Текст книги "Вирикониум"

Автор книги: Майкл Джон Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

Метвет Ниан не произносила ни слова, только смотрела полная ужаса и сострадания на это существо, истерзанное душевно и телесно, и чуть заметно кивала в такт его кивкам. Целлар-птицетворец поплотнее закутался в плащ, прикрывая тощую грудь, и дрожал. У него разболелась голова – и от холода, и от напряжения, с которым он прислушивался к этому замирающему утробному шепоту. В ужимках призрака он заметил какую-то неуверенность. В его подмигивании и кивках проскальзывало лукавство, в доверительности – самолюбование. Кажется, он восхищался даже тем, как пускает ветры.

– Так что нам делать? – спросил Повелитель птиц, немного нетерпеливо.

Призрак звучно рыгнул. Изображение расплылось, отступило и сменилось совершенно другими картинами…

Огромные стрекозы, усыпанные драгоценными камнями и при этом поголовно покалеченные, ползли мимо дрожащих стекол, а земля на заднем плане вздыбливалась, на глазах принимая новые формы. Неживое пыталось притвориться живым.

– Воздух Земли меняет и губит их. Но кладка полна.

Теряя крылья, распадаясь на ходу, тая, насекомые ползли к странным холмам, те поглощали их и, в свою очередь, сворачивались, образуя гигантский лик – бурый, костлявый, похожий на лакированный конский череп, в глазницах которого краснели половинки граната. Эти глаза смотрели в тронный зал.

– У-у-п, – сказал череп. – Зеленый, бурый, проверка. Приветствую.

В клейком желтом тумане вновь появился Посеманли. Вид у него был озадаченный.

– Что бы из нее ни вылупилось, – продолжал он, – оно перекроит мир в соответствии со своими целями… проверка… Septemfasciata…

Из окон вырвался писк, похожий на звук флейты. Одно из них разлетелось вдребезги, осколки стекла брызнули на пол. За ним не было ничего, кроме пыльной ниши, в которой позже обнаружились какие-то золотые нити и несколько косточек…

Целлар тем не менее вздрогнул и шарахнулся в сторону, словно оттуда могло вылезти какое-нибудь щупальце.

Остальные окна затянуло дымкой, в которой время от времени исчезало зеленоватое изображение авиатора. Потом появилась кошмарно раздутая пятерня – его собственная. Толстые пальцы ощупывали лицо – казалось, пилот пытался вспомнить, как выглядел в последний раз. Потом замерли на маске, будто в раздумье… И вдруг быстрым, хищным движением он вцепился в ремни и сорвал ее. Брызги рвоты залили все, что было под ней. В тот же миг Посеманли исчез.

– Получается, миру пришел конец? – спросил Целлар.

– Я хочу только одного – умереть, – глухой шепот донесся словно издалека, в нем звучал стыди жалость к самому себе. – Сто лет на Луне!.. Просто умереть.

В окнах сменяли друг друга тусклые картины: самые обычные насекомые, осиные гнезда, очевидно, затоптанные на каком-то чердаке, и бражники, похожие на засушенные между страниц книги бутоны. Невидимый ветер сдувал их одну за другой. Каждая была темнее предыдущей, и под конец уже ничего было не разглядеть.

Целлар долго стоял в полной темноте, не думая ни о чем. Он не мог заставить себя произнести хоть слово.

Вошел карлик. В одной руке он держал свой любимый топор, в другой – связку тонких стальных стержней, отполированных до блеска. Он запыхался, белые волосы были перепачканы кровью. Кривясь от отвращения, маленький метвен залпом осушил свою чашку с остывшим ромашковым чаем. Потом заметил темные окна, битое стекло на полу и мрачно кивнул.

– Полчаса назад им дали сигнал войти в ворота, – сообщил он. – Нас тут уделают.

