Текст книги "Эйфельхайм: город-призрак"

Автор книги: Майкл Фрэнсис Флинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

7
В наши дни: Шерон

Она слышала его голос откуда-то издалека, тоненький, словно стрекот насекомого, зовущий ее по имени. Но универсум был невероятным местом, чтобы просто уйти. Нет, не уни-версум, а поли-версум. Двенадцать измерений, а не одиннадцать. Триплет триплетов. Теперь стали понятны группы вращений и метаалгебра. Отклонение от нормы скорости света тоже подходит. Она сжала поливерсум, и ее пульс участился. Шустрый малый, этот Эйнштейн. Он понял все совершенно верно. Поворот. Калуца и Кляйн[249]249
  В начале 1920-х гг. польский физик Теодор Калуца и шведский физик Оскар Кляйн допустили, что пространство-время имеет скрытое пятое измерение. Эта дополнительная размерность не является бесконечной, как другие измерения; она замыкается на себе, образуя окружность. В 1978 г. Эжен Краме, Бернар Жуля и Жоель Шерк в Париже установили, что супергравитация не только допускает существование до семи дополнительных измерений, но и наиболее четко описывается в 11-ти измерениях пространства-времени.


[Закрыть] тоже не болваны. Изгиб и… Здесь! Если бы она скрутила его вот так…

В подобные моменты человек погружается в измененное сознание, словно ускользающее в иной мир. Все вокруг отдаляется; само время, кажется, замирает. Движение останавливается. Солнце застывает. В такие моменты знаменитые математики делают таинственные пометки на полях.

Взгляд Шерон стал осмысленным, и она увидела, как на нее таращится Том.

– Я поймала! – сказала она. – Это было прекрасно. Я почти поймала его! Где мой блокнот?!

Он появился в ее руках, словно по волшебству, раскрытый на чистой странице. Шерон выхватила ручку из пальцев Тома и принялась яростно строчить. Походя изобрела новое вращение. «Пожалуйста, дай мне вспомнить, что это значит». Пометила уравнение звездочкой и подписала: «Верно!!» Вздохнула и захлопнула книгу.

– Подожди, я скажу Эрнандо, – сказала она.

– Какому Эрнандо?

Шерон сердито посмотрела на Тома:

– Не знаю, злиться ли на тебя из-за того, что прервал ход моих мыслей, или радоваться, что ты притащил мой блокнот. Как догадался-то?

– Ну, обычно ты не выливаешь чай в яичницу. Только теперь она вспомнила, что завтракала. Перевела взгляд вниз и застонала:

– Наверное, я схожу с ума.

– В этом нет никаких сомнений. Я понял, что дело пахнет блокнотом, как только ты стала тупо пялиться в пустое пространство. – Он отправил ее тарелку в раковину, смыв пищу в мельницу для кухонных отходов. – Можешь взять яйца «в мешочек».

Шерон содрогнулась:

– Не понимаю, как ты можешь есть это. – Она стащила с его тарелки ломтик бекона.

– Я заметил, между прочим. Хочешь чая? Нет, я налью. Вскоре она прихлебывала «Эрл». Том поставил чайник на стол.

– Так что это было за Великое Открытие? Я никогда не видел, чтобы ты настолько отключалась от реальности.

– Ты же не разбираешься в теории великого объединения.[250]250
  Теории великого объединения, GUT, – в физике элементарных частиц группа теоретических моделей, описывающих единым образом слабое электромагнитное и ядерное взаимодействие. Предполагается, что они являются частью единого силового поля и при чрезвычайно высоких энергиях объединяются.


[Закрыть]

А Шерон ничего не смыслила в клиологии; но Том знал нечто, о чем понятия не имела она, хотя еще и не понимал этого. Когда же говоришь и слышишь сам себя, мозг словно заново прополаскивает слова и чуть прочищает их суть. Когда Том пытался что-то объяснить Шерон, его ход мыслей становился более четким.

– Ты начни, – сказал он. – А я сяду, буду ласково улыбаться и кивать в нужных местах.

– Я не знаю с чего начать.

– С начала.

– Ну… – Она пригубила чай, как будто передумав. – Ладно. При Большом взрыве…

Том засмеялся:

– Постой! Когда я сказал «с начала», то не имел в виду Начало всего.

Шерон попыталась снова:

– Смотри. Почему яблоко упало на Ньютона?

– Он сел слишком близко к яблоне? Она резко отодвинулась от стола:

– Забудь.

