Текст книги "Эйфельхайм: город-призрак"

Автор книги: Майкл Фрэнсис Флинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

– Дитя, – сказал Макс, когда Дитрих указал на того. – Отрастил длинные волосы, словно он маленький господин. Весь день сидит на заднице и смотрит, как все остальные трудятся, лишь потому, что смог откупиться. В Швейцарии работают все.

– Раз так, Швейцария – верно, замечательная страна. Макс бросил на него подозрительный взгляд:

– Так и есть. Мы не говорим никому «мой господин». Если надо уладить какой-нибудь вопрос, у нас собираются все мужчины, способные носить оружие, и голосуют поднятием руки; и мы не нуждаемся в господине.

– Я думал, что швейцарские кантоны являются ленами Габсбургов.

Швайцер махнул рукой:

– Я полагаю, так же думает и герцог Альбрехт; но у нас, горцев, на этот счет иное мнение… Вы выглядите задумчивым, пастор. В чем дело?

– Боюсь, что руки всех этих соседей, поднятые вместе, могут навязать однажды тиранию более тяжкую, чем рука одного-единственного господина. С господином, по крайней мере, ты знаешь, кого призвать к ответу, но, когда чернь поднимает множество рук, кто несет ответственность?

Макс нахмурился:

– Призвать господина к ответу?

– Четыре года назад деревня выдвинула иск против управляющего, когда Манфред огородил общинный луг.

– Ну, Эверард…

– Господин должен спасти свою честь. Это юридическая фикция, но очень полезная. Подобно твоему квиллону. Всего на палец длиннее – и уже меч, а это дает тебе преимущество.[55]55
  Квиллон – кинжал, являющийся как бы уменьшенной копией европейского меча. Имел прямую гарду-крестовину, перпендикулярную оси симметрии оружия. Такая крестовина у меча называлась «квиллон», и это же название перешло в обозначение типа кинжала в целом.


[Закрыть]

– Нам, швейцарцам, они нравятся, – сказал Макс, положа руку на эфес и осклабясь.

– Манфред смог тогда наказать управляющего за то, что сам же повелел ему совершить, и все сделали вид, что верят этому.

Макс коротко махнул:

– Моргартен вынес более решительный вердикт. Вот там мы действительно призвали габсбургского герцога к ответу,[56]56
  Имеется в виду сражение у горы Моргартен 15 ноября 1315 г., когда ополчение незадолго до этого образованного союза трех кантонов Швица, Ури и Унтервальдена разгромило австрийское войско Габсбургов, возглавляемое герцогом Леопольдом Баварским.


[Закрыть] доложу я вам.

Дитрих посмотрел на него:

– Слишком решительные действия оканчиваются тем, что на всех деревьях в округе болтаются повешенные крестьяне. Я бы предпочел больше не видеть, как пожинают подобные плоды.

– В Швейцарии победили крестьяне.

– И все же ты здесь, служишь властителю Хохвальда, который, в свою очередь, служит маркграфу Бадена и герцогу Габсбургов.

На это Макс ничего не ответил.

* * *

Они пересекли мостик через мельничный ручей и пошли по дороге к Медвежьей долине. Слева лежали поля под паром, справа – озимые; земля сыпалась на грязную тропу, овраг сдавливал ее так, что та больше походила на канаву, чем на дорогу. Живая изгородь и кусты шиповника, специально высаженные для того, чтобы коровы и овцы не забредали на пашню, одаривали путников тенью и казались настоящими деревьями благодаря тому, что располагались теперь высоко над головами идущих. Дорога, грязная на этом участке от ручья-притока мельничного ручья, извивалась, повинуясь крутизне склона. Дитрих иногда удивлялся, что это за место такое, Медвежья долина, если путешественники, казалось, избегали идти туда напрямик.

Близ общинного луга дорога выныривала из-под земли и взбиралась на уступ холма, плавное повышение которого указывало на первый подъем на Катеринаберг. Здесь солнце пекло без устали, исчезала даже редкая тень, отбрасываемая живой изгородью. Кто-то открыл ворота между общинным выгоном и озимыми полями, чтобы деревенские коровы могли пастись на жнивье и унавоживать озимые посевы.

С верхней части луга, желтого от лютиков, они осмотрели крестьянскую ферму Генриха Альтенбаха на тропе к Прыжку Оленя. Альтенбах несколько лет назад покинул манор, чтобы осушить часть болот. Неплодородные, болота считались ничьей землей, и Альтенбах построил на них дом, чтобы не ходить далеко каждый день к своим полям.

