Текст книги "Пехота"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

День седьмой

Утро начинается не с птура, не с мин, не с зушки и даже не с кофе.

Утро начинается со звонка.

Разлепляю глаза, хватаю телефон. На темном экране светится «Андрюха Финик». О, начфин звонит из сорок первого. Не спится ему… В семь утра. Может, случилось чё.

– Штаб АТО, оперативний черговий підполковник Ахуєнний.

– Це вас турбує Командуючий Військово-Космічних Сил генерал-майор Ракєта.

– Привет, Андрюха.

– Привет, дорогой, привет. Не разбудил?

– Да хер его знает, шо тебе ответить. Зависит от того, шо ты мне расскажешь. Что-то случилось?

– Маленькая халепа.

– Сепары прорвали фронт и захватили Старогнатовку, штаб взорван, и ты последний среди развалин ведешь бой, отстреливаясь из табельного степлера?

– Почти.

– Бросай все и тули к нам, вторая рота своих не бросает. Главное, доберись до Бугаса, там в чебуречной скажешь пароль «я от Танцора», и тебя к нам проведут. Тайными тропами, в женском платье.

– Та кончай ржать, я тебя предупредить звоню.

– Шо за беда?

– Какие-то х.и из штаба АТО приехали, будут ездить по ВОПам и проверять все. Карточки вогню, зошити спостережень и всякую такую херню.

– Блядь. Ахуеть. Они что, уже войну виграли? Им там совсем делать нехер?

– Типа того. Короче, я предупредил, как начштаба сказал.

– Спасибо… Так, а к нам они не приедут, мы ж под семьдесятдвойкой.

– Викторыч сказал – вас предупредить.

– Ладно, давай, дорогой.

– Давай.

Ну что, доброе утро, армия. Из-за угла кунга выруливает традиционный утренний головняк – Президент.

– Бажаю здоров’я, товарищ полковник! – гаркаю я. На своей койке подскакивает командир.

– Вільно, – небрежно машет рукой Серега и снисходительно роняет. – На перший-другий рассчітайсь. Перші номера роблять мені кохве, другі п.здують брать Докучаєвськ.

– Ты ебн.лся, так пугать? – ворчит со своей койки ротный.

– Финик звонил. К нам едет проверка документации роты.

– Зброю до бою, – мрачно говорит Вася и падает обратно на койку. – Свистать всех наверх. Президент!

– Мєня нєт, – говорит Серега и делает шаг в сторону. – Нєту мєня.

– А где ты?

– В армию забрали. Шо случилось, чего кипиш?

– Да, Мартин, чего кипиш?

– Едут полковники Помогалкины из штаба АТО помогать нам войну воевать, – ворчу я. – А то мы тут без их замечаний и указаний совсем дикие, чай заваривать не умеем, всухомятку жрем. Как ты, Вася, сумел выжить без зошита спостереження?

– У нас этот самый зошит ведется? – строго спрашивает ротный.

– Конечно, ведется. Все четенько, по числам, по датам, по времени. В отдельной тетради. Нет вопросов вообще, начальник, не рамси, все за.бись!

– Значит, не ведется, – вздыхает Вася. – Шо будем делать?

– Ебнем по ним из мухи, – тут же предлагает Президент.

– Мысль не лишена рационального зерна, хоть и звучит от недоліка.

Чайник закипел, и я насыпаю кофе в чашки. Сахар закончился, приходится со сгущенкой. Если и есть самая мерзкая на всем белом свете сгущенка, то она в армии.

На Спостережних Постах должны быть тетрадки. «Зошит спостереження» называется. Фізичного сенсу не имеет, нужен только для того, чтобы приехавший полковник Проверялкин откуда-нибудь из штаба АТО мог грозно спросить: «А где тетрадка наблюдения?», полистать ее и вы.бать командира взводного опорного пункта. Всё. Больше смысла в ней нет, да и зачем записывать информацию, которая становится неактуальной, ну… ну, самое большее – через сутки?

К шестнадцатому году Збройні Сили України окончательно скатились к бумагомарательной Армии. Мало кого из высоких штабов волновало обеспечение необходимой инженеркой боевых позиций, но всех волновало, в порядке ли бумаги, документы, ведомости, инструктажи, книги и журналы учета. Иногда мой рюкзак с документацией роты весил, казалось, больше, чем пулемет. И это было важнее для них, тех, кто окопался в этих бесконечных Оперативных Командованиях, высоких штабах и в тылах, гораздо важнее, чем три литра питьевой воды или скобы для блиндажа. За девять месяцев на передке я сделал четыре десятка ведомостей и кучу бумажной херни и ни разу не получил ни одного складометра дерева для перекрытия блиндажей. А бумаги требовали все, и бумаги эти доводили нас до безумия.