– Ладно-ладно. Гравитация, верно?

Она помолчала, пристально оглядывая его.

– Ты интересуешься моей работой или нет?

– Разве я не держал блокнот наготове?

Держал. Как там принято говорить? «Не по словам судят, а по делам». И даже к лучшему, ведь его слова иногда так раздражают. Шерон перегнулась через стол и шлепнула его по руке.

– Ты прав, Том. Но я сейчас пытаюсь разобраться в этой проблеме, а потому не надо сбивать меня остроумными замечаниями. – Она едва не сказала «идиотскими».

Том пожал плечами и откинулся на стуле, явно поняв, какое слово имелось в виду на самом деле.

– Хорошо. Яблоко упало из-за силы притяжения. Разве это уже не открыли?

– А почему течет ток?

– Электромагнетизм. Я выиграл? – В его голосе послышалась мрачность.

– Почему бежит время?

Он уже открыл рот, потом закрыл и задумался.

– Из-за какой-то силы, – медленно произнес Том почти про себя.

«Попался!» – подумала Шерон. На этот вопрос ни один всезнайка не ответит.

– Именно. Для ускорения нужна сила. Так сказал дядюшка Ньютон. Взгляни на проблему с этой стороны. Мы не двигаемся вперед во времени; мы падаем вниз, притягиваемые временной гравитацией. Я называю ее «хронотацией».

«Притягиваемые чем? – спросила она себя. – Чем-то, находящимся в конце времени? Прямо по Аристотелю! Джексон бы взбесился. Или чем-то у начала времени. Богом. Ха! Нет, уж лучше тогда Большим взрывом. Нет смысла топтаться по больным мозолям завкафа».

– Или, может, нас что-то отталкивает, – продолжила она. – Я еще не решила, положительное или отрицательное значение у этой силы.

– Итак, – задумался Том. – В итоге, все-таки tempus fugit.[251]251
  Tempus fugit – время летит (лат.).


[Закрыть]

Конечно, он пообещал обойтись без остроумных реплик. И не нарушил слова.

Шерон вздохнула. На него было невозможно сердиться долго. Когда его дела шли хорошо, он вечно пребывал в отвратительно жизнерадостном настроении.

– Я знаю, мои формулы верны, – стала рассуждать вслух Шерон. – Мне надо узнать, соответствуют ли они действительности.

* * *

Многим следовало бы разделять эти два понятия. Одно дело – держать синицу в формуле; совсем другое – ухватить ее руками. Факт – это реализация, factum est. По-немецки deedmatter. Том, в последнее время больше читавший на латыни и средневековом немецком, чем на английском, сразу понял, что она имела в виду.

Но легче предположить наличие скрытых сил, таящихся за стенами мира, чем обнаружить их. В конце концов, не могла же Шерон просто снести эти стены?

Не могла, ведь так?

Никогда не стоит недооценивать решительно настроенную женщину. В ее руках вселенные становятся довольно хрупкими.

* * *

– ЦЕРН[252]252
  ЦЕРН (CERN, от фр. Conseil Européen pour la Recherche Nucléaire) – Европейская организация по ядерным исследованиям, крупнейшая в мире лаборатория физики высоких энергий.


[Закрыть] может выделить мне время примерно через четыре месяца, – объявила Шерон Тому неделю спустя, хлопнув дверью, весьма довольная собой. – То есть они высидят мне цыплят, если я снесу им яйца.

Том кивнул, решив, что такой жест вызовет правильную реакцию. Он сидел за рабочим столом, читая копию манориальных отчетов Оберхохвальда, которую я отправил ему из Фрайбурга. В них недоставало многих страниц, и они обрывались за несколько лет до того самого момента; но, кто знает, где может таиться золото?

– Это пока все предварительно, конечно, – продолжила она. – ЦЕРН не может вернуться во времени достаточно далеко.

Он хотел кивнуть и на это тоже, но фраза явно требовала большей реакции.

– То есть?

– По-настоящему большие ускорители воссоздают условия, которые существовали через несколько секунд после Большого взрыва. Мы можем засунуть нос в шар и увидеть мир, в котором секунды были длиннее, а километры короче.

– И это поможет в?..

– Хронотация. Мне нужно подтвердить ее существование. А я не могу, пока мыслю настоящим, где все силы заморожены. Понимаешь, пятая сила опрокидывает парадигму. Силы классифицировались по двум осям: сильные – слабые и большого радиуса действия – малого радиуса действия. План казался настолько четким, все считали, что их может существовать только четыре.

