Текст книги "Эйфельхайм: город-призрак"

Автор книги: Майкл Фрэнсис Флинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

II
Август, 1348
Заутреня. Поминание Сикста II и его спутников

Дитрих вышел из церкви, и его взору предстал пострадавший и встревоженный Оберхохвальд: соломенные крыши перекосило; ставни слетели с петель; в загоне, выходящем на луг, носились и блеяли овцы. Женщины пронзительно визжали или прижимали к себе плачущих детей. Мужчины бегали, что-то крича и размахивая руками. Лоренц Шмидт стоял в дверях кузницы, стискивая в руке молот и оглядываясь в поисках врага.

Дитрих вдохнул удушливо резкий запах дыма. От края портика, откуда он мог разглядеть дальний конец деревни, он увидел охваченные пламенем соломенные крыши. Еще дальше, за общинным лугом, над Большим лесом, там, где до этого было лучезарное свечение, носились и сталкивались друг с другом черные тучи.

Грегор Мауэр, стоя на верстаке в своем дворе, кричал и указывал руками на мельничный пруд. Его сыновья, Грегерль и Сейбке, спешили мимо с ведрами в тонких руках. Терезия Греш бегала от дома к дому, отправляя людей к речному потоку. На той стороне дороги на Оберрайд цепи с лязгом подняли решетку замка Манфреда, и отряд солдат рысцой устремился вниз с Замкового холма.

– Это адов гнев, – сказал Иоахим. Дитрих обернулся и увидел юношу, осевшего у притолоки. Рядом с ним на дверном косяке, открыв клюв и распустив когти, парил орел св. Иоанна Богослова. Глаза Иоахима были широко раскрыты от ужаса и удовлетворения.

– Это молния, – сказал Дитрих. – Она подожгла несколько хижин.

– Молния? Без единой тучи на небе? Где теперь твой разум?

– Тогда это тот же ветер, что опрокинул лампады и свечи! – Потеряв терпение, Дитрих схватил Иоахима за руку и отправил пинком вниз по склону холма по направлению к селению.

– Быстро, – сказал он, – если огонь распространится, деревня сгорит дотла. – Дитрих завязал края подризника узлом на уровне колен и присоединился к толпе, бегущей к мельничному пруду.

Минорит остановился на полпути.

– Этот огонь сверхъестественен, – сказал он, когда Дитрих пробегая мимо. Затем Иоахим повернулся и стал взбираться обратно к церкви.

* * *

Хижины батраков – в лучшем случае бедные хибары – были поглощены пламенем, и селяне оставили мысль спасти их. Макс Швайцер, сержант из замка, организовал живую цепь, па которой вода ведрами подавалась от мельничного пруда к горящим домикам фригольдеров. Беспризорная домашняя живность металась в панике, лаяла и фыркала. За одной козой, удравшей вверх по дороге, погнался Никел Лангерман. Швайцер жезлом в правой руке указывал то туда, то сюда, направляя общие усилия. Больше ведер на дом Фельдмана! Больше ведер! Он хлопнул жезлом по кожаной штанине и, поймав Лангермана за плечо, направил того обратно к огню.

Сеппль Бауэр, сидя верхом на крыше домика Аккермана, Уронил ведро, и Дитрих изловчился его поймать.

Дитрих проложил дорогу через камыши и метелки, окружавшие мельничный пруд, в начало живой цепочки, где Г ре-гор и Лоренц, по колено в воде, наполняли и передавали ведра на берег. Грегор на мгновение остановился и вытер рукой пот со лба, оставив грязный след. Дитрих протянул пустое ведро. Каменотес наполнил его водой и вернул Дитриху, а тот передал ведро следующему по цепочке, где уже освободили место для священника.

Грегор, доставая очередное ведро из воды, тихо выдохнул.

– Это не обычный огонь. – Стоявший рядом с ним Лоренц взглядом показал, что услышал сказанное; но сам промолчал.

Другие поблизости тоже бросили украдкой взгляд в его сторону. Миропомазанный священнослужитель. Он должен знать ответы. Прокляни пламя! Взмахни над ним берцовой костью св. Екатерины! На мгновение Дитриха охватил гнев, и мелькнуло сожаление, что он навсегда лишен холодного, схоластического рационализма Парижа.

– Почему ты говоришь так, Грегор? – спросил он мягко.

– Я в жизни не видел ничего подобного.

– Видел ли ты когда-нибудь турка?

– Нет…

– Следует ли из этого, что турки сверхъестественны?