Вели ли мы этот «зошит спостереження?» Безумовно.

ЗОШИТ СПОСТЕРЕЖЕННЯ

спостережного посту «Шиномонтаж» 2мпр 41омпб. ВОП 72203, 2 км західн. східн. окол. ДОКУЧАЄВСЬК

1. У 18 год 17 хв Спостережний Пост «Шиномонтаж» (далі СП) під час спостереження помітив та почув постріл із ворожої БМП-1 та подав команду «Повітря» за допомогою радіостанції на караул «Центральний», який продублював команду голосом.

Перевод: Три наших пехотинца копали на СП «Шиномонтаж» запасную позицию для «дашки», бо накануне получили звиздюлей за то, что позиция не готова от слова «нихера». По ним начал валить сепарский крупнокалиберный пулемет, «дашка» или «Утес», а потом въ.бала бэха. Команду «воздух» они подать про.бали, потому что в это время лежали в том, что выкопали. Караул услышал выстрел и мяукнул «Воздух!», при этом сам в окоп не прыгнул, а остался снаружи, чтоб посмотреть, интересно же, куда оно въ.бет.

2. Позиції ВОПу були обстріляни з ворожих БМП-1 та крупнокаліберних кулеметів, особовий склад перебував в укриттях та був проінструктований стосовно заходів безпеки при обстрілі.

Перевод: После того как въ.бал первый выстрел, коммандер сказал: «бля, ну вот только побрился, ну, как всегда» и начал привязывать к ногам берцы, а я вышел из кунга в тапках и увидел війсковослужбовців п’ятої та шостої хвилі мобілізаціі, а також військовослужбовців за контрактом, которые рысью бежали по блиндажам, окромя Васи-Механа, который колол дрова возле генератора и не услышал команды, а на взрыв не обратил внимания, потому что очень хотел пива и в отпуск. Выключив генератор, я тапком задал направление движения Васе-Механу и вернулся к кунгу, потому что замерз.

3. Спостережні пости доложили про те, що бачать позиції противника, з яких ведеться вогонь, та запросили команду на відкриття вогню у відповідь. Після запросу від командира ВОПу на чергового по штабу нам згодом було дано команду на відкриття вогню у відповідь.

Перевод: Наши тут же попытались валить из «дашек», но нас плотно, даже на удивление, крыли птуры и крупняк, коммандер дал команду завести бэхи и быть готовыми выехать из капониров и снести нахер сепарский РОП. С криками: «А хоть бы х.й!» экипажи бэх ломанулись в машины, а остальные выползли из блиндажей и начали давать ценные советы. Некоторые особо рьяные тут же вооружились до зубов, залезли на бэхи и посоветовали механам заводиться побыстрее и ехать штурмовать сепарские позиции. Согнать их удалось с большим трудом, угрозами выпустить в увольнительную не в Волновегас, а на соседний террикон и обещаниями всяческих благ, типа бани и дать покататься на командирском скутере. После всего этого коммандер доложил в штаб, что по нам пизд.чат и он будет валить из всего, что у нас есть, штаб сказал «еб.шьте пид.расов, потом мені доповідь» и перестал мешать нам вести бой. В процессе этого один слабообразованный, но очень смелый сержант пытался подползти к ПТУРу и въ.бать по их бэхе, но позицию ПТУРа накрыли из крупняка, и выстрелить не получилось.

4. Бій закінчився близько 19 год., особовий склад, зброя та техніка в порядку, втрати майна уточнюються.

Перевод: Крайний взрыв был в тридцати метрах от крайнего блиндажа и в пятнадцати от «Центрального». Караульный все это время торчал на посту и втыкал на войну, а от попыток затащить его в окоп отбивался и кричал: «Вам неинтересно, а я хочу увидеть, как в кунг граната попадет!» После разрыва караульный упал. Я в этот момент сидел возле кунга, перешнуровывал берцы и думал, что надо на рации поменять батарейку. Когда караульный поднялся и рванул наконец-то в окоп, я выдохнул, забежал все-таки в блиндаж, сообщил по рации коммандеру, что у нас все хорошо, потом вспомнил, что в палатке был Вова, и мы вместе с караульным пошли его искать. Слава Богу – в палатке его не было. Караульный получил свой очередной день рождения, а я пошел, набрал картошки и сел ее чистить, потому что кушать захотелось. Пришел злой коммандер, увидел картошку, резко подобрел и отправился за тушняком.

