Текст книги "Эйфельхайм: город-призрак"

Автор книги: Майкл Фрэнсис Флинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

– Разумеется, – ответил Дитрих. – «Новый мир». Кто там должен был дать ему начало, Шарль Анжуйский или Педро Арагонский? Я позабыл.

Новый мир был предвещен еще одним Иоахимом – из Флоры.[91]91
  Иоахим Флорский {1135–1202) – мистик, теолог, эзотерик. Разработал концепцию трех эпох: Века Отца (время Ветхого Зазета, когда люди полностью подчинялись Богу); Века Сына (с вознесения Христа до 1260 года, когда человек стал Сыном Божьим) и Века Святого Духа, когда человечество вступит в прямой контакт с Господом и наступит царство полной свободы. Его воззрения ссудил Фома Аквинский в «Сумме теологии», а Данте, напротив, изобразил Иоахима Флорского в раю. В 1263 г. писания Иоахима были признаны еретическими.


[Закрыть] Париж счел его мошенником и «дилетантом в вопросах грядущего», ибо его последователи предсказывали, что Новый мир начнется в 1260 году, затем в 1300-ом, как только политические ветра в королевстве Обеих Сицилий поменялись. Учение Иоахима Флорского о том, что св. Франциск – живое воплощение самого Христа, поразило Дитриха и как нечестивое, и как ущербное с точки зрения логики.

– «Но как тогда рожденный по плоти гнал рожденного по духу, так и ныне»,[92]92
  К галатам 4; 29.


[Закрыть] – процитировал Иоахим. – О, у нас много врагов: папа, император, доминиканцы…

– Я полагаю, среди врагов достаточно числить папу с императором, и о доминиканцах можно забыть.

Иоахим надменно поднял голову:

– Смейся. Церковь этого мира, столь развращенная Петром с еврейскими фальсификациями, всегда преследовала чистую церковь духа. Но Петр падет, и возлюбленный Иоанн явится! Смерть бродит по земле; горят мученики! На смену мира отцов придет мир братьев! Папа уже низвергнут, а императоры правят лишь номинально!

– Осталось только разобраться с доминиканцами, – сказал сухо Дитрих.

Иоахим опустил руки:

– Слова подобно покрывалу застят твое понимание. Ты подчиняешь дух природе, а Самого Господа – разуму. Бог не сущее, но высшее сущее. Он всегда и повсюду, во временах и пространствах, которые мы не может постичь, иначе как заглянув внутрь себя. Он во всех вещах, поскольку в Нем все совершенство, за пределами всякого понимания. Но когда мы смотрим за пределы такого сотворенного совершенства, как «жизнь» и «мудрость», то все, что останется, и есть Бог.

– Что вовсе не кажется за пределами понимания и сводит Господа к простому residuum.[93]93
  Residuum – остаток (лат.).


[Закрыть] Ты проповедуешь учение Платона, слегка подогретое, словно вчерашняя овсяная каша.

Юноша помрачнел:

– Я грешный человек. Но когда молю о том, чтобы Господь предал забвению мои грехи, разве плохо, если поминаю и твои тоже?

Он склонился и поднял веточку орешника, которая выпала из корзины с травами Терезии. Оба расстались без единого слова.

* * *

Дитрих неизменно находил свои встречи с крзнками пугающими.

– Все дело в неподвижности их черт, – сказал он Манфреду. – Они не способны улыбаться или хмуриться, не говоря уже о более изощренных выражениях лица; не позволяют они себе и проявление чувств или жестов, и это придает им угрожающий вид. Они подобны ожившим статуям.

Последнее особенно пугало его с детства. Дитрих помнил, как сидел подле матери в кафедральном соборе Кельна, не сводя глаз со статуй в нишах, и помнил, как мерцающий свет свечей приводил их в движение. Он думал, что если будет смотреть на них слишком долго, то они рассердятся, сойдут со своих мест и придут за ним.

Дитрих понял, что говорит не сам «домовой», а – посредством него – Скребун и сообразил, что огромный кузнечик проделывает сложный трюк с говорящей головой – хотя коробка ли говорила, кузнечик ли – это все равно было чудом. Он рассказал обо всем Скребуну, который объяснил, что коробка запоминает слова как числа.

– Число может быть выражено словом, – ответил Дитрих. – У нас есть слово eins, чтобы обозначать число один. Но как слово может быть выражено числом? А… Вы имеете в виду шифр. Механики и имперские агенты прибегают к этому методу, чтобы хранить свои послания в секрете.

Скребун подался вперед:

– Вы обладаете этими знаниями?

