Текст книги "Эйфельхайм: город-призрак"

Автор книги: Майкл Фрэнсис Флинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

2
В наши дни: Том

Том Шверин не был отшельником. Не был он и разбитным парнем, хотя любил выпить в хорошей компании, сходить на концерт, а в некоторых клубах его вполне обоснованно считали завсегдатаем.

Конечно, до того, как он встретил Шерон. Не то чтобы та была «синим чулком», но охоту к излишней активности отбила. Это не так уж и плохо. Пока она им не занялась, Том иногда казался излишне легкомысленным и фривольным. Шерон считала, что взрослому человеку следует вести себя более сдержанно, и она постаралась, чтобы Том это мнение стал разделять.

Потому, когда Том брал след, то становился похожим на отшельника – хотя и не в меру болтливого. Ему нравилось давать своим мыслям материальное выражение, а это означало говорить много и громко. Шерон обычно играла роль невольного слушателя – часто крайне невольного, как в тот самый вечер, – но для клиолога значение имел только сам монолог, а не понимание его собеседником. В крайнем случае, Том мог легко разговаривать сам с собой, что часто и делал.

Он отдавал себе отчет в том, что на сей раз его выставили из квартиры Тонкости человеческих отношений никогда его особенно не занимали, но, когда тебя выкидывают за дверь, это трудно не заметить, и необязательно быть особо чувствительным, чтобы разозлиться по такому поводу. Ледяные высоты логики подсказывали: самым разумным поступком сейчас станет посещение архивов, но, в конце концов, пошел Том туда далеко не по велению разума.

* * *

Средневековая коллекция Мемориальной библиотеки Телио начиналась как небольшое собрание произведений искусства и размещалась в галерее, оформленной под средневековую залу. Здесь было несколько прекрасных вещей: триптихов, алтарных иконостасов и тому подобного. За этим следовали Библии, Псалтыри и прочие инкунабулы, свитки и картулярии, реестры и купчие, гроссбухи и отчеты – сырье истории. Основные источники приобретались на аукционах, обнаруживались в кладах или передавались замученными налогами дарителями; нигде не изданные, никогда не обнародовавшиеся, небрежно сгруппированные в папки по источнику приобретения, увязанные в пачки между листами толстого картона и спрятанные в ожидании исследователя, достаточно безрассудного, чтобы разобраться в них.

Том подготовил список. Он не отличался методичностью в работе, но сейчас прекрасно понимал: лучше подготовиться, прежде чем нырять в незнакомую воду. Клиолог не знал, что именно ищет, но понимал, где примерно оно должно находиться, а это уже половина успеха. Поэтому он просматривал каждую кипу, откладывая в сторону некоторые документы для более тщательного прочтения. По ходу дела его отвлекали интересные факты и записи, не относящиеся к предмету исследования, ибо Том в процессе поисков всегда находил с дюжину других предметов, явно заслуживающих внимания. За этим прошел день, плавно превратившийся в вечер.

* * *

Результатом просеивания бумаг явилось всего лишь одно ценное зерно: отметка в списке дел епископального суда XVII века о том, что «de rerum Eifelbeimensis, дело о крещении некоего Иоганна Штерна, странника, было поставлено на обсуждение в связи со смертью от мора всех главных обвиняемых». Этот список частично был составлен из прежнего списка XV века, основанного, в свою очередь, на давно утраченных оригиналах XIV века. Не совсем то, что нужно.

Том закрыл глаза, помассировал лоб и стал подумывать о капитуляции. Возможно, после этого он собрался бы и ушел, если бы не внезапное вмешательство.

– Знаете, профессор Шверин, – раздались слова, – у нас здесь нечасто встретишь живую душу.

Апостол Павел на пути в Дамаск, возможно, не был так поражен внезапным гласом свыше. Библиограф, которая до сих пор весь вечер в безмолвном сумраке исполнительно готовила для него картонные коробки, стояла перед столом с прижатой к бедру картонкой, которую он только что просмотрел. Библиографом оказалась женщина с правильными чертами лица в длинном ситцевом платье; на носу у нее красовались большие круглые очки, а волосы были собраны сзади в тугой узел.

«Lieber Gott,[71]71
  Lieber Gott – Боже правый (нем.).


[Закрыть] – подумал Том– Архетип!»