Грегор нахмурился, ощущая какой-то изъян в данном аргументе, но не смог выискать подвох. Дитрих передал ведро дальше и вновь повернулся к Грегору, ожидавшему с протянутыми руками.

– Я могу породить уменьшенную копию этой молнии с помощью всего лишь кошачьей шкурки и янтаря, – сказал Дитрих Грегору, и каменотес ухмыльнулся, не понимая объяснения, но находя удовольствие в том, что оно существует.

Дитрих погрузился в монотонный ритм работы. Ведра были тяжелыми, и веревочные ручки натерли его ладони до крови, но страх перед сверхъестественными событиями утра был задушен естественным страхом перед огнем и простой неотложной задачей борьбы с пламенем. Ветер изменил направление, и Дитрих закашлялся в моментально окутавшем его дыму.

Через руки Дитриха проходила бесконечная вереница ведер, и он начал воображать себя зубцом шестеренки в очень сложной водяной помпе, состоящей из человеческих мускулов. Однако механики могли бы освободить человека от подобного умопомрачительного труда. Есть же распределительные и новомодные коленчатые валы. Если мельницы могут приводиться в движение силой водяного колеса и ветра, то почему не может цепь ведер? Если бы только кто-то смог…

– Пожар потушен, пастор. – Что?

– Пожар потушен, – сказал Грегор.

– Ох. – Дитрих стряхнул с себя забытье. По всей цепочке мужчины и женщины опустились на колени. Лоренц Шмидт поднял последнее ведро и вылил воду себе на голову.

– Каков ущерб? – спросил Дитрих. Он опустился на корточки в опоясывающих кромку пруда тростниках, слишком усталый, чтобы взобраться на берег и взглянуть самому.

Рост каменотеса давал тому преимущество. Он приложил руку ко лбу и обвел глазами открывавшийся вид.

– Хижины сгорели, – сказал он. – Крышу дома Бауэра придется менять. Дом Аккермана сгорел дотла. У обоих Фельдманов тоже. По моим подсчетам… пять домов сгорело и где-то еще в два раза больше повреждено. И пристройки тоже.

– Много ли пострадавших?

– У некоторых ожоги, насколько я вижу, – сказал Г регор. Тут он засмеялся. – И Сеппль-младший спалил штаны на заднице.

– Тогда мы должны быть очень благодарны за это. – Дитрих закрыл глаза и перекрестился. «Боже, чьи страдания несопоставимы с теми, кто уповает на Тебя, но Кто выслушает милостиво их молитвы, мы благодарим Тебя зато, что внял нашим мольбам и исполнил их. Аминь».

Когда Дитрих открыл глаза, он увидел, что все уже собрались у пруда. Некоторые зашли в воду, а самые маленькие – не понимающие, как близко была беда, – воспользовались случаем, чтобы поплавать.

– Мне пришла в голову идея, Грегор. – Дитрих осмотрел свои руки. Дома нужно будет приготовить мазь, иначе ладони покроются волдырями. Терезия делала подобные мази, но сегодня, вероятно, она будет нарасхват, а Дитрих в Париже читал Галена.

Каменотес сел рядом. Он медленно растирал руки, ладонь о ладонь, осматривал их, как будто ища знамения в рубцах и распухших суставах пальцев. На левой руке у него не хватало мизинца, раздробленного давным-давно из-за несчастного случая.

Он тряхнул головой:

– Какая?

– Приделать ведра к ремню, приводимому в движение водяным колесом Клауса Мюллера. Потребуются только соизволение герра Манфреда и услуги искусного механика. Нет. Не ремень. Кузнечные меха. И водяной насос, подобный такому, что используется в Иоахимстале.

Грегор нахмурился и повернул голову, чтобы посмотреть на водяное колесо Клауса Мюллера ниже по течению мельничного пруда. Каменотес вырвал камышинку из земли и отвел ее вертикально на вытянутой руке.

– Колесо Мюллера покосилось, – сказал он, глядя на тростинку. – От того странного ветра, как думаете?

– Видел ли ты когда-нибудь водяной насос? – спросил его Дитрих. – Шахта в Иоахимстале располагается на вершине холма, но шахтеры соорудили решетчатую конструкцию из деревянных брусьев, тянущуюся от склона холма до самого водного потока. Она берет свою силу от водяного колеса, которое вращается; а вот распределительный вал заставляет решетку двигаться взад-вперед, – Он помахал руками в воздухе, пытаясь показать Грегору, что за движение он имеет в виду. – И это колебание приводит в действие насос в шахте.

