Текст книги "Эйфельхайм: город-призрак"
Автор книги: Майкл Фрэнсис Флинн
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)
Часовой ввел его в комнату, где поджидали трое остальных, затем вышел, оставив распираемого любопытством Дитриха наедине с ними.
Один из присутствующих сидел прямо перед ним за столом, уставленным занятными предметами различной формы и цвета. Узкая прямоугольная рамка содержала картину цветущего луга перед далеким лесом. Это был не барельеф, и все же изображение имело глубину! Художник, по-видимому, решил проблему передачи расстояния на плоской поверхности. Ах, что бы отдал покойный Симоне Мартини[82]82
Симоне Мартини (1284–1344) – крупный итальянский художник XIV в., представитель сиенской школы живописи. Работал по преимуществу в технике фрески.
[Закрыть] за то, чтобы изучить это произведение! Дитрих подошел взглянуть поближе.
Что-то было не так с формами, непривычным был цвет. Перед ним были не совсем цветы и не совсем деревья, а их зелень слишком сильно отдавала синевой. У цветков было шесть ярко-золотистых лепестков, расположенных тремя парами друг напротив друга. Трава имела бледно-желтый цвет соломы. Пейзаж родного края этих существ? Должно быть, он очень далеко отсюда, подумал Дитрих, если там растут такие странные цветы.
Компоновка изображенного, символизм, наполнявший картину смыслом и призванный продемонстрировать умение художника, ускользали от понимания Дитриха. Значение любого изображения кроется в расположении конкретных святых и животных, или в размере фигур относительно друг друга, или же в их жестах и облачении; но на картине вообще не было живых существ, и это поражало больше всего. Как будто она замышлялась исключительно ради простого воспроизведения перспективы! И все же, к чему этот смелый реализм, если глаз может узреть все это безо всякой помощи?
Второе существо сидело за меньшим по размеру столом в правой части комнаты. У него на голове была упряжь, и само создание сидело вполоборота к стене. Дитрих принял упряжь за знак зависимости. Подобно любому занятому своими обязанностями, существо не подало и виду, что заметило Дитриха, и лишь его пальцы порхали над другой картиной – нагромождением цветных квадратиков с различными таинственными символами. Затем слуга прикоснулся к одному из них – и изображение изменилось!
Дитрих открыл рот и подался назад, а третье существо, прислонившееся к стене слева, обвив себя длинными руками на манер виноградной лозы, широко раскрыло рот и пришлепнуло губами, издав звук, подобный пытающемуся заговорить младенцу:
– Вабва-уа-уа.
Приветствие? Это существо было высоким, возможно, выше самого Дитриха, и украшено более пестрым одеянием, нежели прочие: камзол без пуговиц, которым отдавали предпочтение мусульмане, широкие штаны в три четверти длины, пояс с присоединенными к нему различными символами и кушак ярко-желтого цвета. Подобное пышное облачение обычно указывает на человека высокого положения. Дитрих, вернув себе самообладание, отвесил поклон:
– Вабвауауауа, – как можно точнее постарался он повторить.
В ответ создание отвесило Дитриху резкий удар. Дитрих потер покалывающую болью щеку.
– Ты не должен бить священнослужителя Иисуса Христа, – предупредил он. – Я назову тебя «герр Увалень». – То, что существо с такой легкостью перешло от слов к ударам, подтверждало предположение Дитриха о его благородном происхождении.
Первое создание, одетое так же просто, как и слуга, но в то же время имеющее начальственный вид, ударило по столу рукой. Началось чириканье, причем оба существа махали при этом руками. Теперь Дитрих мог убедиться, что звуки производятся ороговевшими уголками рта созданий, быстро ударявшимися друг о друга, подобно лезвиям пары ножниц. Он подумал, что, должно быть, они разговаривают, но, несмотря на все свое старание, ничего, кроме стрекота насекомых, расслышать не мог.
О чем бы между обоими ни велась дискуссия, она достигла крещендо. Сидящий поднял обе руки и скреб одной о другую. Вдоль рук тянулась ороговевшая кромка, и каждый жест издавал звук рвущейся ткани. Герр Увалень сделал движение, как будто собирался нанести удар, и сидевший вскочил, как если бы приготовился ударить в ответ. С другой стороны комнаты на все это беспристрастно взирал слуга, как и положено слугам во время ссоры хозяев.
