные знания. В связи с этим особенно важным может быть сообщение одним членам своей группы чего-то, имеющего отношение к репутации других членов группы (то есть распускание сплетен, см. Dessalles 2006). Другая важная ситуация, в которой может происходить информирование других – это ситуация обучения (Gergely, Csibra 2006), в особенности если происходит обучение своего собственного детеныша, поскольку это увеличивает совокупную приспособленность к действию информирования (посредством отбора, действующего на уровне семей). Однако все-таки, несмотря на существование важных производных функций, общая кооперативная базовая структура человеческого сотрудничества и общения предполагает, что человеческая кооперативная коммуникация изначально возникла именно в контексте совместной деятельности.

Как только мы начинаем не только выдвигать требования, но и информировать окружающих, становится гораздо нужнее способность общаться по поводу тех вещей, которые удалены от нас во времени и пространстве. Хотя люди, по сравнению с обезьянами, при помощи указательного жеста могут передавать гораздо более сложные сообщения, все-таки остается целый ряд ограничений. Наиболее критичным является то, что общий смысловой контекст, который является главным источником коммуникативной силы указательного жеста, также является и источником ограничений. Так, если мы с вами часто бывали на водопое и иногда видели там газель, а сегодня вы видите, что я возвращаюсь как раз со стороны водопоя и взволновано указываю в том направлении, вы, вероятно, предположите, что газель сейчас там. Мне удалось обозначить отсутствующую сущность при помощи указательного жеста. Но, конечно же, если у нас нет такого совместного прошлого опыта, я не смогу указать на отсутствующий объект; указательный жест фактически бесполезен в тех случаях, когда у участников общения нет совместных знаний или багаж таких знаний невелик, особенно если взаимопонимание требует значительных умозаключений. Так, указательный жест будет не самой эффективной формой коммуникации, если необходимо научить чему-нибудь маленьких детей или новичков. Если я занят сложным процессом выкапывания корешков из-под земли при помощи палки, и мне нужно, чтобы вы мне помогли, убрав грязь, то, если вы уже делали это вместе со мной, я могу просто указать на грязь, покрывающую нужное мне место. Однако если вы никогда не принимали участие в такой деятельности, маловероятно, что простой указательный жест донесет до вас мысль о том, что от вас требуется. По той же простой причине указательный жест вряд ли будет успешным средством коммуникации между иностранцами. Практически полная зависимость указательного жеста от наличия у коммуниканта и реципиента совместных знаний – это одновременно и его сила, и его слабость.

По существу, изобразительные жесты точно так же зависят от общего контекста, хотя и в немного меньшей степени, поскольку в этом случае сам жест несет в себе больше информации. И поэтому я могу жестами показать своему партнеру, как он должен копать, чтобы убрать грязь нужным мне образом, и он поймет меня, даже если никогда раньше не бывал в такой ситуации (хотя ему все же нужно воспринимать мой жест как коммуникативный и связанный с нашей текущей деятельностью). Я смогу изобразить для своего друга движения антилопы и звуки, которые она издает, чтобы сообщить о том, что она сейчас находится на водопое (возможно, я также буду указывать в том направлении), даже если раньше мы вместе никогда ее там не видели. И во многих ситуациях при общении с иностранцами изобразительные жесты будут гораздо более эффективными, чем указательные. Однако есть объяснение тому, почему изобразительные жесты в человеческом онтогенезе появляются поздно, а обезьяны вообще не умеют их делать. Чтобы использовать изобразительные жесты, нужно уметь инсценировать действия, симулировать их, находясь вне их естественного контекста, а для этого, по-видимому, требуются навыки имитации, если даже не своеобразного притворства. Но, что даже более важно, чтобы воспринимать изображаемое действие в качестве коммуникативного жеста, необходимо хотя бы до некоторой степени понимать грайсовские коммуникативные намерения. В противном случае реципиент подумает, что коммуникант как-то странно себя ведет, когда пытается бежать, как антилопа, или пытается выкопать ямку там, где этого явно не нужно делать (таким образом, жест должен быть «изолирован», чтобы его не воспринимали как настоящее действие; это похоже на то, что Лесли (Leslie 1987) предположил при описании притворства). Таким образом, изобразительные жесты, возможно, произошли от интенциональных движений обезьян – начальных движений настоящих действий – но добавили к ним измерение репрезентации, основанное на имитации и способности реципиента понять коммуникативное намерение. Наградой за освоение изобразительных жестов стала возможность более эффективно и в большем количестве ситуаций общаться с теми людьми, с которыми у нас мало общего опыта (Donald 1991).