Грегор обхватил руками колени:

– Мне нравится, когда вы рассказываете эти свои небылицы, пастор. Вам надо писать сказки.

Дитрих ухмыльнулся:

– Это не сказки, а истинная правда. Было бы у нас необходимое количество бумаги, если бы водяные мельницы не давали столько размягченного сырья? Двадцать пять лет назад был изобретен вал, приводящий в движение меха; я недавно слышал, что изобретатель в Льеже соединил меха с очагом и создал новый тип плавильной печи – в которой используется нагнетание воздуха. Уж восемь лет, как на севере с помощью этой печи выплавляют сталь.

– Мы живем в удивительные времена, – признал Грегор. – Но как это связано с вашей цепью ведер?

– Очень просто! Приспособь меха накачивать воду вместо воздуха и присоедини их к водяному насосу, как в Иоахимстале. Всего несколько человек, удерживающих такой сифон, смогут направлять постоянную струю воды на пламя. Тогда не будет нужды в цепочке ведер или…

Грегор засмеялся:

– Если подобное возможно, то кто-нибудь это уже бы построил. Раз никто этого не построил, значит, это следует признать невозможным. – Грегор лукаво замялся и напустил глубокомысленный вид. – Надо же. В этом была логика, не так ли?

– Modus tollens,[42]42
  Modus tollens – модус отрицания {лат.). Термин в средневековой логике, обозначающий доказательство от противного.


[Закрыть] – согласился Дитрих. – Но твоя главная посылка ложна.

– Правда? Из меня не очень хороший ученый. Все это покрыто для меня тайной. А что это за главная посылка?

– Первая.

– Как же так – она ложная? Римляне и греки были умными людьми. И сарацины, хотя они и безбожники. Вы сами мне сказали. Как это вы называли? То, что они делают с числами.

– Аль-джабр. «Восстановление частей».

– Алгебра. Она самая. И тот генуэзский парень, когда я учился в Фрайбурге, который утверждал, что он доехал до Катая[43]43
  Катай – устаревшее поэтическое название Китая.


[Закрыть] и обратно. Разве он не описывал всякие хитрости, которые видел там? Ну, к чему я клоню со всеми этими умными людьми, христианами, безбожниками и язычниками, древними и нынешними, изобретавшими вещи с начала мира, как они могли упустить из виду что-то столь простое, как это выходит из ваших слов?

– Здесь будут сложности в деталях. Но помяни мое слово. Придет день, когда вся работа будет выполняться умными машинами, а люди будут свободны, чтобы созерцать Бога и предаваться философии и искусствам.

Грегор махнул рукой:

– Или свободны, чтобы придумывать неприятности. Что ж. Я полагаю, что все возможно, если не принимать во внимание детали. Разве не вы мне сказали, что кто-то пообещал королю Франции флот передвигаемых ветром боевых колесниц?

– Да, Гвидо да Вигевано[44]44
  Гвидо да Вигевано (1280–1349) – итальянский врач и изобретатель. Его сборник рисунков «Texaurus regis Francie» дает ценный материал для понимания средневекового технологического мышления. В частности, там изображены покрытые броней колесницы, ведомые ветром повозки и осадные машины.


[Закрыть] сказал королю, что телеги, оснащенные парусами, как корабли…

– А использовал ли их французский король в этой новой войне с англичанами, которая его постигла?

– Нет, насколько я слышал.

– Из-за деталей, я полагаю. Как с говорящими головами. Чья это была идея?

– Роджера Бэкона; но это был всего лишь суфлер.

– Правильно. Теперь я вспомнил его имя. Если бы кто-то в реальности соорудил эти говорящие головы, Эверард использовал бы их, чтобы вернее подсчитывать наш оброк и долги. Тогда бы на вас обозлилась вся деревня.

– На меня?

– Ну, Бэкон же мертв. Дитрих засмеялся:

– Грегор, каждый год приносит новые открытия. Всего двадцать лет прошло, как человек изобрел очки для чтения. Я даже разговаривал с человеком, который изобрел их.

– Правда? Что он за волшебник?

– Он не волшебник. Простой человек, как ты или я. Человек, который устал щуриться в свой псалтырь.

– Тогда – человек, похожий на вас, – допустил Грегор.

– Он был францисканцем.

– А, – Грегор кивнул, как будто это все объясняло.