– Эй, похоже на четыре элемента по Аристотелю, о которых мне рассказывала Джуди. У него друг другу противостояли теплое – холодное и влажное – сухое. Соединение теплого и сухого давало огонь…

В квартире жили только двое. Как Джуди удалось сюда протиснуться?

– Сейчас не Средние века, – огрызнулась Шерон. – А мы – не пленники суеверий!

– Чего? – переспросил Том, не понимая столь бурной реакции.

Шерон поставила портфель на рабочий стол, открыла его, замерев на мгновение, с отсутствующим видом уставившись на бумаги внутри. Спустя какое-то время клиолог спросил:

– Ну и какая сила, гм, самая сильная и имеет большой радиус действия?

Она взяла блокнот, обернулась с рассеянным видом и ответила:

– Электромагнетизм. А слабая с большим радиусом – гравитация.

– Может, я толстею, но по мне гравитацию трудно назвать хиленькой.

– Да, но тебе нужна целая планета, чтобы почувствовать ее, верно?

Том засмеялся:

– Хорошо. Гол в мои ворота.

– Малым радиусом характеризуются сильные и слабые ядерные взаимодействия.

– Подожди, – сказал Том. – Я сам догадаюсь, какая из них сильная.

Шерон швырнула блокнот на стол. Она ничего не сказала, но ее молчание прозвучало громче сердитых слов.

– Хорошо-хорошо. Так как хронотация входит в эту схему? – спросил ее Том.

– Она заново определяет границы. Большой и малый радиусы применимы только для трех пространственных координат. Остальные силы могут распространяться по скрытым измерениям. Понимаешь, силы искривляют пространство. Эйнштейн доказал, что гравитация – это искривление, вызванное существованием материи. Я имею в виду, Земля вращается вокруг Солнца, верно?

Том последнее время не вылезал из средневековых документов, и этот вопрос показался ему странно противоречащим фактам. Земля находилась в центре, а Солнце вращалось на четвертом небе. Отсутствие заметного смещения неподвижных звезд развенчало гелиоцентризм столетия назад. Но теперь он знал, как избегать «всезнайских» ответов, и если бы чаще помнил об этом, то его жизнь стала бы намного легче.

– Правильно…

– Так откуда Земля знает, что Солнце именно там? На расстоянии нет действия, так ведь? Ответ: Земля понятия не имеет о Солнце. Она всего лишь идет по пути наименьшего сопротивления и катится вдоль кромок туннеля. И если гравитация – это искривление пространства-времени, то что тогда электромагнетизм?

Том был не дурак. Он знал, когда его кормили с ложечки ответами, потому воззрился на настольную лампу, пытаясь представить, что это в действительности искривление пространства.

– Но чтобы это заработало, Калуце и Кляйну пришлось добавить Вселенной несколько дополнительных измерений. Затем мы открыли ядерные силы и попытались создать модели деформации для них. Когда дым наконец рассеялся, у нас на руках оказалось одиннадцать измерений.

У Тома отвисла челюсть.

– Merde![253]253
  Merde! – Дерьмо! (Фр.)


[Закрыть] Ты хочешь сказать, физики добавляли воображаемые измерения всего лишь для того, чтобы согласовать полученные знания с метафорой искривленного пространства? Астрономы в таком случае могли бы выдумывать разные деференты и эпициклы для сохранения системы Птолемея.

– Эти измерения не более воображаемые, чем «силовые поля» Ньютона. Их не с потолка взяли. Определенные законы симметрии…

Том поднял руки:

– Хорошо-хорошо. Я сдаюсь.

Он вовсе не собирался сдаваться, и Шерон знала это.

– А давай без снисходительности! Это физика. Это реально. И это в черт знает сколько раз важнее того, почему забросили какую-то немецкую деревню в забытой Богом глуши, когда, очевидно, все в ней перемерли!

Она допустила серьезную ошибку, и дело было даже не в фактах. То, что случилось с людьми, может быть намного важней, чем происходящее с физическими теориями. Но эти слова оказались дурными и с частной точки зрения. Шерон породила искривление в личном пространстве, и сила эта отталкивала.

Том поднялся:

– Мне надо сходить в библиотеку. У меня встреча с Джуди.

– Еще немного Эйфельхайма? – спросила Шерон, не поворачивая головы. Но смысл вопроса коренился не в этих трех словах. Английский и впрямь тоновый язык – если вы различаете интонации.