С функциональной точки зрения, когда у людей действительно появляется желание приносить пользу для укрепления своей репутации, и они могут рассчитывать на то, что окружающие тоже хотят быть им полезными, они начинают добровольно предоставлять другим информацию. Безусловно, даже индивидуалистические приказы могут превратиться в просьбы, служащие целям сотрудничества: я не говорю вам, что вам нужно сделать, а просто даю понять, что у меня есть какая-то потребность, потому что я знаю, что вы захотите помочь мне удовлетворить ее. Важно, что именно в таких ситуациях, когда направленность на оказание помощи друг другу выражена особенно сильно, возникают грайсовские коммуникативные намерения. Вся последовательность может выглядеть примерно так (К. – коммуникант, Р. – реципиент):

Цель К. заключается в том, чтобы Р. что-то узнал: либо получил какую-нибудь полезную или интересную информацию (в случае информирования) либо понял индивидуальное психическое состояние К. (в случае запроса на сотрудничество).

Р. понимает, что К. хочет, чтобы он что-то узнал. Р. хочет кооперативно взаимодействовать и получить эту информацию, потому что он верит, что она будет интересна ему самому (как в случае информирования), или предоставит ему возможность принести пользу К., выполнив его просьбу (если она была выражена в контексте сотрудничества), и тем самым укрепить свою репутацию.

К. понимает, что Р. хочет понять сообщение и ответить на его стремление к тому, чтобы он что-то узнал, потому что хотя бы отчасти верит в то, что К. ориентирован на сотрудничество. И поэтому теперь, после того, как К. уже дал Р. понять, что хочет, чтобы тот что-то узнал, он подчеркивает, что хочет, чтобы тот узнал, что он хочет, чтобы тот что-то узнал. При этом К. ожидает, что Р., учитывая его стремление быть полезным, узнав все это, будет еще сильнее стараться понять сообщение и поступить в соответствии с ним.

Такой тип рассуждения (я называю это «кооперативное мышление») принципиально отличается от практического мышления относительно индивидуальных целей самого субъекта или окружающих. По словам Левинсона:

Когда мы начинаем стремиться к тому, чтобы согласовывать друг с другом свои действия, в нашем мышлении происходит невероятный сдвиг. Теперь нам приходится так организовывать свои действия, чтобы они говорили сами за себя (1995: 411).

Легко представить себе, что на самом деле коммуникативные действия, представленные в описании первого звена данной последовательности (особенно формирование «намерения проинформировать», см. Sperber, Wilson 1996), возникли уже на очень раннем этапе эволюции – опять же, прежде всего, в контексте взаимовыгодного поведения. Я хочу, чтобы вы увидели вон ту пищу, поскольку вы сможете ее достать, и в итоге мы ее разделим (и меня не особенно волнует, каким именно образом вы узнаете, что я хочу, чтобы вы увидели эту еду). Например, я могу пригнуть ветку с ягодами так, чтобы она оказалась прямо перед вашим лицом. Но как только коммуникант почувствует, что реципиенту есть дело до того, что ему нужно, он может воспользоваться этим, дабы удостовериться, что реципиент знает, что он пытается либо сообщить ему что-то интересное, либо передать свое внутреннее состояние. Например, если вы не замечаете ягоды около своего лица, я могу издать звук или как-то еще привлечь ваше внимание к себе и к тому факту, что я специально, имея определенные соображения, расположил эти ягоды перед вашим лицом (причем мы оба предполагаем, что я нацелен на сотрудничество, поэтому в ваших интересах понять, какие именно соображения двигали мною). Все это будет неосуществимо до тех пор, пока оба партнера не поймут, что они оба хотят быть полезными друг другу. Помимо этого, интересно отмстить, что, как было указано выше, крайне маловероятно, что эту последовательность сразу можно было бы реализовать при помощи изобразительных жестов. Я с легкостью могу направить ваше внимание на что-либо в непосредственном окружении, не особо при этом подчеркивая то, что это сделал именно я; например, так делают обезьяны при помощи указательного жеста. После этого я могу надеяться на то, что природа возьмет свое и вы, как я и ожидал, увидите то, на что я вам указывал, и отреагируете на это. Но когда я при помощи жеста пытаюсь вам что-то сообщить, изображая, например, антилопу, мое сообщение не дойдет до вас, если я в то же время не дам вам понять, что хочу что-то сообщить – без коммуникативного намерения не может быть никакого намерения об информировании – потому что до тех пор, пока вы не распознаете мое коммуникативное намерение, мои действия будут казаться вам странными и ничего не скажут.

