Текст книги "Вирикониум"

Автор книги: Майкл Джон Харрисон

Эпилог

Вечерело.

Метвет Ниан, королева Вирикониума, стояла среди дюн, которые тянулись, точно забытая страна, между землей и морем. Черные чайки, похожие на изодранные лоскуты, носились и дрались в небе над ее поникшей головой.

Высокая, гибкая, она была одета в платье из терракотового бархата. Она не красила кожу, не носила драгоценностей. Лишь десять одинаковых колец Нипа блестели на ее длинных пальцах. Волосы, напоминающие цветом осенние рябины Бальмакары, мягкими волнами ниспадали ниже плеч, словно втекая в складки ткани, скрывающие ее грудь.

Некоторое время она брела вдоль линии прилива, разглядывая то, что выбросило море. Ее внимание привлекал то гладкий камень, то прозрачная шипастая раковина. В одном месте она подобрала бутылку, цветом напоминающую панцирь стрекозы, в другом отбросила в сторону сук, выбеленный и причудливо обточенный водой. Она смотрела на черных чаек, но их крики угнетали ее.

Она шла через дюны, ведя на белой уздечке серую лошадь, пока не нашла каменную дорожку. Дорожка тянулась к башне, у которой не было имени, хотя кое-кто из жителей побережья называли ее «Бальмакара».

Бальмакара была разрушена, ее стены почернели, и она напоминала сломанный зуб. Весна одела землю в зеленый наряд, сменивший мрачные краски зимы, не знающей полутонов, но рябиновая роща, окружающая башню, так и не ожила.

В густеющей тьме сумерек она наткнулась на разбитую кристаллическую лодку, которая врезалась в башню. Лодка была черной, волчья голова смотрела на королеву с вспученной обшивки винно-красными глазами – уже без намека на угрозу, поскольку краска начинала облезать.

Метвет Ниан прошла меж деревьев, шагнула к двери. Здесь она привязала лошадь.

Королева позвала, но ответа не последовало.

Она поднялась по пятидесяти каменным ступеням и обнаружила, что ночь уже опередила ее, первой вступив в башню. Бурые сумерки вползали в стрельчатые окна и скапливались в углах стаей бесформенных птиц. Шаги будили эхо в пустоте… но был еще один звук: странный, певучий, дребезжащий, такой жалобный, что на глаза наворачивались слезы.

Он сидел на откидной кровати, убранной синим вышитым шелком. Вокруг, на стенах, висели боевые трофеи: секира, которую на память о кампании в Устье реки подарил Кромису его старый друг, карлик по имени Гробец, аляповатый зелено-золотой штандарт Торисмена Карлмейкера, которого Кромис убил в честном поединке в горах Монадлиата; странное оружие и приборы для наблюдений за звездами, найденные в пустынях.

Когда королева вошла, он не поднял глаз.

Его пальцы перебирали тугие струны инструмента, голос был тих и печален. Он нараспев читал строки, которые пришли ему на ум на хребте Круачан, среди Монарских гор.

 
Ясное видение…
Это место так ясно встает у меняетеред глазами —
То, каким оно было
В пустые времена.
 
 
Далеко внизу колышутся сосны.
Я оставил рябиновые рощи
Гореть на древних мысах,
Неспешно спускаясь в стеклянные вечерниц моря.
 
 
По опустелым вершинам холмов
Бредут наши хрупкие кости,
Одетые в бесплодье,
Разнашивая его, как тесный сапог…
 
 
Вот повесть этого места:
Кроме разбитого хребта,
Есть только грустные ветры и тишина.
 
 
Я добавляю еще один камень
В груду камней…
Я захвачен Временем…
 

– Сударь, – проговорила она, когда он смолк. – Мы ждали вас.

Почти невидимый в темноте, тегиус-Кромис улыбнулся. Он по-прежнему носил поношенный плащ и рваную, измятую кольчужную рубашку. Безымянный меч висел у него на боку. И по-прежнему, когда он волновался или тревожился, его рука сама начинала поглаживать навершие клинка.

– Госпожа моя, – он говорил с серьезной вежливостью, как было принято в его время. – Я приду, как только почувствую, что хоть немного нужен вам.

– Лорд Кромис, вы несете чушь.

Она рассмеялась, чтобы он не заметил переполняющей ее горечи.