Вслух же он сказал:

– Простите? Девушка покраснела:

– Обычно исследователи делают запросы по телефону. Кто-нибудь из сотрудников сканирует заказанные материалы, вносит в счет издержки по соответствующему гранту, и это все. Здесь бывает ужасно одиноко, особенно ночью, когда единственное занятие – ожидание запросов из-за рубежа. Я стараюсь прочитывать все, что сканирую, ну и о собственном исследовании не забываю. Помогает скоротать время и не умереть со скуки.

Так завязываются романы. Одинокая сотрудница библиотеки нуждалась в человеческом общении, а одинокому клиологу требовался перерыв в его бесплодном поиске. Другими словами, их могли связать на эту ночь вовсе не слова.

– Мне нужно было ненадолго выбраться из квартиры, – сказал Том.

– О, – кивнула молодая женщина. – Я рада, что вы пришли. Я слежу за вашими исследованиями.

Историков обычно не сопровождают преданные фанаты.

– С какой стати вы делали это? – удивился Том.

– Я специализировалась на аналитической истории под руководством профессора Ла Брета в Массачусетсе, но дифференциальная топология была для меня слишком сложной, поэтому я переключилась с нее на нарративную историю.

Том почувствовал то же, что, вероятно, чувствует молекулярный биолог при слове «натурфилософ». Нарративная история не наука – это литература.

– Я помню собственные трудности с теорией катастроф Тома,[72]72
  Рене Фредерик Том (1923–2002) – французский математик и философ, создатель одноименной математической теории катастроф, имевшей основополагающее значение в синергетических исследованиях.


[Закрыть] – позволил себе заметить он. – Сядьте, пожалуйста, а то я нервничаю, когда сижу перед дамой.

Она осталась стоять навытяжку с картонной коробкой у бедра.

– Я не хочу отвлекать вас от работы. Я только хотела спросить… – Она замялась. – Ох, это, наверное, так очевидно.

– Что именно?

– Ну, вы исследуете деревню под названием Эйфельхайм.

– Да. Это место без видимых причин пустует в сетке Кристаллера. – Своеобразный тест: Том хотел посмотреть, что ей это скажет.

Она подняла брови:

– Заброшена и не заселена вновь? – Том утвердительно кивнул. – И все же, – размышляла вслух она, – локус должен был иметь свою притягательность, иначе там с самого начала никто не осел бы. Возможно, поселение поблизости… Нет? Вот что странно. Возможно, их рудники иссякли? Или ушла вода?

Том улыбнулся, наслаждаясь ее интересом и проницательностью. Ему с трудом удалось убедить Шерон, что здесь вообще была какая-то проблема, и единственный вывод, к которому она пришла, – общая причина вроде черной смерти!

Эта девушка, по крайней мере, знала достаточно, чтобы предположить локальные причины.

После того, как он объяснил свою проблему, библиограф нахмурилась:

– Почему же вы тогда не ищете информацию о деревне до ее исчезновения? Что бы ни привело к исходу ее жителей, оно должно было случиться до того.

Том хлопнул по коробке:

– Поэтому я и здесь! Яйца курицу не учат.

Она опустила голову перед такой бурей эмоций:

– Но вы никогда не упоминали об Оберхохвальде, и я…

– Оберхохвальд? – Он раздраженно затряс головой. – При чем здесь Оберхохвальд?

– Это первоначальное название Эйфельхайма.

– Что? – Он резко вскочил на ноги, опрокинув массивное читательское кресло. Оно с грохотом ударилось об пол, так что девушка выронила из рук свою коробку, и листы бумаги разлетелись по всему полу. Она зажала рот рукой, а затем присела, чтобы их собрать.

Том бросился вокруг стола.

– Оставьте, – сказал он ей. – Это моя вина. Я их подберу. Только скажите, как вы узнали об Оберхохвальде. – Подняв девушку на ноги, Том был удивлен ее невысоким ростом. Когда он сидел, она казалась ему выше.

Она высвободила руку из его мертвой хватки.

– Мы вместе соберем их, – сказала она Тому. Поставила коробку на пол и опустилась на колени.

Том присел рядом с ней и передал одну из папок

– Вы уверены насчет Оберхохвальда?

Она собрала еще три дела в коробку, взглянула на него, и Том заметил, что у нее большие карие глаза.