– Думаю, каждый человек предпочел бы жить на своей земле, – предположил Макс, когда Дитрих указал ему на дом фермера. – Если у него есть свои плуг и скот и нет желания делить их с соседом. Но отсюда далеко бежать до замка, если пойдет армия, а соседи могут и не отворить ворота

На дальней стороне луга на них сурово смотрел Черный лес. Среди берез, сосен и дубов вились тонкие струйки белого дыма. Дитрих и Макс остановились под одиноко стоящим дубом хлебнуть воды из фляжек. У Дитриха в заплечном мешке было несколько каштанов, которыми он и поделился с сержантом. Последний, со своей стороны, с большим вниманием изучал дымки, жонглируя каштанами в руке, словно играя в бабки.

– Здесь легко заблудиться, – заметил Дитрих.

– Держитесь оленьих троп, – немного рассеянно сказал Макс. – Не ломитесь напрямую через чащу. – Он расколол каштан и бросил мякоть а рот.

* * *

В лесу было прохладнее, чем на открытом лугу. Солнечный свет проникал сюда только рассеянными лучами, испещряя пятнами лещинник и колокольчики под лесным пологом. Несколько шагов – и лес поглотил Дитриха. Голоса крестьян все отдалялись, потом стали приглушенными, а затем и вовсе стихли. Они с Максом шли мимо дубов, лиственниц и черных елей по шуршащему ковру прошлогодней листвы. Дитрих быстро потерял всякую ориентацию в пространстве и держался поближе к сержанту.

Воздух отдавал духом застоявшегося дыма и пеплом, и все это перебивал какой-то резкий запах – как будто соли, мочи и серы. Высохший лес здесь зиял расщепленными стволами, только и ждавшими порыва ветра, чтобы вновь оказаться объятыми пламенем. Обгоревшие тела мелких животных висели, запутавшись в ветвях.

– Печь Хольцбреннера расположена глубже, я думаю, – сказал Дитрих. – В той стороне. – Макс ничего не ответил» Он пытался охватить взглядом картину целиком. – Углежог одинокий человек, – продолжал Дитрих. – Он, должно быть, спокойно предается созерцанию. – Но Макс не слушал. – Это была всего лишь молния, – сказал Дитрих, и сержант вздрогнул и наконец повернулся, чтобы взглянуть на него:

– Как вы?..

– Ты думаешь слишком громко. Я бы не стал просить, чтобы ты сопровождал меня, но Иосифа не видели с самого пожара, и Лоренц боится за него и его подмастерье.

Макс хмыкнул:

– Кузнец боится, что закончится уголь. Клаус сказал мне, что этот Иосиф приходил в деревню только тогда, когда нужно было продать уголь или же вернуть герру долги, а за остальным он почти всегда отправлял мальчишку. Тот таинственный ветер обрушил его печь и поджег деревья, и теперь он копает новую. Вот почему мы не видим дыма от нее.

– Ветер вовсе не таинственный, – настаивал Дитрих, но без особого убеждения.

* * *

Чем дальше они продвигались, тем значительней становились разрушения. Стали видны поломанные, вырванные с корнем, поваленные и пригнувшиеся друг к другу деревья. Сквозь проемы в лесном покрове изливался свет.

– Великан играл в бирюльки, – сказал Дитрих.

– Я видел разрушения, подобные этим, – сказал Макс.

– Подобные этим? Где? Макс покачал головой:

– Только не такие большие. Посмотри, как лежат деревья здесь и как они лежат там, словно все упали в одну сторону.

Дитрих посмотрел на него:

– Почему?

– При осаде Цивидаля, в Фриули, где-то… о, почти двадцать лет назад, я думаю. Господи, я был молод и глуп, удрав туда. И для чего? Чтобы помочь австрийцам против венецианцев. Какое мне было дело до их раздоров? Два немецких рыцаря привезли pot-de-fer[57]57
  Pot-de-fer – букв. «железный горшок» (фр.). Так в Средние века французы называли пушки.


[Закрыть] с черным порохом. Ну, это помогло нам взять город, но один из снарядов взорвался, когда они смешивали порох, – они всегда делали это на месте, и я понимаю теперь почему. Раздался грохот, подобный раскату грома, и воздушная волна разметала повсюду людей и снаряжение. – Он вновь посмотрел на поваленные деревья. – Как здесь.

– Насколько велик должен быть заряд черного пороха, чтобы причинить такие большие разрушения? – спросил Дитрих.

Макс не ответил. Чириканье, подобно стрекоту цикад, наполнило воздух – хотя сейчас было неподходящее время для цикад. Дитрих посмотрел на поваленные деревья и подумал, что импульс шел оттуда.

Наконец, сержант выдохнул:

– Ну что ж, сюда. – Он повернулся и двинулся по тропе к печи.