Он положил стержни на пол, вооружился инструментами, которые до сих пор прятал под безрукавкой, и принялся за работу. Много времени ему не понадобилось. Скоро перед ним лежало нечто, отдаленно напоминающее человеческий скелет десяти-одиннадцати футов высотой – его знаменитая «железная дева», или «стальная женушка». Карлик откопал ее давным-давно, в одной из холодных пустынь далеко на севере. Пока Гробец соединял металлические кости «женушки», в зале стояла мертвая тишина. Тем не менее, карлик то и дело замирал, склонив голову набок, и к чему-то прислушивался, а один раз небрежно бросил:

– Надо бы засов запереть, что ли… Мне не дотянуться, а ребятки долго болтать не станут.

Целлар не ответил. Из разбитого окна ползли крошечные пятнышки синего света, похожие на светящихся жуков. Они текли быстрее и быстрее, точно дождь. Зал наполнился странным призрачным сиянием, окрасившим бледные щеки Метвет Ниан – она сидела молча, не шевелясь и глядя прямо перед собой, что бы ни происходило.

Из дальних коридоров донесся истошный вопль, от которого, казалось, содрогнулся весь дворец. Карлик почесал голову. За свою долгую жизнь он научился оценивать подобные ситуации с завидной быстротой. Сталь заскрипела о сталь и камень: он поспешно укладывал «женушку» так, чтобы ноги лежали прямо, а руки были вытянуты вдоль туловища. Потом сделал что-то еще. «Женушка» зажужжала, вокруг заплясали световые пятнышки. Гробец лег на нее и вытянул руки и ноги поверх ее ледяных костей. Широкий ремень удерживал его тело внутри ее сияющей грудной клетки, а череп без нижней челюсти закрывал его голову, как шлем.

– Ох, какая же ты у Меня холодная, дорогуша, – пробормотал карлик. – А я уж думал, что нам с тобой больше не пообниматься.

«Железная дева» управлялась с помощью рычагов и рукояток, но он все лежал, залитый странным синим светом, и что-то старательно вспоминал. Воздух наполнился запахом озона и басовитым гудением. Экзокелет неуклюже пошевелил пальцами, словно пытаясь что-то схватить. Потом задрожал, вытянулся, по собственной воле сделал еще несколько хватательных движений. Но когда карлик наконец потянул за рычаги, «женушка» не отозвалась.

Что-то с грохотом ударило в дверь тронного зала.

Карлик забился, пытаясь выпутаться из обвязки.

– Кто-нибудь, закройте засов, или нам крышка!

Наконец он освободился и лихорадочно принялся копаться в узлах своей машины. Брызнули искры, рой ленивых золотых светлячков поплыл вокруг нее, сливаясь с мертвенно-синим потоком, по-прежнему льющимся из разбитого окна. Запахло паленым конским волосом.

Что касается Целлара и королевы, ни один из них, казалось, не мог пошевелиться. Их лица превратились в восковые маски отчаяния, глаза округлились, как у лемуров.

Для карлика, которого все звали «Гробец», даже если у него когда-то и было другое имя, это было просто еще одно бедствие, еще одна война. Для них это была катастрофа, крах всего, что имеет смысл. Они тихо, неразборчиво бормотали, обращаясь друг к другу, точно старые разумные животные:

– Святой Эльм Баффин…

– …обречено на провал…

Гробец, ломая ногти, копался в машине. Он был карликом, а не философом. Просто еще одна война, думал он, и у него еще есть время, чтобы выиграть ее,…

Он снова пристегнулся, «Женушка» неловко качнулась и со стоном поднялась с каменных плит, точно верблюд, на которого слишком тяжело нагрузили, Она состарилась, как все машины в Вирикониуме. Никто не знал, для чего ее использовали сотни лет назад в проклятых судьбой Послеполуденных королевствах. Она неуклюже кружилась, ломая мебель и тщетно пытаясь сохранить вертикальное положение, Потом некоторое время ворочалась на полу, пока не дотянулась до топора карлика, Она продолжала раскачиваться, а энерголезвие, жужжа, описывало смертоносные дуги.