– Смерть привела вас сюда. И вы дуетесь и кусаете себя, как дикий зверь. В Вирикониуме давно перестали размышлять о смерти.

– Это ваш выбор, госпожа.

– Рожденные заново живут среди нас. Они дали нам новое искусство, открыли для нас новые горизонты. От нас они узнают, как жить на земле, не грабя ее. Да, если это обрадует вас, Кромис… Вы были правы. Империя мертва. И Послеполуденные культуры тоже. Им на смену пришло нечто совершенно новое.

Он поднялся и подошел к окну. Его шаг был быстр и бесшумен. Он стоял перед ней, и у него за спиной истекало кровью смертельно раненное солнце.

– А есть ли в этой Новой Империи место для невольного убийцы? И что это за место?

– тегиус-Кромис, вы глупец.

И она не позволила ему ответить, даже если бы он хотел.

Позже он указал Метвет Ниан на Звезды-имена.

– Вот, смотрите. Вы же не станете отрицать: никто из тех, кто пришел потом, не смог прочитать, что там написано. Империи угасают, остается лишь язык, который их наследники не в силах понять.

Она улыбнулась ему и отбросила прядь, упавшую на лицо.

– Эльстат Фальтор, Рожденный заново, мог бы сказать вам, что это означает.

– Моя натура настоятельно требует, чтобы это осталось для меня тайной, – ответил Кромис. – Так что… Если вы прикажете ему держать рот на замке, я вернусь.

ПОВЕЛИТЕЛИ БЕСПОРЯДКА

– Сейчас вся надежда на то, что город нам поможет, – пробормотал Юл Грив, окинув беглым взглядом вересковую пустошь, изрезанную шрамами и морщинами оврагов, промытых потоками воды и заросших молодыми деревцами.

Юл – рослый человек лет сорока, с блекло-голубыми глазами и копной жидких светлых волос, – дышал ртом, тяжело, словно выполнял какую-то кропотливую работу. При Старой королеве, даровавшей ему дом и имение, он был известным воином. Об этом говорило и его имя, больше похожее на прозвище, связанное то ли с каким-то забытым календарным праздником, то ли с местом, от которого не осталось даже воспоминаний.[4]4
  Юле – дух Рождества в кельтской традиции. Юлгрив, точнее, Мидлтон-бай-Юлгрив – городок в графстве Дербшир.


[Закрыть] Он то и дело оглядывался по сторонам, словно удивлялся, как его сюда занесло, а когда говорил о городе, его нижняя губа дрожала.

Чтобы дать ему перевести дух, я остановился и оглянулся назад, на его дом – весьма любопытное строение, при виде которого в памяти всплывали описания на древних языках, разветвленные и причудливые. Большая часть здания казалась заброшенной. Она терялась в хитросплетении бузины, боярышника и плюща. От дома тянулись четыре вымощенные камнем аллеи, каждая длиной в милю. Я задавался вопросом, кто их построил и когда. Выглядели они не к месту.

– Пришлось вырыть плиты, – объяснил Юл. – Пните стенку вот здесь и здесь. И взгляните, на что это было похоже.

Через ворота тянулись глубокие грязные борозды – колеи там, где проезжали телеги с камнями. Порывы ветра, налетая с юго-запада, приносили запах дождя и далекое блеяние овец. Карликовые дубы на склонах у нас над головой беспокойно зашевелили ветками и сбросили еще несколько коричневатых иссохших листьев, которые умудрились пережить зиму. Маленькая серая пустельга, одна из обитателей вересковой пустоши, взлетела с камня – выше того места, где мы стояли, виднелось несколько скальных выступов – и заскользила в потоках воздуха. Ее крылья оставались неподвижны, лишь растопыренные кончики маховых перьев трепетали на фоне стремительных белых облаков. На мгновение она зависла, потом развернулась и камнем упала в заросли папоротника.

– Смотрите! – воскликнул я.

Юл Грив повернулся, утер лицо и неопределенно кивнул.

– По правде говоря, нам и в голову не могло прийти, что до такого дойдет, – проговорил он. – Мы думали, вы их раньше остановите.

Я вдохнул запах папоротника.

– Такая красивая долина…

– Скоро вы увидите ее целиком.