– Хотите сказать, вы не знали? Я прочитала об этом совершенно случайно, но думала, что вы… Ну, это было месяц назад, кажется. Брат, занимающийся теологией, попросил отыскать для него одну редкую рукопись, отсканировать ее и загрузить в базу данных. Название «Эйфельхайм» привлекло мое внимание, поскольку я к тому моменту уже отсканировала несколько запросов для вас. Это была отметка на полях напротив названия «Оберхохвальд».

Том замер с несколькими папками в руке:

– О чем там говорилось?

– Я не знаю. Я читаю на латыни, но там было по-немецки. О, если бы я только знала, я бы написала вам по электронной почте. Но я думала…

Том положил ладонь на ее руку:

– Вам не в чем себя винить. Она у вас? Рукопись, которую заказывал ваш брат. Мне нужно взглянуть на нее.

– Оригинал в Йельском университете…

– Копии будет вполне достаточно.

– Да. Я собиралась вас спросить об этом. Мы храним копии pdf-сканов в нашей базе, раз в месяц приходят компьютерщики и сводят все в единый каталог. Документ можно легко найти.

– Не могли бы вы сделать это для меня? Bitte sehr? Я хочу сказать, очень прошу вас! Я сам соберу, что осталось.

Том полез под стол, чтобы достать еще одну папку. Черт! Очередной удар по его интуитивной прозорливости. Он положил сверху еще два дела. Неудивительно, что Он не мог найти ни одного упоминания современников об Эйфельхайме. Тогда это место еще не называли Эйфельхаймом. Он бросил взгляд на библиографа – та уже сидела перед компьютером, выполняя просьбу.

– Entschuldigung,[73]73
  Entschuldigung – прошу прощения (нем.).


[Закрыть] – позвал он. Она помедлила и повернулась. – Я даже не спросил вашего имени.

– Джуди, – ответила она. – Джуди Као.

– Спасибо вам, Джуди Као.

* * *

Рукопись оказалась первым небольшим сдвигом, тонкой ниточкой, тянущейся из старого клубка фактов. Когда-то в XIV веке странствующий минорит по имени фра Иоахим, по-видимому, прочел проповедь о «колдунах в Оберхохвальде». Текст проповеди не сохранился, но ораторская слава брата Иоахима пережила века, и соответствующий комментарий был включен в трактат по искусству проповеди против ведовства и культа Сатаны. Читатель более позднего времени – XVI века, если судить по каллиграфии, – и добавил пометку на полях «Dieser Dorf heiß jetzt Eifelheim». «Эта деревня теперь называется Эйфельхаймом».

А это значит…

Том застонал и положил распечатку на стол. Джуди Као положила ладонь на его руку:

– Что-то не так, профессор Шверин? Том стукнул по столу:

– Мне придется просмотреть заново все эти папки. – Он провел рукой по волосам. – Ну ладно. Povtorenie – mat' uchenia. – Он придвинул поближе папку.

Джуди Као взяла папку из коробки и, опустив глаза, повертела в руках.

– Я могу помочь, – предложила она.

– О, – смущенно покачал головой Том. – Я не могу просить вас об этом.

– Нет, я серьезно. – Она подняла голову. – Считайте меня добровольцем. После восьми вечера на сервере всегда затишье. Запросы из Калифорнии прекращаются, а ранние утренние обращения из Варшавы или Вены приходят намного позднее. Математикой я заняться не смогу, но исследование и документацию… Мне, конечно, надо проверять все подлинники, но я также могу выискать что-нибудь в Интернете.

– Я умею пользоваться поисковой системой, – возразил Том.

– Не обижайтесь, профессор Шверин, но никто не превзойдет профессионального библиографа. В Сети столько информации, настолько плохо организованной – и такой лживой, – что знать о том, как искать, – само по себе наука.

Том застонал:

– И не говорите! Я запустил поиск и получил тысячи результатов, большинство из которых были Klimbim,[74]74
  Klimbim – безделушки, побрякушки (нем).


[Закрыть] и будь я проклят, если понимаю, как они попали в список ответов.

– Большинство сайтов не оправдали бы стоимость бумаги, будь они напечатаны, – сказала Джуди. – Половина из них создана чудаками или энтузиастами-любителями. Вам нужно организовать поиск по булевому принципу. Я могу прописать «червю» задачу выискать не только упоминания Оберхохвальда, но и любых ключевых слов, связанных с этим местом. Например…

– Например, Иоганн Штерн? Или троица Троиц?