* * *

Лесная росчисть представляла собой неглубокую яму пятидесяти шагов в поперечине, устланную слоем пепла и сбитой земли. В выровненном центре стояла сама печь: земляная насыпь, покрытая дерном пяти шагов в диаметре; Но с одной стороны земляной покров сорвало, оголив дерево, и ветер раздул пламя. Искры разлетелись, устроив пожар, последствия которого они недавно прошли.

Ветер Сикстова дня раскачал даже церковные колокола ка дальнем конце долины. Здесь, должно быть, он дул в сто крат сильнее – истерзав деревья, окружавшие высеку, разметав заслонки, регулировавшие приток воздуха в печь, ободрав землю с печи и пропахав просеку в лесу, подобно реке в половодье. Только самые мощные деревья устояли, а многие из них были раздроблены или согнуты.

Дитрих обошел вокруг разрушенной печи. Груда обгоревших балок и соломенная крыша отмечала то место, где когда-то стоял дом углежогов. По разлетевшимся обломкам у прогнувшихся деревьев на дальней стороне высеки Дитрих отыскал Иосифа и его ученика.

У их обуглившихся тел не хватало рук и ног, а у мальчика и головы. Дитрих попытался воскресить в памяти его имя, но не смог. Оба тела были изломаны и расплющены, словно они упали с огромного обрыва, и оба были утыканы деревянными обломками. И все же, какой ветер мог быть так силен? Дальше он увидел ногу, застрявшую в развилке ствола сломанного бука. Он прекратил поиски, оборотившись спиной к ужасному зрелищу.

– Мертвы? – спросил Макс с той стороны печи.

Дитрих кивнул и, склонив голову, прочитал про себя короткую молитву. Когда он перекрестился, Макс последовал его примеру.

– Нам нужна лошадь, – сказал сержант, – чтобы вывезти тела. На время печь послужит склепом.

Всего через несколько минут Дитрих наткнулся на голову мальчика. Волосы на ней обгорели, а глаза вытекли, и Дитрих заплакал над обуглившимися останками красивого парня. Антон. Теперь он вспомнил его имя. Симпатичный парень, подававший большие надежды. Иосиф очень его любил, поскольку одинокая жизнь так и не подарила ему собственного сына.

В конце работы они завалили отверстие печи валявшимся дерном, чтобы, насколько возможно, защитить тела от диких зверей.

Внезапно Швайцер резко повернулся и сделал шаг в сторону дымящегося леса за своей спиной. В лесу послышался быстро удаляющийся хруст веток.

– За нами следили, – сказал он.

– Это не было похоже на шаги человека, – предположил Дитрих. – Скорее это походило на оленя или зайца.

Сержант отрицательно помотал головой:

– Солдат знает, когда за ним следят.

– Тогда, кто бы ни были эти люди, они пугливы, – сказал Дитрих Максу.

– Я так не думаю, – ответил Макс, не оборачиваясь. – Я думаю, что это дозорные. Они убежали, чтобы доложить об увиденном или чтобы остаться незамеченными. Это то, что на их месте сделал бы и я.

– Рыцари-разбойники?

– Сомневаюсь. – Рука Макса сжала рукоятку квиллона. – Во Франции достаточно дела. Им нет нужды жить по-разбойничьи в подобных местах. – Подождав еще несколько минут, он сказал: – В любом случае, он ушел. Господин вернется завтра. Увидим, какова будет его воля.

IV
Август, 1348
День св. Клары Ассизской. 11 августа

В звенящем зное августовского полдня по дороге на Оберрайд, к изумлению и восхищению согбенных над колосьями крестьян, на своем маршевом коне гарцевал герр Манфред фон Хохвальд. Сначала верхом на белом испанском жеребце проехал герольд Вольфрам, развевая знамя с гербом Хохвальда и возвещая сборщикам урожая о возвращении герра. За ним следовали пехотинцы, каждый с пикой на плече и шлемом, сверкающим подобно солнцу в мельничном ручье. Затем ехали капитаны и рыцари, потом капеллан Рудольф и наследник Ойген, а после уже сам герр: высокий и величественный, прекрасно сложенный, великолепный в своей накидке поверх доспехов, со шлемом на согнутой в локте одной руке и с поднятой в милостивом приветствии другой.