Таким образом, стремление удовлетворять просьбы о помощи и, конечно же, предлагать помощь окружающим, скорее всего, возникло в ситуации взаимовыгодного сотрудничества, где удовлетворение просьбы партнера по деятельности выгодно, потому что приносит пользу и тому, кто помогает. Позднее все это распространилось и на те ситуации, где такая непосредственная взаимная выгода отсутствовала, потому что такие ситуации положительно влияли на репутацию помогающего. С этим связаны два интересных феномена. Во-первых, люди очень часто – а в некоторых специальных ситуациях почти всегда – выражают свою благодарность тому, кто помог им. Эта специализированная коммуникативная функция возникла потому, что укрепляет репутацию обоих партнеров. Когда я благодарю вас за какую-либо услугу, я даю понять всем вокруг, что вы – хороший партнер для сотрудничества, и, кроме того, я сообщаю окружающим, что каждый, кто мне поможет, может рассчитывать на такую добрую славу; а люди хотят помогать тем, кто будет им благодарен и расскажет остальным об их альтруизме. Во-вторых, еще одно важное проявление вежливости – это не приказывать людям что-то сделать (как в случае индивидуалистического требования), а скорее просто выражать свою потребность (как в просьбах, ориентированных на сотрудничество), возможно, даже весьма косвенным способом, и давать другим возможность добровольно помочь вам. После этого их можно будет отблагодарить, потому что они сделали это по своей доброй воле, а не по принуждению (Brown, Levinson 1978). Одна из возможных интерпретаций такого поведения заключается в том, что попросив вас об услуге, я предоставляю вам возможность выполнить мою просьбу добровольно (так, чтобы вы поверили, что сами вызвались мне помочь) – а после этого я публично вас за это поблагодарю. В каком-то смысле, выражая благодарность и высказывая свои просьбы только косвенно, человек дает окружающим удостовериться, что тот, кто ему поможет, укрепит тем самым свою репутацию. Сочетание таких процессов с социальными нормами приводит к возникновению таких эмоций как вина, которая публично выражается в виде извинений, в тех случаях, когда один человек не помог другому, хотя должен был это сделать.

Итак, в нашей истории квазиэволюционного развития мы дошли до того момента, когда люди относительно добровольно начинают выполнять просьбы окружающих и предлагать им полезную и интересную информацию, даже если при этом они находятся вне ситуации взаимовыгодного сотрудничества. Ключевой вопрос теперь заключается в том, как такие виды поведения могли привести к появлению социальных норм, регламентирующих процесс оказания помощи и способных привести к наказанию того, кто их не соблюдает. Это очень сложный вопрос, выходящий далеко за рамки моей компетенции и кругозора. Но на данный момент я хотя бы могу указать на тот факт, что в группе субъектов, способных к рекурсивному «считыванию намерений», и к тому же заботящихся о своей репутации (причем все знают, что каждого волнует его собственная репутация), легко могло возникнуть ожидание взаимной полезности. Взаимные ожидания – это еще не нормы, потому что они не обладают карательным действием, но они являются первым шагом по направлению к нормам. Итак, мы можем на данный момент зафиксировать те взаимные ожидания помощи, которые так важны для проявления коммуникативного намерения, его распознавания окружающими и выстраивания последующих умозаключений, но сила нормативного аспекта этих ожиданий приходит из другого источника, к которому мы сейчас обратимся.

5.2.3. Естественный отбор на уровне культурных групп и способность делиться взглядами на мир

Все исследования, где изучалось социальное научение и подражание у человекообразных обезьян, а в качестве контрольной группы привлекались дети, показывают, что количественно, если даже не качественно, дети усваивают от окружающих гораздо больше информации (обзор см. у Whiten et al. 2004). Одна из возможных причин этого состоит в том, что люди гораздо в большей степени, нежели обезьяны, сосредотачиваются на самих выполняемых действиях, а не на их реальных или желаемых внешних результатах. Такой более процессуально-ориентированный подход, вероятно, может быть следствием человеческой потребности учиться путем подражания в видоспецифичных для человека ситуациях, таких, как сложные процессы производства орудий труда. По-видимому, этот подход также оказывается полезен при порождении изобразительных жестов, воспроизводящих реальные события.