… Через два часа.

– Мартииин.

– А.

– Нарисовал «зошит спостереження»?

– Конечно! – Я гордо показываю коммандеру тетрадку. Она вся как-то растрепана, раздергана, залита кофе, и крайняя запись в ней от одиннадцатого декабря.

– Что это? – спрашивает Вася, на всякий случай, пряча руки за спину, чтобы невзначай не коснуться этого убожества.

– Это я специально для проверяющих приготовил.

– Ну вот бля.

– Танцор. Ну, какого хера? Ну, какого, блядь, хера?! Мобилизацию зачем проводили, чтоб генералы в солдатиков поигрались? Какого хуя, блядь?! Надо воевать – не вопрос, мобилизация, все дела. Надо бумажки рисовать – пусть рисуют те, кому нравится служить в такой бумажной армии. Пусть сидят, рисуют бумажки, я не за это деньги получаю.

– Как же не за это? Это тоже служба, и бабло тебе за нее платят.

– Да? А я думал, за то, что я живу на передке, что люди наши уже наполовину заболевшие, что блиндажи копаются вручную, потому что колупатор ссыт теплым, потому что никто и ни хера не дал для постройки ВОПа. Ни одной скобы. Ни одного бревна. Ни одной доски. Ни одного метра долбаного кабеля. Нихуя. Всё – или волонтеры, или за свои.

– Гвозди дали.

– О, да. Целый килограмм соток сильно нам помог. Нахуй, нахуй, блядь, всю эту хуету. Хотят приехать? Пусть приедут. Хотят проверять? Пусть проверяют. Но со мной им лучше не встречаться, этим полканам.

– Мартин. Попустись.

– В жопу. В жопу эти бумажки, и эти проверки тоже. Хотя… Знаешь? Они не приедут. Потому что тут мины падают. Они не приедут, они зассут, вот увидишь.

– У тебя крышу сорвало.

– Да, брат. У меня сорвало крышу. У нас недовыкопаны блиндажи, люди спят в палатке. У нас двадцать два человека на два километра, где две, сука, две сепарские позиции! У нас четверых вот прямо сейчас надо лечить, и не в долбанном медпункте, а в нормальной больнице. Идут они нахер, блядь, все подряд, вместе со всеми ихними штабами, понял? Лучше им не приезжать совсем. Они без нас – никто, они – ноль, без солдата полковник нахуй не нужен. А вот без полковников мы тут были, стоим и будем стоять, пока нас не поменяют. Нахуй все пошли. На-хуй.

Я тяжело дышу, пот стекает по лбу. Это нормально, это обычная военная истерика. Вася скрывается в кунге, потом появляется с бутылкой в руках. Я хватаю, выдираю пробку и запрокидываю голову. Коньяк безвкусно-обжигающим потоком мчится по пищеводу.

– Попустило? – спрашивает Вася.

– Ухх… Ага, – мотаю головой я и еще раз прикладываюсь к бутылке. – Фуууух. Всё. Нормально.

– Тогда слушай сюда. Хватай квадрик и лети на амонсклады, глянь, кажется, они эспешку в поле восстанавливают. Если так и есть, с СПГ накидаем туда.

– А зошит?

– Нахуй зошит, – говорит ротный. – Нахуй.

Тем же вечером.

Мы тогда ждали кого-то, по-моему, один из соседних батов, внизу нашего террикона, около десяти вчера. Ага, в десять. С Президентом спустились, нас еще Арик, западноукраинский эльфенок, на «Волыньке» свез.

Мы по таким делам спустились… В общем, никогда нельзя недооценивать армейские горизонтальные связи. Нас крепко догрузили последними в секторе птурами, а у соседей не было ни одного. Зато сепарский бэтэр в полутора километрах от них прятался за бетонными блоками. Но так прятался, неталантливо, наживить можно. И в фейсбуке у нас был чатик, куда каждый из нас сбрасывал всю инфу, которую видел и знал. С нескольких ВОПов по Докучем люди в чатике делились инфой, менялись, уточняли оперативную обстановку. Нередко я писал туда «кого кроют?», и там появлялось «меня, можешь с СПГ накидать на Черный террикон?»