На яровых полях, ныне обремененных пшеницей, разогнулись от жатвы женщины с серпами в натруженных руках, а мужчины отвернулись от снопов, но едва решались глазеть на процессию. Они замирали, утирали лоб платками или шапками, обменивались нерешительными взглядами, вопросами, предположениями и восклицаниями, пока все – и вилланы, и свободные, мужчины, женщины и дети – не бросились разом к дороге, все прибавляя шаг и приходя во все большее возбуждение, с плеском перебираясь через окаймляющие поля ручьи, возвышая голоса от шепота до крика. Позади них, верхом на возах смотрители кипятились по поводу пропавшего дня, ибо зерно не станет ждать, когда его сожнут. Но и смотрители перед благородной процессией тоже махали колпаками, прежде чем с досадой водрузить их на место.

Отряд пересек долину. Ноги и копыта барабанили по мельничным мосткам; солдаты кричали приветствия своим давно не приголубленным (как они надеялись) милым и женам. Отцы окликали счастливо воротившихся, возмужавших сыновей, матери причитали по выбывшим из рядов мужьям, сыновьям и братьям. Вдоль строя мужчин носились с вытянутыми языками собаки. Сверкнуло в воздухе – то Ойген бросал мелкие монеты собравшимся толпам. Добыча, взятая с мертвых английских рыцарей или полученная в выкуп за уцелевших. Мужчины и женщины ползали в грязи на четвереньках, славя герра за щедрость и пробуя медяки на зуб.

Процессия медленно тянулась к вершине Церковного холма, где ее ожидали Дитрих, Иоахим и Терезия. Дитрих был облачен по случаю в золоченую ризу, но на Минорите осталась все та же штопаная ряса, и монах наблюдал за приближающимся герром со смесью осторожности и презрения. Дитрих подумал, что Иоахиму не помешало бы проявить побольше первого и поменьше второго. Подле них в большом смятении и нерешительности щебетали с няней дочери властителя Хохвальда. На лице младшей, Ирмгарды, улыбка сменялась страхом. Отец приехал! Но два года – целая вечность в жизни ребенка, и отец казался почти чужим. Эверард кусал усы с неловкостью человека, оставленного на два года в ответе за владения своего господина. Клаус, который был майером[58]58
  Майер – возможно, искаженное от Meier{нем.) – управляющий имением, арендатор.


[Закрыть] деревни, стоял подле него с безразличием, выдававшим или безмятежную душу, или человека, более уверенного в своих присвоениях.

Замковая стража была выстроена в две шеренги, и, когда герр проезжал между ними, шестнадцать человек в боевом кличе обнажили оружие и с лязгом ударили по металлу доспехов. Даже Дитрих, которому доводилось видеть в городах и столицах намного более великолепные зрелища, был заворожен.

Спешившийся герольд развернул знамя Хохвальда – вепрь под дубом на зеленом поле. Манфред резко осадил коня перед ним, так что тот взмахнул копытами в воздухе. Сборщики урожая, вскарабкавшиеся по склону холма, восторженно приветствовали искусство наездника, но Терезия прошептала:

– Ох, бедное животное, тебя заставили мчаться во весь спор.

Судя по всему, максимальная нагрузка выпала на долю всех участников похода. За бравым видом вояк проглядывали признаки тяжелого перехода. Усталые глаза, истрепанная одежда. Их было меньше, нежели ушедших, среди них появились и незнакомцы – брошенные или отставшие от своих на поле сражения, жадно желающие пристать к господину, который накормил бы их. Готовые ради этого навсегда оставить свои родные края.

Ойген, наследник, соскочил на землю, пошатнулся и схватился за повод коня, чтобы восстановить равновесие. Конь заржал и ударил копытом, выбивая комья земли. Затем Ойген подлетел к стремени герра и подержал, пока Манфред спускался с коня.

Манфред преклонил колено перед Дитрихом; священник положил левую руку на лоб герра и осенил его крестным знамением, возвещая прилюдно благодарность за благополучное возвращение войска домой. Все перекрестились, а Манфред поцеловал его пальцы. Поднимаясь, он сказал Дитриху:

– Я хотел бы немного помолиться в одиночестве. Дитрих видел морщины вокруг глаз, которых прежде не было, и прибавившиеся седые волосы. Длинное исхудалое лицо выражало печаль. «Эти люди, – подумал Дитрих, – проделали долгий, трудный путь».

Проходя в церковь, герр пожал руки своему управляющему и Клаусу и велел вечером обоим явиться в помещичий дом для отчета. Обеих дочерей он обнял с большим чувством, сняв латные перчатки, чтобы погладить их волосы. Старшая, Кунигунда, засмеялась с удовольствием. Каждого, кого он приветствовал – священника, управляющего, майера и дочерей, – герр изучал с глубокой задумчивостью; и все же это был тот Манфред, которого вот уже два года ждали в полной неизвестности, с тревогой и нетерпением.

Герр остановился на мгновение перед вратами церкви.