– Tempus fugit – произнес клиолог после паузы, отвечая совсем не на тот вопрос, который она задала. – Quae fuerant vitia mores sunt.[254]254
  Quae fuerant vitia mores sunt – Что было пороками, то теперь нравы (Сенека) (лат.).


[Закрыть]

Шерон не ответила. Он вытащил распечатки и запихал их в сумку, в которой носил ноутбук. Джуди казалась хорошенькой, особенно при нынешней моде на здоровых, активных и инициативных женщин. Не потому ли Том нашел ее привлекательной? Почему так допытывался про Эрнандо?

– Ты мне действительно нравишься. Том перекинул сумку через плечо:

– Хорошо бы, ты говорила мне об этом время от времени.

– Это непреложный факт, как гравитация. О нем не нужно постоянно напоминать.

Он серьезно посмотрел на нее:

– Напротив. Особенно когда стоишь у обрыва.

Она посмотрела в сторону, возможно ожидая увидеть пропасть. Том подождал какое-то время, но так ничего и не услышал в ответ и пошел к двери. Уже на выходе бросил взгляд назад, но Шерон даже не пошевелилась.

* * *

Она должна была поделиться с кем-то и рассказала все Эрнандо.

– Попробую сформулировать, – сказал инженер-ядерщик: – У вас есть модель искривления для силы времени.

– Если я добавлю двенадцатое измерение. Но это разрушает принятые модели для остальных четырех.

– До сегодняшнего дня, – догадался он.

– Верно. Меня словно озарило. Видишь ли, субатомный зоопарк организовали согласно теории кварков в 1990 году. Выяснилось, что все эти частицы оказались производными от трех семейств трех частиц Ну, я выстроила свои двенадцать измерений схожим образом, три группы по три: Пространство, Время и что-то еще, чему я не дала обозначения.

– В сумме получается девять, – заметил он, не став говорить, что, вероятно, знал субатомный зоопарк лучше, чем она

– Плюс три метаизмерения, которые соединяют три триплета на более высоком уровне – Шерон машинально рисовала, пока рассказывала Треугольник с меньшими по размеру треугольниками в каждом углу. Конечно, все это было условно.

– Я называю это поливерсум. Наша Вселенная – подсистема, данная людям в ощущениях. Искривление поливерсума может различным образом пересекать ее, в зависимости от ориентации. Как и в случае со слепыми и слоном, мы думаем, будто видим действие разных сил, а они всего лишь разные «поперечные сечения» одного и того же искривления.

– Гм. Мы не можем видеть эти «скрытые измерения», верно?

– Верно. Дополнительные измерения сосредоточены внутри шара. Первоначальный моноблок был слегка асимметричен. Когда он расширился в процессе Большого взрыва, некоторые из его измерений свернулись. Они по-прежнему с нами: внутри кварков, внутри тебя, меня и всего остального.

– А может, – спросил Эрнандо, – существует простое объяснение того, что мы их не видим? Может, их просто нет.

* * *

Шерон попыталась исправить отношения за обедом. Она подождала, пока Том не вернулся из библиотеки – он, похоже, планировал прочесть там все, – и объявила, что угостит его гуляшом и омлетом с мясным фаршем в кафе «Бельварос». Том уже съел большой сандвич с мясом, сыром и помидорами, сидя в «Скворечнике» вместе с Джуди, но понимал, что иногда несколько лишних калорий предпочтительнее отказа от позднего ужина, и согласился, даже сумев изобразить воодушевление.

– Jo! – сказал он, приходя в хорошее расположение духа. – Paprikas csirket kerek galuskdval es uborkdval Es palacsinta!

Шерон даже позволила ему потрещать о давным-давно умерших людях в городах-призраках. Суть рассказов сводилась к тому, что где-то в Черном лесу в конце XIV века небольшим орденом братьев «св. Иоганна Оберхохвальдского» для жертв чумы был учрежден госпиталь имени св. Лаврентия. Какое это имело отношение ко всему остальному, Шерон не узнала. Том начал показывать ей эмблему ордена, но явное безразличие остановило его. Вместо этого он спросил Шерон о работе.

Пришло время ее выхода:

– Что не так в последовательности чисел 19, 14 и 2?

– Гм… Разрыв между 14 и 2 слишком велик?