Но герр изменил свой ритм и сделал совсем иной жест, махнув рукой, что Дитрих без особого труда расценил как сигнал об уступке в том, о чем бы ни велся спор. Его собеседник запрокинул голову назад и развел руки, а герр Увалень один раз резко щелкнул боковыми челюстями, после чего тот уселся на свое место.
Дитрих не мог понять, что именно произошло. Очень похоже на спор. Первое создание бросило вызов своему господину – и каким-то образом одержало верх. Каково же тогда было положение сидевшего существа? Готовность принять вызов подразумевала, что противоположная сторона обладала честью, которой не мог обладать простой смертный. Итак, может, священник? Влиятельный вассал? Или человек другого господина, которого Увалень не хотел оскорбить? Дитрих решил называть его «Скребун» из-за того жеста, который он сделал руками.
Увалень отклонился к стене, а Скребун вернулся на свое место. Затем, глядя на Дитриха, он начал щелкать челюстями. Сквозь жужжание насекомого послышался голос:
– Здравствуй.
Дитрих вздрогнул и обернулся посмотреть, не вошел ли еще кто в комнату.
Голос вновь повторил:
– Здравствуй. – Он, несомненно, исходил из небольшой коробочки на столе! Через легкое колебание ткани, натянутой через ее переднюю часть, Дитрих смог различить цилиндрическую голову. Этим существам удалось поймать внутрь Heinzelmannchen?[83]83
Heinzelmännchen – домовой (нем.).
[Закрыть] Он попытался заглянуть за занавесь – он никогда в действительности не видел домовых, – но голос произнес:
– Садись.
Приказ было столь неожиданным, что Дитрих бездумно подчинился. Рядом было нечто вроде стула, и он с трудом утвердился на нем. Сиденье было неудобным, предназначенное по форме к иному седалищу, нежели его.
Теперь голос произнес в третий раз:
– Здравствуй.
На сей раз Дитрих просто ответил:
– Здравствуй. Как поживаешь, друг домовой?
– Хорошо. Что означает слово «домовой»? – Слова произносились монотонно и падали подобно ударам маятника.
Это шутит эльф? Маленькие человечки охочи до проказ, и, хотя некоторые, например домовые, считались просто шаловливыми, другие, подобно гнурру, могли быть мелочны и злокозненны.
– Домовой – это существо наподобие тебя, – ответил Дитрих, гадая, куда может завести этот диалог.
– Тогда тебе известны другие, такие как я?
– Ты первый, кого я встретил, – признался Дитрих.
– Откуда же тебе известно, что я «домовой»?
Ох, умница! Дитрих мог убедиться, что это противостояние двух умов. Может, странные творения поймали домового и нуждались теперь в услугах Дитриха, чтобы поговорить с ним?
– Кто еще, – объяснил он, – может сидеть внутри такой очень маленькой коробочки, как не очень маленький человечек?
На этот раз с ответом возникла заминка. Герр Увалень вновь издал свое «уа-уа», на что Скребун, буравящий Дитриха взглядом, примирительно махнул. Он щелкнул губами, и эльф сказал:
– Здесь нет меленького человечка. Коробка говорит сама. Дитрих улыбнулся.
– Как это возможно, – спросил он, – если у тебя нет языка?
– Что означает «язык»? Забавляясь, Дитрих высунул язык.
Скребун протянул свою длинную руку, прикоснулся к рамке картины, и та превратилась в портрет самого Дитриха, в точности изображенного в объеме и показывавшего язык. Каким-то образом язык на портрете блестел. Дитрих спросил себя, не ошибся ли он насчет демонической сущности этих созданий.
– Это ли язык? – спросил домовой.
– Да, это и есть язык.
– Большое спасибо.
* * *
– И когда оно поблагодарило меня, – рассказывал Дитрих Манфреду позднее тем же вечером, – я начал подозревать, что это машина.
– Машина… – Манфред поразмыслил над этим. – Ты имеешь в виду, как коленчатый вал Мюллера?