– Старая добрая Катерина, – сказал он, проводя рукой по резной фигуре святой и касаясь пальцем ее печальной улыбки. – Были мгновения, Дитрих, когда я думал, что больше никогда не увижу ее.

Взглянув с любопытством на Иоахима, он прошел внутрь. О чем он говорил Господу, о чем молил или за что благодарил, Манфред так никогда и не рассказал.

* * *

Геррен Гоф, господский дом сеньора, размещался на куриальных землях на вершине холма, что высился через долину напротив Церковного, так что феодал и священник взирали на земли вокруг с разных насестов и охраняли народ, его тело и душу. За этим разделением крылись и другие символы, разыгрывая – в миниатюре – драмы, которые повсюду сотрясали троны и соборы.

На гребне холма бург Хохвальд охранял путь на Оберрайд. Внешняя стена была невысоким строением, опоясызая как замок, так и курию; но вместе с крепостным рвом всего лишь преграждала диким зверям дорогу внутрь, а домашним – наружу и потому не имела военного значения. Внутренняя стена же, шильдмауэр, внушала гордость и значила в военном отношении гораздо больше. Позади нее располагалась башня Бергфрид, цитадель, в которой некогда жили властители горных лесов – во времена, когда сарацины и викинги рыскали где им заблагорассудится и когда с каждым рассветом на горизонте могли возникнуть орды венгров. Замок был механизмом, задуманным для обороны, и мог удерживаться, как и большинство других, даже небольшим гарнизоном; но он прошел испытание лишь однажды, да и то не в полную силу. Ни одна армия не приходила из Брейсгау с той поры, как Людвиг Баварский одержал верх над Фридрихом Красивым при Мюльдорфе,[59]59
  28 сентября 1322 г. в битве при Мюльдорфе между войсками Фридриха III Австрийского (Красивого) и Людвигом Баварским в пользу последнего решился спор за корону Священной Римской империи.


[Закрыть] а потому подъемный мост был опущен, опускная решетка ворот поднята, а стражники не проявляли особой бдительности.

Курия охватывала площадь в полтора акра вокруг господского дома, увенчивая холм маслобойней, голубятней, овчарней, пивоварней, кухней и пекарней, огромным бревенчатым амбаром для хранения урожая с господских полей да стойлами с беспокойными коровами, лошадьми и волами. Позади них находилось еще более зловонное отхожее место. В другом уголке был разбит яблоневый сад, виноградник и загон для бродячих животных, заблудших случайно на господскую землю. В прежние поколения манор производил для себя практически все, в чем нуждался; но ныне многое пришло в упадок. Зачем производить домотканую материю, когда на рынке Фрайбурга можно достать более тонкую ткань? В нынешние времена с Брейсгау приходили коробейники, ради выгоды рискнувшие попасться на глаза фон Фалькенштайна.

Нигде не было видно крепостных. По давней традиции жатва заканчивалась с приемом пищи, происходившим прямо в полях, и феодал не мог потребовать трудиться после этого. Никакой монастырский звонарь, по своим водяным часам отмерявший канонические часы, не проверял время так точно, как манориальный крепостной. Иное дело фригольдеры. Проходя по деревне, по свету свечей Дитрих видел, как те работают в сараях, садах и за стенами домов. Но человек, трудящийся на самого себя, не следит за солнцем так пристально, как человек, гнущий спину на другого.

Вступление Дитриха на земли курии было встречено великим возмущением тамошних гусей, досаждавших священнику всю дорогу до самого поместья.

– На следующий Мартынов день, – бранился Дитрих на птиц, – вы украсите господский стол. – Но предвещанные кары не возымели никакого действия, и гуси сопроводили Дитриха до самых дверей приемного зала, возвещая о его прибытии. На все это безмятежно взирала корова Франца Амбаха, запертая в загоне за посягательство на господские земли и ожидающая своего выкупа.

* * *

Гюнтер, maier domo,[60]60
  Maier domo – мажордом (нем.). В данном случае, старший дворецкий.


[Закрыть] ввел Дитриха в небольшой скрипторий в дальней части приемного зала, где за письменным столом под узким оконцем сидел герр Манфред. В окошко проникали дым с кухни, на которой готовили ужин, крики ястребов, кружащих над зубцами башни, лязг кузницы, неспешный благовест ангелюса,[61]61
  Ангелюс – колокольный звон, сопровождающий молитву, повторяемую утром, в полдень и вечером во время ежедневных богослужений и посвященную прославлению воплощения Иисуса.


[Закрыть] который звонил на другой стороне долины Иоахим, и янтарные отблески послеобеденного солнца. Небо становилось все темнее, оправленное ярко-оранжевым под облаками. Манфред возвышался над залом в кресле палисандрового дерева, покрытом изящной резьбой; подлокотники венчали головы зверей. Его перо царапало по листу бумаги.