– Правильно. В Начале была одна лишь Суперсила, поскольку дополнительные величины еще не свернулись. Как только уровень энергии упал, поливерсум исказился и отдельные силы, э-э-э, «застыли» вне общего котла. Гравитация стала различима при энергии 10¹⁰ массы протона по шкале Планка; сильное ядерное взаимодействие – по шкале объединения, или 10¹⁴ массы протона; а слабое – по шкале Вайнберга-Салама, при энергии 90 масс протона, то есть приблизительно величине равной 10².

Впервые в жизни Тому удалось забежать вперед ее рассуждений:

– И ты думаешь, что твоя хронотация «застыла» где-то между ними.

Она просияла:

– Я предполагаю – на величине 10⁸ массы протона. Я назову это шкалой энергии Нэги, из-за врожденной скромности. ЦЕРН не может достичь этой отметки; но, есть шанс – ускоритель L4. Там еще в восьмидесятых годах умудрились найти бозоны Вайнберга-Салама.[255]255
  В 1968 г. Абдус Солам и Стивен Вайпберг независимо друг от друга построили теорию, объединяющую сильные и электромагнетические взаимодействия. Салам предсказал, что переносчиками слабого взаимодействия являются заряженные частицы W⁺, W^-, а также нейтральная частица Z<sup>, открытые только в 1983 г. Их масса в сто раз больше массы протона.


[Закрыть]</sup> Они соединили слабое взаимодействие с электромагнетизмом и создали «электрослабое» взаимодействие.

– Подожди, я вспомнил. Именно этот прорыв дал нам антиядерный щит, верно?

– В конечном счете. Слабые взаимодействия управляют ядерным распадом. Как только нам удалось довести их до урозня электромагнетизма, создание поля, подавляющего распад ядра, стало вопросом времени. Ах ты, черт!

Том прищурился. Похоже, последнее восклицание последовало за очередным озарением.

– Что?

– Мы знаем, как управлять электромагнетизмом. Если сможем объединить хронотацию с электрослабым взаимодействием… то получим возможность управлять силой времени.

– Путешествие во времени?

– Нет, нет. Но энергия шкалы Нэги поместит нас внутрь шара, и мы сможем… ну, перемещаться куда угодно. Скорость света по-прежнему останется верхним пределом; но, если мы продвинемся достаточно далеко в нужном направлении, километры станут очень короткими, а секунды очень длинными, и мы сможем двигаться с такой чертовой скоростью света, с какой только пожелаем! Конечно, прорваться сквозь оболочку шара будет топологически ловким трюком, все равно как бублик прыгнул бы в свою дырку, но кто знает? С нужной энергией, направленной в нужном направлении…

Он вновь подмигнул:

– Моментальное межзвездное путешествие? Она отрицательно покачала головой:

– Ничуть не похоже. Том, нам вообще не будут нужны космические корабли. Мы сможем на автомобилях отправляться к звездам. А в защитном костюме, вероятно, сможем перемещаться пешком! Одним-единственным шагом преодолевать межзвездные пространства.

– Сапоги-скороходы! Звучит так, словно ты открыла гиперпространство.

– Нет. Гипопространство. Топология сохраняется. Восемь скрытых измерений находятся внутри универсума, помнишь? Чтобы путешествовать в другие миры, мы должны путешествовать внутрь. – Она засмеялась, но на сей раз клиолог почему-то затих. – Том?

Он встрепенулся:

– Ничего. У меня странное ощущение дежавю, вот и все. Как будто я уже слышал об этом прежде.

XXIII
Июль, 1349
Праздник св. мученицы Маргариты Антиохийской 20 июля

Иоахим зазвонил в колокол Анжелюс, когда Дитрих покинул хижину Никела Лангермана. Там ему пришлось вскрыть ланцетом зловещие гнойники на руках Труды Мецгер и на тыльной стороне ладони маленького Петера. Пустулы обеспокоили его. «Болезнь чесальщиков шерсти»[256]256
  Имеется в виду легочная форма сибирской язвы, которую было легко подхватить, работая с кожами и шерстью.


[Закрыть] часто оказывалась смертельной. Погруженный в мысли, он наткнулся на толпу гомонящих жителей деревни, возвращавшихся с полей.

– Пришел навестить дочь, старик? – услышал он чей-то вопрос. – Эй, Клаус, Клаус! Сюда идет твой тесть!

– Нелегкий путь для такого старого человека, вы в порядке?

Перед ним стоял Одо Швайнфюрт из Нидерхохвальда, подслеповато щурящийся в лучах заходящего солнца. Старик обвел взглядом улицу, увидел мельницу и двинулся к ней.