Они стояли вдвоем у стола близ камина в большом зале. С него уже убрали остатки обеда, дети вместе с няней были отправлены в постели, жонглера поблагодарили и отпустили с пфеннигом, а остальных гостей Гюнтер проводил до дверей. Зал был теперь заперт, и даже слуги были усланы прочь, за исключением Макса, сторожившего дверь.
Манфред собственноручно наполнил вином два таigeleins.[84]84
Maigeleins– стеклянный бокал для вина.
[Закрыть] Он пригубил из обоих, и Дитрих выбрал тот, что слева:
– Благодарю вас, мой господин. Манфред коротко усмехнулся:
– Должен ли я подозревать, что вы все тоже механизмы и шестеренки?
– Простите, я слышу в ваших словах иронию. – Они подошли вместе к жертвеннику и встали у огня. Тлеющие угли шипели, и их время от времени облизывало пламя.
Дитрих водил пальцем по стеклянным узорам своего бокала, размышляя.
– Голосу не были присущи модуляции, – определился, наконец, он. – Или, скорее, его модуляции были механическими, без риторических изысков. В нем отсутствовало презрение, любопытство, ударение… запинание. Он сказал «большое спасибо» с тем же выражением, с которым челнок делает свою работу в ткацком станке.
– Улавливаю, – сказал Манфред, и Дитрих поднял указательный палец вверх:
– Еще один довод. Мы с вами понимаем, что под «улавливаю» вы подразумевали нечто иное, чем простое физическое действие. Как сказал Буридан, во фразе заключен больший смысл, чем смысл конкретных заключенных в ней слов. Но «домовой» не понимал образных высказываний. Раз узнав, что язык является частью тела, он смутился, когда я упомянул о «немецком языке». Он не понимает метонимии.
– Для меня это китайская грамота, – сказал Манфред.
– Мой господин, я имею в виду, что… Я думаю, что они могут не знать поэзии.
– Не знать поэзии… – Манфред нахмурился, покрутил бокал в руках и сделал иэ него глоток. – Подумать только! – На миг Дитриху показалось, что хозяин Хохвальда сказал это с сарказмом, но тот удивил его, продолжив и беседуя больше с самим с собой: – Не знать «Короля Ротера»?[85]85
«Король Ротер» – немецкая эпическая поэма XI–XII ев. так называемого «шпильманского эпоса».
[Закрыть] Не знать «Энеиды»! – Манфред поднял свой бокал и продекламировал:
– Ей-богу, я не могу слышать этих строк без трепета. – Он обернулся к Дитриху: – Ты готов поклясться, что этот «домовой» всего лишь механизм, а не настоящий домовой?
– Господин, Бэкон описывал подобную «говорящую голову», хотя он и не знал, как ее можно соорудить. Тринадцать лет назад миланцы на своей ратушной площади установили механические часы, которые отбивают время без вмешательства человека. Если механическое устройство может сообщать время, то почему более изощренный механизм не способен сообщать что-либо другое?
– Твоя логика когда-нибудь доведет тебя до беды, – предостерег Манфред. – Но ты сказал, что он уже знал не которые фразы и слова. Как это произошло?
– Чтобы слушать нашу речь, они разместили механизмы вокруг деревни. Один такой мне показали. Он не крупнее моего большого пальца и выглядит словно насекомое, поэтому я назвал их «жучками». Из того, что они слышали, «домовой» усвоил некоторые значения; например, «как дела?» означает приветствие, а «свинья» обозначает одно конкретное животное и так далее. Однако домовой ограничен тем, что видели и слышали механические жучки, а многого и сам не понял. К примеру, он знал, что свиней иногда называют «сосунками» и «однолетками», но не смог понять, в чем разница, не говоря уже о первенцах, двухлетках и трехлетках или о различии между племенной и главной свиноматкой, – из чего я заключил, что этот народ не пасет свиней.
Манфред хмыкнул:
– Но ты по-прежнему называешь его «домовым». Дитрих пожал плечами:
– Это название подходит так же, как и любое другое. Но я придумал, как будет звучать на греческом термин, обозначающий разом и домового, и жучков.
– Ну и как же..