* * *

Селяне расходились по домам со своими ведрами и кочергами; некоторые собирали среди обуглившихся столбов и дымящейся соломы кровли то, что могли спасти из руин. Лангерман и другие батраки этим себя не беспокоили. В их хижинах было слишком мало такого, ради чего стоило ворошить угли. Лангерман, однако, поймал свою козу. Коровы в загоне для скота, не доенные с утра, протяжно мычали.

Дитрих увидел фра Иоахима; тот был закопчен дымом до черноты и сжимал в руках ведро. Дитрих поспешил за ним.

– Иоахим, подожди. – Он нагнал Минорита через несколько шагов. – Мы должны отслужить благодарственную мессу Spiritus Domini, поскольку алтарь уже украшен в красном. Но давай подождем до вечерни, чтобы каждый смог отдохнуть от трудов.

Покрытое сажей лицо Иоахима не выражало никаких эмоций.

– Значит, до вечерни. – Он отвернулся, и Дитрих снова схватил его за рукав.

– Иоахим, – он замялся, прежде чем продолжить. – Тогда. Я думал, ты убежал.

Минорит неловко бросил на него взгляд.

– Я возвратился за этим, – сказал он, стукнув слегка по ведру.

– За ведром?

Тот передал ведро Дитриху:

– Святая вода. На случай, если бы пламя оказалось дьявольским.

Дитрих заглянул внутрь. На дне были остатки воды. Он вернул ведро монаху.

– А когда пламя в конце концов оказалось материальным?

– Что ж, лишнее ведро воды, чтобы его побороть. Дитрих засмеялся и хлопнул Минорита по плечу. Иногда этот пылкий юноша его удивлял.

– Вот видишь? Ты знаешь кое-что о логике. Иоахим указал пальцем:

– А кто, по твоей логике, таскал ведра, чтобы погасить пожар в Великом лесу? – Тонкая серая пелена висела над деревьями.

И монах двинулся дальше к церкви. На сей раз Дитрих не стал его удерживать. Господь прислал Иоахима неспроста. Своего рода испытание. Иногда Дитрих завидовал минориту из-за его религиозного экстаза, криков радости, которые тот исторгал от присутствия Господня. Сам Дитрих не был расположен к открытому изъявлению эмоций, больше полагался на разум и мог бы показаться бесчувственным.

* * *

Дитрих говорил с теми, кто потерял в пожаре свои дома. Феликс и Ильза Аккерман только безмолвно озирались.

Все, что им удалось спасти из руин своего дома, они сложили в два небольших узла, что были за спиной у Феликса и его дочери Ульрики. Еще один ребенок, Мария, сжимала в руках деревянную куклу, закопченную и покрытую куском прожженной ткани. Она походила на тех африканцев, которых сарацины продавали на невольничьих рынках по всему Средиземноморью. Дитрих присел на корточки рядом с Марией:

– Не беспокойся, малышка. Ты поживешь у своего дяди Лоренца, пока деревня поможет твоему отцу построить новый дом.

– Но кто поможет Анне? – спросила Мария, вытягивая вперед куклу.

– Я возьму ее в церковь и посмотрю, что можно сделать. – Он попытался мягко забрать куклу из девочкиных рук, но понял, что для этого придется оторвать ей пальцы.

– Все в порядке, вы, негодные сыновья неверных жен! Поторапливайтесь назад в замок. Не болтайтесь здесь. Вы и так получили отдых от службы и купание в мельничном пруду – и самое время! – но там вас тоже ждет работенка!

Дитрих отступил в сторону и пропустил мимо стражников.

– Благослови Господь тебя и твоих людей, сержант Швайцер, – сказал он.

Сержант перекрестился:

– Добрый день, пастор. – Он кивнул в сторону замка. – Эверард послал нас помочь справиться с пожаром.

Максимилиан Швайцер был невысоким широкоплечим мужчиной и телосложением напоминал пень. Он пришел сюда из альпийских провинций несколько лет назад, и герр Манфред нанял его, чтобы навести порядок среди своих пехотинцев и бороться с разбоем в горных лесах.

– Пастор, что… – Сержант внезапно нахмурился и бросил взгляд на своих людей. – Никто не позволял вам слушать. Мне отвести вас за руку? Здесь только одна улица. Замок в одном ее конце, а вы в другом. Дальше сами догадаетесь?

Андреас, капрал, рявкнул на солдат, и они тронулись неровной цепью. Швайцер провожал их взглядом.

– Неплохие ребята, – сказал он Дитриху, – но нуждаются в дисциплине. – Он одернул свою кожаную куртку. – Пастор, что сегодня произошло? Все утро я чувствовал, как будто… Как будто я знал, что кто-то приготовил на меня засаду, но не знал, когда и где. В караульной случилась драка, а юный Гертль разрыдался в казарме без причины. И когда мы притрагивались к чему-либо металлическому – ножу или шлему, – нас била короткая пронзительная боль…

– Остались ли раны?