– Нет, дом мельника в той стороне! – крикнул кто-то, и Одо в нерешительности обернулся.

Из-за суматохи на улицу выбежала Хильда.

– Мой отец здесь? – спросила она. И с радостью, более притворной, чем настоящей, воскликнула: – Папочка!

От того разило свиньями, которых он разводил, и она остановилась на некотором расстоянии. Клаус, не сняв покрытого мучной пылью фартука, встал за ней, пристально разглядывая старого батрака. Он не разделял плохо скрываемого отвращения жены, но навозный смрад, несущийся от старика, был действительно невыносим.

– Чего тебе надо, Одо? – спросил Клаус, ибо с недоверием относился ко всякому, кто переступал его порог без какой-нибудь надобности.

– Мертвы, – сказал старик.

– Еды? Разве Карл не кормит тебя? Какой неблагодарный сын! – засмеялся мельник. Брат Хильды был известным скрягой.

– Нет, – поправила та, вытирая руки о передник. – Он сказал «мертвы». Кто мертв, папочка?

– Все. Карл. Алисия. Гретль. Все. – Старик обвел взглядом толпу, словно ища кого-то.

Хильда закрыла рот ладонью.

– Вся семья?

Одо бессильно опустился вниз, в грязь проезжей улицы:

– Я не спал три дня и не ел со вчерашнего утра. Дитрих выступил вперед, спросив:

– Что произошло? – «Милостивый Боже, – взмолился он про себя, – пусть это будет ящур».

– Синюшная болезнь, – сказал Одо, и те, кто стоял поближе, застонали. – Все в Нижнем лесу мертвы. Отец Конрад. Эмма Бауэр. Молодой Бахман. Все. Бог так жесток, убил моего сына и внуков у меня на глазах – и пощадил после этого меня, – Он обратил лицо к небу и стал потрясать кулаками. – Проклинаю тебя, Бог! Проклинаю того, кто совершил это!

Дитрих услышал, как по толпе подобно свисту стрелы пробежало:

– Чума! Чума!

Народ стал быстро расходиться.

Даже Клаус подался назад. Но мельничиха Хильда, бледная как полотно, взяла под руку своего отца и повела к дому.

– Он погубит нас, – предупредил ее муж.

– Это мое искупление, – сказала она, тряхнув головой.

– Дорога из долины внизу нелегка, – объявил Гервиг Одноглазый каждому, кто еще мог услышать. – Ядовитый воздух не сможет ее осилить. – Но никто ему не ответил, и всяк молча бросился к своему дому.

* * *

Наутро крэнкерин Элоиза пролетела над Нижним лесом и сообщила о двух женщинах, живущих под навесом на дальней кромке полей. Они развели небольшой костер и сбежали в лес, едва завидев ее. Там, похоже, прятался кто-то третий – когда Элоиза спустилась пониже рассмотреть все подробнее, в нее сразу пустили стрелу. В лучшем случае уцелели считаные единицы; если только остальные не бежали в Санкт-Петер или Медвежью долину.

Герр слушал доклад со своего высокого кресла, потирая старый шрам на тыльной стороне правой руки. Дитрих испытующе оглядел советников господина, сидевших вокруг дубового стола в парадном зале манора. Ойген, бледный и с округлившимися глазами, по правую руку; Тьерри, прискакавший из Хинтервальдкопфа по другому делу и сидевший теперь с мрачным видом слева от сеньора; Эверард с раскрасневшимися щеками и тускло сверкающими зрачками; Клаус, беспокойный и готовый сорваться в панику; Рихард, со своими бесполезными в этом деле кодексами, внимательно наблюдающий за каждым говорящим. Дитрих и отец Рудольф представляли духовную власть, а Ганс говорил за восьмерых крэнков.

– Испарились? – сказал, наконец, Манфред. – Половина моего состояния пропала, а мы до сего дня ровным счетом ничего не знали?

Эверард негромко отозвался со своего места, но так, чтобы его могли услышать:

– Когда у человека умирает семья, ваше состояние кажется ему не столь значимым.

Отповедь со стороны обычно столь подобострастного вассала вызвала удивленные взгляды. От приказчика отдавало каким-то резким, едким запахом, который Дитрих не мог разобрать. Пьян, подумал священник, приняв во внимание румянец на щеках, заплетающийся язык и тусклый блеск глаз говорящего.

– Элоиза видела тело на тропинке, – продолжил донесение Макс. – Возможно, они отправили человека уведомить вас, но он умер на полпути.