– Знаки, которые мы используем для обозначения сущего и отношений, произвольны. Например, французы и итальянцы используют иные слова-знаки, чем мы; потому только цифровые обозначения не станут в принципе новыми. И все же, как «домовой»… А-а, я понимаю. Он представляет алгебру как некоего рода код. – Затем он объяснил, что такое алгебра и кто такие сарацины.

– Понятно, – сказал, наконец, Скребун. – Но в числах «домового» используются только два значения: ноль и один.

– Какой бедный выбор чисел! Но ведь часто требуется больше, чем одна из разновидностей.

Скребун поскрежетал руками.

– Послушай!.. Субстанция-которая-течет… Жидкость? Большое спасибо. Жидкость, которая приводит в действие говорящую голову, течет через неисчислимо мелкий мельничный лоток. Один велит «домовому» открыть шлюз, чтобы поток мог течь через отдельный лоток. Ноль приказывает оставить ворота закрытыми. – Существо быстро забарабанило по крышке стола, но Дитрих не был уверен в том, какое настроение это выражает. У человека это могло означать нетерпение или разочарование. Было ясно: Скребун пытался сообщить мысли, плохо соответствовавшие словарю, который предоставляла говорящая голова, так что Дитрих должен был извлекать значение из слов подобно тому, как нить вытягивают из шерсти.

Герр Увалень прислушивался к беседе со своего обычного места, небрежно прислонившись к дальней стене. Теперь он зажужжал и защелкал, и говорящая голова поймала обрывок из того, что он сказал, посредством автомата для «тихих звуков», которому Дитрих дал греческое название mikrofoneh.

– Какой толк от этой дискуссии? Скребун ответил:

– Любое знание всегда полезно.

Дитрих думал, что высказывание было предназначено не для его ушей, и не выказал никаких эмоций – хотя и непроницаемые лица могли сказать о многом такому сдержанному на эмоции народу, как крэнки. Слуга, который обслуживал говорящую голову, слегка повернулся, и, хотя по его огромным граненым глазам нельзя было понять, куда именно они глядят, Дитрих почему-то решил, будто слуга смотрит именно на него, чтобы увидеть реакцию Дитриха. Мягкие верхние и нижние губы слуги сошлись вместе и разомкнулись в медленной, беззвучной вариации того, что священник распознал как крэнковскую улыбку.

Я совершенно уверен, что только что видел, пак один из них улыбается. Мысль сама собой возникла и оставила его со странным чувством утешения.

– Двоичное число – наименьшая частица знания, – наставлял его Скребун.

– Я не согласен, – сказал Дитрих. – Это не знание вовсе. Знание может содержать предложение, может даже слово. Но не число, которое обозначает всего лишь звук.

Скребун потер руками, что выглядело как его непроизвольная привычка, и Дитрих подумал, что это движение сродни почесыванию или потиранню подбородка человеком.

– Жидкость, которая приводит в действие говорящую голову, – сказал Скребун мгновение спустя, – отличается от той, что приводит в действие вашу мельницу, но мы можем узнать что-то об одном явлении в процессе исследования другого. У вас есть слово для обозначения этого? Аналогия? Большое спасибо. Слушай тогда такую аналогию. Ты можешь разбить горшок на черепки, а эти черепки на осколки, а осколки в пыль. Но даже пыль может быть разбита на мельчайшие из возможных частиц.

– А-а, ты, должно быть, имеешь в виду атомы Демокрита

– У вас есть слово для этого? – Скребун повернулся к герру Увальню и заметил: – Если им известно о подобных вещах, тут все же могут оказать помощь.

Но repp запротестовал:

– Нет, не надо говорить.

Услыхав это, Дитрих с любопытством взглянул на слугу.

– Аналогия, – сказал Скребун, – в том, что двоичное число – это «атом» знания, поскольку ты, по крайней мере, можешь сказать о вещи, что она есть, – и это будет соответствовать единице – или что ее нет – что означает ноль.

Дитрих не был убежден. Само существование некоторых вещей могло являться их исчерпывающей характеристикой, ибо существовали они исключительно по милости Божьей. Но делиться своими сомнениями Дитрих не стал.

– Давайте тогда возьмем термин bißchen[94]94
  Bißchen – немного, немножечко {нем.). Далее автор обыгрывает созвучие английских слов bite (кусок, кусочек (пищи)) и byte (единица информации, равная восьми битам), звучащие одинаково как «байт»; а также слова bit, означающего «кусок», «частица» и «бит» как обозначение двоичной единицы информации.