– Или каких-либо еще. «Червь» можно научить искать в контексте – в этом сложность – и игнорировать единицы, которые нерелевантны.

– Хорошо, – сказал Том. – Вы убедили меня. Я буду выплачивать вам стипендию из своего гранта. Это не очень много, но я дам вам официальную должность. Помощник в исследованиях. И ваше имя будет идти в заглавии после моего. – Он поднял с пола свое кресло. – Я дам вам специальный код доступа к CLIODEINOS, чтобы вы могли сбросить мне файлы, когда бы и что бы вы ни нашли. Тем временем мы… Что-то не так?

Джуди отпрянула от стола:

– Нет, – она отвела взгляд. – Я думала, мы могли бы встречаться здесь периодически. Для координации нашей деятельности.

Том махнул рукой:

– Проще будет это сделать через Интернет. Все, что нужно, – это смартфон и модем.

– У меня есть смартфон, – ответила она, дергая за тесемку, которой была перетянута папка в ее руках. – Мой телефон сообразительнее[75]75
  Игра слов: smart phone переводится с английского дословно как «интеллектухтьный телефон».


[Закрыть] некоторых людей.

Том засмеялся, еще не понимая сути шутки.

* * *

Сказано – сделано. На столе уже лежали две отобранные папки; одну взял себе Том, вторую – Джуди, и стали просматривать, документ за документом. Том читал эти материалы уже второй раз за вечер, поэтому заставил себя сосредоточиться на словах. В поисках «Оберхохвальда» его взгляд цеплялся за все слова на «О» – и даже на «Q» и «С». Рукописи приводили в уныние разнообразием почерков; большинство были на латыни, но некоторые на средневековом немецком и даже на французском и итальянском. Пестрая подборка, которую не объединяло ничего, кроме их дарителя.

Прошел последний час дежурства Джуди, затем еще два часа. Устали и покраснели глаза, в голове все поплыло, а в руках Том держал один-единственный лист рукописи.

Джуди была все еще здесь, и она тоже нашла один манускрипт.

* * *

То, что Джуди умела читать на латыни, удивило Тома. Удивило его и то, что уроженка Юго-Восточной Азии может интересоваться культурой и историей Европы, хотя обратное его бы ничуть не озадачило. В тот вечер клиолог не нашел практически ничего нового об Эйфельхайме, но сказать, что не узнал ничего вообще, значило погрешить против истины. И на самом деле он несколько заблуждался в отношении интересов Джуди Као.

– Moriuntur amici mei…

Пока Джуди читала, Том слушал ее с закрытыми глазами. Это всегда помогало ему сконцентрироваться на том, что он слышал. Блокировав один канал поступления информации, он рассчитывал повысить эффективность оставшихся. Хотя ему никогда не приходило в голову заткнуть пальцами уши, если он хотел получше что-нибудь рассмотреть.

Однажды Том сказал мне, что мы, немцы, прячем глаголы в рукаве, так что смысл фразы не понятен, «пока не покажется конец предложения». Латынь же сыплет словами, как сладостями на Fasching,[76]76
  Fasching – карнавал; масленица {нем.).


[Закрыть] предоставляя суффиксам поддержание дисциплины. К счастью, средневековые ученые установили в латыни порядок – одна из причин, по которой их ненавидели гуманисты и по которой к этому языку испытывал склонность Том.

«Мои друзья умерли, несмотря на все наши усилия. Они ели, но не насыщались пищей, их конец был неотвратим. Я ежедневно молился, чтобы они не впадали в отчаяние, находясь в Оберхохвальде, так далеко от своего дома, а встретили Создателя с надеждой и верой в сердцах

Еще двое приняли Христа в свои последние дни, что порадовало Ганса не меньше, чем меня. Не винили они и нас, зная, что и наш час близится. Слухи разносятся, как стрелы, и несут столько же боли. Чума, поразившая южные страны в прошлом году, ныне опустошила даже Швейцарию. О, пусть на нас падет не такая страшная болезнь! Да минует нас чаша сия».

И все. Только фрагмент дневника. Ни автора, ни даты.