– Тогда и к лучшему, что не добрался, – сказал Тьерри, сжав лежащие на столе руки в кулаки.

– Прощу милости моего господина, – сказал Клаус, – но отец моей жены говорит, что с момента первой смерти до его бегства минуло не более трех дней.

Манфред нахмурился:

– Я не забыл, майер, о том, что ты ослушался моего запрета.

– Моя жена просила приютить его… – Мельник выпрямился. – Прогнали бы вы прочь своего родного отца?

Сеньор подался к столу и размеренно произнес:

– В… мгновение… ока.

– Но… Он уже пробрался в деревню, прежде чем хоть кто-то узнал о его приходе.

– Кроме того, – отозвался сельский староста, радуясь тому, что дело коснулось законов и обычаев, – жители каждой из деревень имеют право посещать другую.

Манфред изумленно воззрился на юриста.

– Есть время прав и законов, – произнес он, – и есть время чрезвычайной осторожности. Я приказал: никому не позволено входить в деревню.

Рихард возмутился, Клаус пришел в полнейшее замешательство:

– Но… но это был всего лишь Одо!

Манфред провел рукой по лицу.

– Никому, майер. Возможно, он принес с собой чуму.

– Мой господин, – вмешался Ганс, – я несведущ в этих вопросах, но скорость, с которой распространяется чума, говорит о том, что «маленькие жизни» быстро пожирают своих… Мы бы сказали «хозяев», хотя эти гости и непрошеные. Эти «маленькие жизни» действуют так быстро, что, если бы Одо нес их в себе, тому уже должны были проявиться свидетельства, а их нет.

Манфред хмыкнул, но его настрой оставался скептическим. Эверард хихикнул и сказал Клаусу:

– Ты дурак, мельник, и твоя жена ездит на тебе верхом. Как и на всяком мужике, на кого ей удалось взобраться.

Клаус почернел и вскочил с места, но Ойген предупреждающе поднял руку:

– Не за столом господина! Манфред, со своей стороны, рявкнул:

– Приказчик, пшел вон! – Когда же тот не пошевельнулся, он закричал: – Сию же секунду! – И Тьерри поднялся из-за стола, положив руку на эфес своего меча.

Но отец Рудольф заговорил жалобным тоном:

– Нет, нет, только не это. Только не это. Мы не должны драться между собой. Мы не враги друг другу. – И он взял Эверарда под локоть и помог тому подняться. Приказчик скосил взгляд на собрание, как будто только сейчас увидев присутствующих. Рудольф повел его к двери, и тот вышел вон неровной походкой, наткнувшись сперва на дверной косяк. Макс закрыл за ним дверь, прокомментировав:

– Он надрался.

– Он напуган, – ответил Дитрих, – и напился от страха. Взгляд Манфреда не смягчился:

– Мне не нужны извинения! Макс?

– Там, на церковном дворе, есть свежие могилы, – продолжил сержант, – но тела лежат где попало – на лугу, в полях, один человек умер прямо за плугом.

– Их не похоронили, ты хочешь сказать? – вскрикнул Дитрих. Неужели это настигло их настолько внезапно?

Манфред предупреждающе поднял указательный палец:

– Нет, пастор! Ты не пойдешь туда.

– Хоронить умерших – это одна из обязанностей, возложенных на нас Господом. – При мысли о том, что ждет его там, живот Дитриха сжался в ледяной комок.

– Если ты спустишься вниз, – сказал ему Манфред, – я не позволю тебе вернуться. Живые здесь нуждаются в твоем попечении.

Дитрих приготовился возразить, но вмешался Ганс:

– Нам будет проще слетать туда.

– Тогда вам тоже будет заказан путь назад, – сказал Манфред крэнку.

Губы Ганса изогнула мимолетная крэнковская улыбка:

– Мой господин, мне и моим спутникам «путь назад» заказан навеки. Чем станет эта ссылка по сравнению с вечностью? Но «маленькие жизни», пожирающие ваш народ, скорее всего не тронут мой. Как… Как вы называете то, когда изменяются виды?

– Evolutium, – предположил Дитрих. – Развертывание возможного в действительное. «Раскручивание» к своему концу.

– Нет, это неподходящее название… Но смысл в том, мой господин, что ваши «маленькие жизни» не знакомы с нашими телами, и поэтому у них нет… ключа, чтобы проникнуть в нашу плоть.