Карлик расхохотался. Он сорвал свой шлем-череп, в старческих глазках плясали красноватые искорки. Он чувствовал себя живым. Теперь оставалось только заставить машину сделать пару шагов… Он передернул рычаги. Рассыпая тусклые сливочно-белые искорки, похожие на капустную моль, «женушка» плелась к дверям. Огромная рука победно коснулась верхнего засова…

Снаружи, в торжествующем мраке, собрались приверженцы Знака Саранчи. То, что осталось от гвардейцев, истекало пузырящейся кровью у их ног. После убийства на Веселом канале они потеряли связь со своими вождями, которые скрывались в светящихся, как фосфор, продуваемых всеми ветрами лабиринтах Артистического квартала. Их идеи становились непостижимыми даже для них самих, они перестали отличать главное от второстепенного. Сами их тела переживали бурное и бессмысленное перерождение. Они выламывали штыри из железных оград. В бесчисленных тайных убежищах Низкого Города они вырезали деревянные дубинки, утыканные битым стеклом, вооружались мясницкими топорами и старыми кухонными ножами, почерневшими от времени. Они превращались в армию, действующую подобно взрыву, без каких-либо веских оснований. Боль перерождающейся плоти заставила их ослабить бинты, под которым до сих пор прятались горбы и опухоли, и теперь эти заскорузлые ленты развевались, когда захватчики беспорядочной толпой скакали по коридорам дворца. Их ноги стали сильными, как пружины, глаза переполняли недоумение и мука. Они не могли стать насекомыми. Плоть в конце концов начинает сопротивляться: клеткам присущ определенный консерватизм. Но этим людям уже никогда снова не стать людьми…

Из ран, раскрытых, как женские губы, буйной порослью лезло нечто немыслимое, неуместное на человеческом теле: усики и щупальца, похожие на поникшие мокрые перья, Дрожащие ноги с множеством сочленений, фасетчатые глаза, трепещущие щупальца, бесполезные хитиновые пластины. Там, где эти новые уродливые выросты сливались с прежней плотью, ткань была мягкой, розовато-серой и сочилась каплями, точно неудачный привой.

Ни одного органа на нужном месте. Из изуродованного торса торчат шесть тонких ног, треща, как сухие сучья на ветру. Кажется, что они машут, подзывая кого-то. Человек, у которого они выросли, непроизвольно вскрикивает всякий раз, когда замечает их. У одного из раскрывшейся цветком коленной чашечки, у другого из затылка высунулись гибкие, зазубренные жвалы – они шевелятся, пронзительным скрипучим голосом вещая на неизвестном языке. У третьего за плечами, как мантия, колышется хрящеватая пленка, кое-как прикрывающая недоразвитые крылья. У судьи из Альвиса на месте гениталий вырос язык, свернутый спиралью, как хоботок у моли; время от времени эта спираль разворачивается и нетерпеливо высовывается из ширинки…

Одни прыгали и скакали из стороны в сторону, точно кузнечики в солнечный день; другие полностью потеряли способность сохранять вертикальное положение и ползали кругами, как хромые мясные мухи. Но вырождение затронуло не только их: сквозь полное отчаяния бормотание слышался шелестящий шепот некоего ущербного демиурга – боль Идеи, которой не удалось воплотить себя.

Движимые черным ужасом, охватившим их при виде собственного состояния, смутно, но горько тоскуя об утраченной человечности, от которой они так охотно отказались, приверженцы Знака Саранчи выбили дверь и отбросили карлика с его «железной женушкой» на середину тронного зала. Они колотили его старыми лопатами и сломанными мечами. Качаясь среди ее мерцающих костей, он размахивал топором, как маятником. Вот он пошатнулся… отступил…

В этот миг Целлар-птицетворец очнулся от грез о гибели мира и понял, что это не сон.

10
Все Раны Земли

Подобно некоему легендарному конкистадору-неудачнику, Гален Хорнрак спустился в таинственный Город…

…Лихорадка и волшебство оказались сильнее его мастерства. На пустоши, которую он намеревался пересечь в юности, ему не встретилось никаких врагов, кроме собственного честолюбия. Все колодцы были отравлены; песок поглотил его отряд и его надежды. Он приполз обратно в родные места лишь для того, чтобы увидеть, что там тоже все изменилось, все стало шатким, ненадежным – навсегда…