– Где-то между 1348 и 1350-м, – предположил Том, но Джуди установила еще точнее:

– Середина-конец 1349 года. Чума достигла Швейцарии в мае 1349-го, а Страсбурга – в июле, что привело ее на порог Черного леса.

Том, почувствовав, что и у нарративной истории есть свои достоинства, передал ей второй листок:

– Я нашел это во второй коробке. Прошение о возмещении убытков от кузнеца из Фрайбурга к господину Манфреду фон Хохвальду. Кузнец жалуется, что слиток меди, оставленный пастором Дитрихом из Оберхохвальда в качестве платы за вытягивание тонкой медной проволоки, был украден.

– Датировано 1349 годом, канун праздника Пресвятой Богородицы. – Она вернула ему листок.

Том состроил гримасу:

– Как будто это что-либо уточняет… Половина года в Средневековье занята празднествами в честь Девы Марии. – Он сделал еще одну пометку в своем наладоннике.

Что-то беспокоило его в этом письме, но он не мог сказать что именно. – Хорошо… – Он сложил вместе машинописные копии, засунул их в портфель и щелкнул замком. – Точная дата не важна. Я пытаюсь понять, почему это место оставили жители, а не надул ли их священник местного ремесленника. Но, alles gefallt,[77]77
  Alles gefallt – все пригодится (нем.).


[Закрыть] я узнал то, что оправдало всю поездку.

Джуди закрыла одну из картонок и подписала формуляр, отпечатанный на ее крышке. Она коротко взглянула на него:

– Да, и что же?

– Я, может быть, не иду по следу, но, по крайней мере, знаю, где его искать.

* * *

Он вышел из библиотеки и обнаружил, что на дворе уже поздний вечер, а университетский городок безлюден и тих. Учебные корпуса заглушали дорожный шум с Олни, и в воздухе стоял лишь негромкий шум ветвей. Том повел плечами от усилившегося бриза и устремился к воротам кампуса. Итак, Оберхохвальд сменил свое имя на Эйфельхайм… «Почему именно Эйфельхайм?» – праздно удивился он.

Он уже наполовину пересек прямоугольник площади, как его осенило. Согласно документу «Моurintur», деревня была названа Эйфельхаймом как раз накануне того, как туда пришла чума и стерла ее с лица земли.

Зачем деревне, которой больше не существует, вообще менять свое название?

V
Август, 1348
Праздник св. Иоахима.[78]78
  Ныне празднуется католической церковью 26 июля как День поминовения святых Иоахима и Анны, родителей Марии.


[Закрыть] 16 августа

На Успение Пресвятой Богородицы Девы Марии[79]79
  Отмечается католиками 15 августа.


[Закрыть] Сеппль Бауэр доставил на церковный двор свою десятину гусями. Две дюжины птиц, больших и маленьких, белых, серых и пегих, вертели с любопытством головами во все стороны, возмущенно гоготали и распирались от самодовольства с истинным высокомерием гусиного племени. Ульрика, своей длинной шеей и задранным подбородком сама весьма похожая на гуся, бежала впереди стаи и удерживала ворота открытыми, пока пастуший пес Отто не загнал птиц во двор.

– Двадцать пять птиц, – объявил Сеппль, пока Ульрика запирала ворота. – Франц Амбах добавил одну лишнюю в качестве знака признательности за то, что вы выкупили его корову у герра.

– Передай ему мою благодарность, – сказал Дитрих со степенной церемонностью, – равно как и остальным за их щедрость. – Подать в виде стаи гусей определялась традицией, а не щедростью, и все же Дитрих всегда подходил к этому как к дару. Хотя он и управлялся с огородом по преимуществу самостоятельно, и у него была молочная корова, которую он держал ради Терезии, священнические обязанности отвлекали его от выращивания пищи, и потому селяне уплачивали десятину от своего имущества, чтобы обеспечить его пропитанием. Остальная часть его бенефиция поступала от архидьякона Вилли из Фрайбурга и от герра Манфреда, в чьей милости он находился. Из своей сумы он вынул пфенниг и положил на ладонь Сеппля. Это тоже было закрепленное обычаем подношение, и по этой причине юноши деревни боролись за привилегию доставить церковную десятину.

– Я положу его рядом с моим вторым фарлонгом, – объявил мальчик, опуская монету в мешок, – и не буду употреблять на то, чтобы откупиться от своих обязанностей, как некоторые.