[Закрыть] для этого вашего двоичного числа. Оно означает «маленький кусочек» или «очень маленькое количество», поэтому также может означать и маленький кусочек знания. Никто ведь никогда не видел атомов Демокрита.

Метафора с «кусочком» позабавила его. Он всегда рассматривал знание как нечто, что можно пить – «источники знания», – но оно оказалось также чем-то, что приходилось грызть.

– Расскажи мне еще, – попросил Скребун, – о своих числах. Применяете ли вы их в реальном мире?

– Если это целесообразно. Астрономы высчитывают положение небесных сфер. А Уильям Хейтсбери, калькулятор из Мертон-колледжа,[95]95
  Уильям Хейтсбери (1313–1372) – философ и логик, один из оксфордских калькуляторов из Мертон-колледжа. Разрабатывал теории о мгновенной и средней скорости. Оксфордские калькуляторы – группа английских философов, применявшая общий логико-математический подход («учение об интенсии и ремиссии качеств») к рассмотрению как физических, так и метафизических качеств.


[Закрыть] применил цифры к изучению локального движения и показал, что, начиная с нулевой отметки, скорость, взятая в определенный интервал, при условии, что она обязательно оканчивается и либо увеличивается, либо понижается, будет соотноситься со средним вектором скорости. – Дитрих потратил много часов на чтение «Правил для разрешения софизмов» Хейтсбери, которую Манфред подарил ему, и обнаружил убедительные примеры верности теорий философа у Евклида. Скребун почесал руками.

– Объясни, что это значит.

– Говоря просто, движущееся тело, приобретая или теряя скорость, пройдет дистанцию абсолютно равную тому, что прошло бы за равный отрезок времени, если бы двигалось равномерно со средней скоростью. – Дитрих замялся, а затем добавил: – Так пишет Хейтсбери, если я правильно помню его слова.

Наконец Скребун произнес:

– Наверное, имеется в конечном итоге следующее: расстояние равно половине конечной скорости, деленной на время. – Он написал что-то на грифельной доске, и Дитрих увидел, как на экране «домового» появились символы. Его сердце глухо забилось, поскольку Скребун присвоил расстоянию, скорости и времени по символу. В этом была идея Фибоначчи: использовать буквы для изложения положений алгебры столь сжато, что целые параграфы можно было выразить в одной короткой строчке. Дитрих вытащил палимпсест из своего заплечного мешка и записал увиденное углем, используя немецкие буквы и арабские числа. Ах, насколько более ясно это могло быть выражено! Картина перед ним расплылась, и он промокнул глаза. Благодарю тебя, о Господь, за этот дар.

– Ныне мы видим плоды Святого Духа, – сказал он, наконец.

– «Домовой» не уверен. «Дух» – это когда вы выдыхаете? И как это согласуется с движением?

– В этом кроется большой вопрос для нас: участвует ли человек в большей или меньшей мере в неизменности Духа или же Дух сам усиливается или ослабевает в человеке. Мы называем это «интенсией и ремиссией качеств», которое по аналогии можно применить к любому движению. Точно так же, как последовательность качеств различной интенсивности объясняет усиление или снижение насыщенности цветом, так и последовательность новых положений, приобретаемых в ходе движения, может рассматриваться как последовательность качеств, представляющих собой новые степени интенсивности движения. Интенсивность обращения увеличивается с увеличением скорости не меньше, чем спелость яблока усиливается с его созреванием.

Гигантский кузнечик шевельнулся на своем месте и обменялся взглядами со слугой, сказав что-то, не донесенное mikrofoneh на этот раз. Спор нарастал, голоса становились все громче. Слуга наполовину привстал со своего места, и Скребун стукнул рукой по столу, в то время как герр Увалень взирал на все происходящее, не меняя положения, лишь медленно скрещивая уголки губ.

Дитрих уже привык к этим необузданным ссорам, хотя те и пугали его своей внезапной яростью. Они были подобны разрядам грома, возникая ниоткуда и так же быстро завершаясь. Крэнки были расой холериков, подобно итальянцам, или же их что-то сильно беспокоило.

Когда Скребун восстановил душевное равновесие, он произнес:

– Это сказал другой. – Дитрих понял, что он имеет в виду слугу. – Ты произнес слово. «Домовой» повторил его на нашем языке. Но то ли ты имел в виду?

– Это серьезная проблема философии, – согласился Дитрих. – Знак не то, что он означает, равно как и не может он передать все значение.

Скребун дернул назад головой – жест, в суть которого Дитрих пока не проник.

– Теперь мы это слышим, – пожаловался крэнк. – Бедный «домовой» безмолвен. Что такое «проблема»? Что такое «философия»? Как созревание фрукта или ваше «святое дыхание» может быть подобно скорости падающего тела?