Шрамы, оставшиеся после схватки с металлической птицей – теперь этот случай стал просто смутным воспоминанием – сделали черты его лица жестче и четче, Мина вечного недовольства – что давно подарила ему морщины, украшающие лицо любого старого брюзги, озабоченного лишь собственной персоной, – странным образом превратилась в выражение строгой отрешенности. Из носа течет. В левой руке он сжимает меч тегиуса-Кромиса, потому что ножны потерялись где-то среди раскисших холмов. Плащ порвался, и сквозь прорехи можно разглядеть кольчугу, полученную от королевы и теперь покрытую ржавчиной. Его глаза пусты, пристальный взгляд устремлен в одну точку, что производит жутковатое впечатление. Кажется, устав от попыток отделить реальное от нереального, этот человек наделяет равной ценностью любой предмет, попадающийся ему на глаза. Он словно перестал оценивать происходящее и просто живет. Желание увидеть город лишает его сна.

Эльстат Фальтор идет следом, поддерживая женщину, которая пророчествует не умолкая. Кажется, что сияние – без сомнения, исходящее от его тяжелых шипастых лат, похожих на рачий панцирь – наполняет тела обоих. Кажется, что оно на самом деле бесцветно и окрашивается багровым и синим, проходя сквозь их одежду. Это напоминает старинную картину… но какую?

Чуждое дыхание Города, его сомнительная связь с «реальностью» дают новую пищу их безумию.

– На заре своей юности, – поет женщина, – я внесла свою скромную лепту, Блэкпулу и Чикаго не стать пустотой, их колоннады хранят звуки ушедших оркестров…

Они останавливаются, чтобы посмотреть друг на друга со смесью восхищения и ужаса. Неровно подрезанные волосы, тончащие острыми сосульками, и длинные беспокойные руки делают их похожими на детей, которые договаривались о чем-то по большому секрету – и тут их застали.

…Мы знаем: единственное, на что они надеялись – это на возможность обрести власть над временем. У них было несколько знакомых образов, которые сами по себе являлись лишь символами, а не подлинными воспоминаниями о действиях, обычных для Послеполуденных культур. Они верили, что простой перестановкой этих образов они смогут получить некое заклинание, и оно освободит их из-под власти Заката. Так Мэм Эттейла тасовала свои карты…

Они не торопились. Хорнрак устало сидел в грязи и ждал.

– Все, хватит! – сказал он резко. Он относился к своим подопечным с грубой снисходительностью и лишь время от времени старался помешать их странным соитиям, вид которых вгонял его в краску. Женщина получала несколько ударов мечом плашмя – это был единственный способ отогнать ее от Фальтора, не угодив при этом под клинок Рожденного заново.

– Все, хватит! – передразнили они. – Все, хватит!

Он не знал, чего ради пришел сюда, чего ради привел их к этой ране на теле Земли. Когда-то давно, ранним утром, его, Галена Хорнрака, вытащили из комнаты на рю Сепиль. Цель, во имя которой это было сделано, оказалась пустышкой. Теперь его поддерживали лишь негодование и размышления о пережитом предательстве. Правда, ни тому, ни другому не дано было пережить путешествия через Сердце Пустоши… Хорнрак передернул плечами. Кто он такой? Никто и ничто, как те колючие водоросли, в честь которых получил фамилию кто-то из его предков. Над головой у него вяло покачивался мерзкий призрак Бенедикта Посеманли – его единственная надежда.

Иногда про человека говорят: «сломался». Нечто подобное случилось на рассвете с авиатором. Он ни с того ни с сего превращался в сероватую массу, похожую на кислое молоко, и терял дар речи. Потом неторопливо собирал себя, трагически рыгал и делал Хорнраку знак двигаться в сторону Города.

– Я хочу только одного – умереть, – объяснил он.

И Хорнрак со вздохом поднимался и вел своих безумных подопечных дальше.