Однако у подражания есть другое измерение, на которое, как правило, в экспериментальных исследованиях обращают не так уж много внимания – это так называемая социальная функция подражания (Uzgiris 1981; Carpenter 2006). В социальной психологии хорошо известно, что, например, один из способов выразить свою солидарность с другими членами группы заключается в том, чтобы вести себя, одеваться и разговаривать так же, как они, выражать сходные с ними взгляды на жизнь – в общем, быть как они. Суть этой идеи очень хорошо выражена в одном из эпизодов в фильме «Инопланетянин». В этом эпизоде дети видят в своей спальне инопланетянина ростом с них самих. Маленькая девочка смотрит на него и потом медленно поднимает указательный палец. Когда дружелюбное создание смотрит на нее в отвез' и тоже поднимает указательный палец, у детей (а вместе с ними и у зрителей) перехватывает дыхание, потому что они понимают: он такой же, как мы (и поэтому потенциально может быть одним из нас)! Обратная сторона этого, конечно, заключается в том, что члены группы плохо относятся к тем, кто на них не похож, и они прилагают огромные усилия, чтобы найти способ, при помощи которого можно было бы точно определить, кто принадлежит к их группе, а кто нет. Наиболее очевидно, что тот, кто не говорит на том же языке, что и мы, не является одним из нас, однако то же самое касается любого, кто одевается, ест, раскрашивает лицо, молится и делает огромное множество других вещей не так, как мы. Желание членов различных людских сообществ как-то помечать себя, чтобы четко обозначить свою принадлежность к группе, достигает невероятной силы; они даже используют специфические для данной группы приветствия – какой-нибудь уникальный речевой оборот. Все это отчасти нужно для того, чтобы сплотить членов группы. На психологическом уровне маленькие дети начинают включаться в этот способ существования, основанный на разделении людей на своих и чужих, благодаря процессам подражания и даже подчинения окружающим, чтобы быть как они – и это приводит даже к появлению в речи местных акцентов. Но еще больше, чем просто быть похожими на окружающих, люди хотят, чтобы окружающие их любили, а один из путей добиться того, чтобы тебя любили и всегда признавали за своего, заключается в том, чтобы делиться с членами своей группы своими переживаниями и взглядами на мир, сплетничать, рассказывать о чем-либо или выражать свои эмоции. Неудачи в реализации желаний быть похожим на других и быть любимым другими приводят к возникновению негативных эмоций. Если мое поведение отклоняется от социальных норм и нарушает их, я испытываю чувства стыда или вины. Если меня никто не любит, я чувствую одиночество или изоляцию. Возможно, эти эмоции возникли как раз для того, чтобы заставить людей обращать внимание на социальные нормы оказания помощи и взаимности и заставить их подчиняться этим нормам, а также укрепить их стремление к конформности и единению с окружающими.

Такое стремление к подражанию, конформности и единению с окружающими имеет два важных последствия для эволюции кооперативной коммуникации человека, касающихся совершенно разных сторон этого процесса. Первое из них заключается в том, что желание быть принятым окружающими сформировало один из трех главных мотивов, описанных в кооперативной модели человеческой коммуникации, а именно, желание делиться с окружающими своими переживаниями и взглядами на мир. На первый взгляд, кажется, что этот мотив в целом не сильно отличается от мотива информирования. Можно сказать, что, когда я выражаю свое восхищение картиной, я просто сообщаю вам о своем отношении к ней. Однако исследования на младенцах, описанные в прошлой главе, показывают, что, когда я выражаю свое восхищение, моя цель заключается не в том, чтобы сообщить вам о том, что вы хотели бы узнать или что было бы вам полезно (как это происходит в тех случаях, когда я предоставляю вам информацию). Скорее я хочу побудить вас выразить свое отношение к картине, которое совпало бы с моим. Когда мы испытываем похожие эмоции по поводу какого-либо общего опыта, мы чувствуем, что становимся психологически ближе друг к другу. Чтобы понять всю важность этого факта, представьте себе, что однажды ваш супруг начал выражать презрение ко всем вашим лучшим друзьям и самым любимым в мире вещам и занятиям. Сходным образом, когда людей спрашивают, как их любовный роман мог начаться в Интернете, в отсутствие личного контакта, они, как правило, отвечают «у нас так много общего», «нам нравится одно и то же», и так далее. В социальной психологии хорошо изучено явление, что люди стремятся объединиться с теми, кто разделяет их взгляды на мир и отношение к различным явлениям (Schachter 1959). И большинство воспоминаний в личных рассказах, которые характерны для семей или дружеских компаний, собравшихся после разлуки, также выполняют функцию укрепления отношений. Особенно важную функцию выполняет оценка событий, о которых идет рассказ: «Было так здорово, когда мы…», «Было так грустно, когда он…» (Bruner 1986). Таким образом, возможно, что, когда мы делимся друг с другом своими переживаниями и взглядами на мир, это выполняет функцию создания чего-то вроде групповой идентичности, и такая функция является уникальной для человека. Таким образом, мы предполагаем, что за экспрессивными сообщениями, столь важными для раннего общения младенцев и их присоединения к социальной группе, стоит явно выраженное социальное намерение поделиться своими чувствами. Безусловно, экспрессивные сообщения можно рассматривать даже как специфические попытки проявить инициативу и расширить круг совместных с окружающими знаний, чтобы добиться еще более глубокой интеграции в свою группу.