Короче – мы привезли две ракеты в подарок соседям.

Стоим, курим… и понимаем, что находимся на линии между двумя вопами. И тихо. И неуютно как-то. И соседей все нет. Сигарета тут же под ноги жарким оранжевым росчерком, у Сереги АКМС, а у меня – пээм с тремя магазинами. Зато фабовская ручка на нем. РПК не взял, зато ручку нацепил, идиот. Ну и, как водится, весь набор – то в одном кусту захрустело, то за спиной тумкнуло, то вдруг камень с террикона скатился.

Стою на колене, почти в дереве каком-то, очки поправляю. Запах такой вокруг… смесь стылого камня и мокрого дерева. И умом-то ты понимаешь, что скорее всего никого тут, кроме нас, двух недоліків, нету, алэ… борюсь с тем, что мы называли «поиграть в колл оф дьюти» – принять невероятно тактический вид, поднять пистолет и начать двигаться, вероятно, громко топая, хрустя ветками и пытаясь упасть на камешки. Куда-то в сторону этих вот звуков. Еще и Президент, гад такой, как сгинул в кустах напротив, через грунтовку, так и не видно и не слышно его.

На этом этапе моей жизни обязательно должен был случиться какой-то смешной случай, но на самом деле мы так и сидели с обеих сторон одной узкой, засыпанной кусками камня дороги, одной из сотен дорог Донбасса, одним из сотен вечеров войны. А потом приехали соседи, и мы еще полчаса трындели про военное, про Докучаевск, про то, как стрелять из СПГ и как еще и попадать, и кто-то из ребят рассматривал ту самую фабовскую рукоятку на пээмм-е, который я опять достал из кобуры.

Много курили, смеялись, болтали, менялись частями обвесов на автоматы, стояли, опершись спинами на остывающий грязный борт уазика, и смотрели на небо. А небо – оно ведь огромное. Черное-черное. С каплями невероятно живых звезд, окрашенных тонкими нитями то ли тумана, то ли низких облаков. Небо – оно было таким глубоким, что мы даже не сразу услышали свист.

А потом с неба упали мины.

Немного, штук сорок, начали падать прямо на ВОП. Херррасе, даже без пристрелочных. Под такими красивыми звездами вспыхивали желтые сверхновые, а мы стояли внизу и все равно смотрели вверх, и было такое чувство, когда над тобой пролетает пара стодвадцаток и падает на твой дом… странное. И очень злое.

И снова у нас тогда никого не зацепило, а к побитым осколками трубам, шмоткам и машинам мы уже давно привыкли.

И только через несколько минут после того, как шипящая смерть перестала падать с неба, я увидел, что до сих пор держу в руках пистолет и сильно-сильно сжимаю его черную рукоятку.

Так, что пальцы побелели и болели потом.

Перед сном.

– Хошь, лайфхак расскажу? – говорит Вася со своей койки.

Генератор давно выключен, света нет, телефоны заряжаются от пауэрбанок, и практически ни черта не видно в кунге. Хотя и видеть не надо – и так наизусть все знакомо.

– Давай.

– Ты знал, что Хьюстон до армии колодцы копал? Ну, такие, где бетонные кольца вкапываются по кругу, одно на другое ставится, ну и так пока до воды не дойдут…

– Знал.

– Приколи. Хьюстон, когда нервничает в наряде, копает. Я сегодня на «Шине» был – он там такого накопал за неделю, аж ходить страшно.

– Ух ты. Надо этот его талант как-то использовать.

– Ага. На «Центральный» переведем, надо щель углубить, где наряд прячется.

– Коварен ты. Лейтенант Мориарти.

– Да, я такой. Тока есть проблема.

– Яка еще?

– Он это… Он окопы копает глубиной метра два с половиной. И без входа. Вот тупо яма – и все. Ступеньки не копает, говорит «неинтересно».

– Профдеформация, однако.

– Ага…

Встаю, втыкаю ноги в холодные берцы, приоткрываю дверку кунга и закуриваю. Душный дым вырывается наружу и тут же уносится холодным мартовским ветром.

– В больницу пацанов везти надо. Санчо заболел. Талисман кровью ссыт уже, его еще в первую ночь прихватило.