Город появился десять лет назад после того, как насекомые высадились на равнине. Он вырос из древнего осколка Послеполуденных культур, его рассыпающихся каменных обломков, покосившихся колонн и тротуаров с зияющими провалами. Пришельцев изначальный замысел строителей не интересовал. Нет, не такой город стал бы ответом материи на их неосознанные, не доступные пониманию нужды, не такой город выпрессовывала из нее «новая реальность». Первоначально они беспорядочно возводили на низкой насыпи и вокруг нее множество крупных, но неустойчивых сооружений. Самые заметные достигали высоты почти ста футов. Они походили на осиные гнезда и создавались из такого же волокнистого материала, похожего на бумагу и шелестящего на ветру. Между ними по странным тропкам, которые никуда не вели, скакали насекомые. По обочинам поднялись причудливые кристаллические выросты, рифы с козырьками и шаткие шпили, галереи из крошащихся металлооксидов, пронизанных змеящимися жилками и с окнами такой формы, какая не пришла бы в голову ни одному архитектору.

В тени этих зданий выросли постройки поменьше – шестигранники со сторонами разного размера. Казалось, их начали крыть крышей, но бросили дело на середине. Эти были выстроены из песка, спрессовавшегося от времени, и выделений их обитателей, которые с заметным усилием выползали из крошечных дыр в стенах и заползали обратно.

Но если насекомые изменили этот клочок Земли, то и Земля начала изменять их. Уступчивость послушной материи внезапно обернулась для пришельцев ловушкой.

Земное тяготение стало их тюремщиком: они чувствовали, как оно тянет их вниз, и поняли, что уже не смогут покинуть пределы атмосферы. Внезапно появилась потребность дышать – но воздух оказался непригоден для дыхания. Пришлось искать ему замену, и они стали строить передвижные установки, выпускающие легкий пар.

Но надежды не оправдались.

Многие тысячи лет они странствовали в бесплодном ледяном пространстве. Здесь жидкость пропитывала их ткани – правда, какое-то время это защищало от ядов Земли. Они надели дыхательные маски и начали создавать оружие. Они чувствовали себя как в осаде – невольные колонисты, жертвы космического недоразумения. Здесь человеческая Среда впервые постигла строение их странной нервной системы и заразила ее безумием. Они перестали понимать, что видят и чувствуют, и медленно гибли, пораженные новым недугом.

К тому времени, как Гален Хорнрак наконец добрался сюда, всякие намеки на первоначальный замысел с его упорядоченностью уже исчезли. Здания, изначально нечеловечески причудливые, начали оседать, как расплавленное стекло, в безуспешных попытках обрести новый центр тяжести. Кое-где образовалось подобие прозрачной архитектуры: балконы, похожие на дурной сон, и висящие в пространстве стены. Сама материя изо всех сил пыталась найти компромисс между нуждами человека и насекомого, впадала в сомнение, наугад выбирала нечто среднее между горизонталью и вертикалью… и выбор не устраивал никого. Улицы тянулись, не образуя никакой осмысленной планировки, заканчивались ямами или лестницами, которые сами обрывались после пары маршей или упирались в стенку какого-нибудь гигантского цилиндра без окон и дверей. Башни дрожали и тряслись, поочередно принимая то почти привычные глазу формы, то превращаясь в нечто дикое и чуждое, и в конце концов разваливались и оседали, как желе. Процесс сопровождался томительным гудением, сквозь которое пробивался гул огромных колоколов – погребальный звон Материи по самой себе. По переулкам, непрерывно меняющим очертания, проносились порывы ветра, и от этих вздохов становилось не по себе. Реки крошечных синих зернышек текли с верхних карнизов. А на широких площадях…

В очертаниях этих площадей угадывались площади Вирикониума – противоположного полюса, узла кошмаров, города-близнеца; это был сон о Вирикониуме…

Здесь собирались члены стаи, тщетно пытаясь подчинить себе собственные преображенные тела, а в проулках, на периферии этого хаоса, извивались толстые желтые стебли каких-то переродившихся растений.

Выше, в мерно вспыхивающем пурпурном небе, тучами вились насекомые, повторяя бессвязные, бессмысленные движения: это была попытка то ли воспроизвести, то ли начать заново свое бесконечное космическое паломничество. Они бросались в огромные ямы, зарывались в песок. Они сооружали какие-то повозки, столь же бесполезные, которые катились среди дюн, точно гнилые грейпфруты, время от времени подскакивая на несколько футов в высоту и испуская облака дурно пахнущего пара.