Он быстро вскинул голову при появлении Дитриха, склонился вновь к столу, затем отложил перо в сторону и передал лист Максу, стоявшему в отдалении.

– Пусть Филимер снимет с него копии, и проследи, чтобы они были разосланы каждому из моих рыцарей. – Манфред подождал, пока Макс уйдет, прежде чем повернуться к Дитриху. Его губы изогнула короткая улыбка. – Дитрих, ты пунктуален. Меня это всегда восхищало в тебе.

Слова Манфреда значили «послушен вызову», но Дитрих воздержался от подобного комментария, возможно, это было и не так, но ни один из них до сих пор не проверил справедливость этого утверждения.

Манфред указал на стул с прямой спинкой перед столом и дождался, пока Дитрих в него усядется.

– Что это? – спросил он, когда священник положил перед ним пфенниг.

– Штраф за корову Амбаха, – сказал он.

Манфред поднял монету и на секунду задержал взгляд на Дитрихе, прежде чем отложить ее на угол стола.

– Я скажу Эверарду. Знаешь, если ты всегда будешь выплачивать штрафы за них, они в конце концов потеряют страх перед проступком. – Дитрих промолчал, и Манфред повернулся к сундуку и достал связку пергаментов, обернутых в промасленную кожу и перетянутых бечевой. – Вот. Здесь последние трактаты парижских ученых. Я приказал книготорговцам снять с них копии, пока мы бездействовали в Пикардии. Большинство пересняты с оригинальных экземпляров, но есть здесь и бумаги о вычислениях Мертона, которые тебя так занимают. Они, конечно, со вторых копий, сопровожденных комментариями английских ученых.

Дитрих пролистал связку. «Онебе» Буридана. Его же «Вопросы к восьмой книге физики». Тонкий том «О деньгах» студента по имени Орезм. «Книга вычислений» Суайнсхеда. Сами названия вызвали в его воображении рой воспоминаний, и на короткий миг к Дитриху вернулась невыносимая тоска по студенческим дням в Париже. Как, бывало, Буридан, Оккам и он спорили о диалектике за высокой кружкой эля. Как Петр Ауреоли сердился и перебивал дискуссию со старческой раздражительностью.[62]62
  Жан Буридан (ок. 1300 – ок. 1358) – французский философ, противник взглядов Уильяма Оккама. Опровергал многие положения Аристотеля, в частности, разработал теорию об «импетусе», инерции. Николай Орезм (1323–1382) – знаменитый теолог, физик, философ, астроном и физик, один из основателей экономики. Одним из первых обосновал идеи, которые легли затем в основу работ Коперника и Галилео Галилея. Доказал, что возражения Аристотеля против тезиса о движении Земли ошибочны. Ричард Суайнсхед, или Суисет, – философ и логик; его главный труд – сборник из 16 трактатов «Книга вычислений» (Liber calculationum). Он написан около 1346 г., и его основным предметом являются понятия движения и изменения вообще, а также связанные с ними философские проблемы непрерывности континуума и бесконечности, которые моделируются Суайнсхедом математически. Уильям Оккам (ок. 1285–1349) – английский философ, францисканец, главный представитель номинализма, заложил основания для английского эмпиризма, по сути отрицал наличие в природе некоего замысла, рациональность мира, так как все абстракции и смыслы, согласно Оккаму, придает окружающему только человеческий разум. Отрицал познаваемость Бога, выступал против папы римского. Петр Ауреоли (пр. 1280–1322) – доктор теологии, автор комментариев к «Сентенциям» Петра Ломбардского и, среди прочего, неоконченного «Трактата о началах природы». Умер в 1322 г. в сане архиепископа Акс-Эн-Прованс.


[Закрыть] А еще открытые для всех схоластические диспуты, на которых звание мастера присуждалось по ответам на вопросы, брошенным из толпы. Иногда в шелесте елей, окружавших Оберхохвальд, Дитриху слышались споры докторов, учителей, инцепторов и бакалавров, и он задавал себе вопрос, не заплатил ли за покой и уединение слишком дорогую цену.

Он с трудом подобрал слова:

– Мой господин, я не знаю как… – Он ощущал себя одним из знаменитых буридановых ослов, не зная, какую из рукописей сперва прочитать.

– Цена тебе известна. Комментарии, если сочтешь нужным. Подходящие для такой «чугунной головы», как я. У тебя должен быть свой трактат…

– Компендиум.

– Значит, компендиум. Когда он будет завершен, я распоряжусь отослать его в Париж твоему прежнему учителю.