– Талисмана завтра отвезу, Санчо – в батальон, на медпункт.

– Тока Талисман уезжать не хочет.

– Заставим.

– Все устали, Вася.

– Я знаю. Но других людей у нас нет.

Интермедия 7

Море, скалы, корабли Ксеркса, бой.

Ксеркс: Вперед, легионы!

Спартанцы: Мляаааа… Ну ладно. Трымаемося, пацаны, левый фланг – внимательнее там, еби вашу налево, внимательнее!

Леонид: Мужики, будет хреново, но реально вы знаете – без вас никак, нету больше в Греции мужиков.

Спартанцы: Та мы поняли… Норм все будет.

Туча стрел взмывает над наступающими шеренгами персов, пыль поднимается в сухой воздух жаркого прибрежного полудня. Падают стрелы, падают. На левом фланге рухнул спартанец. Второй. Третий. Теснее сдвигает щиты строй, еще теснее. Главное – не попятиться. Четвертый упал. Пятый…

Леонид: Левый фланг, теснее, теснее стать! Подкрепление надо? Есть пара человек, последних!

Левый фланг: Норм все, выстоим. Война же, еби ее. Короче – стоим.

Афины: Зраааааадааааа!!! Спартанцы гибнут! На левом фланге! Леонид ничего не делает!

Леонид: Как это я ничего не делаю?

Афины: Вот так! Леонида нахер, нам нужен новый вождь! Зрадаааа!

Спартанцы: Та заткнитесь уже, и так тошно! Ну сколько можно!

Афины: Вы там, на войне, ни хера не понимаете! Нам тут виднее! Леонид ничего не делает для победы!

Леонид: Охренеть… А кто шесть волн мобилизации объявил, на которую вы же и не явились?! Кто последних алкашей по микенским трущобам собирал, чтоб хоть как-то фронт выстроить? (ругается матом)

Афины: А мне повестки не было! И мне! И мне! Военкомы – ебланы!

Леонид: А когда персы вас резать начнут в ваших домах, что вы им скажете? Что военкомы ебланы? Отэто они поржут, когда будут жить в ваших покоях, а вы им парашу чистить будете…

Афины: Пусть сначала из армии повыгоняют всех идиотов, потом дадут нам новые персефонские баллисты, и еще… И еще… Мля, что бы еще потребовать… А, и еще надо перейти в наступление! Вот тогда мы пойдем!

Спартанцы: Наступление… Пиздец… Они вообще ни хрена не понимают?

Леонид: Пацаны… Ну, шо мне сказать. Вы все сами видите. Давайте лучше по делу, шо там по бэка надо, ну и БЧС, сколько нас тут осталось…

Спартанцы: Да поняли мы… Пошли они, эти афинцы, нахер. Стоим дальше.

Под вечер, когда подуло с моря, неся запах водорослей, рыбы и того неизъяснимо горько-соленого, чем всегда пахнет море, в тылу спартанцев вдруг показалось несколько человек.

Аркадийцы: Мужики, мы тут вам привезли кой-чего, вон повозка наша за скалой стоит. Немного, правда. Пара пнвшек, оптика на лук есть нормальная, правда только одна… Теплак мы починили, кстати.

Спартанцы: Спасибо, родные. Без вас мы бы совсем закончились.

Аркадийцы: Та вы чего… Вам спасибо (разгружают повозку).

Афины: Зрадаааа! Леонид решил сдать Фивы!.. Зрааааадааааа!

Спартанцы: Бля… Мы точно именно эту Грецию защищаем? Леонид: Назад гляньте. Вот аркадийская повозка устало уезжает в тыл, снова собирать, чинить, закупать, везти… Вон детки ваши по садикам и школам, родители вон спокойно во двор выходят. Жены не боятся ничего, спокойно живут. Вот за эту Грецию вы воюете.

Спартанцы: А, ну тогда лады. Все норм будет. Теснее, пацаны, теснее! Левый фланг, не ебловать там! В оба смотрим!

Узкая линия серых щитов и красных плащей продолжает стоять. Падают спартанцы, теснее сдвигаются ряды. Утро сменяет ночь. Зима. Лето. Опять зима. Стоят спартанцы. Только злее глаза, да точнее удары копьем.

И мертвые на земле. Со знаменитой спартанской улыбкой. Улыбнемся, пацаны. Все норм будет.