– Увы, – шептала сумасшедшая, – это – часть схемы, которую вам не постичь.

В этот хаос Гален Хорнрак и вел свой отряд… не догадываясь, что судьба собирается подбросить ему пару обломков далекой – и ныне почти превратившейся в миф – юности.

Под стеклянным покровом неба, на перекрестке посреди города, похожего на собственный план, так и не осуществленный и уже рассыпающийся, танцевала пара насекомых. Свет, заливающий их, вполне подходил для сцены самоубийства. Болезнь искалечила их тела, глаза походили на гниющие дыни, но яркие отметины вспыхивали на их сине-зеленых боках, как у глубоководных рыб. Напряженные, дрожащие, подогнув брюшки и раскинув крылья, танцоры передвигали свои изуродованные конечности строго по одной. Они казались рисунком на одном из парусов Эльма Баффина или татуировкой, выколотой на чьем-то предплечье пылающими чернилами. С галерей, которые каменными шелушащимися волнами выгибались у них над головами, стекали облака разноцветного пара. Балансируя на задних лапках, насекомые извивались, превращаясь в буквы живого алфавита. Они жались к рядам колонн, похожих на огромные ребра, повторяя серпантинный рисунок обсидиановых вен – казалось, они купаются в его прохладных потоках. И вдруг оба сорвали маски, прикрывающие ротовые отверстия – возможно, чтобы немного отдохнуть от них: эти приспособления помогали пришельцам не только дышать, но и воспринимать мир, в который их забросило.

– С твоего позволения, я их прикончу, – сообщил Эльстат Фальтор.

Приступы здравомыслия, которые после первого визита в Железное ущелье стали совсем редкими, теперь были отмечены мечтательной, праздной жестокостью. Хорнрак считал это отголоском склонности к невообразимо утонченному садизму, которая отличала Послеполуденные культуры.

– Нет.

Гален Хорнрак, живущий одновременно в двух мирах…

Вопреки воле он прыгал и кружился среди миллионов осколков мозаичной вселенной с изломанными перспективами… и гимн, который пели тонкие скрипучие голоса стаи, заполнял в нем все пустоты. Тысячи солнц опаляли его. Пустота леденила. Бесконечность звала его, как обещание. Печальные каменные планеты вращались под ним, их водоемы были бесплодны. Уму непостижимо…

Одновременно он осознавал, что Фальтор стоит рядом с ним, кашляя и задыхаясь, что его измученное лицо подсвечено зловещим, неровным сиянием энергоклинка. Они стояли рядом с огромной мертвой саранчой… впрочем, это мог быть и богомол. Верхние конечности насекомого, благочестиво согнутые, застыли над ними, сжимая какой-то предмет – что именно, разобрать невозможно. Кожистые складки высохшей слизи свисали из сочленений брюшка и устьиц. Угасающие мысли существа сочились сквозь мозг Хорнрака – тонким ручейком, тихой дудочкой, выпевающей контрапункт к хаосу ощущений, который вдувался над ним ликующим органным хоралом: каждый из уцелевших жителей Города вел свою тему. Ползучие перегонные кубы выпускали лимонный туман, от него слезились глаза, а из носа текло. Что-то похожее на омерзительную смолянистую плесень бурно разрослось у ног мертвой твари, образуя сгустки. Эта дрянь уже начала разъедать подошвы сапог Хорнрака.

– Позволь мне убить их, – повторил Фальтор. – Им все равно недолго осталось.

Он был прав. Через некоторое время танцоры оставили свои бессмысленные упражнения и уползли куда-то во мрак рифов, по блестящими венами минеральных отложений.

– Они пытались вспомнить, как летать.

Кажется, у Бенедикта Посеманли Город вызывал панику. Грязно-белесый, оплывший, как мокрый обмылок – когда его вообще было видно, – призрак неуклюже скользил по верхним галереям. Похоже, распадался не только его образ, но и сама личность… и по мере продвижения через хаос Города этот распад становился все более заметным, все более глубоким. Прижав указательный палец к губам – или к тому месту, где они должны были находиться, – авиатор опасливо поглядывал на ветхие балюстрады. Он застенчиво отступал за угол, когда какое-нибудь насекомое появлялось вдалеке на площади или замирало, дрожа, точно хрупкий механизм, в конце темного переулка. Призрак боялся неизбежной встречи., однако не давал передышки ни себе, ни тем, кого вел.