Второе следствие для коммуникации, возникающее из стремления людей к подражанию, конформности и единению с окружающими, связано с возникновением норм. Давление группы на личность, направленное на то, чтобы ее подчинить, составляет сущность социальных норм; самой большой угрозой является отчуждение или даже физическое исключение из группы. Выше мы отметили, что в группе, благодаря взаимному пониманию того, что каждый хочет помочь другим и заботится о своей репутации как помощника, люди могли сформировать взаимные ожидания об оказании друг другу помощи в коммуникативных ситуациях. Но, если мы включим в этот процесс давление, чтобы заставить людей подчиниться ожиданиям группы (если меня попросят передать соль, я просто буду обязан сделать это), то получим полноценные нормы, такие, как норма полезности в ситуации коммуникации, со следующими из них социальными санкциями за нарушения (например, потеря репутации, изгнание). Таким образом, наша формула нормы, по крайней мере, в случае коммуникации, представляет собой сумму из взаимных ожиданий того, как будет вести себя партнер по общению, всеобщей озабоченности по поводу своей репутации и давления со стороны группы, направленного на подчинение личности ее требованиям. И даже более того! В связи с этим интересно заметить, что, хотя у людей есть норма полезности в ситуации общения, которую можно четко сформулировать как обязанность в определенных ситуациях предоставлять окружающим информацию (например, если я обнаружу, что у Вашей машины включены фары, я буду обязан сообщить Вам об этом), экспрессивные высказывания этими нормами не регулируются. Если человек не выразит окружающим свои чувства или не согласится со взглядами, которые выразили другие люди, на него не будут наложены никакие социальные санкции, хотя лично он все-таки может чего-то лишиться, в том смысле, что его возможности для дружбы и укрепления отношений с окружающими уменьшатся.

Интересно и важно, что у человекообразных обезьян, по-видимому, нет ничего подобного. Другими словами, нет никаких достоверных свидетельств о том, что человекообразные обезьяны подражают другим для достижения социальной конформности и солидарности; они не используют экспрессивные сообщения даже при общении с людьми; их коммуникация, по-видимому, не регулируется никакими социальными нормами (также как и любой другой аспект их жизни). И, таким образом, несмотря на то, что у человекообразных обезьян и у людей есть общая способность к освоению инструментальных действий при помощи социального научения, а иногда, возможно, даже при помощи подражания, социальная функция подражания и связанного с ней давления, направленного на подчинение личности групповым нормам, является, по-видимому, исключительно человеческой. Но сам я убежден – по ряду соображений, изложение которых увело бы нас слитком далеко от нашей темы – что такое «стремление быть таким же, как все» развилось у людей как способ усилить внутригрупповую конформность и межгрупповые различия в ситуации многоуровневого отбора целостных групп: так называемый отбор на уровне культурных групп (Richerson, Boyd 2005). Этот очень противоречивый процесс, возможно, не так уж важен здесь для нашего повествования, но раз уж группы с очень большой вероятностью являются единицами отбора в эволюции – особенно в контексте культурных процессов, обеспечивающих внутригрупповую конформность и межгрупповые различия, то это могло бы помочь нам объяснить, почему у людей, и только у людей, возникли системы речевой коммуникации, которые действуют только среди тех, кто вырос в той же самой культурной группе, а не всех представителей их вида, и тем более других животных.