Грив зашагал вверх по склону, по мягкой торфянистой тропке, протоптанной овцами среди зарослей папоротника. Склон образовывал уступы, похожие на ступени, а потом начинал резко подниматься вверх, к краю обрыва. Мой провожатый тяжело переставлял ноги и тяжело вздыхал там, где подъем становился круче.

– Извините, что заставляю вас тащиться со мной, – сказал он. – Вряд ли вам это пригодится.

– Я не устал, – возразил я.

Вряд ли он заметил, что я окоченел.

«Грив засмеялся. В этом не было ничего обидного.

– Они хотят получить от вас отчет, – продолжал он. – Так будет легче оценить масштаб проблемы. Ясное дело: как человек военный, вы хотите составить обо всем собственное мнение, а не полагаться на слова старого головореза.

Мы прошли последние несколько ярдов и поднялись на небольшой выступ обнаженной породы. Когда я обернулся, весеннее солнце на миг выглянуло из-за туч – мне показалось, что снизу к моей челюсти приложили припарку. Пот градом катился по лбу Юла Грива и заливал ему глаза. Наемник оперся рукой о скалу, чтобы сохранить равновесие.

– Здесь добывали камень, когда строили дом, – сообщил он. – Это было давным-давно.

Скала была бледной, грубой, с мелкими вкраплениями кварца. Выше, занавешивая выдолбленные в ней ниши, висели плети плюща.

– Теперь вы видите, о чем я говорил, – добавил он. Меня куда больше интересовал дом, который застыл на дне широкой ровной долины, точно поэтическая метафора. Стены – светло-бежевые. Четыре широких аллеи, вымощенные камнем, тянулись от него, пересекая старую аллювиальную банку, черную, как сама тьма. Какой в этом смысл? Я даже гадать не пытался. Вот одно из тех мест, где прошлое говорит с нами на своем языке – настолько своем, что не стоит даже надеяться его понять. В лужах на разбитой мостовой отражалось небо. Я видел дыры, словно прогрызенные в стенах: здесь Юл Грив добывал камень для своих укреплений. Южнее, где долина спускалась к морю, ее пересекала линия поспешно возведенных земляных насыпей и траншей.

– Невероятно, – пробормотал я.

Он указал на юг, где проходил его рубеж обороны.

– Когда-то здесь было много таких мест, – пояснил он, – до самого моря. Теперь все затоплено…

Он сделал жест, в котором читались и обида, и беспомощность.

– Если от города помощи не дождаться, чего ради нам дергаться? Мы тут больше ничего не строим, только ломаем.

– Вряд ли я с вами соглашусь, – ответил я. Меня так и подмывало спросить его: если ему жаль разрушать старые стены, почему не открыть карьер заново? Но его лицо скривилось от дикой ненависти и жалости к себе…

– И из-за чего весь сыр-бор разгорелся? – спросил он.

О судьбе своей усадьбы отставной наемник ничего не знал. Таким его сделал город. Возможно, он сам об этом догадывался.

– До вас вести дошли раньше, чем я ожидал. Как бы то ни было… Видите, как близко они подобрались. Они форсируют реку и подойдут к укреплениям через месяц, а то и меньше, если мы не получим подмогу. Видите, вон там… и там? Отсюда видно, как солнце играет на их палатках.

– Вы покажете мне дом, прежде чем я уеду? – спросил я. Он удивленно посмотрел на меня. Кажется, мой интерес его обрадовал, но он не подал виду.

– Ох, там внутри все развалилось. Мы пытались что-то делать, но сейчас там только пыль да мыши.

Мне показалось, что ему неохота спускаться с холма, после того как он с трудом сюда забрался. Он долго наблюдал, как парит маленький серый ястреб – взлетает и падает, взлетает и падает, едва не касаясь нагретого солнцем папоротника. Потом бросил последний взгляд на огромный каменный символ посреди долины – строение, служившее ему домом в течение двадцати лет, и начал медленно спускаться с холма.

– Папоротник что-то разросся, – походя отметил он.

И, правда, изящные зеленые завитки уже высунулись из поломанных прошлогодних листьев. Дерн, выбеленный снегом за последние месяцы, снова лез из земли. Порыв ветра принес из долин аромат майского цветения.

– Какой воздух! – воскликнул Юл Грив, упоенно делая вдох. И тут же, совершенно неожиданно, остановился и спросил. – Как там в городе?