Фальтор балансировал на грани своего давнего безумия. Его броня пугающе меняла цвет, она пошла полосами, серыми и зелеными, как у кузнечиков, что живут на пустырях. Хорнрак, спотыкаясь, ковылял следом; его тошнило, голова шла кругом…

…А мышцы зудели у костей. Он чувствовал жажду своей плоти – жажду принимать новые, все более причудливые формы…

Скоро сумасшедшую пришлось тащить, подхватив под руки. Хаос, который ждал впереди, порождал волны искажений. Накатывая, они смывали Фей Гласе в оцепенение, и она приходила в себя лишь после того, как прикусывала язык. Тогда с ее вялых губ срывались бессмысленные звуки. Пятки женщины оставляли две параллельных борозды в утоптанном песке, который то и дело сменялся промокшим торфом, добытым в грязных топях на континенте. Буроватая вода медленно заполняла их.

Неужели это Город?

На пике каждой волны земля звенела и гудела. Здания растекались, на миг принимая вид обезображенных башен Вирикониума… который в тысяче миль отсюда пытался превратиться в город осиных гнезд. Темно-голубые пылинки кружили в воздухе, как светящийся снег. Мир бился, как огромное сердце, и рушился, в его глубине уже можно было различить костлявую ухмылку Небытия – Черного Человека из грязной колоды Толстой Мэм Эттейлы.

Призрак Посеманли головастиком скользил между оседающими колоннами, проталкиваясь вперед короткими энергичными движениями своих ручек, похожих на ласты – капля слизи на тающем воске. Наступал вечер, а с ним пришел фиолетовый полумрак, в котором вспыхивали странные огни.

Из этого сумрака, извиваясь в клейком желтом тумане, выползли неуклюжие насекомые. Трое., нет, четверо. Эльстат Фальтор схватился за голову и рухнул, как подкошенный.

– О-о-о! – закричал он.

– О, о, – шептали насекомые.

Они приближались, словно нехотя, и стаскивали свои громоздкие маски. Серые надкрылья и нижние части тел, покрытые желтоватой броней, были исчерчены косой клеткой ран, которые эти существа наносили сами себе. Из ран молодыми побегами лезли получеловеческие члены – розовые, как зародыши, соединенные с истерзанными разлагающимся щитками чем-то вроде пленки, которая не была ни плотью, ни хитином.

Коротенькие ручки-обрубки с изящными, подвижными пальцами – каждый украшен крошечным перламутровым ноготком… Лица младенчиков с закрытыми глазами… Глазные яблоки без глазниц, ноги, торсы, внутренности, липкие, едва очнувшиеся от внутриутробного сна, отчетливо синие, как эмаль на старой брошке… Губы, которые что-то вяло бормотали,…

Кем были эти насекомые? Послами или воинами? Непонятно. Может, они признали в Хорнраке человека? Или их влекло сияние алой брони Рожденного заново – как маяк, указывающий путь?

Они приблизились, и на боках у них вспыхнули апельсиновые и изумрудные метки.

Но они не могли говорить, а Хорнрак ничем не мог им помочь. Так они и стояли – неподвижные, величественные и валкие одновременно. И тут сумасшедшая внезапно поднялась и села, чтобы говорить от их имени.

– Мы вас сюда не звали, – произнесла она и перевела взгляд на Хорнрака. Наемник облизывал губы и не сводил глаз с некоей пародии на детскую голову.

– Что? – переспросил он.

– Уходите и ждите, – это было не требование, а мольба. – Оставьте нас умирать. Мы не проживем здесь долго.

Она приоткрыла рот. С прокушенного языка сочилась кровь.

– Оставьте нас в покое, – шептала Фей Гласе, склонив голову набок, словно прислушивалась. Казалось, ее рот полон цветочных лепестков. – Ох!