– От такой маленькой стрелы? На теле – нет, но, кто знает, какой ущерб она причинила душе? Некоторые парни из караула в лесу говорят, что это был выстрел эльфа.

– Выстрел эльфа?

– Маленькие, невидимые стрелы, выпускаемые эльфами… А что?

– Ну, это предположение «сохраняет внешнюю сторону», как учит Буридан, но ты увеличиваешь число сущностей без нужды.

Швайцер нахмурился:

– Если это насмешка..

– Нет, сержант. Я всего лишь цитирую своего друга из Парижа. Он говорил, что, если мы пытаемся объяснить что-то таинственное, мы не должны использовать для этого новые сущности.

– Ну… эльфы – это не новые сущности, – настаивал Швайцер. – Они были здесь, когда лес был еще молодым. Андреас – родом из долины Мурга, и он говорит, что, возможно, это гнурр подшучивает над нами. А Францль Длинноносый сказал, что это был Ашенманляйн[45]45
  Ашенманляйн – добродушный шаловливый природный дух, схожий с Робином Добрым Малым. Упоминается в «Прогулках по Черному лесу» Генри В. Вольффа.


[Закрыть] из лесов Зигманна.

– Швабское воображение – вещь просто замечательная, – сказал Дитрих. – Сержант, загадочное всегда кроется в простых вещах. В куске хлеба. В доброте незнакомца. А дьявол проявляется в низких и бесчестных деяниях. Все, что вызывало сегодня дрожь, ветер и вспышки молнии – все это было слишком драматично. Только Природа так театральна.

– Но что породило все это?

– Причины таинственны, но они, безусловно, материальны.

– Но как вы можете быть столь… – Макс замер и шагнул на деревянные мостки, перекинутые через поток за мельницей, всматриваясь в деревья.

– В чем дело? – спросил Дитрих. Сержант кивнул головой:

– Стая соек резко взлетела с зарослей у кромки леса. Там что-то движется.

Дитрих прикрыл ладонью глаза и посмотрел в ту сторону, куда указывал швейцарец. Дым лениво висел в воздухе, подобно клокам чесаной шерсти. Деревья на опушке леса отбрасывали черные тени, которые поднимающееся солнце не могло рассеять. В этих черных и белых полосах явно наблюдалось какое-то шевеление, хотя с такого расстояния Дитрих не мог различить деталей. Мерцание света, подобное тому, как солнце сверкает на металле.

Дитрих заслонил глаза:

– Это доспехи? Макс нахмурился:

– В лесах герра Манфреда? Это было бы слишком дерзко даже для фон Фалькенштайна.

– Разве? Предок Фалькенштайна заложил душу дьяволу, чтобы сбежать из сарацинского плена. Он грабил монахинь и паломников к святым местам. Его настоятельно требуется обуздать.

– Когда маркграф достаточно разгневается, – согласился Макс. – Но через ущелье слишком трудно пройти.

Зачем Филиппу отправлять сюда своих приспешников? Ведь не за добычей.

– Может, тогда фон Шарфенштайн? – Дитрих неопределенно махнул на юго-восток, где свил свое гнездо еще одни барон-разбойник.

– Бург Шарфенштайн взят. Разве вы не слыхали? Его хозяин захватил купца из Базеля ради выкупа, и это привело его к погибели. Племянник этого человека выдал себя за одного печально известного ландскнехта, истории о котором они слышали, и прибыл к ним с известием о легкой добыче недалеко вниз по Визенталю. Ну, жадность помрачает рассудок людей, они последовали за ним – и угодили в засаду, устроенную милицией Базеля.

– Это хороший урок. Макс оскалился как волк:

– «Не дразни швейцарцев». Дитрих еще раз оглядел лес

– Если нерыцари-разбойники, то только безземельные, вынужденные браконьерствовать в лесу.

– Может быть, – допустил Макс. – Но это земля герра.

– Что тогда? Ты пойдешь и прогонишь их? Швейцарец пожал плечами:

– Или же Эверард наймет их для сбора хлеба. Зачем искать неприятностей? Господин вернется через несколько дней. Он уже покинул Францию, или, по крайней мере, так сказал гонец. Я испрошу его воли. – Сержант задержал взгляд на лесе. – Там перед рассветом было странное свечение. Затем дым. По вашему мнению, как я понимаю, это тоже «природа». – Он повернулся и ушел, притронувшись к шляпе, когда миновал Хильдегарду Мюллер.