Я пожал плечами.

– У нас примерно такие же проблемы, что и у вас. Хотя не все так очевидно. Ну… Еще у нас очень красиво. Всюду строят новые дома. На Маргаретштрассе и площади Утраченного Времени цветут каштаны.

Я не стал рассказывать о растерзанных погодой политических плакатах, колышущихся на ржавых железных оградах, или об Обществе звериных масок с их ритуалами, которые они справляли у всех на виду, выдвигая все более и более неблагоразумные требования. Как бы то ни было, Юл Грив помнил другой город.

– Полагаю, ни лавочники, ни щелкоперы пока не разбежались? – спросил он. – А девочки? Те славные девочки-булочки с рю Оолид-найл,[5]5
  Оолид-найл – один из видов «танца живота», распространенный в Северной Африке.


[Закрыть] которым можно отдать последние штаны? – Он засмеялся. – Наши взоры всегда будут обращены к Урокониуму, – с нежностью проговорил он, указывая пальцем в сторону города. – Владычица Империи, драгоценный камень на берегу Западного моря…

Слабое солнце уже нагрело стены, окружающие дом. Они впитывали тепло, чтобы передать его бузине и плющу в заросших одичавших садах. Два-три куста боярышника наполняли воздух ароматом мая, который в этом замкнутом пространстве казался опасно густым. В маленьком садике, среди плодовых кустарников, которые давно отступили в заросли ежевики, под защиту стен, гудели насекомые. Над садом возвышалось главное здание из камня медового цвета, увитое лозами и облепленное ярко-желтыми пятнами лишайника. В причудливых изломах его крыш бесновался ветер.

Оказавшись в доме Юл Грив приказал принести бутылку лимонного джина и предложил мне выпить.

– Мерзкое пойло, но лучшего у нас не водится, – сообщил он.

Мы молча выпили. Казалось, Юл Грив ушел в себя, отдавшись во власть самоуничижения и одиночества.

– Пыль и мыши, – произнес он, с отвращением окидывая взглядом высокие мрачные стены и громоздкую мебель, которая вызывала ощущение гнетущей тишины. – Пыль и мыши… Это единственная комната, которую мы иногда протапливаем.

Позже он заговорил о временах старой королевы. Обычная история о дворцовых интригах и жестокости горожан. Он знал Сибилл, Эноксби и даже Стена Ревентлоу. Впрочем, возможно, это – просто слова. Многое из того, в чем ему довелось поучаствовать, меня потрясло: это был настоящий произвол, который чинили люди, едва способные помочь самим себе. Согласно их философии, их кровь считалась некоей книгой, которую можно прочесть… Сувениры «малых войн», как их называл Юл Грив, находились в одной из верхних комнат. Тут попадались довольно забавные вещицы, которые могли навести на определенные мысли. Если бы мне стало интересно, позже мог сходить туда и посмотреть.

– Было бы неплохо взглянуть на них, если останется время, – ответил я.

– Куда оно денется!.. В основном там собраны одежда, оружие и прочая ерунда, которую мы находили в домах. Насчет мотков волос вы все равно не поверите. Все, кто на них посмотрит, сразу начинают думать о грязных сценах.

Еще Юл спросил, не случалось ли мне участвовать в уличных боях, и я сказал, что ничего такого не было. Последовала пауза, потом он задумчиво продолжал:

– Хуже всего были женщины. Спрячутся за дверью, а потом вцепятся вам в горло или в лицо, когда вы проходите мимо. Да, прямо за дверью. Они могли утыкать кусок мыла битым стеклом – можете себе представить? И… извините за каламбур… намылить вам шею. Напомнить, так сказать, что от мыла бывают слезы…

Он смотрел на меня так, словно задавался вопросом, можно ли мне такое рассказывать.

– Можете поверить? Чтобы женщина пыталась выцарапать вам глаза? – он тряхнул головой. – В некоторых местах мне даже на лестницу выходить не хотелось. Представьте: на всей лестнице ни одной лампы. Заходишь в чулан и никогда не знаешь, на что там нарвешься. Женщина или ребенок могут на вас накричать. Или, например, покажут что-нибудь грязное, неприличное, и хохочут. Старая королева ни за что бы такого не потерпела.

– Я слышал, – кивнул я. – Сейчас проблем меньше.