К концу речи она уже стояла спиной к насекомым, ее глаза горели – яркие и ужасающе умные. Из-за ее спины на Хорнрака спокойно смотрели огромные граненые шары. Насекомые были неподвижны. Наемник попятился и захохотал.

– Все, хватит! – услышал он, понял, что кричит сам, и поднял руки. – Ничего не хочу слышать!

Он огляделся, ища совета. Но Фальтор хрипел на земле, а призрак древнего авиатора, как назло, исчез. Внезапно наемника охватило что-то похожее на притворный гнев, и от страха не осталось и следа. Он выхватил меч тегиуса-Кромиса, отшвырнул женщину и набросился на тех, кого считал врагами. Но в его руках была просто сталь, и вскоре клинок переломился пополам. Посланцы отступали, не сопротивляясь, шелестя, подбирая свои ужасные человеческие отростки.

Одна из голов проснулась.

– Оставьте нас в покое, – прошептала она, глядя на наемника в упор.

И тут из сердца Города, до которого оставалось совсем немного, пришла новая волна распада. Хорнрак зашатался. Посланцы метались и корчились, их суставы сочились сукровицей.

– Оставьте нас в покое! – кричала Фей Гласе. – Скоро мы все умрем!

Это было уже чересчур. Хорнрак привык к насилию, но подобное уже отдавало извращением. Его стошнило. Спотыкаясь, он приблизился к безвольному телу Фальтора и вытащил энергоклинок из керамических ножен. Такого оружия ему держать в руках еще не доводилось.

Вот теперь поговорим…

Неумело размахивая клинком, он снова рубил зазубренные конечности и фасетчатые глаза послов. На сей раз насекомые, понемногу отступая в фиолетовый мрак, попытались сопротивляться, хотя и нерешительно. Но их странное оружие, похожее на крючки, лишь слабо шипело во влажном воздухе, рассыпая брызги тусклого света. Толку от него не было никакого. Когда Хорнрак подрубил им ноги, насекомые неуклюже повалились набок. Они стрекотали, ползали кругами и взрывали вокруг себя землю, чертя пунктирные линии крошечных холмиков… Скоро все были мертвы.

Хорнрак удивленно уставился на них… на древнее оружие в своей руке… на Фей Гласе… До последнего мгновения они пытались отвлечь его…

…от летающей лодки Бенедикта Посеманли.

Корпус громадного судна смутно вырисовывался в темноте. Столетнее пребывания на Луне оставило на нем следы, похожие на загадочную вязь. При посадке «Тяжелая Звезда» зарылась в высокий вал слежавшегося песка, который, изгибаясь, тянулся куда-то вдаль, направо и налево, точно граница огромного стадиона. Хорнрак обошел ее кругом, ликующий, исполненный ужаса и восторга.

Та самая знаменитая машина! Сквозь прорезанную щелями внешнюю обшивку смутно пробивался свет. Мясистые лозы опутали ее. На корме каким-то чудом сохранилось несколько кусков черной и серебряной краски – герб Дома Метвена, который сиял там в разгар воздушной осады Мингулэя.

– Бойтесь смерти из воздуха! – заорал Хорнрак.

Он хохотал. Он схватил сумасшедшую за запястье и рывком поднял ее на ноги. Его переполнял восторг. В порыве чувств он толкнул ее вперед.

– Бойся смерти из воздуха!!!

Он думал о Толстой Мэм Эттейле и о бистро «Калифорниум» с его завсегдатаями – там были одни позеры и извращенцы. Он думал о карлике, который поколотил его во дворце, а потом оставил у подножия Эгдонских скал. Он думал о Высоком Городе, который домогался его лишь для того, чтобы предать. Он думал о Низком Городе, о мальчике с рю Сепиль, о мокрых каштановых листьях, падающих в косых лучах последнего ноябрьского дня, о женщинах, смеющихся в комнатах наверху. Он думал о ночной свече, думал про кота, крадущегося по комнате, про запах гераней… Рассвет за рассветом, пока все это не сложилось в восемьдесят лет ран и лихорадок…