– Я назвал их автоматами, потому что они действуют сами.
– То есть как мельничное колесо.
– Очень похоже на мельничное колесо, вот только я не знаю, что за поток придает им импульс.
Глаза Манфреда обежали залу:
– Могут ли «жучки» слушать нас даже сейчас? Дитрих пожал плечами:
– Они разложили их накануне Дня св. Лаврентия, прямо перед вашим прибытием. Они незаметны, но я сомневаюсь, что им удалось проскользнуть в Гоф или Бург. Дозорные могли быть не особо бдительными, но они, вероятно, заметили бы притаившегося кузнечика ростом в пять футов.
Манфред загоготал и хлопнул Дитриха по плечу:
– Кузнечик ростом в пять футов! Ха! Да уж, такого они бы наверняка заметили!
* * *
В своем домике у церкви Дитрих тщательно исследовал все комнаты и наконец отыскал «жучка». Не больше мизинца, тот примостился на лапе креста, смастеренного Лоренцом. Хорош шесток. Автомат мог обозревать всю комнату целиком и, выкрашенный в черный цвет, оставаться незаметным.
Дитрих оставил его в покое. Если чужестранцы намеревались выучить немецкую речь, то, чем скорее это произойдет, тем быстрее Дитрих сможет объяснить им необходимость отъезда.
– Я достаю новую часовую свечу, – объявил он подслушивающему инструменту. Затем, вынув одну из ларца, он подытожил: – Я достал часовую свечу. – Он держал свечку так, чтобы жучок мог ее видеть. – Это называется часовой свечой. Она состоит из… – он отколупнул кусочек —…пчелиного воска. Каждая пронумерованная отметка отмеряет одну двенадцатую часть дня, от восхода до заката. Я сужу о времени по тому, как сильно оплавилась свеча.
Поначалу Дитрих говорил смущенно, затем все более на манер того, как художник делает набросок. И все же его слушал не класс школяров, а бэконовские говорящие головы, и он задался вопросом, в какой мере аппарат его понимает, и имело ли понимание в данном случае вообще какое-нибудь значение.
VI
Август, 1348
Стигматы св. Франциска. 14 сентября
Они называли себя крэнками, или как-то иначе, человеческий язык просто не мог точнее передать слово; но был ли этот термин так всеохватен, как «человек», или так узок, как «житель Черного леса», Дитрих сразу разобраться не смог.
– Они и впрямь выглядят больными, – сказал Макс после одного из посещений и засмеялся над каламбуром, ибо «крэнк» звучало на немецком как «больной». И в самом деле, учитывая веретенообразность их тела и серость кожи, имя не могло не поразить Дитриха как нечаянное проявление. Божественной прихоти.
Терезия хотела отправиться к ним со своими травами.
– Так поступил бы Благословенный Господь, – сказала она, устыдив Дитриха, который больше тревожился об их отъезде, нежели о выздоровлении; и, хотя он и допускал, что помощь поспособствует этой цели, следовало признаться, что оказывал он ее ради собственного блага, а не просто ради блага другого. И все же он противился тому, чтобы Терезия узнала о крэнках. Существа столь странной наружности и силы неминуемо привлекли бы интерес, навсегда нарушив установленную Дитрихом изоляцию, а четверо – это и так уже слишком много для того, чтобы хранить все в тайне. Он успокоил Терезию, сославшись на распоряжения герра, но та завалила Дитриха своими снадобьями. Похоже, крэнкам от их использования не становилось ни лучше и ни хуже, как и большинству людей.
Пока лето шло на убыль, Дитрих посещал лагерь каждые несколько дней. Иногда он приходил один, иногда с Максом и Хильдой. Хильда меняла повязки и промывала медленно заживающие раны, а Дитрих учил с помощью говорящей головы Скребуна и Увальня немецкому в достаточном объеме, чтобы те поняли, что должны удалиться. Их ответом до сих пор был осторожный отказ, но осознанный или по недопониманию, было неясно.
Макс иногда сидел вместе с ним на этих уроках. Муштра была знакомым ему делом, а потому он был полезен в повторении или демонстрации жестами чего-либо, необходимого для передачи значения многих слов. Чаще сержант присматривал за Хильдой в качестве ее ангела-хранителя и, когда ее непривычная миссия завершалась, провожал назад в Оберхохвальд.