Грив захихикал.

– Старики вроде нас навели чистоту. Мы можем гордиться этим. Я был одним из Пиретрум Аншлюса. А потом всякие негодники затесались в наши ряды, чтобы повернуть дело в нужную сторону, и развалили его.

Чуть погодя пришла жена Юла. К этому времени он усидел полбутылки, а то и больше, и уставился на свою половину с каким-то туповатым возмущением.

Высокая, хотя, возможно, чуть ниже своего мужа, она казалась очень худой, точно бесплотной, в платье того покроя, который в городе давным-давно никто не носил. На миг я чуть не усомнился в ее существовании. Она напоминала портрет моей матери в затемненной комнате. Скорее всего одна из фрейлин старой королевы, которую всучили Юлу вместе с домом и долиной в награду за верность, драки в тавернах и на задних дворах. Ее волосы удивительного апельсинового цвета были длинными и стянуты на затылке, словно для того, чтобы подчеркнуть высоту скул, белизну кожи и странные черты: ее лицо словно состояло из одних вогнутых кривых. В одной руке она несла отрез тяжелой вышитой ткани, и я признал «попону» – непременный атрибут одной церемонии, когда человек изображает лошадь с помощью конской головы на шесте. Попона делает его невидимым, и кажется, что лошадь сама норовит куснуть кого-нибудь из зрителей. Но я никогда не видел, чтобы для этой цели использовали такую великолепную ткань. Когда я заикнулся об этом, леди Грив улыбнулась и пояснила:

– Если хотите узнать побольше, вам лучше спросить Рингмера. Он родился здесь неподалеку, и его отец готовит лошадей к Дню Всех Святых.

– Папаша Рингмера – идиот, – откликнулся Юл Грив, зевнул и влил в себя еще немного лимонного джина.

Она пропустила его слова мимо ушей.

– Лорд Кромис, неужели молодые люди из города еще интересуются такими вещами? – удивилась она. Глаза у нее напоминали изумруды. Она развернула ткань, чтобы показать мне сложный узор, похожий на листья.

– Кое-кто интересуется, – ответил я.

– Потому что у меня есть целая галерея. Рингмер…

– Они убрали обломки с южной улицы? – внезапно выпалил Грив.

– Я не знаю.

– Важно убрать сегодня весь щебень. Я хочу засыпать им долину внизу. Там грязи по уши. Я уже говорил об этом Рингмеру – не далее как этим утром.

– Мне никто не сказал, – возразила жена.

Юл Грив что-то пробормотал – я не смог разобрать ни слова – и быстро осушил стакан. Потом встал и уставился на изломанную малину и покрытые лишайником ветви яблонь в саду. А мы с его женой остались не у дел в другом конце комнаты. Несколько прозрачных язычков пламени, синих и оранжевых, взволнованно покачивались вокруг отсыревших бревен в камине.

– Рингмер обязательно покажет вам остальную часть лошади, – вздохнула она. – Я так рада, что вам это интересно.

Она снова сложила ткань. Ее длинные тонкие руки казались белыми даже в тени.

– Иногда у меня возникает желание самой в этом ходить, – она рассмеялась и приложила ткань к плечам. – Такая красота.

Я на миг представил, какой она, должно быть, была при дворе старой королевы – мягкая и полупрозрачная, как воск, тихая, в жестком, сером одеянии с тяжелыми складками, ниспадающими до пола, похожая на цветок в стальной вазе. В этот момент Юл Грив подошел и встал между нами, чтобы слить в свой стакан последние капли из коричневой глиняной бутылки. Двигался он тяжело, словно поднимался на невидимый нам холм.

– Не хотите посмотреть те вещи, про которые я вам говорил? – спросил он.

– Я должен уезжать буквально через несколько минут, – ответил я. – Мои люди меня ждут…

– Но вы же только что приехали!

– К завтрашнему утру мы должны вернуться в Урокониум.

– Все равно он хочет посмотреть на лошадь, – заметила жена Грива. – Не так ли?

– Так иди и покажи ему, – бросил он, глядя на меня так, словно я его подвел, а потом резко отвернулся и с такой силой ткнул кочергой в камин, что одно из бревен вывалилось наружу. В комнату ворвалось облако густого дыма.

– Чтоб его разнесло, этот камин! – рявкнул Грив.