Слуга вновь заговорил, и на сей раз ящик передал его слова:

– «Ящик-который-говорит» считает, что слово «философия» не из немецкого языка.

– Философия, – объяснил Дитрих, – это греческое слово. Греки – это еще один народ, подобно немцам, но более древний и ученый, хотя дни его величия давно прошли. Слово означает «любовь к мудрости».

– А что значит «мудрость»?

Внезапно Дитрих почувствовал жалость к Ахиллу Зенона, вечно бегущему за черепахой – приближающемуся к ней все ближе, но так и не способному ее догнать.

– Мудрость – это… Возможность нахождения ответов на великое множество вопросов. Наши «философы» – это те, кто ищет ответы на такие вопросы. А «проблемой» является тот вопрос, на который пока никто не знает ответа.

– Как хорошо нам известна подобная ситуация. Увалень отшатнулся от стены, а Скребун повернулся к слуге, и Дитрих по всему этому понял, что именно слуга задавал ему последний вопрос, и что ему же принадлежит последнее высказывание. Кто именно, Увалень или Скребун, закричал: «Молчать!» – было неясно, но слуга остался невозмутим.

– Ты можешь спросить его.

При этих словах герр Увалень одним прыжком пересек комнату. Он прыгнул молниеносно, перемахнув через мебель, и, прежде чем Дитрих успел осознать, что произошло, герр принялся бить слугу своими скрежещущими руками, оставляя рубцы после каждого удара. Скребун тоже обратил свой гнев на слугу говорящей головы и угощал того пинками.

На мгновение Дитрих остолбенел, затем, не помня себя, закричал: «Остановитесь!» – и бросился разнимать дерущихся. Первого же удара, пришедшегося откуда-то сбоку в его голову, хватило, чтобы лишить его сознания, так что дальше он уже ничего не чувствовал.

* * *

Дитрих очнулся в той же комнате, лежа на полу там, где упал. Увальня со Скребуном и след простыл. Однако подле него сидел слуга, поджав свои огромные длинные ноги. Если человек в подобной ситуации мог положить подбородок на свои колени, то колени крэнка оказались выше его головы. Кожа слуги уже покрылась темно-зелеными синяками, характерными для его народа. Когда Дитрих зашевелился, слуга застрекотал что-то, и ящик на столе заговорил:

– Зачем ты принял удары на себя?

Дитрих потряс головой, чтобы избавиться от стоящего в ушах звона, но тот не прошел. Он положил руку на голову:

– Это не было моей целью. Я хотел остановить их.

– Но зачем?

– Они били тебя. Я подумал, что это не очень хорошо.

– «Подумал»…

– Когда мы произносим фразы в наших головах, которые никто не может услышать.

– А «хорошо»?..

– Я сожалею, друг кузнечик, но у меня в голове слишком сильно шумит, чтобы ответить на такой сложный вопрос.

Дитрих попытался подняться на ноги. Слуга даже не шевельнулся, чтобы помочь ему.

– Наша повозка разбита, – сказал слуга. Дитрих дотронулся до своего плеча и поморщился:

– Что?

– Наша повозка разбита, а ее господин мертв. И мы должны остаться здесь и умереть, так никогда больше и не увидев нашу родину. Распорядитель повозки, который ныне правит, сказал, что открыть это – значит показать нашу слабость и тем самым спровоцировать нападение.

– Господин не стал бы…

– Мы слышим слова, которыми вы говорите, – сказал крэнк. – Мы понимаем то, что вы делаете, и всеми словами для этого «домовой» овладел. Но слова для того, что здесь… – и создание положило тонкую шестипалую руку поперек живота —…этих слов нет у нас. Возможно, нам так и не удастся понять их, ибо вы такие странные.

VII
Сентябрь, 1348
Явление Богородицы. 24 сентября

Вид синяков, полученных пастором от рук тех, кому он пытался помочь, вызвал в деревне бурю негодования и решимость изгнать «прокаженных» из Большого леса; но герр Манфред фон Хохвальд объявил, что никто не может вступить в пределы его леса иначе как по его милости. Он выставил отряд солдат на дороге в Медвежью долину, чтобы отправлять назад любого, кто, ради любопытства или мести, будет искать лазаретто. В последующие дни люди Швайцера вернули назад Оливера, сына пекаря, с несколькими другими деревенскими юношами; Терезию Греш с ее корзиной трав; и, к изумлению Дитриха, фра Иоахима из Хербхольцхайма.