– Ты бережливый парень, – ответил Дитрих. Ульрика присоединилась к ним и теперь стояла с мальчиком взявшись за руки, а Отто тяжело и часто дышал, переводя взгляд с одного на другого в тревожном беспокойстве. – Итак, Ульрика, – сказал Дитрих, – ты уже подготовилась к свадьбе?

Девочка густо покраснела.

– Да, святой отец. – Через месяц ей исполнялось двенадцать, она становилась совсем уже взрослая, а союз Бауэров и Аккерманов готовился давно.

В хлопотах, понятных только амбициозному крестьянину, Фолькмар Бауэр затеял мену с тремя односельчанами, на которую пошло несколько фарлонгов, часть скота и мешок медных пфеннигов, чтобы манс[80]80
  Манс (позднелат. тапsиs – жилище, от лат. тапео – проживаю) – комплекс жилых и хозяйственных построек и земельных владений, составлявший крестьянское хозяйство в средневековой Западной Европе. Манс в раннее Средневековье – нередко владение свободного общинника; с возникновением феодальной вотчины вошел в ее состав как держание семьи зависимого крестьянина и в то же время – единица внутривотчинного обложения.


[Закрыть] Унтербах перешел его сыну. Сделки помогли также Бауэрам и Аккерманам свести свои наделы воедино в более компактном виде. Меньше поворачиваться плугу, объяснил Феликс Аккерман с глубоким удовлетворением.

Дитрих, наблюдая за тем, как юная пара отправилась восвояси, надеялся, что союз окажется столь же счастливым для самой пары, сколь выгодным он обещал быть для их родственников. Миннезингеры воспевали добродетель привязанности и ставили ее выше расчета, и крестьяне даже подражали манерам господ; и все-таки люди пытались сделать так, чтобы любовь не мешала получать выгоду. Все короли, несмотря на любовь к собственным детям, постоянно торговали ими. Как рассказывал Манфред, дочь короля Англии останавливалась в Бордо по пути на свадьбу с сыном короля Кастилии, и этот союз был заключен с единственной целью – досадить Франции. Схожим образом романтические отношения не останавливали и крестьян, хотя их царство было кратким, а владения – мизерными.

По крайней мере Сеппль и Ульрика хорошо знали друг друга, в отличие от принца Педро и принцессы Иоанны. Их родители не пожалели времени и труда, взращивая отношения между двумя отпрысками с тем же терпением, с каким они подрезали виноградную лозу в надежде на будущий урожаи.

Дитрих вошел на свой двор, к неудовольствию гогочущей церковной десятины, и взял в заднем сарае полено и нож. Он обменялся приветствиями с Терезией, хлопотавшей на грядке с бобами, оглушил поленом одного из гусей, отнес в сарай и тщательно привязал за лапки к крюку. Он перерезал гусю горло, стараясь не отсечь позвоночник, иначе мускулы могли сократиться и сделать ощипывание более сложным делом.

– Прости, братец гусь, – сказал он тушке, – что мое гостеприимство – как и твоя жизнь – было столь кратким, но я знаю, что несколько странников, возможно, будут благодарны за твою плоть.

Затем он повесил гуся вниз головой, чтобы дать стечь крови.

* * *

На следующий день, когда гусь был ощипан, распотрошен и надежно завернут в охотничью сумку, Дитрих отправился к замку Хохвальд, где его поджидал Макс Швайцер с двумя взнузданными и готовыми к поездке испанскими скакунами,

– Достаточно спокойная для священника-седока, – пообещал сержант, предлагая одну из лошадей. – Кляча толста как монах – и будет останавливаться пощипать траву лри всякой возможности, так что сходство не случайно. Хороший пинок под ребра стронет ее с места, если понадобится. – Он подставил Дитриху колено и подождал, пока священник не утвердится в седле. – Теперь вы знаете дорогу?

– Ты не едешь в этот раз?

– Нет. У меня несколько поручений от господина. Скажите мне, что знаете дорогу.

– Я знаю дорогу. Тропинка к печи до самого бурелома, затем пойду по зарубкам, как прежде.

На лице швейцарца отобразилось сомнение.

– Когда вы увидите… их, попытайтесь купить одну из тех трубок, которые они держат в своих мешках. Они навели их на нас в тот первый раз.