Теснее ряды, теснее, левый фланг – не ебловать там, в оба смотрим!

День восьмой

Утро начинается с птура. Шипящая ракета, разматывая за собой тонкую проволочку антенны, втыкается в склон возле нашей деревянной «бэхи», прогрызая кумулятивом узкую и глубокую воронку в смеси камня и глины.

Спросонья ни черта не понимаю, но тело среагировало на удар, и я оказываюсь уже за дверью кунга, в руках – две рации, на шее – пояс с кобурой, в которой торчит пээм.

Командир садится на койку, берет в руки моторолу и машет мне «отойди подальше». О, «Радио-Пехота» включается.

– По нам работает птур! Півметра як пролетів!

– Уеб.вай оттуда!

– Пытаюсь!

Второй птур у сепаров падает в карьер. Стандартная ситуация для эм-стотринадцатых ракет восьмидесятых годов выпуска.

– У них птур упал в карьер!

– Уеб.вай!

– Щас, щас, щас…

Третий бьет в бэху, это мы увидим потом. Продолжаем трындеть в рацию, даже бросаем два дыма на дорогу, якобы для того, чтобы несуществующая наша бэха могла заехать наверх, в капонир, но сепары больше не покупаются. Или поняли, что их на.бали, или ракеты закончились. Первое вероятнее. Ну что же, двухчасовые усилия не пропали даром, три ракеты они потратили… А нашу троянскую бэху мы потом уберем.

Не убрали. До сих пор там стоит.

Возле блиндажа кто-то с кем-то ругается, разговор на повышенных. Устали люди, устали – и поэтому агрессивны. За все время жизни нашего мужского коллектива было всякое, но вот за оружие не хватались, слава Богу, даже мысли ни у кого не было.

Агрессия, сменяющаяся апатией. Идиотские шутки. Лопата втыкается в землю, медленно-медленно копаются блиндажи. Невзирая на все – мы устали, мы чертовски за.бались. Нет, не за эту неделю – почти вся моя рота на передке с июня пятнадцатого. Девять месяцев нонстопа, перемежаемые редкими кусочками отпуска. Отпуск солдата с передка – тридцать дней в год. Минус дорога. Хватает ли этого, чтобы очистить мозги? Нет, конечно, но закон в этом случае неумолим. Тридцать дней и все. Интересно, сколько дней отпуска у народных депутатов?

Как «заохочення» – практикуем «отгулы». Переодеться в гражданку и на несколько дней свалить домой. К некоторым из нас жены приезжают в Волноваху. Иногда привозят детей. После этих встреч пацаны приезжают смурные. Потерявшиеся. Ни хрена это не расслабляет, мы все безумно устали, но некоторые устали больше.

Самый первый признак – алкоголь. Никогда мы особо не контролировали выпивку, самые отпетые аватары были пару раз задуты, охренели от того, сколько денег потеряли, и присмирели. Неуправляемых подарили в штаб. У нас не было ни ямы, ни клетки, ни наручников. Но когда нормальный ранее человек начинает зловживать – это первый признак того, что его нужно срочно отправить в отпуск.

Второй признак – апатия, сворачивание интереса к миру-вне-себя. Пацан замыкается на ВОПе. Вроде живет, как все, ходит, курит, смеется, в нарядах мерзнет, копает. Но иногда – сидит, уставившись в одну точку. Или постоянно хочет прилечь. Или не реагирует на то, на что реагировал раньше. Если отказывается ехать в увольнительную на полдня или на целую пару дней в Волноваху, и даже в Новотроицкое в магазин его не вытащить – хреновый признак, честно. Нужно его в отпуск.

Третий – потеря чувства страха. Обычная «болезнь передка». Мы перестаем бояться. Мой ротный пошел на «Центральный», услышал мину… и даже не присел, не говоря уже об укрытии. Ему показалось, что она далеко упадет. Она и упала далеко. Метрах в пятидесяти. Люди не носят броню, или вытаскивают плиты, бо тяжело и неудобно. Во время обстрела кто-то может спокойно выйти из блиндажа и пойти, например, отлить. На дороге, которая насквозь простреливается, встречаются люди из нарядов и начинают стоять и п.здеть полчаса. Выйти на край террикона и рулить квадриком, бо так связь лучше. Вокруг пули шмякают о камни, но он стоит и водит квадрик над сепарскими позициями, бо надо снять свежее видео. Это не храбрость, нет. Это стеклянная стена, вырастающая между нами и окружающим миром, мешающая нам адекватно реагировать на все, что происходит вокруг.