Мотивы юного Оливера и его друзей выяснить было нетрудно. Подвиги рыцарей заменяли им хлеб и пиво. Оливер отрастил волосы до плеч, подражая кумирам, и носил нож за поясом, словно меч. Любовь к хорошей свалке будоражила их, а отмщение за своего пастора предоставляло самый что ни на есть благовидный повод помахать кулаками и дубинками. Дитрих устроил им разнос и сказал, что, коль скоро он простил тем, кто поднял на него руку, то и юношам следует сделать то же.

Причины, приведшие Терезию к Большому лесу, были одновременно и более очевидными, и более неясными, поскольку в корзину с травами она положила руту, тысячелистник и календулу, некоторые ядовитые грибы и острый нож, который обычно использовала для того, чтобы пускать кровь. Дитрих расспросил Терезию обо всем содержимом, когда люди Швайцера вернули ее в домик священника, и нужные ответы, конечно, можно было отыскать в «Физике» аббатисы Хильдегарды;[96]96
  Здесь имеется в виду «Книга о внутренней сущности различных природных созданий» Хильдегарды Бингенской. Первая часть данного труда, «Книга о простой медицине», также известная как «физика», повествует о лечебных свойствах растений, минералов, деревьев, животных и металлов.


[Закрыть] и все же Дитрих спрашивал себя, не имела ли Терезия на уме что-то другое. Эта мысль не давала ему покоя, но он не мог найти логических доводов расспросить женщину, пока не установил ее цель.

Что до Иоахима, то монах сказал только, что бедные и бездомные люди нуждаются в Слове Божьем больше, чем кто бы то ни было. Когда Дитрих ответил, что прокаженные больше нуждаются в лечении, нежели в проповеди, Иоахим рассмеялся.

* * *

Когда Макс и Хильда отправились в лазаретто на день св. Евстахия,[97]97
  20 сентября – начало осеннего охотничьего сезона, так как св, Евстахий покровительствовал охоте. В этот день мужчины охотились, а женщины готовили «походный» охотничий завтрак и обед.


[Закрыть] Дитрих сказался слишком слабым и остался долечиваться в рефектории[98]98
  Рефектория – трапезная.


[Закрыть] пастората, где Терезия накормила его овсяной кашей. Сама она села застал напротив него и принялась вязать. Помимо каши, он отведал отваренную грудку рябчика, натертую шалфеем, приправленную хлебом и небольшим количеством вина. Несмотря на все это мясо оказалось жестким, и каждый раз, впиваясь в него зубами, он испытывал боль, ибо челюсть припухла, а один зуб сбоку шатался.

– Настойка, сделанная на гвоздике, помогла бы зубу, – сказала Терезия, – не будь гвоздика так дорога.

– Как приятно слышать о лекарстве, которого не достать, – пробормотал Дитрих.

– Время должно стать лекарем, – ответила она. – А до той поры – только каши и супы.

– Да, «о, доктор Тротула».[99]99
  Тротула – женщина-врач, преподававшая в медицинской школе итальянского города Салерно в XII в., автор ряда медицинских трактатов.


[Закрыть]

Терезия оставила без внимания его сарказм:

– Моих трав и костоправства для меня достаточно.

– И твоего кровопускания, – напомнил Дитрих. Она улыбнулась:

– Иногда кровь необходимо пустить на свободу. – Когда Дитрих выразительно посмотрел на нее, добавила: – Это вопрос баланса «соков» в организме.

Дитрих не мог проникнуть в подтекст ее высказывания. Задумывала ли она отмщение крэнкам? Кровь за кровь? Берегись гнева кротких и мирных, ибо он тлеет еще долго после того, как пламя погаснет.

Он откусил еще кусок рябчика и схватился за щеку:

– У крэнков тяжелая рука.

– Вы должны поставить припарку, это поможет от ушиба. Они ужасные люди, эти ваши крэнки, что обошлись так с вами, дорогой отец. – Слова тронули его сердце. – Они заблудились и напуганы. Такие люди часто срываются. – Вязание замерло в руках Терезии. – Я думаю, что брат Иоахим прав. Я думаю, им нужен другой род помощи, чем та, которую вы – и жена мельника – оказывали им.

– Если я смог простить их, сможешь и ты.

– Значит, вы простили им?

– Ну разумеется.

Терезия отложила вязание на колени:

– Это не так естественно – простить. Естественно отомстить. Ударь дворнягу, и она укусит. Расшевели осиное гнездо, и осы тебя ужалят. Вот зачем был нужен наш благословенный Господь – чтобы научить нас прощать. Если вы простили этих людей, почему же не вернулись, как солдат и жена мельника?