– Жану Буридану, – произнес машинально Дитрих. – В школу, которая называется Сорбонной. – Но стоило ли напоминать Парижу, где он теперь находится?

– Итак. – Манфред сложил пальцы домиком под подбородком. – Я видел, у нас тут францисканец.

Дитрих ожидал этого вопроса. Он отложил манускрипты в сторону:

– Его имя Иоахим из Хербхольцхайма, он из Страсбургского монастыря и живет здесь уже три месяца.

Он ждал, что Манфред спросит, почему Минорит предпочел лесную глушь суете кафедрального города Эльзаса, но вместо этого герр поднял голову и оперся щекой на руку.

– Фон Хербхольц? Я мог знать его отца.

– Его дядю, возможно. Младшего брата его отца. Но Иоахим отрекся от наследства, когда дал обет бедности.

Манфред криво улыбнулся:

– Интересно, успел ли он отказаться от наследства, прежде чем лишился его из-за своего дяди. Он не доставит мне хлопот? Я имею в виду мальчишку, не дядю.

– Только обычным осуждением богатства и внешнего блеска.

Манфред нахмурился:

– Пусть он попробует защитить горные леса без средств для содержания отряда воинов.

Дитриху были известны все контраргументы, и он увидел по сужающимся глазам властителя, что Манфред вспомнил о том же, о чем вспомнил и он. Барщины и оброка с крестьян хватало не только на воинов. Их хватало и на роскошные одежды и пиры, на шутов и миннезингеров. Манфред вел хозяйство сообразно своему положению и не жалел средств; и если защита и требовалась, то от Соколиного утеса в нижней части долины, а это было намного ближе Мюльдорфа или Креси.

– Я буду держать его в узде, сир, – Дитрих поспешил заверить повелителя Хохвальда, прежде чем могли вспыхнуть прежние споры.

– Посмотрим, как тебе это удастся. Меньше всего мне нужен здесь ехрloratore,[63]63
  Exploratore – разведчик, соглядатай; исследователь (лат.).


[Закрыть] задающий вопросы и смущающий народ. – И вновь он запнулся на мгновение и бросил на Дитриха многозначительный взгляд. – Как и тебе, я полагаю.

Дитрих предпочел не понять оговорку:

– Я пытаюсь не смущать народ, но не могу не задавать время от времени вопросов.

Манфред пару мгновений смотрел на него, затем запрокинул голову и захохотал, ударив ладонью по столу.

– Право слово, я скучал по твоему уму эти два прошедших года. – Он мгновенно овладел собой, его глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль невидящим взором. – Ей-богу, так и было, – сказал он более спокойно.

– Она была неудачной, эта война?

– Война? Не хуже прочих, за исключением того, что Слепой Джон погиб глупой смертью. Я полагаю, ты уже слышал эту историю.

– Он бросился в атаку привязанным к своим двенадцати паладинам. Кто не слышал об этом? Неосмотрительный поступок для слепого, должен я сказать.

– Осторожность никогда не относилась к числу его добродетелей. Все эти Люксембурги сумасшедшие.

– Его сын теперь германский король.

– Да, и император Священной Римской империи тоже. Эти известия настигли нас в Пикардии. Ну, половина курфюрстов проголосовала за антикороля Карла еще при живом Людвиге, поэтому я не думаю, что они долго колебались, когда он умер. Бедный старый Людвиг – уцелеть во всех этих воинах с Габсбургами и затем свалиться с коня во время охоты. Я полагаю, старый граф Рудольф – нет, теперь это Фридрих, я слышал, – и герцог Альбрехт принесли присягу, что решает вопрос для меня. Знаешь ли ты, почему Карл не погиб с Джоном при Креси?

– Насколько я могу предположить, – сказал Дитрих, – он не был привязан к своему отцу.

Манфред фыркнул:

– Или же привязь была необычайно длинной. Когда французская кавалерия пошла в атаку на английские длинные луки, Карл Люксембургский поскакал в другую сторону.

– Тогда он либо умный человек, либо трус.

– Умные люди часто ими бывают. – Губы властителя Хохвальда дрогнули. – Это все чтение, Дитрих. Оно уводит человека из этого мира и заточает в его собственной голове, а там нет ничего, кроме фантомов. Я слышал, Карл ученый человек – грех, которому Людвиг никогда не был подвержен.

Дитрих не ответил. Кайзеры, как и папы, один на другого не походили. Он задался мыслью, что станет ныне с теми францисканцами, которые бежали в Мюнхен.

Манфред поднялся, подошел к стрельчатому окну и выглянул наружу. Дитрих смотрел, как он лениво проводит рукой по неровностям подоконника. Вечернее солнце омывало лицо хозяина замка, придавая его коже рыжеватый оттенок. После долгого молчания Манфред сказал:

– Ты не спрашиваешь, что два года удерживало меня от возвращения домой.