– Я помню. Ты полагаешь, что это оружие?

– Да. Некоторые демоны держали руки у мешков, пока мы были там. В схожей ситуации осторожный мужчина держал бы руки рядом с ножнами.

– Мои в подобной ситуации будут у распятия.

– Полагаю, это может быть чем-то вроде пращи. Миниатюрный pot-de-fer.

– Такие маленькие? Они же будут метать настолько крохотные снаряды, что это нельзя будет считать оружием.

– И Голиаф сказал то же самое. Предложите им мой бургундский квиллон, если поймете, что они готовы торговаться.

Он отстегнул свой пояс и передал его Дитриху вместе с ножнами и всем остальным.

– Тебе так нужна эта праща? Что ж, осталось выяснить, как я сообщу им об этом.

– Демоны наверняка знают латынь! Дитрих не стал спорить о терминах.

– У них нет для этого языка и губ. Но сделаю все, что смогу. Макс, для кого тогда вторая лошадь?

Прежде чем солдат смог ответить, Дитрих услышал приближающийся голос герра Манфреда, и мгновение спустя хозяин замка вышел из ворот наружной стены под руку с Хильдой Мюллер. Он улыбался ей сверху вниз, накрыв ладонью ее руку, продетую ему под локоть. Дитрих подождал, пока слуга поставит скамейку и поможет Хильде взобраться в седло.

– Дитрих, на пару слов? – сказал герр Манфред. Он взял кобылу под уздцы и погладил ее морду, шепнув животному несколько нежных слов. Когда слуга удалился достаточно, чтобы ничего не услышать, Манфред продолжил, понизив голос: – Я так понимаю, что в наших лесах завелись демоны.

Дитрих бросил на Макса испепеляющий взгляд, но солдат только пожал плечами.

– Они не демоны, – сказал Дитрих властителю Хохвальда, – а страждущие паломники странной и чуждой нам наружности.

– Очень странной и чуждой, если верить моему сержанту. Дитрих, я не желаю, чтобы в моих лесах были демоны. – Он поднял руку. – Нет, и «паломники странной и чуждой нам наружности». Изгони их – или отправь своей дорогой – что сочтешь более уместным.

– Мой господин, мы с вами единодушны по этому поводу.

Манфред прекратил гладить животное:

– Ничего другого я и не хотел бы услышать. Зайди вечером, когда воротишься.

Он отпустил поводья, и Дитрих резко развернул голову лошади в сторону дороги.

– Вперед, лошадь, – сказал он, – тебе будет что пощипать.

* * *

Лошади брели по дороге мимо полей, где все еще трудились сборщики урожая. На господской земле колосья уже были собраны, и жители деревни теперь работали на своих наделах. Крепостные отправились в куриальный амбар молотить господское зерно. Крестьяне работали сообща, передвигаясь с полоски на полоску по запутанной системе, выработанной задолго перед тем майером, старостой и смотрителями.

В Хольцбрюке, на ферме, принадлежащей Гертруде Мецгер, вспыхнула драка. Дитрих привстал в стременах и увидел, что смотрители уже взяли дело в свои руки.

– Что там? – спросила Хильда.

– Кто-то набил зерна под рубашку, чтобы украсть, а племянник Труды поднял шум и крик в ее защиту.

Хильда вздохнула:

– Труде следует вновь выйти замуж и позволить работать на ее земле мужчине.

Дитрих, не видевший связи между вдовством хозяйки и учиненной работником кражей, промолчал. Они возобновили свой путь к лесу. Наконец он отрывисто произнес:

– Могу я предостеречь тебя?

– От чего?

– Герр. Он – мужчина с аппетитом. Его невозможно утолить. Его жена вот уже два года как мертва.

Жена мельника молчала какое-то время. Затем опустила голову и спросила:

– Что знаете вы об аппетите?

– Разве я не мужчина?

Хильда взглянула на него искоса:

– Хороший вопрос. Если вы уплатите штраф «под липами», сможете мне это доказать. Но штраф взимается в двойном размере, если женщина замужняя.

По шее Дитриха поднялся жар, и он смотрел на Хильду какое-то время, пока их лошади неуклонно брели вперед.