Дитрих отложил в сторону недоеденную грудку. Буридан доказывал, что не может быть действия на расстоянии, а прощение было действием. Так может ли тогда прощение быть на расстоянии? Хороший вопрос. Как он сподобится заставить крэнков отбыть восвояси, если не придет к ним? Но жестокость крэнков пугала его.

– Надо еще несколько дней отдохнуть, – сказал он, откладывая принятие решения. – Сходи, принеси сладких пирожков с огня, и я почитаю тебе из De usu partium.[100]100
  «De usu partium corporis humani» («О назначении частей человеческого тела») – обширный труд античного медика Клавдия Галена (129/131 – ок. 200).


[Закрыть]

Его приемная дочь просияла.

– Я так люблю слушать, как вы читаете, особенно книги по врачеванию.

* * *

На праздник явления Богородицы Дитрих приковылял на поля, чтобы присутствовать при пахоте десятинных земель, которые он сдавал в аренду Феликсу, Гервигу Одноглазому и другим. Началась вторая пахота, и мычание волов да ржание лошадей смешивались со звоном упряжи и ваги, руганью пахарей, ударами мотыг о комья земли. Гервиг разрыхлил поле в апреле и теперь пахал более глубоко. Дитрих коротко поговорил с людьми и остался доволен их трудом.

Он заприметил Труду Мецгер за плугом на соседней пашне. Ее старший сын Мельхиор тянул на поводу вола, тогда как младший, совсем малец, размахивал мотыгой с себя ростом. Гервиг, поворачивая упряжку в сторону непаханого конца поля, изрек мудрость в том духе, что пахать – это занятие для мужчин.

– Опасно такому маленькому мальчику тянуть вола, – сказал Дитрих своему арендатору. – Именно так задавило ее мужа.

Раскат отдаленного грома эхом разнесся с вершины Катеринаберга, и Дитрих взглянул в безоблачное небо. Гервиг сплюнул в грязь.

– Гроза, – сказал он. – Хотя я и не чуял дождя. Но Мецгера задавила лошадь, а не вол. Жадный дурак слишком долго натруждал животное. И по воскресеньям тоже, хотя мне и не следует говорить плохое о покойнике. Возьми вот вола, он тянет медленно, а лошади может взбрести в голову и взбрыкнуть. Вот почему я запрягаю волов. Хэй, Жакоп! Хейсо! Тяни!

Жена Гервига подстегнула Хейсо, головного в упряжке, и та сдвинулась с места. Плуг отбрасывал в стороны жирную, тяжелую глину, образуя гряды по обе стороны борозды.

– Я бы помог ей, – сказал Гервиг, кивнув в сторону Труды. – Да только язык у нее не легче, чем был у мужа. А мне еще пахать и собственный манс, после того как я закончу с вашим, пастор.

Это было вежливым приглашением уйти; поэтому Дитрих перешел через межу на землю Труды, где ее сын все еще пытался повернуть упряжку. Каждый раз, когда вол дергался с места, Дитрих боялся, что парень будет раздавлен под его копытами. Младший же сел на гребень борозды и ревел от усталости, выронив мотыгу из онемевших и кровоточащих пальцев. Труда тем временем нахлестывала вола плетью, а сына – словами.

– Тяни его за нос, ленивое отродье! – кричала она. – Влево, болван, влево! – Увидев Дитриха, она обратила свое перепачканное грязью лицо к нему: – А вы что здесь делаете, пастор? Хотите дать еще несколько бесполезных советов, как старый Одноглазый?

Мецгер был хмурым человеком, склонным к выпивке и крайностям, хотя и хорошим пахарем. Труда не могла похвалиться такой, как у него, ловкостью в обращении с плугом, но унаследовала изрядную долю его угрюмости.

– У меня пфенниг для тебя, – сказал Дитрих, копаясь в заплечном мешке. – Ты можешь нанять батрака для работы за плугом вместо себя.

Труда стащила с головы чепец и провела рукой по рыжим бровям, оставив грязный след.

– А почему я должна делиться своим богатством с каким-то безземельным?

Дитрих поразился, как быстро его пфенниг стал ее богатством.

– Для этой работы можно нанять Никела Лангермана, и он достаточно силен, чтобы обращаться с плугом.

– Так почему же никто другой не нанял его? «Потому что у него такой же скверный характер, что и у тебя», – подумал Дитрих, но благоразумно промолчал. Труда, заподозрив, вероятно, неминуемое возвращение пфеннига обратно в мошну священника, выхватила монету из пальцев Дитриха и сказала:

– Я поговорю с ним завтра. Он живет в хижине рядом с мельницей?