Мы покинули комнату. Юл Грив, весь пунцовый, со слезящимися глазами, смотрел нам вслед.

Галерея, как я узнал, располагалась в мезонине западного крыла. Солнце только что вернулось туда, и его косые лучи падали сквозь высокие ланцетовидные окна. Жена Грива стояла в лужице неверного желтого света, похожего на теплый воск, беспокойно стиснув руки.

– Рингмер? – позвала она. – Рингмер? Мы стояли и слушали, как ветер беснуется снаружи. Через миг из полумрака мезонина вышел паренек лет двадцати. Казалось, он не ожидал увидеть ее здесь. У парнишки были толстые ноги и плечи, как у всех людей с вересковой пустоши, и мягкие каштановые волосы, остриженные под горшок – так, что не закрывали уши, пунцовые, словно с них содрали кожу. Он нес конскую голову на шесте.

– Я вижу, ты принес Мари, – сказала она с улыбкой. – Уверен, что ее стоит показывать лорду Кромису? Попона у меня с собой…

Обычно вам покажут череп, который отварили и кое-как залакировали, а то и просто закопали в землю на год, чтобы избавиться от мяса. Челюсть держится на самодельной проволочной петле, а в глазницы вставлены донца от дешевых зеленых бутылок… Но этот удивительный образчик сделали давно, с любовью: черный лак, челюсть прикреплена массивными серебряными заклепками, а в глазницах краснели сохраненные каким-то образом половинки граната – этакие фасетчатые глаза навыкате. Тяжело, должно быть, приходилось кукловоду с такой игрушкой! Шест, на котором сидел череп, был бурым, костяным, три с половиной фута длиной, и казался полированным – похоже, им пользовались не раз и не два.

– Потрясающе, – только и сумело вымолвить я. Мальчик взял вышитую ткань и встряхнул ее. Крючки, прикрепленные к ее верхнему краю, позволяли собрать ее и закрепить под головой лошади, так что ткань ниспадала жесткими складками, скрывая кол. Быстрым, гибким движением он скользнул под этот шатер и присел. Мари ожила – горбатая, резвая, громко клацающая зубами. Она была старше не только Юла Грива, но и его дома. Время разверзлось у нас под ногами, как пропасть, и жена Грива внезапно попятилась.

Мальчик запел:

 
Открывай нам дверь,
На дворе метель!
Серый мерин на пороге,
У него замерзли ноги!
 

– Да, попробуй пусти такого, – усмехнулся я.

Жена Грива рассмеялась.

Позже я просмотрел кое-какие рукописи, хранившиеся в доме – вернее, просто сваленные в другом конце мезонина. Когда я оглянулся, жена Грива стояла рядом с лошадью. Глаза Женщины блестели, рот был чуть приоткрыт. Рука опиралась на череп, словно это холка настоящей лошади. Она что-то говорила глухим голосом. Что именно, я так никогда не узнал, потому что в этот момент в галерею, пыхтя и задыхаясь, ввалился Юл Грив – он хромал, словно ушиб ногу, – и заорал:

– Вот и славно, давайте, вы тут уже насмотрелись…

На миг Мари пришла в ярость и оскалила белые зубы, затем отступила в тень, а вместе с ней, думаю, и юный Рингмер.

В дверях лестницы, которая вела в комнату Грива, я попрощался с его женой – на тот случай, как она сказала, если мы больше не увидимся.

– Мы тут почти никого не видим, – проговорила она.

– Поживее, – перебил Грив. – Сейчас нам предстоит такой подъем… Вам и не снилось.

Лестница была такой узкой, что Грив обтирал плечами стены, поскольку шел первым, и стряхивал крупные куски влажной желтой известки. Его жирные грушевидные ягодицы загораживали свет. Маленькая квадратная комната находилась под самой крышей. Из узких окон была видна одна из мощеных аллей, уходящая куда-то вдаль, кусочек коричневатого склона и изгиб каменистой реки, текущей в глубокой впадине. Ветер гудел вокруг нас, принося с вересковой пустоши блеяние овец, которое слышалось до странности отчетливо.

Грив попытался открыть люк в потолке, чтобы мы могли выйти на крышу – здесь она была плоской. Болты оказались затянуты и в этом положении заржавели, но он отказался от своей затеи лишь после того изрядного числа попыток, каждая из которых сопровождалась тяжелым вздохом.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он. – Извините.