Дитрих более не мог различить шевеления среди деревьев. Возможно, то, что ему привидилось раньше, было лишь покачиванием молодой поросли в лесу.

III
Август, 1348
Вечерня. Всенощная св. Лаврентия. 10 августа

– Dispérsit, – произнес Дитрих. – Dédit paupéribus; justifia éjus mânetin saéculum saéculi: cornu éjus exaltâbitur in Gloria.[46]46
  Он расточил, роздал нищим; правда его пребывает вовеки; рог его вознесется во славе (лат.). – Псалтирь. Псалом 111, «Блаженство и награда верного», стих 9.


[Закрыть]

Иоахим ответил ему.

– Beatus vir, qui timet Dominum; in mandates ejus cùpit nimis.[47]47
  Блажен муж, боящийся Господа и крепко любящий заповеди Его (лат.). – Псалтирь. Псалом 111, стих 1.


[Закрыть]

– Gloria pâtri et Filio et Spiritui Sancti.[48]48
  Во имя Отца и Сына и Святого духа (лат.).


[Закрыть]

– Аминь, – сказали они в унисон, но из зала церкви им отозвался только голос Терезии Греш, коленопреклоненной в одиночестве на каменных плитах нефа в мерцании свечей. Девушка не двигалась с места, застыв наподобие статуи в нишах.

Только два типа женщин пылки в своих пристрастиях: безумные и святые, пусть обе категории и не сильно отличаются. Нужно немного безумия, чтобы быть святым; по крайней мере в том, что мир оценивает как безумство.

У Терезы было нежное округлое девичье лицо, хотя Дитрих и знал ее уже более двадцати лет. Насколько Дитрих знал, она никогда не была с мужчиной и на самом деле по-прежнему говорила с простодушием и невинностью. Иногда Дитрих испытывал к ней зависть, ибо Господь уготовил Царство Небесное только тем, кто умалится подобно ребенку.

– «…от удушающего со всех сторон огня, – читал Иоахим из Священного Писания, – и из среды пламени, в котором я не сгорел…»[49]49
  Книга Премудрости Иисуса, гл. 51, стих 6.


[Закрыть]

Дитрих молча поблагодарил Бога за их освобождение от огня три дня назад. Только Рудольф Пфорцхаймер умер. Его старое сердце остановилось, когда субстанция elektronik достигла наибольшей плотности.

Дитрих перенес книгу на другую сторону алтаря и прочитал из Евангелия от Матфея, завершив: «Кто хочет идти за Мною, пусть возьмет, что есть у него, и отдаст это нищему».

Иоахим возвестил:

– Аминь!

– Ну, Терезия, – сказал Дитрих, закрывая книгу, и девушка выпрямилась, чтобы слушать с простодушной улыбкой. – Только немногие блаженствовали во время всенощного бдения. Почему св. Лаврентий упоминается среди них?

Терезия кивнула, и Дитрих понял: она знает ответ, но предпочитает, чтобы он сам сказал ей.

– Несколько дней до этого мы поминали папу Сикста II, убитого римлянами в то время, как он служил мессу в катакомбах. У Сикста было семь дьяконов. Четверых убили во время службы вместе с ним, а двоих других выследили и убили на следующий день. Вот почему мы говорим «Сикст и его спутники». Лаврентий был последним из дьяконов и избегал поимки несколько дней. Сикст отдал ему на сохранение имущество Церкви – включая, как говорят, чашу, из которой Господь наш пил на Тайной вечере и которую папы использовали на мессе до той поры. Все это он раздал нищим. Когда римляне нашли его и приказали передать им-«все богатства Церкви», Лаврентий привел их в лачуги Града и указал на нищих, объявив…

– «Вот истинное богатство Церкви!» – воскликнула Терезия и хлопнула в ладоши. – О, как я люблю эту историю!

– Вот бы и другие папы да епископы, – пробормотал Иоахим, – любили ее так же. – Затем, увидев, что его услышали, он продолжил более страстно: – Помни, что Матфей писал про верблюда и игольное ушко! Однажды, о женщина умельцы могут сотворить особенно большую иглу. Где-нибудь в далекой Аравии может жить исключительно маленький верблюд. Однако если мы возьмем слова Владыки в их самой сути, то они в следующем: богатые властители и епископы – те, что пируют с ломящихся от яств столов и сидят своими задницами на атласных подушках, – не являются нашими нравственными поводырями. Взгляни, на простого плотника! И взгляни на Лаврентия, знавшего, в чем кроется, подлинное богатство, – в том, что не украдут воры и не истребят мыши. Блаженны нищие! Блаженны нищие!