– Точно. Клаус использует его на мельнице, когда есть работа.

– Увидим, так ли он хорош, как вы говорите. Мельхиор! Ты выровняешь упряжку или нет? Ты хоть что-то можешь сделать как надо? – Труда бросила поводья, устремилась вперед и вырвала уздцы из рук сына. Навалившись всем телом на них, резко выправила упряжку и сунула поводья Мельхиору. – Вот как это делается! Нет, подожди, пока я возьму плуг в руки! Боже Всевышний! За что у меня такие уродились? Петер, ты пропустил несколько комьев. Подбери мотыгу.

Петер вскочил на ноги, прежде чем мать смогла дернуть его за ухо так же, как до этого дергала быка.

Дитрих отыскал тропинку к дороге и вернулся в деревню. Он подумал, что ему следует нанести визит Никелу и предупредить его.

– У вас не особо счастливый вид, – возвестил Грегор, когда Дитрих проходил мимо двора каменотеса. На козлах у него была огромная каменная плита, и Грегор с сыновьями ее отесывали.

– Я разговаривал с Трудой в поле, – объяснил Дитрих.

– Ха! Иногда я думаю, что старый Мецгер сам бросился под лошадь, чтобы спастись от нее.

– Я думаю, он был пьян и упал случайно. Каменотес невесело ухмыльнулся:

– Первопричина в любом случае остается та же. – Он подождал, чтобы убедиться, что Дитрих оценил его обращение к философским терминам, а затем засмеялся. Его сыновья, не понимая, что такое первопричина, сообразили, что отец отпустил остроту, и засмеялись вслед за ним.

– Я как раз вспомнил, – добавил Грегор. – Вас искал Макс. Герр хочет поговорить с вами там, в замке.

– Он не сказал о чем?

– О лепрозории.

– А-а…

Грегор обрабатывал камень, нанося сильные точные удары молотком по долоту. Во все стороны летели осколки. Грегор присел на корточки, погладив поверхность, чтобы определить, насколько она ровная.

– Не опасно ли, что прокаженные так близко? – спросил он.

– Проказа распространяется при прикосновении, как писали древние. Вот почему прокаженные должны жить отдельно.

– А, неудивительно, что Клаус так не в духе. – Грегор выпрямился и вытер руки о тряпку, засунутую за кожаный фартук. – Он боится прикасаться к Хильде. Или что-то вроде того, как я слышал. – Каменотес взглянул на него из-под насупленных бровей. – И так же боятся и все остальные. Она уже месяц ни с кем не кувыркалась, бедняжка.

– Разве это плохо?

– Полдеревни может взорваться от вожделения. Разве не Августин писал, что можно примириться с меньшим злом, чтобы избежать большего?

– Грегор, я все-таки сделаю из тебя богослова. Каменотес перекрестился:

– Да сохранят нас Небеса от этого.

* * *

Послеполуденное солнце еще не заглянуло в узкие окна, а потому скрипторий Манфреда наполовину был окутан мраком, отчасти рассеиваемым пламенем факелов. Дитрих сел перед письменным столом, в то время как Манфред разрезал яблоко и предложил ему половинку.

– Я мог приказать тебе вернуться в лазаретто, – сказал властитель.

Дитрих откусил кусок от яблока и ощутил на языке кислоту. Он взглянул на подсвечники, на серебряную чернильницу, на зверей, злобно глядящих на него с ручек высокого кресла Манфреда.

Манфред подождал секунду, затем отложил нож и подался вперед:

– Но мне нужен твой ум, а не покорность. – Он засмеялся. – Теперь они достаточно долго пробыли в моих лесах, чтобы с них можно было получить за это плату.

Дитрих попытался представить себе Эверарда, собирающего оброк с герра Увальня. Он передал Манфреду слова слуги: что их повозка сломана и они не могут уехать. Властитель Хохвальда в задумчивости потер подбородок:

– Возможно, это к лучшему.

– Я думал, вы хотели, чтобы они ушли, – осторожно сказал Дитрих.

– Так оно и было, – ответил Манфред. – Но нам нет нужды слишком спешить. Есть еще кое-что, что я должен узнать об этом странном народе. Ты слышал гром?

– Весь день. Приближается гроза.

Манфред отрицательно покачал головой:

– Нет. Это грохот от pot de fer. Они были у англичан в Кале, а потому я знаю, какой звук они издают. Макс со мной согласен. Я думаю, что у твоих «прокаженных» есть черный порох или же им известен секрет его изготовления.