– Я предполагал, что у вас были затруднения, – сказал осторожно Дитрих.

– Ты предполагал, что я мертв. – Манфред отвернулся от окна. – Законное предположение, если подумать, как густо устлан мертвецами путь сюда из Пикардии. Близится ночь, – добавил он, кивая на небо в окне. – Тебе потребуется факел, чтобы благополучно вернуться.

Дитрих ничего не ответил, и после еще одной паузы Манфред продолжил:

– Французское королевство в хаосе. Король ранен, его брат убит. Граф Фландрский, герцог Лотарингский, король Мальорки… и глупый король Богемии, как я уже сказал… Все мертвы. Генеральные Штаты собрались и изрядно выбранили Филиппа за оставленное поле битвы – и четыре тысячи рыцарей на нем. Они, конечно, вотировали ему новые суммы, но на пятнадцать денье ныне не купишь то, для чего когда-то было достаточно трех. Наше возвращение было нелегким делом. Рыцари продавали свои меч всякому, кто был готов нанять их. Это было… искушением – отбросить всю ответственность и захватить столько, сколько можно взять по праву сильного. Когда принцы бегут с поля битвы, рыцари превращаются в ландскнехтов, а бароны грабят паломников, – какую цену имеет честь?

– Все большую, учитывая то, какой редкостью она стала. Манфред горько засмеялся, затем вернулся к наблюдению за закатом.

– В июне до Парижа добралась чума, – сказал он тихо. Дитрих вскочил:

– Чума!

– Да. – Манфред скрестил руки на груди и, казалось, стал меньше ростом. – Говорят, полгорода лежало мертвых, и я полагаю, что так оно и было. Мы видели… вещи, которые не должно видеть никому. Тела, брошенные гнить на улице. Путники, которым отказывали в приюте. Бегство епископов и властителей, предоставивших Парижу самому заботиться о себе. И колокола церквей, звонящие по покойнику за покойником, пока городской совет не повелел им замолчать. Худшее, я думаю, дети – брошенные родителями, умирающие в одиночестве и ничего не понимающие.

Дитрих трижды перекрестился:

– Бог милостивый сжалится над ними. Выходит, все так же, как в Италии? Замуровывали ли они семьи в домах, как Висконти в Милане? Нет? Тогда какая-то толика милосердия сохранилась.

– Да. Мне рассказывали о сестрах в госпитале, остававшихся на своем посту. Едва они умирали, как их место занимали другие.

– Чудо!

Манфред хмыкнул:

– У тебя своеобразный вкус к чудесам, мой друг. Англичанам в Бордо пришлось не легче. А в мае чума достигла Авиньона, хотя худшее уже было позади, когда мы проезжали мимо. Не беспокойся, Дитрих. Твой папа римский уцелел. Лекари-евреи купали его между двух костров, и у него не было даже насморка. – Манфред помедлил. – Я встретил там храброго человека. Возможно, самого храброго из тех, кого я знал. Ги де Шолиак.[64]64
  Ги де Шолиак (ок. 1300–1368) – французский врач, один из крупнейших хирургов Средневековья. С 1342 г. придворный врач римских пап в Авиньоне – Климента VI, Иннокентия VI и Урбана V. Создал компилятивный труд «Большая хирургия» (1363), многочисленные переводы и издания которого на протяжении трех столетий служили учебным пособием для европейских хирургов. Ввел в практику ряд хирургических инструментов. В трактате о чуме Дал классическое описание этой болезни (эпидемия Черной смерти в 1348 г.).


[Закрыть] Ты знаком с ним?

– Только со слов других. Говорят, он величайший врач в христианском мире.

– Это возможно. Он огромный человек с руками крестьянина и неторопливой, взвешенной манерой изъясняться. Я не признал бы в нем доктора, встреть я его среди полей. После того как Климент оставил город, чтобы переехать в свой загородный дом, де Шолиак остался – «чтобы избежать позора», как он мне сказал, хотя в бегстве перед таким врагом нет ничего постыдного. Он сам заразился чумой. И все время, что он пролежал в постели, мучимый горячкой и болью, он описывал симптомы своей болезни и лечил себя сам различными методами. Он все записал, чтобы всякий, кто придет ему на смену, знал о течении болезни. Он вскрывал свои гнойники и записывал последствия. Он был… Он был подобен рыцарю, который остается на ногах перед противником, какие бы раны ни получил. Хотел бы я, чтобы со мной в бою было хотя бы полдюжины людей с такой отвагой.