Мы становимся злы, раздражительны и упрямы. Мы орем друг на друга, мы сами не понимаем, что загнаны в крайнюю степень усталости.

Мне хочется лечь и никого не видеть. Я не хочу говорить по телефону с родными, не хочу курить, не хочу есть, я ни черта не хочу. С каждым этим чертовым днем несмотря на все попытки остаться людьми мы понемногу умираем, превращаемся в автоматы по отработке ежедневных задач, кусочки наших «я» выпадают и тонут в грязи Донбасса. Я полгода здесь – я устал, и я сам этого не понимаю. Я – расчетно-наводящая приставка к оружию, я экономлю чувства точно так же, как и силы.

Нам нельзя сейчас к нормальным людям, мы злы, недоверчивы и агрессивны даже по отношению друг к другу. Мы живем уже чисто из принципа, ну и потому, что мы привыкли быть – здесь. В двадцать первом веке, посреди огромной страны тысячи мужиков привыкают жить в дырках в земле, мыться от случая к случаю едва теплой водой, есть мерзкую хрень, которой кормят солдат в нашей армии, ездить на издыхающих тридцатилетних грузовиках и в счастливом, богатом варианте – на волонтерских корчах, где работает три передачи и в лучшем случае одна фара. И при этом выполнять боевые задачи. Я вспоминаю об этом каждый раз, когда смотрю в сети очередное интервью очередного нардепа или высокого военного чина – эй, мы здесь, мы люди, живущие в земле и видящие семьи четыре недели за год. Минус дорога.

День.

– Какие еще стволы? – я слышу в телефонной трубке глухой голос рависта.

Танцор вздыхает, и это я слышу гораздо лучше.

– Ладно, – говорит коммандер. – Мы зушку сдали?

– Сдали, – опять равист. Монотонен и спокоен.

Хрупкая весна шестнадцатого срывается то на дождь, то на солнце. И грязно – но терпимо. И холодно – но не до ледяных пальцев. Вымершая улица Старогнатовки тускла и абсолютно безнадежна, и несколько человек, стоящих рядом с грязной военной машиной, переминаются и потирают руки совершенно машинально. В блеклой траве окурки «Прилук», какие-то грязные банки и лютейшая безысходность третьей весны войны.

Я вжимаю телефон в ухо, с трудом разбирая диалог двух мобилизованных военных. Связь дерьмовая, но меня это абсолютно не раздражает. На войне оно так быстро получается – не злиться, что связь плохая, а радоваться, что хоть какая-то есть.

– Значит и стволы к зушке сдали? – наполягає коммандер.

– Да. Два, – равист непреклонен.

– Четыре. Два стояли и два запасных.

Дым на секунды окутывает пальцы и уносится куда-то в сторону сепаров. Самое частое, что делает пехота на передке, – это курит. Нет смысла покупать дорогие сигареты – все равно курить будешь все, что дымится.

– Номера есть? – наконец сдается равист.

– Мартин? – говорит Вася в трубку.

Я несусь в старый курятник, подлетаю к ящикам и хватаю бумажку, на которую выписаны номера. Рыхлая сырая субстанция ползет под пальцами и равнодушно распадается в нечитаемую бумажную хрень… достаю ручку из кармана, купленную полчаса назад в «нижнем» магазине в Старогнатовке, и начинаю переписывать номера на ладонь.

К чему долго привыкал – это к грязным рукам. К каёмкам под ногтями. Влажным салфеткам вместо душа. Казалось бы – ну банальнейшая бытовуха, да? Оказывается, чччерт, как же мы от нее зависим-то… Гелевая ручка, открытая ладонь, телефон прижат плечом к уху и автоматный ремень неудобно так впивается в шею. Но снимать я его не буду – лучше так потерплю, чем забыть где-то зброю. Не могу уже без оружия. Вообще не могу, оно на каком-то таком уровне записалось в подкорку, что непонятно, как потом на гражданке жить. Но до гражданки далеко.

– Мартин, какого хера? – коммандер подгоняет, ага.

– Полминуты.

Вася недоволен, он бесится и хамит. Это нормально – он злится, потому что равист завтыкал вписать в накладную два ствола к зушкам, и мы теперь, вместо того чтобы заниматься дооборудованием позиции под Докучем, торчим уже два часа на складе РАО. Обижаться не имеет смысла – на командире роты дикая ответственность, и он, хочешь-не-хочешь, иногда срывается. Правда, все чаще и чаще.