– Но в этом нет никакого секрета, – сказал Дитрих. – Брат Бертольд[101]101
  Бертольд Шварц, или Бертольд Черный (нем. Berthoid Schwarz, лат. Bertholdus Niger, настоящее имя Константин Анклитцен), – немецкий францисканский монах, живший з XIV в. и считающийся изобретателем пороха. «Открытие» он совершил предположительно в 1330-м (притом что подобная пороху смесь была известна и до Шварца).


[Закрыть] открыл его во Фрайбурге еще во времена Бэкона. Ему было известно об ингредиентах от Бэкона, хотя и не о пропорциях, которые он выяснил путем проб и ошибок.

– Именно ошибки меня и заботят, – сказал Манфред сухо.

– Бертольда называли Черным из-за того, что он часто бывал обожжен своим порохом. – Оккам подарил Буридану копию рукописи Бэкона, снятую монахами Мертон-колледжа непосредственно с оригинала, и Дитрих с жадностью ее прочел. – Именно селитра производит взрыв, насколько я помню, вместе с серой, чтобы заставить ее гореть и… – Дитрих остановился и посмотрел на Манфреда.

– …И уголь, – мягко закончил Манфред. – Уголь из ивы лучше всего, как я слышал. А мы недавно лишились своих углежогов, не так ли?

– Вы рассчитываете, что эти крэнки изготовят черный порох для вас. Но зачем?

Манфред откинулся назад к каменной стене. Он сцепил пальцы под подбородком, опершись локтями на ручки кресла.

– Затем, что ущелье является естественным путем между Дунаем и Рейном, а Соколиный утес сидит подобно затычке в бочке. Торговый поток иссяк до тонкой струйки – а вместе с ним и мои сборы. – Он улыбнулся. – Я хочу разрушить Соколиный утес.

* * *

Дитрих был согласен с тем, что на фон Фалькенштайна, грабителя паломников и монахинь, давно нужна управа. И все же он спрашивал себя, понимает ли Манфред, что черного пороха, достаточного для того, чтобы обрушить Соколиный утес, было более чем достаточно для того, чтобы стереть с лица земли замок Хохвалъд. Дитрих пришел к выводу, что это будет сложным замыслом, который потребует безошибочного расчета. Если крэнки смогут благополучно управиться с адской смесью и Манфред узнает ее состав от них, сколько времени потребуется для того, чтобы об этом узнал весь христианский мир? Чего тогда будут стоить замки и крепостные стены?

В его воображении строй крестьян нес по полю битвы «огнеметатели» Бэкона, а закованные в броню боевые телеги Вигевано изрыгали каменные ядра из огромных pot de fer. Бэкон описывал небольшие пергаментные трубки, которые его друг Гийом Рубрук[102]102
  Гийом де Рубрук, или Вильгельм де Рубрукус (Guillaume de Rubrouck, букв. «Гийом из Рубрука») (ок. 1220 – ок. 1293) – фламандский монах-францисканец, путешественник. В 1253–1255 годах по поручению французского короля Людовика IX совершил путешествие к монголам. Автор книги «Путешествие в восточные страны».


[Закрыть] привез из Катая и которые взрывались с оглушительным шумом и ослепительной вспышкой. «Если сделать их крупнее, – писал Бэкон в своем „Opus tertius“, – никто не сможет противостоять шуму и ослепляющему свету, а если пергамент заменить металлом, сила взрыва станет еще большей».[103]103
  Роджер Бэкон (пр. 1220–1292) – английский философ и естествоиспытатель, францисканец. Призывал к опытному изучению природы; целью всех наук считал власть человека над природой. В своих работах, в том числе и в «Третьем сочинении» («Opus tertius») сделал ряд предсказаний, в частности предвосхитил возможность появления автомобилей, самолетов и механических кораблей. Утверждал, что Земля – это сфера.


[Закрыть] Бэкон был человеком огромного и пугающего предвидения. Подобные штуки, расставленные на поле сражения, могли уничтожить кавалерию целой нации.

Вернувшись в свой дом, Дитрих увидел, что часовая свеча погасла. Он насыпал немного трута в зажигательную коробку и запалил его от кремня. Возможно, однажды какой-нибудь ремесленник смастерит достаточно компактные механические часы, чтобы они умещались в комнате, – тогда вместо того, чтобы забыть зажечь свечу, он забудет поднять противовес. С помощью фитиля Дитрих перенес пламя к часовой свече. Огонь разогнал сумрак по углам комнаты. Дитрих наклонился, чтобы посмотреть который час, и с удовольствием обнаружил, что, судя по положению солнца, времени было потеряно немного. Свеча, должно быть, погасла совсем недавно.