«Домовой» быстро осваивал немецкий, ибо говорящая голова, однажды усвоив смысл того или иного слова, никогда его не забывала. У него была поразительная память, хотя сбои в понимании забавляли. «День» он усвоил, слушая разговоры в деревне, но «год» привел его в полнейшее замешательство, пока значение этого слова не было объяснено. И все же как могло человеческое племя, как бы далеко ни была его родина, не заметить обращения вокруг Земли Солнца? Так же обстояло дело со словом «любовь», которое механизм путал с греческим «эросом» по причине некоторых нечаянных скрытых наблюдений, в суть которых Дитрих счел за благо не углубляться.
– Он представляет собой сочетание шестеренок и рычагов, – объяснил Дитрих сержанту после одного из занятий, – и тут же осознает любое слово, которое само по себе является символом – отсылающее к какому-либо существу или действию, но спотыкается там, где идет обозначение видов или взаимодействий. Поэтому термины «дом» или «замок» ему понятны, а вот «жилище» потребовало разъяснений.
Макс только усмехнулся:
– Возможно, он не так хорошо учился, как вы.
* * *
В сентябре, утомленный страдой, сельскохозяйственный год делал паузу и переводил дух перед лосевом озимых, отжимом вина и забоем скотины на зиму. Воздух становился все прохладней, и лиственные деревья дрожали в ожидании стужи. Этот промежуток между летними и осенними работами очень подходил для завершения ремонта после Большого пожара и для свадьбы Сеппля и Ульрики.
Бракосочетание состоялось на деревенском лугу, где вокруг пары могли собраться свидетели. Там Сеплль объявил о своем намерении, и Ульрика, одетая по свадебной традиции в желтое, заявила о своем согласии, после чего все проследовали на Церковный холм. Латеранский собор требовал, чтобы все свадьбы были публичными, но не обязывал Церковь к участию в них. Несмотря на убытки от пожара, Феликс заказал венчальную литургию по случаю замужества своей дочери. Дитрих прочитал проповедь об истории и развитии брака и объяснил, как образ Христа повенчан с Его Церковью. Он уже далеко углубился в противопоставление muntehe, или семейного союза, и friedehe, брака по любви, благословляемого Церковью, когда заметил растущую нетерпеливость прихожан и вожделение брачующейся пары, и завершил свое выступление торопливым и нелогичным выводом.
Друзья и родственники прошествовали с парой от церкви до приготовленного для них Фолькмаром дома и проследили, как они укладываются в постель, давая все это время и в последнюю минуту ценные советы. Затем соседи удалились и стали поджидать подокном. Дитрих, оставшийся в церкви, даже с вершины холма слышал непрерывные крики собравшихся и стук по горшкам. Он обернулся к Иоахиму, помогавшему ему разбирать украшения алтаря:
– Удивительно, что молодые вообще женятся публично, с учетом того, что им приходится перенести.
– Да, – сказал Иоахим из-под капюшона, – брак под покровом леса имеет свои преимущества.
Замечание Минорита было сдобрено изрядной порцией иронии, и Дитрих удивился, что тот хочет этим сказать. Единственное преимущество данной с глазу на глаз клятвы заключалось в том, что от нее потом можно было с легкостью отказаться. Без свидетелей кто может сказать, какое обещание прозвучало и было ли дано согласие. Брак, обещанный в приливе страсти, мог увянуть вместе с самой страстью. Для борьбы с этим злом Церковь настаивала на публичных бракосочетаниях. И так многие пары по-прежнему обменивались клятвами в лесу – или даже в самой постели!
Дитрих сложил покрывающую алтарь скатерть вчетверо. Он решил, что Иоахим хотел шутливо поддержать его собственное утверждение, и сказал лишь:
– Doch,[87]87
Doch – и все-таки (нем.).
[Закрыть] – на что Минорит быстро бросил на него пристальный взгляд и снова потупился.
* * *
Отстроенные заново дома были освящены на день поминания папы Корнелия,[88]88
16 сентября.