Подобные восклицания привели орден Иоахима а жестов кую немилость. Конвенту алы отреклись от своих братьев, но спиритуалисты не держали языки за зубами.[50]50
  Спиритуалисты и конвентуалы – два течения в ордене францисканцев. Первые ратовали за изначальный жесткий аскетизм. Конвентуалы выступали за изменение орденского устава, в частности, за оседлый образ жизни и за разрешение ученых штудий, против которых выступал сам Франциск Ассизский.


[Закрыть] Некоторых сожгли, другие бежали за защитой к императору. Как хорошо было бы, подумал Дитрих, совершенно ускользнуть от внимания. Он возвел глаза к небу, и что-то, как показалось, шевельнулось среди отбрасываемых свечами теней в балках и стропилах у окон на хорах. Птица, наверное.

– Но бедность, сама по себе не благодетель, – предостерег Терезию Дитрих. – Часто батрак в своей хижине больше любит богатство, чем щедрый и великодушный властитель. Желание, а не само обладание – вот что сбивает нас с пути истинного. В любом обладании есть доброе и дурное. – Прежде чем Иоахим смог оспорить эту точку зрения, он добавил: – Да, богатому трудней узреть Христа, ибо блеск золота ослепляет его глаза; но никогда не забывай, что грешит человек, а не золото.

Он повернулся к алтарю, чтобы завершить мессу, а Иоахим взял хлеб и вино с жертвенника и последовал за ним. Терезия передала ему корзину собранных ею трав и корений, и Иоахим также отнес все это к алтарю. Затем, получив несколько мелких распоряжений, Минорит встал в стороне. Дитрих широко развел руки и прочитал молитву над дарами:

– Oratio теа…[51]51
  Oratio теа… – Молитва моя… (Лат.)


[Закрыть]

Терезия восприняла это с той же простотой, с которой принимала все в жизни. Она добрая женщина, подумал Дитрих. Она никогда не была бы помещена в календарь святых, как и не поминалась бы сквозь столетия, подобно Лаврентию и Сиксту; и все же она обладала благородством духа. Христос пребывал в ней, поскольку она жила во Христе. Невольно он сравнил ее с распутной Хильдегардой Мюллер.

Церковные соборы постановляли, что священник должен повернуться к своей пастве спиной и не смотреть на нее через алтарь, как это делалось с ветхозаветных времен. Объяснялось это тем, что пастор и народ должны взирать на Бога совместно; предстоятель, стоящий поблизости, подобен полководцу, ведущему своих копьеносцев на битву. Некоторые из больших соборов уже развернули свои алтари, и Дитрих ожидал, что эта практика станет всеобщей. И все же как печально, если он не сможет взирать на мирских Терезий.

* * *

После всенощной, когда они возвращались к пасторату[52]52
  Пасторат – домик священника при церкви.


[Закрыть] при свете факелов, Иоахим заметил Дитриху:

– Какие прекрасные слова ты сказал. Я не рассчитывал услышать их от тебя.

Дитрих смотрел, как Терезия спускалась вниз по склону холма со своей корзиной трав, ныне освященных и потому готовых для приготовления бальзамов и мазей.

– Какие именно? – Он не ожидал похвалы от Иоахима, и комплиментарность первой фразы польстила ему больше, чем задела скрытая критика второй.

– Слова о том, что богач не может узреть Христа из-за того, что золото ослепляет его глаза. Мне понравилось. Я охотно повторю это сам.

– Я сказал, что труднее. Легко не бывает никому. И не забывай о блеске. Золото само по себе вещь полезная. Именно его блеск ослепляет иллюзорностью.

– Ты сам мог бы быть францисканцем.

– И сгореть с оставшимися из вас? Я простой епархиальный священник. Благодарю тебя, но я хотел бы оставаться вне всего этого. Кайзеры и папы подобны верхнему и нижнему жернову мельницы Клауса. Плохо очутиться между ними.

– Я нигде не читал, чтобы Спаситель восхвалял роскошь и богатство.

Дитрих поднял факел повыше, чтобы лучше видеть своего спутника.

– Я не слышал также, чтобы он предводительствовал бандами вооруженных крестьян, разграбляющих помещичьи дома!

Иоахим отпрянул от той ярости, с которой это было сказано.