Манфред поджал губы:

– Очень хорошо. Ганс, тебе позволено похоронить умерших в Нидерхохвальде. Возьми с собой только крэнков. Когда вернетесь, подождите признаков чумы в своем прежнем лазаретто в лесу. Если отметины не появятся через… через… – он прикинул возможный срок, – через три дня, можете возвращаться в деревню. До той поры никто не вступит в пределы этого манора.

– А как быть с отцом моей жены? – настаивал Клаус.

– Он должен уйти. Звучит жестоко, мельник, но приказ необходимо исполнить. Каждый должен заботиться о себе.

* * *

Эверард лежал, уткнувшись лицом прямо в грязь, на тропинке близ ворот курии, Клаус засмеялся:

– Горького пьяницу вывернуло наизнанку.

Солнце стояло еще высоко, но ветер с Катеринаберга уже приносил достаточную прохладу. Розы взошли в положенное время, и их колючие побеги обвивались вокруг шпалер господского сада. Землю подле ворот полностью вытоптало бессчетное количество неустанных ног, и желтые лепестки лютиков возникали из нее совершенно чудесным образом.

Среди этих ярких красок подергивалось тело Эверарда.

– Ему будет больно, когда он протрезвеет, – заметил Макс, – грохнуться так на землю.

– Он может задохнуться в рвоте, – сказал Дитрих. – Пойдемте, отнесем его к жене. – Пастор сделал несколько шагов вперед и опустился на колено подле господского приказчика.

– Мне кажется, ему вполне удобно там, где он лежит, – сказал Макс. Клаус засмеялся.

Блевота у тропинки была черной и тошнотворной, а от самого Эверарда несло невероятным смрадом. Его дыхание вырывалось с хрипом, словно из волынки; а щеки, когда Дитрих дотронулся до них, оказались горячими. Управляющий задергался от легкого прикосновения и закричал.

Дитрих резко вскочил на ноги, отпрыгнув на два шага назад.

Он налетел на мельника, который как раз подался вперед, крича:

– Проснись, пьянчуга! – Управляющий и майер уже много лет одновременно соперничали и сотрудничали, питая другу к другу беззлобное презрение, которое часто окрашивает подобную близость.

– Что это? – спросил сержант Дитриха.

– Чума, – ответил тот. Макс зажмурился:

– Господи Иисусе!

– Мы должны отнести Эверарда в его дом, – сказал Дитрих. Но сам при этом не пошевелился. Клаус, обхватив себя руками, отвернулся. Макс стал пятиться обратно к господскому дому со словами: – Об этом должен узнать господин.

Крэнк Ганс растолкал их плечами.

– Элоиза и я отнесем его. – Крэнкерин, уже собравшаяся улетать, присоединилась к нему.

На холме напротив Иоахим бил в полуденный колокол, возвещая время трапезы для работающих в полях. Клаус прислушивался к звону какое-то время, а затем сказал:

– Я думал, что все будет куда страшнее. Дитрих обернулся к нему:

– Что именно?

– Этот день. Я думал, он будет отмечен ужасными предзнаменованиями – нависшими тучами, зловещим ветром и раскатами грома. Однако сегодня самое обычное утро, и это пугает меня все больше и больше.

– Пугает только теперь?

– Jа. Дурные знамения означали бы Божественное провидение, каким бы таинственным ни казался Его промысел; гнев рассерженного Создателя можно было бы отвратить молитвой и покаянием. Но это просто случилось. Эверард заболел и свалился с ног. Не было предзнаменований; потому причина болезни могла быть естественной, как ты всегда и говорил. А против природы у нас нет прибежища.

В доме управляющего они смахнули книги и описи со стола, положив на него Эверарда, словно сервируя молочного поросенка. Его жена, Ирмгарда, уронила голову на грудь и крепко обхватила себя руками. Приказчик начал брыкаться и извиваться, а его лицо теперь на ощупь просто пылало. Дитрих стащил с мужчины рубашку, и все увидели нарывы на груди.

– Ящур, – с облегчением выдохнул Клаус.

Но Дитрих покачал головой. Сходство было велико, но все же это были не волдыри от «болезни чесальщиков шерсти».

– Клади ему на лоб смоченные холодной водой тряпки, – сказал он Ирмгарде. – И не касайся волдырей. Когда он захочет пить, не давай больше нескольких глотков. Ганс, Элоиза, давайте отнесем больного в постель.

Эверард завыл, когда его подняли со стола, и крэнки едва не выронили свою ношу.