[Закрыть] о котором помнили как о друге всех нищих и потому подходящем покровителе для подобного освящения. Лютер Хольцхакер во главе отряда мужчин оправился в Малый лес под Церковным холмом и срубил там ель где-то в двадцать футов высотой, которую они с большой помпой доставили на деревенский луг. Мужчины наполовину очистили ствол, оставив нетронутыми верхние ветви, распространяющие терпкий запах хвои девственного леса. Оставшиеся ветви украсили венками, гирляндами, множеством цветных флагов и другими украшениями, затем установили дерево в подготовленную яму на углу дома Аккерманов.
Потом были песни, танцы, кружки пива и куски зажаренной свиньи, которую Аккерман и братья Фельдманы преподнесли совместно в качестве подарка своим соседям. Гулянье выплеснулось из домов на единственную улицу деревни, до самого колодца, печи и на прилегающий к мельничному пруду луг.
Стражники, помогавшие бороться с пожаром, тоже спустились из замка, чтобы присоединиться к торжествам. Они расхаживали с самодовольным видом, выглядели старше своих лет и обладали той мужественностью, по сравнению с которой деревенская молодежь казалась совсем неоперившейся. Не одна девушка оказалась зачарована рассказами о дальних странах и ратных подвигах, и не один солдат оказался очарован прекрасной девушкой. Отцы взирали на все это с подозрением, а матери с осуждением. Такие люди редко владели собственной землей, а значит, не были подходящей партией для крестьянской дочери.
После торжественного освящения дерева и домов Дитрих встал в сторонке и оттуда наблюдал за гуляньями, отвечая на приветствия проходящих мимо. Ему нравилось предаваться уединению и размышлениям – одна из причин, по которой он прибыл в эту отдаленную деревню. За это пристрастие Буридан порой подвергал его суровой критике. «Ты слишком часто живешь в собственной голове, – говорил учитель, – и, хотя иногда это очень интересная голова, в ней, должно быть, немного одиноко». Шутка очень повеселила гостя из Оксфорда, который, прослышав, что Дитрих раздумывает над своей тетрадью в уединенных уголках вокруг университета, принял за правило называть его doctor seclusus.[89]89
Doctor seclusus – доктор запирающийся (лат.).
[Закрыть] Из тех, с кем приходилось когда-либо сталкиваться Дитриху, Оккам обладал самый блестящим умом, но его увлеченность часто оборачивалась неприятностями. Человек, столь умный в обращении со словами, он вскоре обнаружил, что мир состоит не только из слов, ибо был вызван в Авиньон, где предстал перед судом.
– Они сочтут вас неприветливым, – сказал Лоренц, вырвав его из воспоминаний. – Вы стоите здесь у дерева, тогда как все там. – Ом махнул в ту сторону, откуда доносились звуки скрипки, свирели и волынки; какофония из знакомых песен, приглушенная расстоянием и ветром, слышались только обрывки мелодий.
– Я охраняю дерево, – произнес Дитрих с крайней торжественностью.
– Охраняете? – Лоренц задрал голову к ярким украшениям, трепетавшим на верхушке ели. Ветер развевал флаги и гирлянды, так что дерево, казалось, тоже пританцовывало. – Кто может украсть такую вещь?
– Грим, быть может, или Экке. Лоренц засмеялся:
– Что за выдумки.
Кузнец опустился на корточки и прислонился к стене дома Аккермана. Он не был крупным человеком – по сравнению с Грегором настоящий карлик, – но он был закален подобно тому металлу, который ковал: устойчивый перед сильнейшими ударами и гибкий, как знаменитая дамасская сталь. У него были черные, как у итальянца, волосы, а кожа прокопчена дымом кузнечного горна. Дитрих иногда называл его Вулканом по всем очевидным причинам, хотя черты лица Лоренца были чрезвычайно изящными, а голос более высоким, чем можно было ожидать от мужчины с таким прозвищем. Его жена была красивой женщиной, солиднее и старше его, с крупными чертами лица и скромного поведения. Господь не благословил их союз ребенком.