– Нет! – сказал Минорит. – Мы не проповедуем это. Путь св. Франциска…

– Где ты был, когда «кожаные руки»[53]53
  «Кожаные руки» – крестьянское восстание в Германии 1336–1337 гг. Названием обязано тому, что его участники в качестве отличительного знака обвязывали запястья полосками кожи.


[Закрыть] шли по Рейнланду, вешая богатых и сжигая их дома?

Иоахим воззрился на него:

– «Кожаные руки»? Ну, я был еще ребенком и жил в отцовском доме. «Кожаные руки» туда так и не дошли.

– Благодари Бога за то, что этого не произошло.

На лице монаха на миг отразилось странное выражение. Страх, но и еще что-то. Затем его лицо вновь стало непроницаемым.

– Бессмысленно спорить о том, что могло бы быть.

Дитрих буркнул, внезапно устав наставлять юношу, которому, должно быть, было восемь или девять лет, когда! чернь вершила свои бесчинства.

– Остерегайся, – сказал он, – выпускать наружу такие чувства, как зависть.

Иоахим двинулся прочь, но. обернулся, пройдя несколько шагов.

– Все равно это было хорошо сказано.

Он ушел, и Дитрих возблагодарил небеса зато, что юноша не задал ему тот же вопрос. А где был ты, Дитрих, когда здесь прошли «кожаные руки»?

Его внимание привлекло движение справа, но глаза были ослеплены ярким огнем факела, и все, что Дитрих смог заметить, – как из-за церкви выпрыгнула некая тень. Дитрих бросился к вершине холма, держа факел высоко над головой, чтобы осветить противоположный обрывистый склон, но увидел лишь колышащийся куст дикой малины и шум осыпавшегося вниз камня.

Вновь шевеление, на сей раз за спиной… Дитрих резко повернулся, уловив мельком блеск огромных светящихся глаз, затем факел был выбит из его рук, и священник повалился на землю. Он закричал, перекрывая хруст веток и шелест листвы от спасающегося бегством второго незваного гостя.

Через минуту подле него были Иоахим и Терезия. Дитрих заверил своих спасителей, что он в целости и сохранности, но Терезия все равно внимательно посмотрела, нет ли ран на его голове и руках. Когда ее пальцы ощупали затылок, Дитрих вздрогнул:

– Ай!

Терезия объявила:

– У тебя будет шишка утром, но кости целы.

Иоахим подобрал факел Дитриха и поднес так, чтобы Терезии было лучше видно.

– Ты что, хирург? – спросил он ее.

– Отец научил меня травам, лекарствам и костоправству по своим книгам, – сказала Терезия. – Приложи что-нибудь холодное к этому месту, отец, – добавила она, обращаясь к Дитриху. – Если у тебя болит голова, возьми немного толченого корня пиона с розовым маслом. Я ночью разотру лекарство и принесу тебе.

Когда она ушла, Иоахим произнес:

– Она назвала тебя отцом.

– Многие называют, – ответил Дитрих с иронией.

– Я подумал, что она имеет в виду… нечто большее.

– Неужели? Ладно, она была под моей опекой, если тебе непременно надо знать. Я привез ее сюда, когда ей было десять лет.

– А… Так, значит, ты ее дядя? А что случилось с ее родителями?

Дитрих принял из его рук факел:

– Их убили «кожаные руки». Сожгли дом вместе со всеми домочадцами. Спаслась только Терезия. Я научил ее тому, что узнал о врачевании в Париже, и, когда ей исполнилось двенадцать и она стала взрослой, герр Манфред пожаловал ей право практиковать свое искусство в его маноре.

– Я всегда думал…

– О чем?

– Я всегда думал, что они были просто недовольны. «Кожаные руки», я хочу сказать, недовольны богачами.

Дитрих посмотрел на пламя факела.

– Они и были недовольны; но Summum ius, iniuria summa.[54]54
  Summum ius, iniuria summa – Высшее право – высшая несправедливость (лат.).


[Закрыть]

* * *

В понедельник Дитрих и Макс отправились в Большой лес проведать углежога Иосифа и его подмастерье, которых не видели со дня пожара на Сикстов день. День выдался жарким, и Дитрих весь взмок еще прежде, чем они миновали половину пути. Легкий туман смягчал жар солнца, но это было слабым облегчением. На весенних полях, где на господской земле трудилась армия сборщиков урожая, в пятнистой тени развесистого дуба бездельничал Оливер Беккер, не обращая внимания на сердитые взгляды своих сверстников.