Он принялся молотить по одному из болтов, пока не рассадил запястье. Его глаза увлажнились, и наемник разрыдался. Потом он сделал вид, что смотрит в окно, на склон, где россыпью серых валунов разбрелись овцы.

– Если мы проиграем, будущее осудит нас очень строго, – объявил он.

Потом он шмыгнул носом и заморгал. Посмотрел на свою пострадавшую руку, потом вытер ею глаза, оставляя кровавый след.

– Вот взгляните, что я натворил… Простите.

Я не знал, что сказать.

В башне пахло старыми книгами, которые Грив сваливал на полу беспорядочной грудой. Я обнаружил «Oei'l Voirrey, или Кануны Марии» и «Смерть и воскрешение графа Ронского». Я спросил хозяина, не покажет мне свои памятные вещицы, но он, кажется, потерял ко мне интерес. Он держал их в деревянном ящике, похожем на гроб: несколько кукол, сделанных из женских волос и осколков зеркала, несколько кухонных принадлежностей, нож занятной формы. Сырость уже сделала свое дело, сильно их попортив.

– Мы все собирали такие вещички, – объяснил Грив. – Думаю, там где-то должна быть маска.

– «Дождавшись полудня, люди из общины отправляются в путь, – процитировал я, – и после долгих путешествий и поисков обнаруживают графа Ронского, который тщетно пытается спрятаться в низкорослом кустарнике».

– Можете забрать и «Oei'l Voirrey», раз это вам так нравится, – бросил он.

Мы смотрели вниз на древнюю аллею, которая тянулась куда-то вдаль, в лужах, покрывающих ее, отражалось белое небо. Его жена неспешно прогуливалась там в компании Рингмера. Они улыбались и беседовали, как призраки. Юл Грив уныло наблюдал за ними, пока я не объявил, что должен идти.

– Ну, хоть пообедайте с нами, – взмолился он.

– К утру я должен быть в городе. Прошу прощения.

Мы вышли к одним из грязных ворот, где я оставил свою лошадь. Когда я поехал прочь по длинной аллее, мне показалось, что он сказал:

– Скажите им, в городе, что у нас еще осталась вера.

Аллея казалась бесплодной и бесконечной. К тому времени, когда я провел своих людей через пролом в одной из стен, солнце зашло за тучи, снова пошел дождь. И с холодным весенним ветром, дующим нам в спину, мы повернули на север и двинулись вдоль края откоса.

Над заброшенными карьерами Юла Грива я остановился, чтобы еще раз взглянуть на дом. Он казался тихим и необитаемым. Потом я заметил телегу, груженную камнем. Она медленно ползла вниз по долине к укреплениям. Из одного из дымоходов валил дым. Маленький серый ястреб у меня над головой снизился и свернул под ветер. Мои люди, чувствуя, как я озабочен, столпились в устье карьера, кутаясь в промокшие плащи и вполголоса переговариваясь. Я мог уловить запах вересковой пустоши, сырой шерсти, услышать дыхание лошадей. Скоро почти вся долина скрылась в тумане, за пеленой проливного дождя, но я заметил, что укрепления пересекают ее прямыми линиями, а за ними, ближе к морю, где все еще сияет бродячее водянистое солнце, горят отраженным светом палатки лагеря.

Если бы можно было видеть глазами этого ястреба, подумалось мне. Я знаю, что смог бы тогда увидеть. Я увидел бы, что движется к нам.

Один из моих спутников ткнул пальцем в сторону укреплений.

– Эти стены долго не простоят, но они неплохо защищены.

Я уставился на него и долго не мог найти, что ответить.

– Они уже разрушены, – проговорил я наконец. – Вон в том месте все развалилось.

Как раз в это время Юл Грив, его жена и трое детей вышли из дома с Рингмером и начали водить хоровод в заросшем саду. Я слышал тонкие голоса детей, напевающих песенку, которую несло с холмов сквозь туман и дождь:

 
Когда король домой придет?
В час пополудни, в час пополудни.
Что он с собой в руке принесет?
Связку плюща, связку плюща.
 

– Вы уронили книгу, сударь, – сказал кто-то у меня за спиной.

– Невелика потеря, – ответил я.