– Я всегда любил эти истории, пока был молод, – признался кузнец, – Дитрих Бернский и его рыцари. Побеждающие Грима и прочих гигантов; обводящие вокруг пальца гномов; спасающие Снежную королеву. Когда я воображаю себе Дитриха, он всегда выглядит как вы.
– Как я?!
– Иногда я сочиняю истории о новых приключениях Дитриха и его рыцарей. Думаю, я мог бы записать их для себя, будь я обучен грамоте. В одном из них он отправляется во времени на подвиги против короля Этцеля – я думаю, она особенно хороша.
– Ты всегда можешь пересказать свои сказки детям. Тебе не нужно быть грамотным для этого. Знаешь ли ты, что настоящим именем Этцеля было Аттила?
– Да ну? Но нет, я никогда не осмелюсь пересказать свои истории. Они не настоящие, а только фантазии, которые я выдумал.
– Лоренц, все рассказы о Дитрихе – фантазии. Шлем-невидимка Лорина, заколдованный меч Витта, русалкин браслет, который носил Вильдебер. Драконы, великаны и гномы. Ты когда-нибудь видел своими глазами все это?
– Ну, я всегда полагал, что в это подлое время мы позабыли о том, как ковать заколдованные мечи. А что до драконов и великанов – да ведь Дитрих и остальные герои их всех извели.
– Их всех извели! – засмеялся Дитрих. – Да, это бы сохранило верность гипотезы.
– Вы сказали, что Этцель существовал на самом деле. А готские короли – Теодорих и Эрманарих?
– Тоже. Они все жили во франкскую эпоху.
– Так давно!
– Да. Именно Этцель убил Эрманариха.
– Ишь ты. Вы видели?
– Видел что?
– Если они были на самом деле – Этцель, Герман и Теодор – почему тогда не карлик Лорин и не великан Грим? Не смейтесь! Я встретил однажды коробейника из Вены, и он рассказал мне, что, когда там возводили собор, строители обнаружили в земле огромные кости. Так что великаны были на самом деле – и их кости были сделаны из камня. Они из-за этого назвали портал собора «Воротами великанов». Они не сделали бы этого, будь это все только выдумками. Священник почесал голову:
– Альбрехт Великий описывал такие кости. Он, как и Авиценна, полагал, что они превратились в камень в результате какого-то минерального процесса. Но они могли быть и останками огромных животных, погибших во время Потопа, а не великанов.
– Возможно, тогда костями дракона, – предположил Лоренц с лукавым видом, наклонившись поближе и заговорщицки положив ладонь на руку Дитриха.
Дитрих улыбнулся:
– Ты так думаешь?
– Ваша кружка пуста. Я схожу за еще одной. – Лоренц поднялся на ноги и, после секундных колебаний, сказал вполоборота: – Здесь болтают…
Дитрих кивнул:
– Здесь это обычное дело. О чем?
– Что вы слишком часто уходите в лес с фрау Мюллер. Дитрих прищурился и посмотрел в свою пустую глиняную кружку. Эта сплетня неожиданно удивила его.
– Говоря прямо, мой друг, герр учредил лазаретто…
– …в Большом лесу. Разумеется! Но насчет фрау Мюллер мы знаем, откуда ветер дует, и если она в самом деле заботится о прокаженных, значит, тут что-то должно быть не так.
Дитриха самого удивляло, что эта эгоистичная и спесивая женщина столь упорна в своем милосердии.
– Поспешное суждение – это грех, Лоренц. Кроме того, с нами часто ходит Макс Швейцарец.
Кузнец пожал плечами:
– Двое мужчин в лесу с его женой – это едва ли утешит мельника. Я всего лишь сказал о том, что слышал. Я знаю… – Он остановился и перевернул кружку вверх дном. Взгляд опустел, словно глаза покинула душа. Остатки пива капали в грязь. – Я знаю, что вы за человек, и потому я верю вам.
– Ты мог бы попытаться верить с большей уверенностью, – резко сказал Дитрих, так что Лоренц повернул к нему удивленное лицо, а затем поспешил отправиться по своему поручению. Кузнец был добрым человеком – даже удивительно добрым с учетом его силы, – но он испытывал женскую страсть к сплетням.