Фрау Мюллер ехала на лошади с неуклюжестью крестьянки, выпрямившись в седле и покачиваясь в кем при каждом шаге. Дитрих отвел взгляд в сторону, прежде чем его мысли зашли слишком далеко. Он вкусил от этого плода и счел, что слухи о сладости его преувеличенны. Слава Богу, женщины мало влекли его.

Хильда заговорила вновь только тогда, когда они въехали в лес:

– Я пошла попросить у него еды и питья для этих ужасных тварей в лесу. И это все. Он дал мне сумки, которые приторочены позади седла. Если он и хотел назначить цену за свою милость, он ее не назвал.

– Ах. Я подумал…

– Знаю, о чем вы подумали. Попытайтесь не думать об этом так часто. – И она, лягнув пятками лошадь, ускакала рысью вперед по тропинке, неумело болтая ногами при каждой встряске.

* * *

Доехав до печи углежогов, Дитрих взял лошадь под уздцы и прочитал короткую молитву за упокой души Иосифа и Антона. Вскоре его лошадь заржала и шарахнулась в сторону. Подняв голову, Дитрих заметил двух странных существ, которые наблюдали за ними с края высеки. Он на мгновение замер при виде этого зрелища.

Привыкнет ли он когда-нибудь к их внешности? Сколь бы ни были гротескны фигуры, одно дело, когда они вырезаны из камня или дерева, и совсем иное, когда они слеплены из плоти.

Хильда не обернулась.

– Это они, – сказала она, – не так ли? Я могу судить по тому, как вы вздрогнули. – Дитрих безмолвно кивнул, и Хильда вздохнула. – Меня тошнит от их запаха, – сказала ома. – По коже бегут мурашки от их прикосновения.

Один из часовых поманил рукой в подражании человеческому жесту, прыгнул в лес и замер в ожидании, когда за ним последуют Дитрих и Хильда.

Лошадь Дитриха заупрямилась, пришлось хорошенько лягнуть ее, пока животное не пошло дальше с заметной неохотой. Часовой двигался большими скользящими прыжками, то и дело останавливаясь, чтобы повторить свой манящий жест. У него на голове была упряжь, как заметил Дитрих, хотя удила болтались свободными. Время от времени существо издавало стрекочущий звук или же, как казалось, к чему-то прислушивалось.

На краю вырубки, где существа воздвигли свои странный амбар, кобыла чуть не понесла. Дитрих призвал на помощь полузабытые навыки и усмирил животное, развернув его задом к увиденному и прикрыв глаза лошади широкополой дорожной шляпой.

– Оставайтесь там! – крикнул он отставшей Хильде. – Лошади боятся этих созданий.

Хильда резко дернула поводья:

– Тогда у них хорошее чутье.

Они спешились вне пределов видимости чужестранцев. Привязав лошадей, отнесли сумки с едой в лагерь, где их поджидало несколько созданий. Один из встречающих подхватил мешки и, используя какой-то инструмент, отрезал от пищи маленькие кусочки и поместил их в небольшие прозрачные склянки, За этим последовало изучение пузырьков на вид и запах, и Дитриху внезапно пришло в голову, что перед ним алхимик. Возможно, эти создания никогда не видели гуся, репы или яблок и опасались принимать их в пищу.

Часовой тронул Дитриха за руку – словно провел засохшей щеткой. Священник пытался запомнить это существо, но сознанию не за что было зацепиться. Рост – повыше некоторых. Цвет – темно-серый. Сквозь прореху в рубашке открывалась желтая полоска – рана? Но каковы бы ни были у существа индивидуальные отличительные черты, все они затмевались непонятным выражением желтых граненых глаз, ороговелыми губами и слишком длинными конечностями.

Дитрих последовал за дозорным к амбару. Его стены были тонкими и скользкими на ощупь и не походили ни на один материал, о котором он когда-либо слышал, словно в здании сочетались признаки земли и воды. Внутри он обнаружил, что амбар на деле представляет собой инсулу,[81]81
  Инсула – в Древнем Риме многоэтажный жилой дом из обожженного кирпича со сдававшимися внаем квартирами или комнатами, обычно расположенными вокруг светового двора.


[Закрыть] на манер тех, что строили римляне, поскольку пространство внутри было разделено на квартиры, меньшие по размерам, чем даже хижина батрака. Этот странный народ, верно, был крайне беден, если гордился подобными тесными жилищами.