Номера выписаны, щелчок камеры, отправить.

– Смотри фб, – говорю я и отключаюсь.

Закуриваю – ну понятно. Пинаю ногой раздавленную улитку к АГСу, спотыкаюсь и бреду к светлому прямоугольнику выхода.

Фотка ладони улетает. И мало кто в тот момент об этом думает: ее электронная копия падает в память покоцанного китайского смартфона и потом, год спустя, попадется мне на глаза.

А я все еще не могу привыкнуть к грязным рукам. Иногда так странно… Оттираю их, изводя ужасающее количество влажных салфеток, и все равно – бесит это.

А хотя… Похеру.

Спустя полчаса.

Едем. Трясемся в машине. Вася рулит, я привычно смотрю налево. Сзади, между сиденьями, два пакета с едой из магазина, рюкзак с бумагами, отвоеванная у рависта дополнительная накладная на стволы к зушке. Нам бы эта зушка очень не помешала на терриконе, но мы даже не просим ее: во-первых у нас нет спеца по ней, а во-вторых, все стволы настолько изношены, что попасть из нее куда-то будет чрезвычайно трудно. Еще в багажнике лежат четыре ящика с Б-32 на ДШКМ. Роль подлокотника в белом лэндровере выполняет ГП-25, закрепленный на отдельной рамке, а под ним – подсумок на пять ВОГов. Под потолком заткнуты четыре магазина-тридцатки на пять-сорок-пять, моторола с выкрученной на максимум громкостью и грязная бумажка – ксерокопия военного техпаспорта на этот лэндровер. Говорят, какие-то новые пропуска придумали, для поездок после шести вечера. Та куда нам ездить вечером? Да и кого бояться? В Новотроицком ВСПшников в жизни не было, а в Волноваху недавно вечером Мастер скатался, на поезд одного из наших отвозил. В «отгулы». Вернулся, как ни странно, довольный. Сказал – ВСП остановило, но не доебалось, а так, пораспрашивало и отвяло. Я ему посоветовал в следующий раз гранату из подствольника вытаскивать, как в город едет. Мастер недоуменно спросил: «Зачем?» Я не нашелся, что ответить.

Вася крутит руль и о чем-то думает. Молчим, рычит дизель, тянет машину на военной соляре.

– Вася, – говорю я, отвернувшись. – Надо что-то делать.

– С чем? – Вася лениво поворачивает ко мне голову. О, вот и Новогнатовка.

– Со всем этим. С мрачняком. Все устали, собачатся на ровном месте. Бетон с кем-то по телефону поговорил, потом взял молоток, гвозь-стопятидесятку и прих.ярил смартфон к бревну. Насквозь.

– Понимаю. Не понимаю только – как.

– Отпуска надо, других вариантов нет.

– Сейчас? Когда только два блиндажа есть, и то – в один накат?

– Да. Сейчас. Посыпятся люди.

– Хм. Комбат не подпишет. Позиция не боеготова.

– Помнишь, комбат говорил, что в своей роте ты решаешь всё? Вот и решай. Скажи ему, мы справимся.

– Точно справимся? Ты уверен?

– Других вариантов нет.

– График отпусков ты напишешь?

– Слууушай. А давай, как в прошлый раз. Розыгрыш, бумажки с именами, ну и так далее. Азарт, все дела.

– И еще идея есть. Праздник надо.

– Какой? – Идея с праздником мне в корне неясна, но это нормально, я не самый сообразительный человек в Збройних Силах.

– Да любой. Неважно. Смотри. Столы поставим. Хорошей хавки купим, так, чтобы не готовить, не еб.ться со всем этим. Ну, максимум салат порубаем. Посидим всей ротой. Подгадаем так, чтобы на смену нарядов попасть.

– Я водки куплю. Сам. Лично. Продавщица охренеет.

– А и купи. Только так, в меру. Чтоб не пьянка была, а військове таїнство.

– Ну, я понял.

– И так, культурно. С подготовкой, с тостами.

– О, речь двинешь, людей поблагодаришь, – мне идея нравится все больше и больше.

– Ага. И отпуска можно разыграть сразу.

– Надо не забыть «вход-выход» подать, я забыл в этот раз.