К нему пришли Феликс и Ильзе, чтобы отдать пару кур за освящение дома. Дитрих и хотел бы отказаться, но уже близилась зима, а даже священнику нужно есть. Яйца – вещь ценная, а потом и жаркое можно сделать. В ответ Дитрих порылся в заплечном мешке, достал оттуда деревянную куклу и отдал ее их малышке. Он остругал фигурку, чтобы очистить от подпалины и заменил обгоревшие ручки и ножки свежими палочками, какие отыскал. Волосы срезал с собственной головы. Но Мария уронила подарок в грязь и закричала:
– Это не Анна! Это не Анна!
И она убежала в отстроенный заново дом, оставив Дитриха согбенным в пыли.
Вздохнув, он убрал куклу обратно в мешок. Дело не в ней, подумал он. Кукла – всего лишь фигурка из палочек и тряпья. В них не было ничего ценного.
Он поднялся и взял деревянную клетку с кудахчущими курицами.
– Пойдемте-ка, кумушки-куры, – сказал он, – я знаю тут одного петуха, который жаждет встретиться с вами.
Починка любой вещи, подумал он, вернувшись в свой домик, никогда не превращает ее в прежнюю. Какие части ни замени, воспоминания заменить невозможно.
* * *
За два года до смерти, когда святой Франциск Ассизский истово молился на горе Альверне, на его теле неожиданью проступили священные раны Христовы. Спустя три четверти столетия папа Бенедикт XI, болезненный, образованный, миролюбивый человек, которому приходилось нелегко за пределами его доминиканского ордена, в качестве жеста доброй воли по отношению к соперникам, учредил праздник в честь этого события. Поэтому, хотя то и был день памяти святой Хильдегарды из Бингена, Дитрих прочел мессу Mihi autem в честь Франциска в качестве братского жеста к гостю его дома. Это, возможно, разочаровало Терезию, поскольку ока особо почитала аббатису Хильдегарду, авторессу знаменитого медицинского трактата; но, даже если так, Терезия ни словом не выказала протеста;
Едва закончилась месса, как Иоахим бросился ниц на свежевымытые каменные плиты перед алтарем. Дитрих, убирающий сосуды, счел эту демонстрацию неподобающей. Он захлопнул шкаф для хранения церковной утвари и, обходя церковь, устроил целое представление, пытаясь не наступить на простершегося ниц: монаха.
– В послании к галатам, – сказал он, – апостол Павел говорит нам, что неважно, несем ли мы на себе видимые отметины, коль скоро становимся новыми людьми.
Молитва Иоахима резко оборвалась. Через мгновение монах поднялся с колен, осенил себя крестным знамением и обернулся:
– То ли это, о чем ты думаешь?
– В Галатии евреи, не принявшие Христа, упрекали тех, кто это сделал, поскольку галатские язычники, спасшиеся Словом Божьим, не следовали Закону Моисееву. А потому евреи-христиане побуждали галатов-христиан к обрезанию, надеясь этим внешним признаком успокоить своих обвинителей. Но галаты ужаснулись при мысли о том, что придется увечить собственные тела; и произошло большое смятение.
Иоахим сжал губы, и Дитрих подумал, что тот намерен сказать в ответ что-нибудь резкое; но, помедлив, Минорит поднялся и разгладил рясу:
– Я молился не об этом.
– О чем же тогда?
– За тебя.
– За меня?!
– Да. Думаю, ты добрый человек, но холодный. Ты скорее помыслишь о благом, чем сделаешь это, и находишь более приятным спорить об ангелах и игольном ушке, нежели вести жить а бедности, как истинно подобает спутнику Господа, – вот что бы ты узнал, если бы поразмыслил над подлинным смыслом послания Павла.
– Так, значит, ты воистину праведен в таком случае? – с некоторой горячностью спросил Дитрих.
– В людских сердцах не всегда таится то, что на устах, я познал это всем сердцем – ja, с самого детства! Многие гробы повапленные славят Иисуса устами своими[90]90
Матфей 23; 27: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь гробам повапленным (окрашенным), которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты».
[Закрыть] и распинают его своими руками и телом! Но в Новом мире Святой Дух поведет Нового человека к совершенствованию в любви и духе.
